Читать книгу: «На грани фантастики», страница 3

– Миша некрасиво себя повёл. И это только подтвердило правильность нашего решения оставить лишь двух цесаревичей и тебя как основного. Возможно, это был очень большой риск, но я надеюсь, что ты станешь родоначальником новой династии. Поскольку ты, я уверен, понимаешь, какой это крест.

Николай Петрович посмотрел в глаза цесаревичу, внутренне обрадовавшись, что тот не отвёл взгляда. Можно переходить к основному.

– Увы, Алексей, судьба решила, что тебе необходимо продемонстрировать это уже в начале пути.

– В смысле? – не понял цесаревич.

– У меня для тебя есть плохие новости. Ты не сможешь обвенчаться с Анной Полыхаевой по медицинским показателям.

– По каким ещё показателям? – в глазах наследника появилась растерянность. Для него это оказалось всё-таки новостью.

– У неё отрицательный резус-фактор крови. А значит, высока вероятность проблем со здоровьем ваших общих детей. Чтобы этого избежать, в секретной директиве прописана невозможность твоего брака с девушкой, имеющей отрицательный резус-фактор.

Повисло долгое молчание.

– Я понимаю, Алексей, тебе сейчас нелегко, но это так.

Цесаревич поднял тяжёлый взгляд на верховного правителя:

– Я уступлю трон Константину.

– Давай сделаем вид, что я этого сейчас не слышал. И я не говорю даже про удар по репутации новой династии в случае твоего отречения. Ты принёс присягу при получении титула цесаревича. Присягу, которая, по мне, страшнее монашеских обетов. И ты не можешь отречься. Если я в тебе не ошибся.

– Но я люблю её.

– Тем более. Если хочешь, чтобы она и её дети жили в благополучной Российской империи. Той империи, к воцарению в которой тебя готовили долгие двадцать лет. Шаг за шагом. Ступенька за ступенькой. И я уже давно понял, что ты лучший из отобранных кандидатов. Константин мне тоже очень нравится. Но если цесаревич, пусть и из-за большой любви, отрекается от своего высшего долга, то как должны вести себя подданные? Не знаешь? Я объясню. Тогда завтра полицейский возьмёт взятку, чтобы купить своей возлюбленной золотое колье. Военный откажется пойти в атаку, так как не захочет оставлять свою возлюбленную вдовой, а детей – сиротами. Хирург скажет, что его рабочий день закончен, и его ждёт семья, а больной умрёт под скальпелем его менее опытного ученика…

– Но я…

– Цесаревич, если ты продолжишь упорствовать, я просто переговорю с ней. И она за тебя примет это очень болезненное, но единственно верное решение. Ради тебя и ради себя.

– Я всё понял. Я всё сделаю правильно, – Алексей встал из-за стола, так и не притронувшись к еде.

– И не забывай, что тебе нужно жениться до венчания на царство, Алексей. В городке много хороших девушек. Так будет лучше для Империи.

– Хорошо, Николай Петрович. Я сделаю, как лучше для Империи.

В последних словах верховный услышал скрытый протест, но понадеялся, что цесаревич остынет и успокоится.

…– Ваше императорское высочество!

Цесаревич смотрел пустым взором в окно, когда его окликнул женский голос. Он обернулся и увидел темноволосую миловидную девушку в лёгком голубом платье. Алексей давно её знал: пересекался на занятиях в императорском университете, в котором учился сам, как и все допущенные в Императорский городок молодые люди. Встречал её в театре, на концертах и на танцах, но имени не помнил. Погружённый в свои мысли, Алексей не ответил. Он продолжал смотреть сквозь девушку.

– Эта я! Ольга! Вы меня не узнаёте?

– Ольга? Конечно-конечно. Ольга. Конечно, я вас узнаю.

– Вы выглядите очень печальным. Могу ли я вам чем-то помочь? – Ольга приблизилась к цесаревичу и положила ладонь на его левое плечо.

– Вряд ли, Ольга. Вы же не богиня, чтоб изменять состав крови людей. Хотя… – Алексей остановился вполоборота к девушке, несмотря на то, что уже сделал движение, чтобы уйти. Он вспомнил последние слова верховного правителя. – Вы могли бы отужинать со мною сегодня и несколько скрасить моё одиночество. Не возражаете?

– Сочту за счастье, ваше императорское высочество.

– Тогда подождите меня здесь. Я сейчас распоряжусь, чтобы был организован ужин на две персоны.

– Было бы уместнее, если б вы пригласили меня в «Москву». Друзья вполне могут ужинать в ресторане. А вот если кто-нибудь узнает, что я ужинала во дворце у цесаревича, поползут ненужные слухи, которые могут повредить вам и скомпрометировать меня.

– Извините, не хотел вас смутить. Тогда я жду вас через сорок минут в «Москве». Вы придёте?

– Обязательно. Не могу же я оставить будущего Императора в таком гнетущем расположении духа.

Девушка поклонилась и скрылась в дверях залы. Цесаревич опять уставился в окно, и в этот момент прозвучал сигнал, извещающий о том, что он получил сообщение на свой голофон. «От Ани», – пронеслось в его голове. Чуть подрагивающими руками он включил голограмму. В воздухе повисло нарисованное сердечко. Они часто обменивались ничего не значащими сообщениям только ради того, чтобы чувствовать себя рядом друг с другом. Она ещё ничего не знала о постигшей их беде. Сердечко задрожало и расплылось в кривых осколках набежавших слёз.

… Верховный правитель смотрел на заснеженный двор. Вся эта скверная история наконец окончилась. Цесаревич помолвлен с Ольгой. Хотя как-то уж слишком быстро нашёл он утешение в обществе темноволосой красавицы – в первый же день после того неприятного известия. Что это? Легкомыслие? Отчаянье? Или, наоборот, сознательность и сила воли?..

Но сегодня недавнее прошлое решило напомнить о себе. Министр царского двора уговорил его встретиться с Анной Полыхаевой. Говорил больше намёками, пугал, что может быть новый скандал. А так не хотелось этого сейчас, за неделю до свадьбы и три недели до коронации! Что может сказать или изменить эта девочка, первая серьёзная любовь будущего императора?

Девушка опаздывала, а Николай Петрович начинал нервничать, сам не понимая отчего.

Наконец раздался звонок секретаря, и Анна зашла в кабинет верховного правителя. Он указал ей на стул, и она села. Возникла неловкая пауза.

– Вы настаивали на этой встрече, а теперь молчите, – наконец нарушил тишину Николай Петрович.

– Я лишь пришла сказать, что вы – лицемер! И вся ваша империя – это сплошное лицемерие. Какая я была дура! Как я вам верила! Несчастная жертва пропаганды – вот кто я!

– Вы пришли меня оскорблять? Я, кажется, не давал вам для этого никакого повода, – верховный правитель за секунду вскипел от тона и слов девушки.

– Я любила… и люблю Алексея! А вы! А вам! Вам выгодно, чтоб он женился на этой! Конечно! Кто я? А кто она? Она же сестра бывшего кандидата в наследники. С рождения в Императорском городке. Считай, княгиня! И папа у неё миллиардер. Не то что я! Простая девчонка из Орла, дочь полицейского, никогда не видевшая родной матери, и просто сдавшая экзамены в Императорский университет. Обыкновенная выскочка!

– Вы же знаете, что ваш брак с Алексеем невозможен по иным причинам.

– По каким ещё причинам?!

– Неужели он вам ничего не объяснил? – верховный правитель с удивлением взглянул на Анну.

– Что мне нужно было объяснять? Я и так всё поняла! Как только с утра однокурсники прислали ссылку на репортаж о свидании цесаревича с этой Ольгой, я прекрасно всё поняла. Поняла и уехала отсюда.

– Этот гнусный репортаж? – Николай Петрович прекрасно помнил, как английские журналисты, засняв ужин в «Москве», подали его в новостях. Отказываешь этим журналистам в аккредитациях, отказываешь, а в результате всё равно одна желтизна. – Нет, он должен был объяснить вам, что ваш брак невозможен из-за того, что у вас отрицательный резус-фактор. Мы не можем подвергать опасности здоровье будущего наследника, поэтому ввели такие ограничения для невесты цесаревича. Алексей очень переживал, уверяю вас. И наверняка хотел объясниться лично, но вы ему, вероятно, сами не позволили…

– Какой отрицательный резус-фактор? – до Анны с некоторым опозданием дошло сказанное. – У меня всю жизнь был положительный! Всю! Мою! Жизнь!

– Так вы не разговаривали с цесаревичем после репортажа?

– Нет, я в сердцах забрала документы из университета и уехала к отцу. А когда захотела приехать и посмотреть Алексею в глаза, узнала, что мой допуск в Императорский городок автоматически перестал действовать после отчисления. Вы не представляете, каких усилий мне стоило добиться встречи хотя бы с вами.

– Из всего услышанного я могу сделать вывод, что это либо какое-то недоразумение, либо вас кто-то подставил…

…Верховный правитель вошёл в зал для пресс-конференций. Мерный гул в помещении сразу затих.

Николай Петрович пробежал взглядом по головам, заметив рыжего британского журналиста, оказавшегося одним из исполнителей лихо закрученной интриги. Ещё не выслан, что странно…

Пресс-секретарь дал слово первому журналисту.

– Уважаемый Николай Петрович! Станислав Воронов арестован за измену, а помолвка цесаревича с его дочерью разорвана. Как вы можете это прокомментировать?

– Не арестован, а задержан. Его участие в подмене результатов медицинских анализов Анны Полыхаевой пока не доказано. Спецслужбы занимаются этим.

– То есть вы не исключаете варианта, что всё произошедшее – нелепая случайность?

– Пока очевиден только факт замены результатов анализов, совершенный сотрудницей императорской клиники. Её мотивом могли быть и простая зависть, и подкуп со стороны заинтересованных сторон.

– А каково ваше личное мнение?

– До конца следствия у меня нет и не может быть личного мнения. Делать скоропалительные выводы чревато. Спросите у своих британских коллег, – верховный правитель указал в сторону рыжего. – Их репортаж сыграл не последнюю роль во всей этой истории.

– И всё-таки!..

– И всё-таки!.. – голоса летели со всех сторон.

– Ваше мнение?

– Про Вороновых больше ни слова! Какие ещё будут вопросы? – вклинился в общий гам пресс-секретарь верховного. – Пожалуйста, представитель «Петербургского вестника».

– Это правда, что вы решили отложить день коронации как минимум до июля?

– Да! Но это было коллегиальное решение, в том числе его императорского высочества.

– Но зачем менять дату, определённую два десятилетия назад? Зло наказано. Влюбленные воссоединились.

– Как вы знаете, изначально было принято решение, что цесаревич должен жениться до венчания на царство. Менять же невесту буквально под венцом мы не сочли правильным. Дайте молодым самим разобраться во всём. Всё-таки это начало новой династии. Страстям нужно немного поулечься, а конкретная дата не так важна. Существенно лишь то, что мы вместе с вами прошли, извините за пафос, долгий путь от развалившегося государственного механизма к сплоченному, полному жизненных и творческих сил государственному организму. Главное, что в этом году у России будет новый Император, господа! Это так же достоверно и окончательно, как факт, что в ближайший вторник – первый день весны… Всем огромное спасибо! Мне больше нечего добавить к сказанному.

Верховный правитель тяжело поднялся и под вспышки голоаппаратов неспешно вышел из зала.

СМЕРТЬ

– Может, пригласим батюшку? – Лена взглянула на отца. Его серое заострившееся из-за болезни лицо обрамляла, как нимб, белая подушка. Тонкие руки лежали на одеяле. Пахло лекарствами. Взгляд больного, как казалось Лене, был уже не здешним. Отец тихо спросил:

– Зачем?

Он был прекрасно осведомлён, что доживает свои последние дни.

– Может, тебе станет легче, если ты побеседуешь с ним.

– Почему ты решила, что мне тяжело?

– Неужели ты хочешь сказать, что не боишься смерти?

– Нет. Зачем бояться того, что свершилось прямо в момент твоего рождения?

– Как это?

– Прямо в момент твоего рождения стало известно, что ты умер, пусть эта дата и стоит в календаре после сегодняшней. Но это неоспоримый факт, ибо на земле рано или поздно всё живое умирает.

– Опять ты каламбуришь. Как будущее может быть свершившимся фактом?

– Что такое время? Лишь одно из свойств материи. И если представить вечного Бога, в которого верят все авраамические религии, то бесспорно, что Он единомоментно видит мир от сотворения до исчезновения как единую неизменяемую картину.

– Жуткие вещи ты говоришь, папа. А какой смысл тогда жить, любить и страдать, если картина уже написана? И где свобода выбора, если каждый из нас крошечный небрежный мазок, нанесённый неизвестным художником?

– Нет-нет-нет. Картина написана для внешнего наблюдателя. А мы, крошечные мазки, как ты остроумно заметила, всё-таки здесь и сейчас являемся соавторами этой картины. Художник нас занёс кистью в это место холста, решив что оно нам более всего подходит. Но дальше! Дальше от наших собственных свойств зависит, заблестит этот мазок на общем фоне, или наоборот засохнет и потеряет цвет, как какая-нибудь дешёвая краска.

– Папа, краска краской, но всё-таки…

– Конечно, Лена, пригласи мне батюшку. Мне важно, чтобы ты была уверена, что у меня там всё хорошо.

Отец Дмитрий зашёл к умирающему мужчине. Это был отец подруги его духовной дочери. Человек, как ему сказали, не только не верующий, но и весьма колкого ума, не очень дружелюбно настроенный к религиям.

К таким людям приглашали часто. И всегда он не знал, о чём разговаривать с ними… Да и вообще переход из наряженного к Рождеству храма в больничную палату хосписа подействовал на отца Дмитрия угнетающе. Но служение есть служение.

– Что-то вы мало похожи на святого отца. Ни бороды толком, ни пуза, – слабый голос мужчины не был враждебным или насмешливым. – Садитесь, пожалуйста.

Отец Дмитрий сел на табурет рядом с больничной койкой.

– Вас, наверное, предупредили, что я не верую, – продолжил больной.

– Да, но, тем не менее, согласились встретиться со мною.

– Это ради Алёнушки. Ей важно думать, что я умер по всем правилам, и что там, в раю вашем, мне хорошо.

– Может, всё-таки исповедуете свои грехи? Будет легче.

– Ни в коем случае. Давайте просто поговорим. Вот вы никогда не думали о том, что все эти погребальные ритуалы категорически вредны?

– Как это?

– Очень просто. Мне было бы гораздо проще и приятнее, если бы я попрощался с родными и уехал сюда умирать. И после смерти специально обученные люди утилизировали бы моё тело, сожгли бы или растворили в кислоте. Не важно. Главное, чтоб никто, кроме них, не видел меня мёртвым. И для Алёны я просто будто бы уехал в командировку. Я хочу, чтоб она помнила живого отца, а не забальзамированный начавший разлагаться кусок мяса.

– Память смертная очень важна для человека. Для этого и существуют погребальные обряды.

– Нет, не соглашусь. Вот я ещё не умер, а мне уже стыдно перед Алёной, что я причиню ей эту боль. Ведь для неё моя смерть будет страшным ударом. А я не хочу, чтоб она страдала. И если мне, мертвецу, будут не нужны эти ритуалы, то зачем и за что её мучить?

– Мне сказали, что вы не боитесь смерти.

– Кто? Я? Боюсь. И боюсь до ужаса. Мой ум отказывается осознать, что уже через какие-то часы и минуты его не станет. Я боюсь спать, потому что понимаю, что моё сердце может остановиться во сне. Но никто не должен об этом знать. Алёна не должна думать, что я страдаю.

– Тогда, может, всё-таки покаетесь перед переходом в иной мир.

– Зачем? Но пообещайте, что скажете Алёне, что я покаялся, и вы простили мне мои грехи.

– Я не смогу в этом вопросе её обмануть.

– Ну тогда считайте, что я каюсь. Читайте уже, читайте свои молитвы, – просипел последние слова мужчина и потерял сознание.

Началась суета. Священник вышел в коридор, где увидел перепуганную Алёну. Посчитав, что сейчас не время уходить, он сел рядом с ней. Она схватила его за руку и крепко сжала её. Так они и сидели минут двадцать, пока не подошёл доктор. По его виду было всё ясно без слов. Отец Дмитрий повернулся к почерневшей в один момент женщине и сказал:

– Знайте, что ваш отец умер христианином.

ОЧКИ

– Света! Света! – из-за избы, тяжело опираясь на палку, вышел высокий мужчина в выцветшем камуфляже.

В его волосах и всклоченной бороде, бывших когда-то смоляно-чёрными, обильно рассыпалась седина. Глаза близоруко щурились, из-за чего лицо покрылось мелкими морщинами. Он остановился и, прикрыв глаза от солнца ладонью, начал озираться.

Изба стояла на краю маленькой деревушки из десятка домов, которая даже до Дня затмения не значилась ни на одной карте. Изба от времени покосилась и теперь стояла в постоянном «поклоне», будто встречая им каждого, кто, поднявшись по склону от реки, спешит по дороге в деревню. Впрочем, дорога эта давно превратилась в тропу, тонущую в молодом кустарнике, перемежающемся с малинниками. В деревню несколько лет уже никто не приходил. И нельзя сказать, что её немногочисленные жители как-то были огорчены этим фактом.

– Света! – снова позвал мужчина.

Из кустов смородины, в изобилии росшей за дощатой будкой туалета, вынырнуло усталое лицо женщины. Лицо было приятным – в молодости она наверняка была красавицей, – но теперь его сильно портили опущенные уголки губ, потухший взгляд и рано одрябшая, не знающая кремов кожа. Фигура её была крепко сбитая: мощные ноги, широкие бёдра, сильные руки – и всё без лишнего жира, который сложно было бы наесть в их ситуации. Лишь ранняя сутулость сильно портила её природную привлекательность, делая большую грудь обвисшей, голову – поникшей, а походку – почти старческой.

– Чего т-тебе? – крикнула она, сложив руки рупором.

Она стала заикаться с того самого Дня, перевернувшего жизнь всего человечества.

– Ты не видела мои очки? Всю избу перерыл!

Мужчина явно был раздражён безуспешными поисками. Он под вечер собирался идти на рыбалку, а какой улов может быть, если ни крючка, ни поплавка не видать. Очки в последний год, правда, помогали всё хуже, так как зрение продолжало садиться. Но без них весь мир был просто размытым цветным пятном.

– Где п-положил, т-там и лежат! – ответила женщина, вытерла руки о заплатанный передник и двинулась к дому, понимая, что без неё в полумраке избы её супруг ничего не найдёт.

И в солнечные дни два небольших окна давали мало света в жилой комнате избы. В нынешний пасмурный день там и вовсе царила темень, в которой можно было различить лишь крупные объекты, такие, как стулья, скамейка, стол у окна и две кровати в углу. Войдя в комнату, женщина подошла к печи, вынула откуда-то длинную щепку, открыла заслонку и стала ковыряться в углях. Через какое-то время щепка-лучина вспыхнула и стала давать какой-никакой свет.

Женщина пошла вдоль дальней от окон стены, стараясь как можно быстрее, пока огонь не погас, осмотреть все места, где могли быть оставлены очки. У входной двери колышущийся свет от лучины выхватил электрический выключатель на стене. Женщина посмотрела на него почти с ненавистью. Со Дня затмения он стал абсолютно бесполезен, как и столбы вдоль единственной улицы, провисшие на них провода и трансформаторная будка на другом конце деревни.

Она мало что знала про День затмения, так как подробностей выведать было неоткуда. В тот день она сидела дома, когда в 3d-смартфоне появилось сообщение от мужа: «Включи новости». В срочном выпуске взволнованный репортёр рассказывал, что на всех континентах начались синхронные террористические атаки на объекты топливно-энергетического комплекса. Потом появились кадры, на которых был виден столб чёрного дыма от одной из московских ТЭЦ, затем – репортаж об эвакуации из зоны катастрофы рядом с какой-то аргентинской атомной станцией, после – разорванный в клочья трубопровод «Северного потока».

После этого репортажа вдруг погас свет, отключились Интернет и мобильная связь. Через час прибежал взволнованный муж и отвёз её и двух сыновей-погодок сюда, в деревенский дом, который они приобрели за два года до этого как летнюю дачу.

Её муж затем уехал в город, а вернулся через месяц, в середине ноября, уставший и изголодавшийся, на лыжах, а не на их автомобиле по первому, рано выпавшему в тот год снегу. Рассказал он мало. Ясно было, что удар анархической террористической организации был нанесён по всем странам и континентам практически единовременно, к чему власти оказались совершенно не готовы. И вышло так, что где отстояли электростанцию – там был повреждён газопровод к ней. Где отстояли газопровод – там взорвали опоры электросетей. Масштаб повреждений был таков, что на восстановление энергосистем нужны были годы.

Когда крупные мегаполисы начали замерзать и голодать, многие их жители, которые не готовы были тихо умирать, стали сбиваться в банды и рассыпаться по сельской местности, попутно грабя дачные посёлки и деревни, обрекая на смерть сельчан и тех горожан, которые на своих загородных фазендах собирались переждать катастрофу.

Одна из таких банд выкинула из машины её мужа ради тридцати литров бензина, остававшихся в бензобаке. Внезапно раздобрившийся главарь банды, правда, отдал ему лыжи, которые были прицеплены к багажнику на крыше, и тёплую куртку, лежавшую на заднем сиденье. Неслыханная щедрость для времени, когда многие уже не гнушались каннибализмом.

Безвестную деревеньку миновали визиты подобных банд, а её жителям оставалось заниматься лишь выживанием. Семье хватило погребных запасов до весны, а вот потом началась настоящая борьба за жизнь.

В той жизни он был программистом, не особо интересовавшимся охотой, рыбалкой или земледелием. Она по диплому была дизайнером, по факту – из-за малолетства детей домохозяйкой, но городской домохозяйкой со стиральной машиной и пищевым комбайном, уже заменившим во многих домах старомодные электроплиты.

И всё же они справились. И дети, которым на момент отъезда было четыре и три года, очень быстро становились опорой и помощью родителям. За восемь лет где-то с помощью соседей, хотя там было-то три деда да пять старух, где-то через «не могу» они наладили свой быт и даже на свой страх и риск завели третьего ребёнка – дочку Нюрочку.

Что творилось в большом мире, им было неведомо. Может, человечество и смогло справиться с последствиями этой террористической атаки, восстановило постепенно энергетические объекты, а с ними и порядок. А может, верх взяли силы, которые и спланировали этот хаос, и мир погрузился во времена пострашнее мрачного Средневековья. Но идти пешком в город, чтобы проверить это, им казалось безумием…

– Света! Ну что там? – голос мужа вернул женщину из воспоминаний.

Она поймала себя на том, что всё ещё смотрит на выключатель, уже еле различимый на стене из-за погасшей лучины.

– Нет нигде. Г-где Митька с Вовкой? Хай они лучше п-посмотрят.

– За хворостом я их послал. Топить надо ж чем-то. И Нюрка с ними.

Женщина вернулась к печке, повторила все действия и с новой зажжённой щепкой пошла по другой стене комнаты. Очков решительно не было – ни на столе, ни на многочисленных полочках, ни на лавке, ни под лавкой – вообще нигде. Уже ушёл двухдневный запас лучин, а за окном стали надвигаться вечерние сумерки.

– Вспоминай, Алексей, где ты их мог оставить, – с этими словами женщина вышла на крыльцо и стала всматриваться в сторону леса, так как детей не было уже слишком долго.

Понурый супруг сидел на лавке и щурился на внезапно пробившийся сквозь тучи луч солнца.

– Я кладу их всегда в одно место после первого же случая, когда их пришлось искать.

Она подошла к мужу вплотную и со своеобразной нежностью положила руку ему на затылок. Он прижался щекой к её груди и замер, с наслажденьем слушая стук её сердца, чуя её запах и тепло кожи. Такие удары, когда что-то из прошлой жизни навсегда ломалось, терялось или иным способом приходило в негодность, случались у них и раньше. Что-то можно было компенсировать, взяв в долг у соседей, например, швейную иглу. Что-то было на вес золота, как рыболовные крючки. Или очки.

Супруги не меняли положения, поэтому не видели, как из леса показались три детские фигуры. На них была одежда, перешитая из старой взрослой, и они походили на бродяг. Хвороста в руках детей не было. Шли они медленно, как на казнь. Головы были опущены, а ноги, обутые в самодельные сапоги, шаркали по дороге. На это шарканье и обернулись родители.

Оба их сына были взъерошены, растрёпаны, у младшего под левым глазом расплывался лиловый синяк. Девочка выглядела заплаканной. Так как братья были не разлей вода, мать подумала, что они кого-то встретили в лесу. По её спине пробежал холодок. Отец по их обоюдно виноватому виду сразу понял, что мальчики в первый раз подрались между собой. Возникла немая сцена, которая была прервана отцом коротким басовитым: «Ну?»

– Это Митька виноват, – засопел младший. – Он сказал, что через увеличительное стекло можно зажечь огонь.

– Солнца сегодня мало! – хмуро сказал старший. – Вон, тучи одни. А ты – тоже, зачем вырывать стал? Я тебе разрешал брать?

– Откуда увеличительное стекло в нашей глуши? – всплеснула руками женщина. – Кто вам его дал?

– Никто им его не давал. Они сами его взяли, —глава семейства сразу всё понял, и теперь его лицо багровело от гнева. – Ну? И где мои очки?

– Вот, – старший протянул на ладони очки.

Оправа была погнута, а левое стекло лежало отдельно, при этом состояло оно из двух половинок, покрытых тонкой сеткой трещинок.

– Ну, Вовка вырывать начал. Мы начали толкаться, потом подрались. А очки-то упали. Я и наступил. И раздавил.

Отец с ужасом смотрел на свои очки, без которых уже не сможет жить нормальной жизнью, а главное кормить семью. Мальчики начали всхлипывать.

– Я так понимаю, мы сейчас пойдём в «Оптику» и закажем новые очки? – сдавленно произнёс он. —А?

– Ч-чего? – женщина не поняла, сходит ли муж с ума или в критической ситуации ему вздумалось шутить.

– Где мы возьмем новые чёртовы очки? – зарычал мужчина и в гневе вскочил, хватая ближайшую палку.

Дети, испугавшись физического наказания, которого они до этого не знали, бросились врассыпную. Он же сделал три резких прыжка, остановился, отбросил палку в сторону и затрясся то ли в мелких рыданиях, то ли в бессильном гневе.

Подошла жена и положила руку на плечо:

– Не отчаивайся. Я и дети станем твоими глазами. Ну и через оставшуюся линзу ты по-прежнему сможешь поглядывать за нами. Вспомни, этот экземпляр был почти вечным. До Дня очки у тебя дольше двух лет не служили.

Он резко обернулся и посмотрел на неё полным отчаяния взглядом:

– А как мы будем жить, когда у нас от того мира не останется ни-че-го? Ведь этот день рано или поздно настанет…

БИОФИЗИК

I

Следователь – капитан Антон Степанов – уставился в иллюминатор самолёта. Он безразлично смотрел на подрагивающее крыло, бескрайнюю ослепительно белую вату облаков под ним, пронзительную лазурь неба, какая бывает только на высоте… Смотрел, но ничего этого не видел, ибо в голове крутилась только одна мысль: «Почему?» Этот вопрос монотонно пульсировал где-то в мозгу, не особо требуя ответа на него, так как всё сознание было подавлено тупой болью.

Между тем, если б Антон мог бы взять себя в руки, он вполне бы рассудительно обрисовал себе причины того, почему позавчера вечером его жена объявила, что подаёт на развод, собрала свои вещи и перебралась в комнату взрослой дочери. В их маленьком городе переезжать ей было некуда.

Капитан и сам не раз задумывался о том, что за тринадцать лет брака между ними исчез всяческий интерес друг к другу. Их уже не увлекали взаимные новые идеи или хобби, в постели всё было предсказуемо и скучно, а разговоры свелись к обсуждению бытовых проблем, лаконичному и по делу. Вызванное данным положением перманентное недовольство друг другом периодически перерастало в незначительные ссоры. Даже ссориться было тоже как-то скучно, а делить по сути уже нечего. У каждого своя жизнь.

Очевидно, что такой семейный корабль не может похвастать крепостью, а значит, имеет все шансы погибнуть даже от небольшого шторма. И самой частой причиной такой непогоды является измена. Или даже просто маленькая интрижка на стороне.

Но всё же даже изъеденные временем чувства при разрыве причиняют боль и ощущение чёрной пустоты, похожее на то, которое возникает при прощании на похоронах…

С этой болью следователь Антон Степанов и летел в командировку в одну из колоний Пермского края, чтобы пролить свет на дело о совершении серийных убийств в НИИ биоакустических технологий имени академика Добровского.

Убиты било уже семь сотрудниц института, но маньяк не оставил ни единой улики. Вся мужская половина коллектива попала на карандаш следствию, неистовавшему в ощущении собственной беспомощности. Женскую же половину после работы стали встречать отцы, мужья или братья.

Весь город судачил о нечеловеческой жестокости и фантастической неуловимости преступника. Мистического ужаса добавляло то, что двадцать с лишним лет назад этот НИИ потрясли убийства с практически идентичным почерком; тогда злодей был пойман, приговорен к высшей мере, но, как говорила людская молва, до расстрела не дожил, так как был безжалостно убит зэками в камере.

На самом деле люди ошибались. Приговорённому к смерти маньяку повезло дожить до моратория на смертную казнь, и теперь он отбывал пожизненное заключение в одиночной камере.

К нему-то на встречу и летел Степанов.

II

В небольшой комнатке с маленьким зарешёченным окном под самым потолком стояли стол и два стула, прикреплённые к полу. На одном стуле сидел следователь Степанов и с интересом смотрел на старика, устроившегося напротив него.

Зэк был щуплого телосложения – тюремная роба висела на нём как на вешалке. Руки, лежавшие на столе, с годами будто высохли и покрылись бороздами жилок и вен. Старик был небрит и не очень опрятен. Как узнал Степанов из его дела, ему уже шёл восьмой десяток.

Капитан смотрел на руки заключённого и думал о том, как они брали нож и наносили увечья молодым женщинам, не оставляя им ни малейшего шанса на жизнь. А может быть, и не наносили…

Если убийца, которого он ищет сейчас, и тот маньяк двадцатилетней давности – одно и то же лицо (а такую версию высказал начальник Степанова майор Головин), то этот пойманный в окровавленной одежде с орудием преступления в руках старик зачем-то оговорил себя, покрыв настоящего убийцу. Впрочем, основной версией следствия пока оставалось появление маньяка-подражателя.

Молчание несколько затянулось, когда, наконец определившись со стратегией предстоящего разговора, Степанов заявил:

– Я знаю, что вы не убийца.

Старик вздрогнул и исподлобья посмотрел на него и, встретив прямой, уверенный в своей правоте взгляд, сказал глухим голосом:

– Кто вам об этом сказал?

– Обыкновенный здравый смысл. Вы сидите в тюрьме, а убийства возобновились. Видимо тот, чьи грехи вы взяли на себя, нарушил условия договора между вами и принялся за старое.

Старик задал несколько вопросов о происходящих убийствах, попутно попытавшись узнать о судьбе некоторых своих бывших коллег по институту, которые, судя по всему, были ему близки. Про неизвестных ему «Иван Петровичей» Степанов ничего не сказал, так как понятия о них не имел, а вот про убийства дозировано дал информацию, внимательно наблюдая за реакциями старика. А тот мрачнел с каждым словом. Наконец, сказал: