Читать книгу: «Стихи», страница 6

Пушкину

Поэта раненого дроги

На Мойку с Черной речки мчат.

А по России уж дороги

О муках Пушкина кричат.

Народный плач плывет над миром.

Колокола молебны бьют.

А над поверженным кумиром

Жандармы Дубельта снуют.

И плач народный не умерить.

Тоску плетями не засечь.

Народ поэту будет верить

И память добрую беречь.

1971

***

Легкий запах жасмина.

Карминная пыль.

Жизнь дворянского сплина —

Что ты – выдумка, быль?

Мне, рожденному в поле,

Дан суровый удел —

Подчинять себя воле,

Бесконечности дел.

Отчего ж запах сладкий

Вдруг щемяще пьянит…

Я до вздохов не падкий —

Об уюте саднит.

1981

Крымская гроза

Подходит долго, взрывами, раскатом.

Вдоль скал метнется, выпорхнет к пескам.

Над морем грозно прозвучит набатом

И скроется на склонах по лесам.

Но выдают туманные дозоры.

То тут, то там костры дымятся их.

Становятся все призрачнее горы,

И вот уж небо на волнах тугих.

Все спуталось. Стихии лик ужасен.

И молнии пронзительный клинок

Страшит невинных – грозен и прекрасен.

И ливень пляшет весело у ног.

1981

***

Разрушенные башни и селенья…

В ущелье редко виден человек.

Лишь облаков торжественных виденья

Вдруг возвращают отшумевший век,

Да горы нас легендою обвеют.

Заря знамена выбросит на миг…

И гордые орлы, как время, реют,

Да пенных рек не умолкает крик.

Кавказ, Цей

Июнь 1979

***

Луна мерцает золотой монетой,

То в пол-алтына, то вдруг на пятак,

Зависнет невидимкой над планетой —

И на Земле в ночи – кромешный мрак.

О ней всегда судачили поэты.

Ученых тьма трудилася над ней,

Но космонавты, выслушав советы,

Бесстрашно вторглись в этот мир теней.

Мне нынче недосуг витать в потемках.

Люблю Луну при тихих вечерах.

Пусть тайна века вскроется в потомках

И пусть легенда превратится в прах.*

Катись, Луна, то тихою монетой,

То яликом ныряй по облакам.

Будь для влюбленных доброю приметой.

Оставь себя загадкою в веках.

1981

* Речь идет о (псевдо)научных предположениях, касающихся искусственного происхождения Луны. В 1960-х гг. гипотезу о том, что Луна является искусственным спутником Земли, выдвинули советские ученые Михаил Васин и Александр Щербаков. Это породило слухи о том, что создала ее некая инопланетная цивилизация.

***

Труба трубит, как в старину седую,

И над Невой взлетает трель…

Не так ли я над образом колдую

И в хмуром ноябре ищу апрель.

А на Неве не ялики – эсминцы.

Не ядра в пушках – ядерный заряд.

Но, как и прежде, есть на флоте бимсы

И тот же лоск моряцкий и наряд.

Нужны народу ветхие заветы.

И значит, не должно сомнений быть:

Искать зимою летние приметы,

А в ноябре – апрельский звон будить.

1981

***

Родина – алые крылья рассвета.

Родина – ширь во все стороны света.

Родина – прошлого память и боль.

Милая Родина – счастья Ассоль.

Родина – песнь из народных глубин.

Родина – горе до самых седин.

Родина – вечное счастье любви.

Родине милой – я сын по крови.

1981

***

Над Тереком, как змей, вилась дорога.

Повозкам двум не разойтись на ней.

С тобою нас не мучила тревога.

И жизнь была застольных чаш полней.

Взгляд радовали ледники и кручи,

Полет орлов и синева небес,

И водопадов рев и гром певучий

Дарил нам многоликий мир чудес.

Был горный воздух чистотой настоян.

Душа и пела, и рвалась в полет.

Был хор сердец на музыку настроен…

Но случай тайно ставил перемет.

С тобою нас судьба оберегала.

В игольное ушко нырнули мы…

Злорадно вслед царица хохотала,

И демон мрачно наблюдал из тьмы.

1981

***

Качалась тень под желтым фонарем.

Ее пырнули мальчики ножом.

А люди шли, хихикали: «Хорош!..»

Со смертью дрался человек – Гаврош.

Он перед смертью – маленькая быль.

И для толпы жестокой – просто пыль.

Судьба качала Землю тяжело.

Фонарный столб, как жуткое жерло…

Еще мгновенье и угаснет тень.

Ей не увидеть, как приходит день.

Толпа осудит «пьяницу»… Но ты

Душой не ведай черной пустоты.

1982

Из Перси Биши Шелли

Есть слово, оскверненное людьми.

Я повторить то слово не посмею,

Но чувство ты безмолвное прими,

И душу я надеждою согрею.

Благоразумью сгладить не дано

Отчаянья, похожего на счастье.

И жалость ваша – легкое вино,

Не оскорбляет холодом участья.

Любовь земная – лоно маяты.

Но примешь ли ты сердца поклоненье,

Когда его сжигает вдохновенье,

Когда оно из области печали,

Как мотылек летит к звезде своей,

Как ночь бежит к заре среди теней,

Иль как душа к необъяснимой дали?

Да примешь ли любовь такую ты?

1982

Из Гете

Как малый лист, витает в небе стон.

Его душа стыдливо обронила.

Теперь пора отдать земной поклон

Всему, что жизнь в одно соединила.

Что друг от друга было далеко,

И где событья разрушали связи,

Вольется в книгу просто и легко

И будет ржать конем у коновязи.

Читатель мой, прости несовершенство.

Клокочет слово, вихрится строка.

Я так хочу дарить тебе блаженство,

Но жизни боль не может скрыть рука.

1982

***

Дымился снег от крови и от хмари.

Лежал солдат, распластанный, как крест,

И поле битвы, черное от гари,

Напоминало кладбище окрест.

Все кончено! И рухнул враг жестокий.

И в землю танки вгрызлись тяжело.

Лежал солдат спокойный, синеокий.

И только солнце в изморози шло.

Но гвардия не знает отступленья.

Гвардеец выжил, в муках и бинтах.

Он юным был. И получал крещенье

Еще в блокадных, питерских местах.

А здесь, в степи, в крутом изгибе Дона,

Манштейн* его характер испытал.

И призрак смерти ждал напрасно стона.

Солдат и перед смертью устоял.

У жизни нет покоя и окраин:

И битв хватает, дел невпроворот.

И, что таить, мешает счастью Каин,

Но гвардия всегда идет вперед.

И смелый воин как всегда на марше,

И точен глаз, тверда его рука.

И пусть он стал медлительней и старше,

Зато полней его души река.

1982

* Эрих фон Манштейн (1887–1973) – немецкий генерал-фельдмаршал; с ноября 1942 года командовал группой армий «Дон».

***

Я рожден для Земли и для света,

Пой, душа, и борись, и внемли.

Ходит слух: голубая планета

Управляется кем-то вдали.

Я не против сродниться с другими.

Высший разум не должен пугать.

Бьются чувства крылами тугими.

Видит сердце бескрайнюю гладь.

Горизонт поджигают зарницы,

Там и тут – проясняется даль.

Мне не нужно в ладони синицы.

Лучше – космоса звездную шаль.

1982

Пушкину

На фиолетовом снегу —

Малиновая кровь.

Поэта память берегу

Как первую любовь.

Дымится гарью пистолет.

Дантес презренный пал.

Под сенью царских эполет

Он в подлость прорастал.

Поэт не угасает вдруг,

Хоть и надежды нет.

И сходятся друзья на круг,

Но меркнет счастья свет.

Народ спешит к его стопам

В предчувствии беды

И вдоль реки, по берегам

Печатает следы.

Печаль народа велика,

Да не спасет его.

Лишь обессмертит на века

Кумира своего.

Ленинградский Манеж

В далекие, седые времена

Здесь ржали кони, цокали копыта.

И звякали о шпоры стремена,

И пыльная земля была изрыта.

Гусары здесь горланили: Ура!

Кавалергардов рык тревожил стены.

Им уступать не смели юнкера,

Их голоса звучали, как сирены.

Приказы, кутерьма, веселый смех.

Густой настой и пота, и навоза.

Соленых фраз неугомонный грех,

Уставов и муштры занудной проза.

Здесь Лермонтов обуздывал коня,

Красавицею бредил или драмой

Иль, нежный стих невольно оброня,

Вдруг разражался едкой эпиграммой.

Ушли, ушли седые времена.

Другой здесь воздух, публика иная.

Вхожу в Манеж и слышу… стремена

Звенят о шпоры, грусть мне навевая.

1982

***

Приехал друг. Душа моя поет.

Я радуюсь без примеси игры.

Меня в объятья искренность зовет,

И я готов устраивать пиры.

Нет кубков золотых, нет серебра.

Но есть в сердцах поэзии отвага.

Есть боль познанья горя и добра.

И Космоса живительная влага.

Распахиваю сердце. Не таю

Ни рифм своих, ни ритмов, ни себя.

Я с другом никогда не устаю.

Живу взахлеб и радуюсь, любя.

1982

***

Учит жизнь: не удручайся лихо.

Все пройдет, как школьных лет урок.

Ты потом вспомянешь очень тихо

Малое из пройденных дорог.

Растворятся знойные печали,

Сердца крик затихнет, как волна.

Радуйся – тебя не обвенчали

С трусостью и вязкой тиной дна.

Все вожди и потаскухи мира

Пили, воровали не с тобой.

В их стадах ты не искал кумира —

Так гордись счастливою судьбой!

1982

Начало марта

И март настал. И скоро, скоро

Начнет качать нас синий наст.

И солнце радостно и споро

Нам счастье теплоты отдаст.

Наступит буйное цветенье,

Пора любви, надежд пора.

Познай, душа моя, волненье.

Забудь, чем мучилась вчера.

1980

***

Я ранним утром на мосту стою.

На невских крыльях нежится заря.

Изведав Русь в болотах и в бою,

Здесь Петр Первый бросил якоря.

И, город заложив, вознес мечту,

Чтоб солнце грело золотые шпили.

Не верится, что здесь окопы рыли,

Прокладывали траура версту.

Тишь мудрая. Лазурь небес. Покой.

В зеркальных водах тонут берега.

Парят мосты, как птицы, над рекой,

И поступь утра светлого легка.

1980

Размышления об одной династии мира сего

После экскурсии во дворец Юсуповых на Мойке

Ногайцы, печенеги, всякий сброд

Россию жгли и грабили веками.

И, перейдя свой плен, как реки, вброд,

Трон подпирали грудью и боками.

Оказывая почести царям,

Народ России грабили, как прежде…

Ногаец смел, находчив и упрям,

И царские дары текли к невежде.

И был хитер ногаец. Веру он

Перекроил, как платье. Жизнь кипела.

И хоть печаль о мусульманах тлела,

Ее глушил монетный перезвон.

Друзья его – опричники и пьянь.

С одними грабит, у других ворует.

Но вот судьба метнулась через грань,

И он с царями русскими пирует.

От царских штофов – к царским каблукам.

От каблуков – до царской юбки близко.

А там, смотри, богатство вьется низко.

Дай только волю воровским рукам…

Ногаец дикий сбросил свой наряд.

Надел парик. Из шелка – панталоны.

И царские и светские салоны

Уже зовут на раут и обряд.

Все вверх и вверх – до европейских грез.

Умом чужим дикарь напился вволю.

И принял за свою чужую волю

Без угрызений совести и слез.

Ему несли свои стихи поэты.

Вакханки плечи смуглые несли.

Художники, актеры, эполеты

Его дворец собой не обошли.

И вот явился хам в вонючей рясе,

Испачкал кресла, осмеял жилье.

Он был взращен Рассеею на квасе,

А возжелал вельможное питье.

Слетели вмиг с ногайца все белила,

И в нежных пальцах щелкнул пистолет…

Хоть жизни хама Русь не пощадила,

Вельможа на иной отчалил брег.

1980

Дополнительный поезд

Состав рвануло, грохнули вагоны…

Отвыкли мы от этаких начал.

Так нас в войну мотали перегоны,

Когда паровичок в пути кричал.

Когда с надрывом трогались составы,

И в грохоте визжали буфера.

И крик, и мат, и грозные уставы

Глушили лязгом, словно фраера.

Отвыкли мы от этакой потуги.

Теперь у сцепки нежная ладонь,

А наш состав срывают, словно плуги,

И в прошлое бросают, как в огонь.

17 ноября 1983,

отъезд из Таллина

Петергофский десант*

I

«Живые, пойте о нас»

(Мишка Рубинштейн)

Надорвана преданья пуповина,

Архивы захлебнулись немотой.

Лишь Балтики свинцовая долина

Вдруг поседеет, вздыбится волной.

И в грудь Земли вгрызается прибоем,

Выплескивает боль свою в шторма

И бредит, бредит Петергофским боем,

Как будто бы виновница сама.

Она себе вовек простить не сможет,

Что ночью той баюкала волну:

Ей чудилось, что тишина стреножит

И усыпляет грозную войну…

В час двадцать семь – десантники у моря:

Их катера и шлюпки тихо ждут.

В ночи не видно сдавленного горя,

И моряки печаль не берегут.

Но лишь часы ударили четыре —

Десант ворвался в Петергофский сад,

И тишина, молящая о мире,

Вмиг сорвалась в громокипящий ад.

Прожектора в десантников вонзались,

Потом их рвали мины и картечь.

И все-таки матросы не сдавались,

Тельняшкой затыкая в сердце течь.

Их каждый шаг собою смерть крестила.

Они шли в бой с «полундрою» в зубах.

Потом над ними тайна гнезда свила

И поселилась в песнях и стихах.

Но подвиги народ не забывает.

С годами боль о прожитом растет

И вновь сердца людские призывает

Разрушить тайн неумолимый гнет.

И первыми построились в колонны,

Презрев болезни и наросты лет,

Фронтовики, зовущие, как горны,

Искать и находить десанта след.

И вот из мрака тайны показались,

Сперва одна матросская звезда.

Потом другая светом растекалась

И озаряла грозные года…

Мы вновь вернемся в жуткий год войны,

Вторым накатом бросимся на фрица,

Балтийцев сберегая для страны,

Прикроем их, словно орлят орлица.

Их каждый миг впечатаем в века

Стихами, обелисками, рассказом.

И для потомков Мишкина строка

Останется призывом и приказом.