Читать книгу: «Стихи», страница 7

II

Волна тихонько билась о гранит.

Кронштадт стоял, как часовой в дозоре.

Скрывала ночь в его суровом взоре

Тоску от бесконечных панихид.

Сегодня вновь уходят моряки

В неравный бой на Петергофский берег,

Без суеты, без лязга, без истерик

Прощаясь с ним лишь взмахами руки…

На этом связь с десантом оборвется.

Кронштадт пошлет не раз своих гонцов,

Но никому из них не доведется

Уже связать разрубленных концов.

На четверть века тайна обовьется

Вокруг боев на краешке Земли.

Но о балтийцах память всюду бьется,

Куда бы нас сердца ни завели.

Народ заставил говорить архивы,

Из ада вырвал горсточку живых

И по раненьям елочки да ивы

Искал могилы сыновей своих.

Расскажут нам и Шахматная горка,

Дворец Марли и тихий Эрмитаж,

Как моряков отважная четверка

Прорвалась в парке на второй «этаж».

А там, внизу, братишки той же веры,

Тельняшками задраив боль и страх,

Рвались вперед, как черные пантеры,

С гранатой и винтовкою в руках.

Но узел жизни все-таки разрублен.

Из плоти – сердце, кожа – не броня.

И танками, и минами загублен

Морской десант, державшийся три дня.

Трусливый бред, балтиец страх не знал,

Он был настоян на отваге моря.

И даже перед смертью призывал:

«Живые, пойте…» – и не знайте горя.

* Петергофский десант высадился в оккупированном немцами Петергофском парке в ночь с 4 на 5 октября 1941 года. Все участники десанта погибли. В 1944 г., во время реставрационных работ в Петергофском парке, неподалеку от Шахматной горки была найдена матросская фляга, в которой было обнаружено две записки. На одной из них было написано: «Живые, пойте о нас! Мишка». Она была написана политруком петергофского десанта Михаилом Рубинштейном.

***

Терема! Терема! Терема!

Заколочены двери и ставни.

Русь оглохшая, будто тюрьма,

И тоскуют озера и плавни.

Здесь когда-то народ пировал,

И гулянки бывали и драки.

И мужицкий пьянеющий вал

Мял луга и траву в буераке.

А потом громыхала война,

Но Руси подкосить не сумела.

И гулянок качалась волна.

Только бабья ватага гудела.

И теперь на деревне запой,

Только пьют здесь не водку, а горе.

И старуха заросшей тропой

Входит в травы, как в буйное море.

Ни крикливых молодок, ни свах.

Ни чубатых парней, ни частушки!..

Терема, словно клети из плах,

Да прогорклая доля старушки.

1984

Пилоты

Как птицами, рождаются пилотами.

И бредят облаками и полетами.

Из тесных люлек, как из фюзеляжа,

Выпрыгивают под рыданья джаза.

Под крики мам и бабушек летают

И лбы об пол упрямо расшибают.

И, ножкой оттолкнувшись от Земли,

Стремятся ввысь, как в небо журавли.

Чуть подрастут – деревья осаждают

И дворников ворчливых раздражают.

За кошкой лезут прямо на карниз,

Забыв, что существуют верх и низ.

Им в юности девчонки не нужны —

Они лишь с авиацией дружны.

Чуть звон турбин – они уходят в слух

И в небе ищут самолета дух.

Им не нужны ни френчи, ни погоны.

Лишь бы летать да познавать законы,

Как сделать горку, штопор в синь вонзить

И на крыле по облакам скользить.

1978

***

Года текут, как старые дороги,

Вдоль косогоров памяти текут,

Над реками любви. Там, где тревоги

И где надежды радости цветут.

Чем старше мы, тем нам дороже юность.

Чем строже жизнь, тем радостней любовь.

Тревожит душу призрачная лунность,

Но солнце возвращает веру вновь.

И сердце замирает тайно снова.

Девичьи каблучки тревожат ночь…

Не верю я, что плоть – всему основа

И нам душой ее не превозмочь!

***

Черемухи запах дурманный,

Как детства пьянящая даль.

Как девочки образ туманный,

Как юности белая шаль.

***

О милая, надежная Земля!

Ты кормишь нас, свои нам даришь соки.

Во тьме веков не различить истоки,

Где битвы разгорелися, пыля?

Где дети Солнца обрели пороки?

Когда проклятьем вырвалось: «м-мое»?

С тех давних пор несешь, Земля, оброки

Ты дикарям на острое копье.

Года гремят, как танковые траки,

Людскому горю счета не ведут.

Чем жестче жизнь, тем бесшабашней драки,

Тем неприступней пошлости редут.

Жигули

Здесь вольница казацкая

Гуляла и жила,

Сюда братва босяцкая

Без приглашенья шла.

Здесь заливали горлышко.

Здесь радовались вдрызг,

Здесь удалая долюшка

Была дешевле брызг.

Ермак водил здесь воинство

И Разин знал приют.

Боярское достоинство

Сбивали плеть и кнут.

Лихой татарин и калмык

Здесь ставили капкан.

И ханский попадал кадык

Не раз в тугой аркан.

Рекой здесь золото текло

И горностай сверкал.

И где казачество прошло,

Там барин грех смывал.

И Жигулям все трын-трава,

Их не купить рублем.

И Волга-матушка права,

Их обойдя кругом.

1978

Волга

Вот они – суровые пассаты.

Дуют беспрерывно, тяжело.

Будто бы непрошеные сваты,

У которых дело не пошло.

По низовьям Волги мчатся лихо.

К небесам бросают тюль песков.

Словно черт с небесной Бабарихой

Звенья рвут супружеских оков.

Здесь и так совсем не кущи рая.

В эту ж пору – желтая тоска!

Ветер к Волге рвется, завывая,

И седеет дивная река!

1978

Волгоград

Когда-то здесь свирепствовал металл,

И канонада рвала перепонки.

Земля горела, камень уставал.

Рвались снаряды, мины и лимонки.

Напор фашистский рушил все вокруг,

И ненавистью Волга закипала.

Война – безжалостно-кровавый плуг —

Неумолимо мир людской пахала.

Казалось, не найти предела мук,

Но смерть неумолимо наступала.

Трещал у крестоносцев черных лук,

Над полем битвы тетива стонала.

У Волги берег дыбился стеной.

Курган Мамаев погибал в сраженьи.

От этой жути солнце впало в зной,

Не веруя в Земли преображенье.

Лишь красный воин духа не терял

И не считал фашистские армады.

Он Родине навечно присягал

И не шалел от грозной канонады.

1978

***

Вот рука тебе, цыганка, погадай,

В чем судьба моя зарыта, угадай!

Душу вывернуть тебе я помогу,

Только очень уж не ври, а то уйду.

Видишь, видишь лет прошедших кутерьму,

Как я выброшен из света прямо в тьму?

Чьи-то руки меня приняли, но вдруг

Закружилось, закачалось все вокруг.

Где же руки, руки нежные, вы где?

Почему меня вы бросили в беде?

Ну, цыганка, расскажи мне, они где?

Я ж их двадцать лет ищу везде.

Но цыганка тупит взор, глаза к Земле…

Только сердце мое тянется к звезде!

1966

***

Мелколесье, даль степная,

Брызги солнца, дождик, град.

Бедность русская, родная,

Как и сотни лет назад.

В грязь осевшая дорога

Да погосты тут и там.

Ой ты, Русь, побойся бога,

Не молись всю жизнь крестам…

1966

***

Вечер розовый, вечер тихий

Пробирается через крыши,

Через трубы и потолки,

Через окна, шторы, платки,

Через тонкий воздушный тюль.

Вечер тихий… Лето… Июль.

1966

***

Огнем осина полыхает,

Рябина фонари зажгла.

И лес тихонечко вздыхает

О том, что молодость ушла.

Еще он в силах вспомнить лето

И ворожбу весенних дней.

Еще сутана не надета

На плечи хрупкие ветвей.

Еще листвы любовный лепет

Тихонько в кронах шелестит,

И только птиц тревожен трепет,

И о разлуке песнь звенит.

И клины журавлей и уток

Копьем нацелены на юг,

Да все длиннее ночи суток

И холоднее солнца круг.

Все чаще белые туманы

С реки ползут на берега.

Непостижимы, как шаманы,

Тихи, как тайный слет врага.

И все же опытной разведке

Давно известен ход судьбы.

И скоро на тоскливой ветке

Появятся следы борьбы.

Она от ветра почернеет,

Отдаст листву ему в залог.

И вновь до мая онемеет,

Чтоб ты в весну влюбиться мог.

1971

***

Гарцует молодость. Строптив горячий конь.

Того гляди – и сбросит седока.

Горит беспечной радости огонь,

И не слабеет дерзкая рука.

С годами конь не менее ретив.

В седле надежней держится седок.

Он смел, удал, спокоен и красив.

И конь по воле делает бросок.

Летят года. И всадник – весь седой,

А конь – неукротимее и злей…

Как вихрь вьется, кружится бедой…

Но всадник оттого еще смелей.

1984

***

Душа томительной волной

У берега разлуки плещет,

И страсти пепелящий зной

К ней подбирается зловеще.

Струится золотым песком,

Манит к зеленым травам, в поле,

И влагу к скрюченным рукам

Притягивает поневоле.

Душа моя, остерегись!

Уйди в глубины мирозданья,

Отцу небесному молись

И с Матерью ищи свиданья.

Оставь у берега приют:

Здесь мель и зной, иные ветры.

Лишь тот, кто бросил тишь кают,

Забыл часы и километры,

Наивную печаль забыл

И горечь сладостной истомы.

Давно нам Ангел протрубил!

В нас есть и молнии, и громы.

В нас легкокрылость Духа есть.

Энергии – неудержимы.

Душа несет благую весть:

Мой Дух и Бог – нерасторжимы.

К чему ж наивность прошлых лет:

Скучать у берега разлуки?

Дух ожерельями планет

Играет, извлекая звуки!

1993–2000

Васильевский остров

(Отрывок)

Столетья три исколесишь легко,

Васильевский измерив не спеша,

Над линиями взмыты высоко

Штандарт Петра иль Пушкина душа.

Вот Ломоносов клонит лоб крутой.

Вот Меншиков в похмелье мат утюжит.

А это Катька с миною святой,

А поп пред ней в церквушке службу служит.

А это кто на сером жеребце?

Карлуша-Павлик?! О, речист не в меру.

Он на своем уродливом лице

Несет гримасы жуткую химеру.

Я поспешил немного. В три шага

Вернусь к Лизухе, пьяной и широкой,

А заодно и Анны берега

Изведаю с чухонкой волоокой.

Но жутко там. Немецкая пора.

Расставлены кругом доноса сети.

Бирон несет на кончике пера

В Россию стыд, наручники и плети.

За ним вослед явился Петр-три.

Ему Россия – пугало в треухе.

Что русские ему богатыри?

Он рад серьгой висеть у фрица в ухе.

Но северо-восточный ветер сдул

С Санкт-Петербурга прусские завесы.

Васильевский услышал новый гул,

Что разносили над Невой повесы.

Вельможи пьют и вьют народ в кольцо.

На рысаках в ночи прохожих губят.

Рассеюшка! – синюшное лицо,

За что тебя твои сыночки любят?

О Русь моя! Я сам тебя люблю!

Подол народа рад бы в шлейф исправить.

Да вот беда: лишь сердце разозлю,

Когда мечтой тебя я стану править.

Рожден тобой средь питерских болот.

На Съездовской, вблизи Тучкова моста,

И жду, когда судьбы беззвучный лёт

Пройдет глубины собственного роста.

Какая боль топорщится во мне,

Лучиной мне пронизывает душу.

Я все живу, как будто на войне,

И жутко мне, хоть никогда не трушу.

А может быть, не так проворен черт?

И кардиналов горных зря рисую?

Быть может, лучше сотворить офорт

И над туманом девушку босую?

Жизнь потечет тогда другой рекой.

И ханжество растить не будет мумий.

И над моей веселою страной

Цветы распустят радугу раздумий.

Иль вознесусь мечтою дивной я

В созвездья и галактики иные

И ореолом тайного огня

Опять вернусь в объятия земные.

Я так люблю весеннюю капель,

И летний зной, и сенокос духмяный,

И птиц веселых дивную свирель,

И август, крутоплечий и румяный…

1984

Фото: Ноах Рубинс

***

Спасибо, Пушкин, за твои стихи,

За дар любви, за пыл воображенья,

За все твои удачи и грехи,

А также «арзурумское сраженье».

Ты был тогда до глупости смешон:

В руке – копье; под шляпою безмерной,

Ты мчал верхом, гусарами польщен.

Куда, зачем? Не думая, наверно.

Твоей отваги легкая рука

Могла держать перо и пистолеты,

Грядущие и прошлые века

Арканил ты, как астроном кометы.

Твой стих поныне весел и лучист,

Сарказмы до сих пор опасней бритвы.

Хоть нынче мир поэтами речист,

Они давно забыли поле битвы.

Они теперь рассудочно-строги.

Чины и ордена у них в почете.

И явные и скрытые враги

Однопартийцами слывут в отчете.

И вот беда: твой африканский лик

Они белилами истошно мажут,

Но им потомки, убежден, не скажут,

Что был их труд изящен и велик.

1973

Выстрел

Под пистолетом, на дуэли

Гусар смеялся, выстрел ждал.

И жемчуга зубов блестели.

Казалось, начинался бал.

А в небе жаворонки пели,

И шмель о радости жужжал.

Черешни наливались, зрели…

Но обнажала смерть кинжал.

И секунданты онемели,

Но предрассудков смыть не смели,

Противник примиренья ждал.

Гусар же наш смеялся вволю.

Не проклинал свою он долю.

И пистолет… осечку дал.

1984