Читать книгу: «Эпизоды 2», страница 5
Мне нужна была машина, собственной у меня в те времена еще не было. Осень – конец октября, надо было ехать куда-то, закопать собаку. Это был взрослый кобель крупной породы, а не хомячок, которого можно в туфельной коробке положить в контейнер. Да, я и с хомячком бы так не смогла.
Мать сказала, что сейчас же найдет Александра – ее бойфренда, и они приедут немедленно. Значит, через час.
Я повесила трубку и вышла в прихожую. Скинув куртку, я села на пол рядом с Филиппом. Я взяла его за переднюю лапу. Уже прохладная – раньше подушечки были очень горячими. Так дико и странно, что он не поднимает голову и не молотит от радости своим «обрубленным» хвостом… Я придвинулась в нему и погладила по морде.
– Прости меня. – Почему-то сказала я.
Через секунду я разрыдалась. Для самой себя удивительно тихо, внутри себя – наверно, только так умеет плакать сердце.
Вообще, я не из тех, кто допускает слезы, и не потому, что я каменная. Просто, они у меня где-то очень далеко. Мне случалось в жизни реветь, и не раз, но в осознанном возрасте (думаю, лет с 12) было это всего раз пятый. Так я была воспитана – не ныть.
Вытирая мокрое лицо, я продолжала гладить Филиппа по морде и передним лапам. Посидев немного, я легла к нему вплотную, вытянув ноги и подперев голову рукой. Так мы раньше ложились, чтобы возиться, играть и разговаривать. Я ни о чем не могла думать. Мне просто хотелось запомнить, какой он на ощупь: я трогала его остроконечные уши, точеную голову, рыжую «бабочку» на груди, где шерсть, направляясь от плечевых суставов, на середине рисунка топорщилась волнистым «кантом».
Я понимала, точнее физически чувствовала, как из моей жизни вместе с Филиппом «вытекло» что-то очень большое, значимое и весомое. Оборвавшаяся его жизнь, оборвала что-то у меня внутри. Я пока не могла осознать, что это? Но я знала, что это произошло. Так больно мне было впервые.
Пролежав так какое-то время, я посмотрела на часы. Мать могла приехать очень скоро. Я понимала, что на побыть и на попрощаться со своей собакой у меня почти не остается времени. Это последние минуты, когда мы вместе. При матери я не собиралась ничего показывать. Ни что у меня творится снаружи, ни тем более – внутри.
Я положила свою голову ухом на висок Филиппа и обняла его.
– Ты … самый лучший. – Прошептал я ему в неподвижное ухо. – Я тебя всегда буду помнить и никого не буду любить так, как тебя. Никогда. – Сама не знаю, откуда взялись эти слова в моей голове, но то, что они окажутся правдой, мне было суждено узнать спустя огромное количество времени.
Я лежала так, обнимая, холодеющего Филиппа до тех пор, пока не раздался звонок дверь.
Мать с Александром влетела в прихожую.
Увидев лежащего на полу Филиппа, мать завыла в голос. Она мало с ним общалась, но пес был общим любимцем из-за уравновешенного характера, незлобливости и общительности.
Александр спросил меня
– Наташ, как это произошло?
Как могла, я коротко рассказала, что случилось. На длинный рассказ у меня не хватило бы ни эмоций, ни голоса. Слушая меня, Александр присел на корточки и потрогал собаку:
– Такое ощущение, что он просто спит. Ни одной царапины. Нигде.
Он приподнял голову мертвого Филиппа, и я увидела крошечную – как сухая горошина – капельку крови на линолеуме.
– Значит, правы были ветеринары. Кровоизлияние. – Сказала я, с трудом сдерживаясь, чтобы не допустить истерику.
– Ну и удар тогда выдержал этот череп! – Александр аккуратно положил голову на место.
Мы недолго поговорили, о том, куда лучше поехать? Земля уже начала промерзать и рыть могилу где-то в лесу – дело утомительное и долгое. Единогласно решили, что дача – лучший вариант.
Мать притащила старый пододеяльник. Втроем мы уложили в него Филиппа и завязали концы.
– Порвется. – Сказал Александр. – Не донесем, надо что-то более плотное.
Мать ушла в комнату, долго копалась в антресолях и наконец, принесла огромный синий плед.
– То, что надо. – Александр ловко обернул собаку и быстро запаковал в импортированный «конверт». – Только нести не удобно, но как-то дотащим. Машина прямо у подъезда.
Я села на заднее сиденье, куда положили пса и всю дорогу до дачи держала руку на его боку, как это было раньше, если мы с ним куда-то ехали на такси. Только его морда лежала у меня на коленях.
Была кромешная темень, когда мы приехали к воротам дачи.
Александр поставил машину так, чтоб под светом фар мы могли спокойно копат. Решено было похоронить Филиппа под молодой лиственницей прямо на участке. Александр принес из гаража лопату и лом, мы с ним довольно быстро выкопали внушительную яму. Аккуратно положив в нее собаку, я достала из карманов курки поводок и мячик.
– Это больше не понадобиться. – Сказала я и опустила все это рядом со свертком пледа, в котором лежал Филипп.
Мы быстро забросали могилу землей и, скидав инвентарь прямо у гаража, сразу поехали в город.
Я – человек с крепкими нервами, но я не ничего могла с собой поделать. Меня «била» тихая истерика – в буквальном смысле слова. Внутри меня чего-то не стало, и в эту зияющую дыру я даже посмотреть не могла. Я ни на что не реагировала и ни о чем не разговаривала. Совершенно не помню, как мы приехали домой. Уже наступила ночь, я закрылась в своей комнате и до утра просидела на подоконнике, глядя на мокрый асфальт, дождь и темноту.
К вечеру следующего дня я начала пить. Водку, самогон, какое-то красное вино, которое мать делала сама – все подряд. На работе я взяла отпуск без содержания и сидела дома, выбираясь на улицу только до ближайшего магазина за алкоголем. Это была первая и единственная в моей жизни настоящая депрессия.
Не могу точно сказать, сколько это продолжалось. Наверно, около месяца или двух. Помню, только, как в какой-то из вечеров, мать зашла ко мне в комнату и сказала:
– Давай возьмем еще одну собаку. Договаривайся где-нибудь о щенке. У тебя же полно связей в этом мире.
– Это дорого. – Ответил я.
– Да сколько бы ни стоило. – Мать села со мной рядом. – Договаривайся. Деньги я тебе найду.
Диллон
После разговора с матерью о покупке новой собаки и сумме, которая может понадобиться на ее приобретение, я больше не выпила ни капли спиртного.
Следующие четыре дня я встречалась со всеми кинологами, каких знала, собирая данные по питомникам доберманов Москвы, Санкт-Петербурга и Нижнего Новгорода. Интернета в те времена не было, точнее не было его столько и так. Поэтому, я отправилась в библиотеку. Перелистав там все журналы «Друг» за последние полгода и, вычерпав информацию еще и оттуда, я плотно села на телефон – обзванивать питомники.
Длинные переговоры и перезвоны по всем городам закончились тем, что мне предстояло ехать в частный питомник в Москве. Точнее, в Балашихе. Хозяйку звали Татьяна. Она сообщила, что через три недели у нее на продаже будет блестящий помет доберманов. Отец – чемпион Европы из Германии, Мать – ее собака, Чемпионка России и Европы.
– Сами понимаете, собаки международного класса. – Сообщила, не без гордости, Татьяна. – Сейчас щенкам 2,5 недели, они уже вполне самостоятельные, но отсаживать их от матери нецелесообразно.
Примерно через неделю мы созвонились повторно, и Татьяна сказала, что щенки прекрасно растут, все в порядке и она меня ждет, но из помета выделяется один кобель. Он крупнее, активнее, смелее, на ее взгляд – прирожденный лидер и чемпион. Если я сейчас внесу треть стоимости, пес останется за мной, и я поеду к ней за конкретной собакой. Цена щенка 1500 рублей. Новая машина в те времена стоила около 10000.
Мать молча выложила необходимую сумму, не задавая никаких дополнительных вопросов. Моя подруга – та же, что когда-то помогла мне купить Филиппа, составила мне в этой поездке компанию, решив не оставлять меня одну в такую значимую для меня минуту.
Мы добрались до Москвы без всяких происшествий, поели в какой-то закусочной прямо на перроне и поехали на автовокзал. На автобусе мы ехали бесконечно долго, останавливаясь у каждого столба, а по прибытии в Балашиху, еще шли под проливным дождем минут 40 в поисках адреса. До места мы добрались уже под вечер.
Питомник оказался обычной трехкомнатной квартирой на первом этаже. Татьяна – полноватая, круглолицая женщина, очень смешливая и разговорчивая, как все собачники – это все, что я о ней помню. Без вступительных слов, она пригласила нас в просторную комнату, где на подстилке из старого ковра без привычных ограждений и сеток, возились черные с рыжим щенки. Штук 12 или больше.
Мы с подругой опустились на ковер, все «дети», как по команде, кучей кинулись к нам – новые люди, новые возможности для игр.
Если вам хоть раз доводилось играть с целым пометом щенков, вы понимаете, что это такое. Тебя царапают и кусают какими-то иголками – настоящих зубок и когтей пока нет в наличии, лижут, тыкают носом, бьют лапами и облаивают, если ты вяло себя ведешь.
Пичкая каждого по очереди, я спросила Татьяну:
– Мой здесь?
– Нет. Он совсем другой. Живет отдельно с матерью. Сейчас я его принесу.
– А маму можно посмотреть? – Вдруг спросила моя подруга.
– Она очень агрессивна, как и отец. Но если хочешь – конечно.
Пока Татьяна ходила за моей покупкой, ко мне на колени влез почти самый маленький из помета кобелек. У него была затемнена маска, подпалины на лапах и груди. В неярком освещении комнаты он выглядел почти черным. Я поднесла его к своему лицу и чмокнула в морду. Он сосредоточился, как мог, вздохнул и, уперевшись одной лапой мне в щеку, начал интенсивно лизать мой нос.
Вернулась Татьяна. На руках у нее сидел очень яркий по окрасу ногастый и мордастый кобель.
– Вот твой Диллон. – Татьяна поставила щенка на пол.
Так всегда бывает, когда щенки из питомника. Во время актирования, им сразу присваиваются имена. Хозяевам не надо ломать голову, но и никакого «творчества».
Диллон прошел в середину комнаты, где мы сидели и без всякого стеснения, начал раскидывать своих однопометников по сторонам. Он делал это молча, просто заваливал всех подряд на пол. Это было легко, он был значительно крупнее своих братьев и сестер. Пробравшись к нам с подругой, он внимательно посмотрел, чем мы заняты и пошел дальше.
Я ссадила с себя темного щенка и поймав Диллона, взяла его в руки. Он попытался укусить меня за подбородок.
– Эй, нельзя это делать! – Засмеялась я, и поцеловав его в усы, поставила на пол.
Нам хотелось еще повозиться, но на общение не было времени. До поезда домой оставалось не больше 3 часов, а мы еще не в Москве.
Я отдала Татьяне оставшуюся сумму, взяла щенячью карточку и небольшой кусок простыни из-под матери Диллона. Чтоб ему было не так одиноко первые пару дней.
Когда мы уже обувались в прихожей, Татьяна сказала:
– Пойдемте, я покажу вам Ари.
За стеклянной дверью кухни бесновалась сука добермана. Не смотря на отвисшие соски, уставший вид и не самую лучшую физическую форму, сразу было видно – собака идеального экстерьера. Окажись дверь открытой, она, не мигнув, разодрала бы меня за то, что я смею трогать ее детеныша, который прижался ко мне с намерением поспать.
– Какая красивая. – Воскликнула подруга.
– Да. Только злая. – Вздохнула Татьяна. – Но нам с мужем подходит. Да, кстати, для справки – Вадимора – отец Диллона хозяину руку откусил.
– Это как! – Опешила я.
– Не знаю. Не понравилось что-то.
Отличные гены у моей собаки-убийцы.
Вдруг, Татьяна предложила увезти нас до Москвы на машине. Точнее, она скомандовала мужу, который сидел в другой комнате, и тот без разговоров начал одеваться.
Через 5 минут мы уже сидели на заднем сидении красного гелендвагена. Не припомню более жесткой и валкой машины. У меня все хорошо с вестибюляркой, но меня укачало. Диллон за пазухой куртки тоже был недоволен. То ли качкой, то ли жарой в салоне, то ли запахом бензина. Он бился в меня, как муха о стекло, требуя, чтоб его немедленно выпустили.
Ехали мы около часа. И под конец поездки, я была уже готова высадить Диллона куда угодно, а сама от души блевануть – например, себе под ноги. Когда нас высаживали у Ярославского вокзала, я не могла поверить, что я все-таки, справилась с тошнотой и удержала собаку от перемещений по салону.
– Меня чуть не вырвало. – Призналась подруга, когда мы уже отошли от машины.
– Да? Я тоже собиралась, но как-то пронесло …
Всю дорогу до дома я спала беспробудным сном на верхней полке. Подруга все это время воевала с Диллоном на нижней. То ли ему было жарко, то ли он хотел пить или, может, в туалет… Короче, у него было полно дел. И подруга, вызвавшись охранять его до утра – не спала ни одной минуты.
Утром, когда мы пили кофе и завтракали, я посмотрела на документы Диллона и на него самого.
Он сидел маленьким черным комком, на полке рядом с подругой и хмурил свои рыжие точки над глазами, рассматривая все вокруг. Щенок казался очень сердитым. От этого было смешно.
В щенячьей карточке было написано: отец – Валдимора фон Нирладсштам, мать – Арлетта де Шельбур. Щенок – Диллон Мэт фот Нирладсштам. Да… Графское имечко.
На вокзале мы взяли разные такси, чтоб я без задержек, помчала домой.
Я стала звать его Диллон. И завала его так довольно долго, занимаясь им в принципе, без особого рвения. Почувствовав себя бывалым дрессировщиком, я много что в отношениях с Диллоном пустила на самотек. Такого времени, как первой собаке, Диллону я уже не уделяла. А надо было. И не столько же, а больше.
Характер у Диллона был сложный. Сам по себе, он был очень энергичный, темпераментный и излишне агрессивный с самого детства. Воспитание давалось тяжело. Я выбрала методику жестких наказаний и максимальных поощрений – мне казалось, что такая «полярность» поможет ему скорее понять, что плохо, а что отлично.
В пятимесячном возрасте Диллон впервые бросился на человека. Правда, это был просто пьяный мужчина, который начал на улице ко мне приставать. Но такой реакции от нескладного щенка я не ожидала. Все собаководы знают, что до годовалого возраста – минимум, собаку пусть даже в перспективе большую, чаще приходится защищать самому – от других собак, от прохожих, от детей и даже от птиц. Короче от всего. Диллона же ни от кого охранять было не надо. Если он и не бросался на объект, то он на него рычал и вообще, относился ко всему с большим подозрением и недоверием.
Я закончила с ним курс общей дрессировки и стала немного притравливать, обострив до предела его врожденную и местами переразвитую склонность к агрессии и способности нападать.
После года я стала звать его Тота. Это не было производным от его имени. Это смоделировалось от «Кто там?». Когда мне надо было направить его внимание на предполагаемую угрозу, я всегда шепотом спрашивала: «кто там идет? кто там? чужие?». Своеобразная замена привычной команде: фас. Вот от такого словосочетания – я теперь уж, и сама не помню, как именно – появилось это второе имя. Отныне, на людях от всегда был Диллон, а когда мы были вдвоем – всегда Тота. Ему нравилось. Мне тоже.
Диллон вырос в очень красивого кобеля. Он был намного элегантнее, гармоничнее, ярче и выносливее, чем Филипп. Мы с ним постоянно ездили на все крупные иногородние выставки и участвовали в местных, неизменно забирая золото.
В городе был еще один привозной кобель добермана, то же черно-подпалый и владела им председатель клуба декоративного собаководства. Это было животное из чешского питомника, но было куплено уже взрослым, как плембрак из-за характера. Звали его Харто з Молу. Этот Харто был настоящим неврастеником, который мог обоссаться прямо в ринге, если кто-то случайно уронил бутылку с водой или папку с бумагами. Впадал в истерики без причин, и самое главное – он был в сучьем типе. Это порок – когда кобель выглядит, как сука – маленький, тонкий и субтильный. Но вместо того, чтоб его дисквалифицировать, местные судьи, да иной раз, и приглашенные – не обращали на это никакого внимания – ведь это собака председателя.
Если два наших кобеля оказывались в одном ринге, золото неизменно забирал Диллон. Слишком велика была внешняя разница между этими собаками, мой пес был очевидно лучше и был ближе к доберманьему стандарту, если не сказать, что он был его олицетворением.
Однажды, увидев нас в выставочном ринге, эта дама – председатель подошла ко мне и предложила разделить «сферы влияния» – ходить на выставки по договоренности, чтоб не мешать друг другу и составлять конкуренцию. Мне она не мешала, но я не встала в позу. Мы обменялись телефонами и больше в рингах не виделись ни разу.
Шло время, Диллону исполнилось 2 года. Он приближался к своему расцвету, привлекая внимание всех, у кого есть глаза и тем более тех, кто занимался этой породой. Начались вязки.
После наступления половозрелости, пес, чувствуя свою силу, стал еще агрессивнее. Управление им грозило выйти из-под контроля. Оно всегда стояло где-то на грани его желания подчиняться, и моей возможности настоять на своем. Я все чаще сравнивала его с Филиппом, но ничего не предпринимала в части ужесточения мер безопасности и дополнительной дрессировки.
К 3 годам Диллон уже успел полностью подчинить себе всех домашних – и мать, и бабушку. Мало этого, ему удавалось держать в почтительном страхе Александра, который часто приходил в гости к матери. Внешне, Александр никогда не показывал, что боится какого-то там юного добермана, но я видела, что его бравада и бесстрашие очень неубедительны. Александр боялся Диллона. Было с чего. Пес постоянно терроризировал всех своим рычанием, нападениями средней силы с демонстрационными покусами, намерением разорвать на клочки, и все это при полном игноре и непослушании. Абсолютную покорность, уважение, я бы сказала, даже безропотность, он сохранял только по отношению ко мне. Но, как это и было понятно, однажды он перешагнул эту грань.
Я вернулась домой после какой-то вечеринки, не слишком рано, и прилично выпивши. Все домашние уже спали. Диллон встретил меня в прихожей, виляя, коротким хвостом и тычась мордой в колени. Я сняла верхнюю одежду и на цыпочках прошла в нашу с ним комнату. Я села на диван, пес, заскочив на сиденье рядом со мной, начал бодать меня головой, приглашая играть. Я потрепала его по загривку и повалила с ног, немного прижимая к сиденью дивана. Он дернулся и, продолжая лежать на боку, неожиданно оскалился и зарычал. Такого раньше никогда не было. И я, возможно, недооценив свою собаку, еще раз потрепала его по спине.
Диллон вскочил на ноги и без дополнительного предупреждения бросился на меня. Он вцепился в мою левую руку и по-настоящему начал ее рвать, как собаки треплют ватный рукав инструктора по защитно-караульной службе. Мне показалось, что мой локоть угодил под какой-то гигантский пресс с неровными поверхностями, которые не только сжимают, но и двигаются, смещаясь из стороны в сторону. Мне хотелось немедленно вытащит руку из этих жерновов. Уж насколько я не была пьяна, а протрезвела мгновенно. За доли секунды я подумала, что сейчас долбану его кулаком по башке и этим остановлю, но потом решила – пусть прекратит сам.
Осознание к Диллону пришло через несколько секунд. Он разжал челюсти, выпустил меня и, тяжело дыша, виновато сел рядом. Мне показалось, что он сам испугался того, что сделал. Его уши были прижаты к голове и вздрагивали в такт его дыханию, глаза выпучены, передние лапы нервно переступали на месте. Из пасти вывалился, вздрагивающий от частого дыхания, розовый язык и потекла слюна.
Ни слова не говоря, я закатала рукав свитера. Кожа на предплечье, локте и выше была изорвана и прокушена в нескольких местах. Проколы от клыков кровоточили, а кожа вокруг них начала синеть. Я встала с дивана и пошла в ванную. Открыв кран с холодной водой, я положила руку в раковину под струю. В первое мгновение мне показалось, что сейчас я сейчас заору или потеряю сознание от боли, но постепенно, вода сделала свое дело, мне стало легче.
Подождав немного, я выпрямилась от раковины и, закрыв воду, посмотрела на себя в зеркало. На моем лице, кроме бешенства не было ничего. Единственная мысль, которая появилась в моей голове и застряла в ней на оставшуюся ночь: если он сейчас выживет – я его все равно усыплю.
Выйдя из ванной, я прихватила с собой табурет с кухни и дюралевый костыль, который стоял в нише у спальни. С его помощью, бабушка иногда выходила на улицу, а иногда отбивалась от домашнего любимца, если так складывались обстоятельства. Дойдя до комнаты, я увидела, что пес пересел на пол и сидит в ожидании меня у дивана.
Я закрыла за собой дверь и со всего маху бросила в собаку табуретом. Диллон не ожидал такого поворота. Я нередко наказывала его, но такой жестокости он не испытывал на себе никогда. Табурет отскочил от него и Диллон, поджав переднюю лапу, завизжал и зарычал одновременно.
– Ах, ты падаль! – Зашипела я. – Еще порычи!
Я вдарила ему поперек спины костылем так, что дюралевая палка согнулась под тупым углом. На шум прибежали мать с бабушкой и стали ломиться в комнату.
– Что случилось? Наташа, открой дверь. – Потребовала мать.
– Позже. – Рявкнула я.
Пес бегал от меня по комнате, а я, спокойно преследуя его, и предлагая еще раз меня покусать, наносила все новые и новые удары куда придется. Размер взрослого добермана, мешал Диллону спрятаться за диван, как в детстве. По стенам он и рад был бы бежать, но не мог. Поэтому пространство, которое он пересекал, с учетом стоящей в комнате мебели, было довольно ограниченным. И каждый раз, пробегая мимо меня, он получал порцию моей злости.
Он визжал, как будто с него с живого снимают шкуру. Я дубасила собаку около 5 минут, пока у меня не кончились силы, не сломался табурет, и бабкин костыль не превратился в змееобразную изогнутую трубку. Все это время мать билась за дверью, требуя немедленно впустить ее.
Отступившись от собаки, я нажала на щеколду, и дверь распахнулась под натиском маминого тела.
– В чем дело? Ты что, решила его убить? – Спросила мать, глядя на Диллона.
– Другая собака сдохла бы от таких побоев, а он ничего. Живучий, сука. – Я бросила костыль на пол.
Диллон сидел в углу комнаты, трясясь всем телом от страха и напряжения. Я посмотрела на него. Досталось ему от бешеной хозяйки не слабо. На хребте, на месте моего первого удара костылем, шерсть как-то странно торчала в разные стороны. Правую переднюю лапу он прижимал к груди. Из пасти капала розовая пена. Я сломала ему зуб? Или он прикусил язык? Мне было наплевать, я была в ярости, какую редко испытывала.
Я взяла Диллона за шкуру на загривке и, вытащив из комнаты, закрыла в туалете.
– Спектакль окончен. Можно спать. Завтра я его усыплю. – Сказала я и направилась снова в ванную.
– Да в чем дело-то, объясни? – Сказала бабушка.
Я рассказала, что Диллон бросился на меня и покусал. Я понимала, что запах алкоголя не является для собаки любимым, но бросаться за это, или за что-то другое на хозяина непозволительно.
Я приняла душ, обработала руку, как могла и вернулась в комнату. Мать с бабушкой и не думали никуда уходить.
Мы проговорили о судьбе Диллона почти 2 часа. Несмотря на его выходки, он был всем дорог, а мать зная меня, понимала, что от сказанного я не отступлюсь. Долгие дебаты закончились ничем. В завершение я сказала:
– Ему прощалось многое, и прощалось бы дальше. Любое непослушание – это только непослушание. А вот нападение на «вожака» классифицируется совсем по-другому. Я не смогу с ним договориться, да и не буду. Даже если сейчас он будет тише воды, ниже травы – рецидив неизбежен, это был просто вопрос времени. И зная теперь, что я устрою ему после нападения, нет никакой гарантии, что он в принципе выпустит меня из пасти. Я не хочу не мочь управлять собственной собакой. Вопрос его жизни решен. Я найду, кто это сделает.
Мы разошлись по комнатам. Я выпустила Диллона из туалета и, погасив свет, легла спать. Конечно, я не спала. Моя нервная система очень похожа на доберманью. Я – человек возбудимый, агрессивный и темпераментный. Какой сон! Ну, какой?
Диллон тихонько вошел в комнату и запрыгнул ко мне на расправленный диван. Обнюхав меня, он начала лизать укушенную руку. Стало больно от слюны и от механического воздействия.
– Не надо. – Я отодвинула его морду. – Ложись спать.
Он потоптался около меня, сделал ритуальный круг и плюхнулся рядом со мной. Я положила на него руку и придвинула к себе. Через пару минут он уже спал.
А я… Поцеловала его в затылок и тихо сказала:
– Что ты наделал, Тота? У меня же нет никакого выхода. У нас его нет.
Лежа в темноте, и слушая, как сопит Диллон, я думала о разном. О том, что вся ответственность за случившееся, целиком лежит на мне. Это 100% моя вина. У меня не хватило желания, времени и ума заставить его беспрекословно подчиняться. Теперь поздно, контакт утерян, а восстановить его невозможно.
Я не хотела опасаться собственной собаки, а это могло запросто произойти. После нападения животного, если ты продолжаешь с ним контактировать, само собой, начинаешь осторожничать. Вполне нормальная реакция. Отрицать это, прикидываясь сверх смелой и отважной – глупо.
Я перевернулась на спину, Диллон прижался плотнее своей теплой спиной к моему боку и немного потянулся во сне.
Может, продать его? Купят точно. Чемпион, развязан, молодой, общий курс пройден… Нет. Забьют до смерти или на цепь посадят. Не найдут с ним общий язык – очень он непростой, будет остаток дней в клетке или на транквилизаторах. Лучше, чем со мной ему вряд ли будет. А какой-то непонятной или еще хуже – мучительной жизни я ему не хочу.
Почему-то вспомнилось, как я ездила за ним в Москву. И тот кобелек – с затемненным окрасом, который пришел ко мне на колени – он же меня выбрал, сам пришел. Надо было его брать? Не знаю. Это был бы всегда чисто домашний питомец. Никаких выставок с таким окрасом быть не могло, никаких медалей и первых мест. А нужны они вот сейчас? …
Конечно на следующий день я Диллона не усыпила. Больше двух недель я искала самые разные варианты, держа усыпление в уме, как крайний вариант.
Пять человек были готовы забрать собаку немедленно за 3000 рублей. И несчетное количество претендентов готовы были забрать даром. Но все они поголовно говорили, что Диллона ждет улично-вольерное содержание с другими собаками.
Мать много раз возвращалась ко мне с разговором о том, чтоб я простила собаку и оставила все, как есть. На меня это не действовало, как и то, что после инцидента Диллон был послушен, как никогда. Не было более образцовой и воспитанной собаки.
Прошло примерно полтора месяца, прежде, чем я поняла, что усыпление – это то, единственное, что мне остается сделать. Усыпить взрослого здорового кобеля не было делом штатным. В «общую очередь» – так просто ветеринары не соглашались. Через знакомых мне все-таки удалось пробить этот вопрос. Договорились на вторник на ветстанции. Александр предложил увезти Диллона:
– Тебе будет тяжело. Давай я это сделаю.
– Спасибо, Саш. Я сама. Хочу видеть его до последнего его мгновения. Но если ты нас отвезешь, будет здорово. Такси не очень рады видеть крупных собак в салоне. Обратно я сама доберусь.
– Заметано. Вас увезу, тебя привезу. – Он приобнял меня, что в принципе между нами не водилось.
Во вторник я выгуляла Диллона последний раз. Кормить не стала, чтоб он не облевал сам себя. Александр ждал нас во дворе. Мы прыгнули в машину, Диллон был доволен – думал, что мы поехали бегать за город.
Мы долетели до ветстанции за 15 минут. Когда мы вышли из машины, Диллон забеспокоился. Он начал озираться по сторонам и заскулил.
– Рядом. – Я дернула его за поводок и пошла в здание.
Мы в несколько прыжков заскочили на второй этаж. Я нашла нужный кабинет и зайдя внутрь без стука, отрекомендовалась от имени своей знакомой. Диллон все время шел чуть позади меня, а в кабинете спрятался за мои ноги.
– Какая красивая собака. – Сказала врач, вставая из-за стола. – Не жалко?
– Уже нет. Решение принято. – Что за тупой вопрос…
Врач быстро достала из холодильника ампулу и наполнила шприц.
– Давайте в холку. – Она подошла к нам.
Диллон зарычал. Я присела и, обняв его за голову, подставила загривок под шприц.
– Колите, не бойтесь. Я удержу, если что.
После укола Диллон повеселел. Он немного подпрыгнул, как бы говоря: теперь поедем гулять?
– Пойдемте со мной. – Сказала врач, стягивая с рук медицинские перчатки. – Надо поставить его в вольер. У нас не очень много времени.
Мы вышли из кабинета и быстрым шагом пошли по коридору. Свернув налево, я увидела комнату, перегороженную решеткой до потолка.
– Заводите его туда, снаряжение можете забрать.
Я завела Диллона внутрь клетки и, сняв цепочку с шеи, быстро вышла наружу. Пес занервничал и начал лаять, прыгая на прутья.
– Через сколько он уснет? – Спросила я.
– Уже должен. Стандартная доза.
Ничего подобного. Как будто не было никакого укола. Диллон бегал по клетке, лаял, вставал на задние лапы, всем видом говоря мне: ты что, с ума сошла, закрывая меня здесь?
Подождав минут 10, стало ясно, что собака не собирается умирать.
– Ничего себе здоровье! – Воскликнула врач.
– Он ни разу ничем не болел, может поэтому?
– Сейчас принесу еще дозу.
Я просунула руку сквозь прутья, пока врач ходила до кабинета и обратно. Диллон начал лизать мне ладонь, пригавкивая и привизгивая одновременно, как будто хотел сказать: ну, хватит, я все понял, поехали гулять.
– Идите к нему, держите голову еще раз. – Сказал врач по возвращении.
Мы зашли в вольер, и повторив процедуру, вернулись на исходную.
Через пару секунд Диллон перестал бегать и скакать. Он стоял прямо напротив меня и лаял. Мне казалось, что он материться. Очень скоро он начал озираться по сторонам, забывая лаять.
– Все. Начало действовать. Слава Богу. – Врач вздохнула с облегчением. – Вы ведь его не будете забирать?
– Нет. Не буду. Спасибо большое.
– На здоровье. – Врач засмеялась. – Я в кабинете, если что.
Диллон перестал лаять и сел, через пару секунду лег. Я тоже присела, чтоб быть у него в поле зрения. Глядя на меня, он еще раз гавкнул и повалился на бок. Еще пять секунд он смотрел на меня и вот – закрыл глаза навсегда.
Я выпрямилась и постояв немного, зашла в вольер. Я потрогала Диллона под левой подмышкой. Тишина. Все кончено.
– Прощай.
Я намотала поводок с цепочкой на кулак и вышла из комнаты.
Дорогу до дома, Александр меня утешал, рассуждая о том, что пес был сложный и неуправляемый. Что решение мое верное, и жалеть не о чем. Со своей точки зрения, он, наверно, был прав.
Я же понимала, что Диллон совершенно не при чем. Да, генетически он был злее Филиппа в 10 раз. Ну, и что! Собаки не рождаются придурками. Их делают придурками хозяева. И то, что Диллон вырос таким – моя заслуга.
Мне не надо было покупать вторую собаку. Не надо было использовать живое существо для собственной терапии от депрессии и алкоголизма. Не надо было на «больное» место погибшей собаки брать еще одну. Не надо было игнорировать. Лениться. Не обращать внимания. Сколько этих «не надо» я могла бы сейчас приплюсовать? Очень много.
