Читать книгу: «Эпизоды 2», страница 6
Мне было жаль Диллона. Но это была совсем другая боль – через злость на саму себя. На свою самонадеянность и тупость, которые привели в его смерти.
Блядь
Мне казалось, ты просто святая,
Целомудренный облик на «пять».
И жена ты, и мать. Запятая.
А еще ты – обычная блядь.
Строгость голоса, правильность взгляда,
Напускная натянутость губ.
Можно ниже куда-нибудь падать?
Можно, милая. Вдаль или вглубь.
Шлюхи стоят дешевле гораздо.
Тех понтов, что ты гонишь всегда.
Для меня это все слишком грязно,
Через месяц. Сегодня. Тогда…
И посуточный номер в отеле,
Где на кресле прокуренный плед.
«Созвонимся еще на неделе» –
После секса привычный ответ.
Где по жизни, ты – номером третьим,
Просто сучка для нужд кобеля.
Тебе хочется рыцаря встретить?
А по факту – на шее петля.
Я совсем не поборник морали,
Мне, по крупным счетам, все равно.
Ты любила когда-то? Едва ли.
Если да, значит, очень давно.
Поиск решения
Моя подруга училась в математическом классе. Не смотря на зрелый возраст и всеобщую привычку пользоваться калькулятором, устно она считает – капец, быстро и правильно. Мои познания в математике не столь глубоки и основательны, но пятерка по алгебре когда-то была. Я тоже все еще могу посчитать в уме, но мои алгоритмы математических действий очень отличаются от тех, которыми пользуется подруга. Она – математический логик. Я просто – счетовод.
Приведу простой пример.
Мы сидели и говорили о 40-ом дне поминок человека, который умер 12.04. Решили высчитать дату этого самого поминального дня. Обе замолчали на минуту. Подруга в задумчивости говорит: 11+40 это 51 и минус 30… 21 мая получается.
Я вытаращила глаза. Откуда взялось 11? Какие 51? Подруга залилась смехом, видимо не столько от вопросов, сколько от моих вытаращенных глаз.
У кого с математикой лучше, чем у меня – наверно, поймет ее логику сразу. До меня не дошло.
Для таких как я – поясню: она сразу «удержала» один день, так как день смерти считается. Прибавила 40 и вычла 30 календарных дней апреля.
Я же в уме прибавила 12 к 18 (остаток дней до конца месяца), прибавила 22 оставшихся дня до 40 и вычла один день (потому что день смерти считается). Ответ совпал – тоже 21 мая.
Пока мы сидели и обсуждали «правила» устного счета, я вдруг подумала, что так и в партнерстве. В дружбе, в любви – вообще, в жизни.
Возникла проблема или задача, которую надо решить обоим – речь же об отношениях. И не важно, каким «путем» каждый пойдет к этому решению, не важно, сколько времени на это понадобится. Пусть, представления о жизни и каких-то вещах разнятся. В итоге, главное – одинаковый ответ. Общая итоговая позиция. Один и тот же «знаменатель».
Кот
Я приехала к троюродному брату в деревню. Биологической родни у меня не много, да и та разбросана по миру – Москва, Бишкек, Новосибирск, Одесса – в общем, не видимся. А этот брат – единственный кровно близкий человек, живет на удалении всего в 50 км.
Процедура моего приезда, как правило короткая и всегда одинаковая. Встреча, экскурсия по огороду – огромному, хочу сказать, потом по саду – тоже немаленькому. Потом я обязательно иду в хлев. Брат всегда держит какую-то скотину: свиньи, козы, куры. Помню, как-то зимой даже корову с теленком застала. Мне – урбанисту до мозга костей, всегда нравится общение с такими животными. Кошек и собак навалом и в городе, а вот козу покормить или с поросенком маленьким поиграть – та еще экзотика.
После – всегда обед и разговоры с женой брата, его детьми и матерью – моей теткой. А потом, взрослой компанией, едем на кладбище, поклониться родственникам. Сидим там какое-то время с воспоминаниями, и я прямо оттуда уезжаю домой.
В этот раз получилось все ровно так же. Я покорно ходила по пятам за братом, слушая, что где растет, как именно, что посадили, что выкорчевали и почему нынче не урожай яблок. В хлеву потискала недавно родившихся козлят. Потом, отсидела положенное время за столом, слушая новости и заполняя короткие паузы информацией о происходящем в моей жизни. В процессе беседы решилось так, что на кладбище мы поедем с братом вдвоем. Жене надо было уйти на работу, а тетка плохо себя чувствовала – 86 лет – не шутки.
Юра наскоро собрался, и мы поехали. До кладбища всего 2 – 2,5 км. Можно было, конечно и прогуляться, но я в этом вопросе – совсем не компаньон, а непроходимый лодырь. Да, и брату было приятно прокатиться по деревенским улицам под пристальными взглядами соседей: куда это, Юрка едет на такой машине, да еще и с бабой за рулем?
Добрались мы быстро, оставили машину вдоль дороги и пошли по хлипким доскам импровизированного моста через овраг. Дорогу до «семейного склепа», я так и не выучила. Примерно знала, что после ворот метров через 50 направо мимо упавшей сосны до тех пор, пока не услышу ручей – весьма неточные ориентиры. Конечно, если бы пришлось оказаться тут одной, изрядно поплутав, я бы нашла место. Но сейчас мне не хотелось идти впереди, постоянно оглядываясь и спрашивая: туда ли я иду?
Я шла за Юрой по дорожке между могил, большей частью неухоженных, и думала: сколько лет этому кладбищу? 200? 300? Если на нем похоронены родители моих прадеда и прабабки, урожденные в тысяча семьсот каком-то там году…
Огромные сосны полностью заслонили солнечный свет. Он пробивается желтыми пятнышками или яркими узкими полосками, высвечивая надгробия, непроходимые заросли крапивы и полыни, которая тут во влажности и тепле пахнет просто наркотически. Перезревшая малина тянет свои колючие ветки до земли. Кто ее здесь будет собирать? В целом же – везде зловещий полумрак, темные углы, извилистые едва заметные тропки, спутанные сучья поваленных елей и сосен, покрытые зеленым мхом каменные плиты на могилах.
Но здесь совсем не страшно. Я вообще люблю кладбища. Особенно, старые, а лучше – заброшенные, где мало посетителей и нет цивилизации «стриженных газонов». Мне нравится читать могильные плиты не современные, где лишь прямоугольник мрамора, две даты и эпитафия: «помним, скорбим», а старые – вросшие в землю до половины, покрытые опаловым мхом: «Незабвенной матери Парфеновой Лидии Тихоновне, скончавшейся 28 июня 1832 года 56 лет отроду от благодарных и любящих дочерей Елизаветы и Таисии». И сразу же как-то представляется эта семья с своей жизнью, укладом и чаем в белых чашках на летней террасе. Или вот: «Под сим камнем погребено тело купеческой вдовы Ксении Максимовны Верховской скончалась 1789 году 21 апреля жития ей было 62 года от друга и почитателя Никифора Скобелкина». Вот так! А камень-то выше меня ростом, весь резной с монограммами и вензелями. Не могу и представить, сколько такое «великолепие» в 18 веке стоило? С таким-то количеством выбитых вручную букв. И думай, что хочешь про эту вдову и ее друга и почитателя. Все варианты подойдут…
А еще, я точно знаю, что на этих кладбищах время всегда стоит. Когда я перехожу кладбищенскую ограду, попадая туда, где правит смерть – время, как пространственная единица длительности и протекания чего бы то ни было – перестает существовать. Так же, как для всех, кто находится по ту сторону жизни и лежит в земле. Я уверена, что пока нахожусь на кладбище – я не могу состариться ни на одну секунду. Минуты или часы, которые я провожу здесь – всегда «законсервированы». И отсчет моей жизни возобновляется лишь тогда, когда я выйду за эту, неподвластную ничему живому территорию.
Наконец, мы дошли.
– Ручей совсем не слышу. – Сказала я, присаживаясь на скамейку.
– Он так зарос, что его и не видно теперь. Только, если знаешь, где он, то можно рассмотреть. – Брат сел рядом.
Мы сидели молча какое-то время. Я не была тут 3 года. Мало что изменилось по сути. Могил все так же 7. Понимаю, 8-ая не за горами – тетушка совсем плоха. Рядом рухнула огромная сосна. Убрать ее некому. Юра, видимо, перехватил мой взгляд:
– Не распилить мне ее одному. Вдвоем тоже не справится. Уж больно велика. Да, и положение у нее опасное, начнешь убирать, сколько могил пострадает…
– Оставь, как есть. Пройти сюда можно и хорошо.
Мы заговорили о тех, кто здесь похоронен: о тете Кате – с ее морковными пирогами и не способностью сердиться, о дяде Толе – атомном подводнике, которого просто мгновенно проглотил рак в 52 года, о прабабушке – кроткой, по рассказам и очень доброй, прадедушке – властном и шебутном. О тете Кларе, которую никто из нас ныне живущих, в глаза не видел, но наслышались о ее похождениях и смерти – само собой – от венерического заболевания…
Разговор постепенно перешел на разные события, истории, обстоятельства. О том, как устроен мир и Вселенная, о зависимостях людей, о внутренней неуверенности. О вещах, которые мы порой не можем объяснить себе, не смотря на все наши многочисленные образования и опыт.
Пожалуй, впервые в жизни мы с братом не говорили про нашу с ним жизнь: засолку рыжиков, успеваемость в школе, родителей и мою любовь к разным выходкам.
Стало почти темно. За такими непривычными для нас обоих рассуждениями, мы не заметили, сколько прошло времени.
В глубине, между стволами деревьев что-то мелькнуло. Было очень плохо видно из-за темноты, ну и зрение у меня не самое лучшее.
– Юр, – Я показала в сторону моего «видения» – там, как будто кто-то идет?
Брат мой еще более близорукий чем я, тоже в очках с самого детства, посмотрел в сторону моей руки. Мне не показалось. По кладбищу, в плотных непроглядных сумерках кто-то шел.
– Да. – Сказал брат. – Ну, подождем. В нашу сторону двигается.
Мы обменялись еще парой предложений, но разговор свернулся сам по себе. Появилось вполне объяснимое напряжение. Кого там несет? Я глянула на часы, почти 19:10 – капец, мы тут просидели почти 4 часа.
Через минуту, приближающийся силуэт стал различим – старуха. Точнее, старушка.
– Похоже, на могилу к кому-то приходила. – Сделал заключение брат.
Логично – подумала я, но шутить на эту тему не стала. Немного погодя брат сказал:
– Похоже, баба Сима. Живет одна, давно уже. Дети разъехались, муж умер…
Набрав в грудь побольше воздуха, брат крикнул:
– Баб Сим, ты?
– Я, я.
– Чего поздно так?
– Да… Засиделась у Макара. – Старушка подошла к нам почти в плотную. – Муж это мой. – Уточнила она для меня и улыбнулась. – День свадьбы у нас сегодня.
– Вы всегда ходите на день свадьбы? – Удивилась я.
– Конечно. Как же иначе-то? И на день рождения, и на праздники все, Пасху, Троицу… Мы ведь с ним вместе, считай, больше 70 годков. Мне 89 нынче, ему, стало быть 95.
– А прожили сколько в браке?
– Так, мы и сейчас живем. Нет его рядом уж 12 лет, а здесь – Старушка положила руку с обручальным кольцом на грудь – он всегда со мной. Как же иначе-то? Советуюсь с ним во всем. Разговариваю. Ну, и слушаюсь, конечно. – Она поправила на голове белый в синюю розочку платок. – Люблю я его, и он меня любит. Только вот, никак господь батюшка меня не берет, видать дела еще мне назначены. А вот Макар быстро управился.
– Не страшно в темноте-то одной идти? – Брат встал. – Давай мы тебя проводим.
– Не страшно. Не одна ведь, я – Улыбнулась опять баба Сима. – У меня провожатый есть. – Она посмотрела под ноги.
И тут я увидела у ног старушки серого желтоглазого кота. Я готова присягнуть на чем угодно, что, когда баба Сима подошла к нам, его не было. У меня не случается ни галлюцинаций, ни видений. Старушка стояла в метре от меня и не заметить такое животное, стой оно рядом с самого начала, было просто нереально. Он либо незаметно пришел, либо просто появился – такое бывает, даже, учитывая, что я в это не верю.
– Твой кот? – Спросил брат.
– Это не кот. Это меня Макарушка одну не оставляет. Всегда провожает до ворот кладбища. – Старушка нагнулась и погладила кота по голове. Тот не сводил с меня своих желтых глаз.
Бабулька рехнулась – подумала я, но все- таки спросила, пытаясь подавить недоумение:
– Так это сам Макар?
Я читала, разумеется, про переселение душ, разные воплощения и странные моменты, но то, что я сейчас наблюдала – было почти сверхъестественным для моего мозга.
– Не знаю, милая. Сам ли Макар, или посылает мне кого-то в этом обличье. Только каждый раз все 12 лет, когда я на прощание кланяюсь могилке и говорю, что пошла домой, приходит этот кот и провожает меня к воротам кладбища. За них никогда не выходит, ждет, когда я по мостку перейду овраг, а потом уходит обратно на кладбище.
– Странная история, баба Сима? – Брат пошел к старушке. – Пойдем-ка домой вместе. Мы тоже что-то засиделись знатно.
Кот зашипел и выгнулся дугой. Кошки умеют сердиться и похуже. Но в этой обстановке такого «среднего» устрашающего поведения было достаточно, чтоб Юра остановился:
– Ну, охранник у тебя.
– Говорю ведь, с таким провожатым не страшно. – Баба Сима сделала шаг назад и добавила – Пойдемте, только не близко ко мне. Беспокоиться будет.
Говорила она это явно про кота.
Мы пошли за бабой Симой. Меня прямо распирало, и я начала «допрос»:
– Прямо с первого раза кот начала вас провожать?
– С первого. Это после похорон было. Могила далеко, у трех старых кедров. Юра-то знает где. Почти на самом краю обрыва кладбищенского. Родня разошлась, а я до глубокой ночи тогда на могиле сидела, все плакала, да вспоминала наше житье. А очнулась, когда идти-то – ночь уже. Страшно стало. Вот и говорю: «Маракушка, боюсь я. Проводи меня как-нибудь. Не дойду иначе, так и сгину тут». И вот веришь, сей же момент кот этот пришел. Откуда? Не знаю я. А вот, поди ж ты. Пришел и сел рядом. Я котомку свою сложила и пошла. А кот впереди меня бежит и все подмявкивает, чтоб будто я на голос его шла – темень кромешная. Вот так и дошли мы до ворот. И как-то совсем мне с ним не страшно в той ночи было.
Я слушала и не могла поверить в то, что мне рассказывают. Это история реальностей мира, в который нам – пока мы живы – нет входа, о котором мы ровным счетом ничего не знаем. А вот баба Сима руками этот мир трогает. Потому что любовь такая ее и Макара? Который оттуда Симу свою так бережет?
Мы вышли в просвет к воротам кладбища.
– Баба Сима, давайте мы вас до дома довезем? – Предложила я.
– И не думайте. Сама дойду, недолече тут.
Мы вышли за ограду, и все втроем направились к оврагу. Я оглянулась. Кот стоял в проеме кладбищенских ворот. Мы прошли мосток, баба Сима обернулась и сказала:
– До свиданья, Юра. А вы – Обращаясь ко мне – прощайте. Вряд ли еще свидимся.
Подходя к машине, я еще раз обернулась. Кот стоял еще ровно мгновение, глядя на удаляющуюся фигуру старушки, потом медленно повернулся и, задрав хвост, не спеша удалился в темноту кладбища.
Поздно
Мне нравится слово «поздно». В нем очень много силы и осознанности – почти столько же, как в слове «нет». Но магия «нет» на этом и заканчивается, больше ему похвастать нечем.
А, вот в «поздно» – слышится освобождение, глубина, равновесие. И в нем напрочь отсутствует боль и разочарование. Прекрасно, правда?
До того, как это слово будет произнесено, все можно регулировать, обговаривать, строить. Сохранять или ломать, а потом снова строить.
После – ничего невозможно. Потому что одной из сторон – которая находилась в режиме ожидания или взяла на себя непосильную ношу «терпилы» – в одночасье, стало ничего не надо.
Ни звонков, ни сообщений, ни заботы, ни времени, ни пространства, ни секса, не еды – ничего совместного. Просто. Не надо. Почему, вдруг? Нет, не вдруг.
Это началось очень давно – когда партнер допустил какую-то «оплошность»: не ответил на звонок, не приехал, когда приехать было необходимо, не держал за руку в радости или беде, по причине своих неотложных дел, не выполнил, что пообещал… Что ж, случается. Чувства были сильны, и вы, не раздумывая, сели за стол переговоров, рассудить и обсудить произошедшее. Все было обговорено и даже – понято. Как будто.
А потом, все повторилось. И повторилось еще и снова, и опять. Обсуждать то же самое уже не хотелось – ведь все люди взрослые, и точки расставлены. Смысл добиваться того, чего не получишь? От этого человека.
Начинается долгое время внутренних монологов, которые водят вас по лабиринту односторонних попыток что-то изменить. А потом, может быть, от усталости, холода или когда-то сказанного слова, наступает, наконец понимание, что ничего никогда не изменится. Что все будет только так.
Принимается «резкое», на общем фоне жизни, решение – добровольно отказаться от того, чего раньше так сильно желалось. Потому что это становится вопросом сохранения вас, как личности – своих желаний, правил, ощущений, принципов.
Вот в этот самый момент становится ВДРУГ насрать на эти отношения. Потому что слишком долго, безвыходно и беспощадно было насрать на вас.
Партнер удивлен и даже в шоке – что случилось? Ведь так все было хорошо…
А вы? Вы почти ничего не чувствуете, вам все равно. И в этом нет никакого злорадства. Только недолгое горьковатое послевкусие. Грусти по себе.
Мы увидимся
Мы увидимся тридцать пятого сентября.
Я решила так. И совсем не жалею.
Я любила тебя до одури, говорят,
Но иначе, наверно, я не умею.
Мы увидимся обязательно в прошлый год,
Где зима темнотой обнимала утро,
И без сна, одиноко там – в тишине фагот,
Наиграл пару тактов о нас, как будто.
Мы увидимся? Не уверена. Что сказать.
Я теперь очень многое замечаю…
Развлечения ради, научиться вязать?
Если вдруг о себе с тобой заскучаю.
Мы увидимся. Да, конечно. Конечно, да.
Я такое всегда говорила раньше.
Мы на самом деле увидимся. Никогда.
По любви не бывает не проигравших.
Пить или не пить
Пить или не пить? Это я про алкоголь. Ответ – пить.
Сама я давно отказалась от алкоголя, как от постоянной «дозы радости», веселящей мою жизнь. Но иногда могу позволить себе выпить и даже напиться.
Более того, я убеждена, что периодически это следует практиковать. Не по привычке, не за компанию, не потому что пятница, не из-за простого «хочу». Выпить можно только под настроение. Не под календарное, а под свое собственное – не зависящее от праздничного графика. Но, если речь о здоровом и нормальном человеке, под настроение – больше 2-3 бокалов легкого вина в него просто не влезет.
Все, что принимается внутрь сверх означенного количества и содержит в себе крепость более 12о, пьется по другой причине, и называется другим словом – напиться.
Напиваться следует исключительно по жесткой необходимости – острому желанию передышки. От чего? От всего! Необходимости ослабить хватку на твоем горле. Желанию отключить карусель мыслей и чувств, сделать что-то типа «дефрагментации» мозга.
Мы все – большую часть своей скоростной жизни – пребываем в стрессе. А значит – испытываем дискомфорт. Слишком много думаем, переживаем, испытываем неудовлетворение собой, партнером, обстоятельствами. Слишком сильно тревожимся, много возлагаем надежд и позволяем себе ожиданий. Слишком усердно ищем, боремся, спешим. От всего этого «слишком» – утомляемся. Через пару лет деловой и личной активности, этот дискомфорт становится хроническим, иногда даже переходит в нарастающий болевой синдром – конечно, не постоянный, но устойчивый. Бывают периоды «просветов» и отдохновений. Не часто, но бывают. Они – как внезапные перерывы на стайерской дистанции. Почему внезапные? Потому что они – всегда подарок от Вселенной. За наши слова, намерения, поступки. Но до такого перерыва еще надо дожить.
Когда неудовлетворенность наша достигает апогея, и мы устаем до невозможности – можно напиться. О, нет. Это не ответит ни на какие вопросы – ни вечером, ни утром. Это может их добавить – скорее. Жить не станет проще. Проблемы не уйдут сами собой. Но в этот период, пока мы напиваемся и находимся «там», мы на время забываем то, что нас тревожило и доводило. У нас ничего не болит. Это вечер без боли – на легком обезболивающем. Есть анальгин, а есть морфий. Так вот, алкоголь – это анальгин.
Когда мы его принимаем, все, что мешало, отходит на самый последний периферийный план и кажется ничтожным. Зачем такой самообман? Чтоб не думать, не чувствовать, не ощущать. Быть легким и свободным – пусть всего несколько часов. А потом, после передышки – снова идти и жить.
Неудовлетворенность и дискомфорт тут же вернуться, но после суточного ничего не думания – принимать их какое-то время проще. Как будто ты днем натер ногу, вечером снял опостылевший башмак. А утром – после отдыха – вроде, и не так больно.
Я не знаю более простого и не слишком дорогого способа отключения мозгов от действительности, который не имеет негативных последствий – похмелье не в счет.
Если следовать «инструкции» и прибегать к этому средству лишь в самых крайних случаях настоящей необходимости, наблюдения и статистика говорят, что проделывать такое получается не чаще одного раза в год. А то и реже.
Есть другие способы? Есть – прогулки, секс, разговоры по душам, живопись, музыка, какое-то ремесло. Но это все медленно и не эффективно, потому что не снимает боль, а только отвлекает от нее. Возможно, этот – второй вариант для более сильных и умных людей. Что ж, готова признать. Но я предпочитаю первый.
Оскорбления
Ссоры и недомолвки – неизбежная часть любых отношений. Они – не катастрофа, не недостаток, и сами по себе, они ни о чем не говорят. Говорит то, какие они – как именно они протекают, что вы друг другу говорите, какие интонации и слова используете.
И, да – ссориться – это нормально. Ненормально – не мириться.
Одно дело, разбирать какую-то ситуацию, пусть на эмоциях, пусть на повышенных тонах, пусть в гневе и раздражении. Другое переходить в открытое нападение на партнера, опускаясь до неприкрытого хамства.
Даже, если потом вам говорят: что так не думают, и сказанное вырвалось на эмоциях – это глупость. Не поселившееся в мыслях, не может быть произнесено. А если человек в мыслях допускает оскорбления в ваш адрес, какая разница – произнесено это случайно или намеренно?
Каким бы сильным не было раздражение и негодование, это не может служить оправданием оскорблений и ругательств в ваш адрес.
Если это происходит, значит ваш партнер не способен собой управлять, говорит, что придет ему на ум, не задумываясь о последствиях. Обесценивая ваше присутствие в его жизни, и ставя тем самым будущее отношений под удар.
Почему? Да, потому, что предмет ссоры исчезнет с ваших «таблоидов» завтра или через месяц, а отравление хамством и оскорблениями останется с вами навсегда. Это постоянно будет всплывать перед вами сначала в каждом новом конфликте, а потом и в обычной жизни – когда вы, например, пьете утром чай и болтаете по планах на день.
Вот, и получается, что после ссоры с использованием оскорблений полностью помириться невозможно. И куда это приведет? …
Под дождем
В детстве, бабушка была моим ангелом-хранителем.
Моим другом, надсмотрщиком, советчиком, «палачом» и защитником. С целым ворохом разных неожиданных фантазий, ночных историй и захватывающих событий.
Несмотря на то, что все мое детство прошло именно в компании бабушки, ее сестер – моих теток и ее же «заводных» подруг, память не удержала почти ничего из тех воспоминаний.
Я часто задумывалась, почему? Ответ нашелся нескоро.
Как-то я поняла, что это сейчас жизнь с бабушкой кажется мне неповторимой и волшебной. А тогда – все казалась таким, как и должно быть. Дни сменяли ночи, а ночи – утра. Я жила в этой солнечной карусели своего детства, даже не задумываясь, какую цену бабушка платила за все то, что я воспринимала просто так.
И игры с порохом, и курение на сеновале, и разбитые стекла, и мыши в почтовых ящиках, и валенки полные снега. Бабушка никогда не ругала меня за порванную одежду, сожженные волосы, испорченные вещи – которые были наши, ей удавалось всегда спокойно реагировать на мои порезы, царапины, переломы и простуды, полученные от долгого лежания на снегу, поедания сосулек и прочих занятий доступных любопытному ребенку зимой. Но если проступки мои наносили вред другим людям, бабушка была беспощадна.
Меня запирали в темной кладовке с солениями, старыми чугунными утюгами, стопками книг и прочими, когда-то весьма нужными в хозяйстве вещами. Боже, чем я только не занималась в этой кладовке. Всем! Кроме осознания своей вины.
Если бы мне довелось растить такого ребенка, как я, мне кажется, я бы его когда-нибудь тихонько прикончила. Бабушка любила меня беззаветно.
Наша с ней жизнь была похожа на длинную всесезонную вереницу каких-то промежутков времени, которые слипались один с другим в яркую неповторимую бесконечность. Мне казалось, что им никогда не будет конца – столько во всем этом было беззаботной радости и привычного счастья, которое способны чувствовать только дети.
Я до сих пор помню ее запах – теплый и свежий, слабо-парфюмированный «Красной Москвой». Ее белую ночную сорочку с широким кантом кружев на груди, а на шее розовую плетеную веревочку с серебряным крестиком. Сухие немного узловатые руки, тонкие пальцы, на одном – незыблемое золотое кольцом с большим рубином – подарок деда. Кольцо бабушка никогда не снимала. Помню ее кудрявые волосы под костяной гребенкой – большей частью уже седые, карие лукавые глаза и голос – тихий, но всегда требовательный. До сих пор иногда слышится, как она зовет меня домой, высунувшись в форточку. А мне, конечно, совсем не хочется возвращаться.
Как-то летом мы отправились на пляж. Бабушка, рискуя всем на свете, предложила мне взять с собой моих друзей. Под ее ответственность. Я не могу это представить, потому что даже теперь (а я совсем не робкий и не трусливый человек) ни за какие сокровища мира не взялась бы сопровождать на многочасовую прогулку К РЕКЕ меня в 4-х летнем возрасте с двумя такими же маленькими «разбойниками» – иначе и не скажешь.
В то время я совсем не помню летней нестерпимой жары, зажирающих насмерть комаров, колючего песка в сандалиях, душных светлых ночей … ничего этого просто не существует. Или этого не было только в моем детстве?
Мы собрались в настоящий поход – так было всегда, когда мы предпринимали какие-то совместные вылазки. Бабушка налила в белый бидон квас – она всегда сама его варила. Нарезала черный хлеб огромными ломтями, посолила его и сложила в целлофановый пакет. Намыла овощей, взяла из сахарницы горсть кубиков сахара. Все это, вместе с полотенцами и моей сменной одеждой сложила в большую цветную сумку, напоминавшую вещмешок с длинными лямками.
Мы вышли во двор, мои друзья нас уже ждали. Бабушка закинула сумку на плечо и, поправляя панамку на моей голове, сказала:
– Наташ, бери Никиту за руку.
А сама взяла Сережку и меня. Вот такой шеренгой мы и отправились загорать.
День летел незаметно. Мы купались, ныряли на мелководье, кидались песком, визжали, приставали к бродячим собакам и дурели с ними, как могли.
Бабушка поила нас квасом, из эмалированной бидонной крышки со сбитым краешком – всех из одной. А разве могло быть иначе? Кто знал тогда, что такое одноразовая посуда? Да, и скучно все это. Бидон был предусмотрительно закопан в песок, чтоб напиток не стал теплым. Как у нее на все хватало сил и терпения?
Через пару часов, нас мокрых и немного уставших, усадили на влажное полотенце и выдали каждому запотевший белесый от соли кусок хлеба и еле помещающийся в ладони теплый рыжий помидор. А потом, десерт – по 2 кусочка сахара. После еды и передышки – опять в воду.
Не знаю, сколько было времени, когда внезапно набежали тучи. Подул нехарактерный для лета остужающий ветер, по всем признакам стало ясно – пойдет дождь.
Бабушка скомандовала всем собираться, дабы успеть в укрытие до первых капель. От дома до пляжа было минут 30 ходьбы.
Мы быстро собрались и двинулись в обратный путь. Когда мы прошли мост, полил дождь. Резко и стеной, без всякого «разгона», как это иногда бывает.
– Боитесь промокнуть? – Спросила бабушка.
– Неа. – Сережка замотал сырой головой.
– Все равно, давайте быстрее. – Бабушка прибавила шагу. – Идите вперед через сквер, так короче. Знаете, ведь, дорогу!
Мы припустили бегом. Бабушка осталась позади. Добежав до сквера, мы увидели, что единственная дорожка, ведущая в сторону дома и прилегающая к ней лужайка полностью залиты водой, превратив проходимую часть сквера в мутное коричневое «озеро». Мы остановились, не зная, как идти дальше. Дождь пошел еще сильнее. Загремел гром. От постоянного падения капель и все время возникающих пузырей, этот внезапно образовавшийся водоем казался кипящим.
Появилась бабушка.
– Что стоите? – Засмеялась она. – Все равно сырые до нитки, так чего бояться! А, ну, скидывайте обувь и бегите прямо по луже. Не растаете. Или страшно?
– Нет. – Сказала я, скинув шлепанцы.
Трава оказалась прохладной. Через пару секунд она нагрелась под моими разгоряченными ногами.
– Бабуш, а ты? – Спросила я, подбирая с земли свою обувь.
– За вами. – Бабушка нагнулась и расстегнула босоножки. – Давайте! Кто быстрее до того берега добежит, а?
Мальчишки скинули сандалии и подхватив их в руки, бросились в эту гигантскую лужу вслед за мной. Я видела боковым зрением, что бабушка тоже бежит за нами. Конечно, не с такой прытью и желанием победить.
Оказавшись на другом берегу, мы остановились подождать бабушку и немного перевести дух. Если сказать, что мы были очень грязными от брызг и глины со дна лужи – это просто звук. Во истину – три поросенка! Когда бабушка подбежала к нам, она была грязнее нас.
– Баба Шура, а вас не наругают, что вы испачкались? – Спросил Никита.
– Нет, дорогой. – Бабушка погладила моего друга по голове. – Не наругают.
Мы уставились на нее и начали смеяться. Бабушка тоже засмеялась, разглядывая себя и нас. Как хорошо мы смеялись, стоя под теми тополями! Мы были испачканы до предпоследней возможности, на нас не было сухого места, а мы смеялись, задирая головы и подставляя лица под падающие крупные капли.
Это было настоящее детство.
Не подходите
Не подходите. Я прошу.
Я не знакомлюсь ради секса,
Вина, поездок, интереса
И слов: «конечно, напишу».
Найдите девушку себе
И по зубам, и по карману,
Что кофе варит утром рано
И не приносит разных бед.
Смеется часто просто так,
И рада самой разной чуши,
Она, как вы – полюбит груши,
Чай с бергамотом, сладкий мак.
Со мной намучаетесь вы,
Я никогда не подчинялась,
Когда хотела, я менялась,
Но лишь посредством головы.
Характер твердый или жесть –
Как вам захочется зовите,
Поверьте, я не та обитель,
Где всех удобств не перечесть.
Вам не понравится, как я
Веду привычную беседу,
Пью виски или быстро еду,
Как знаю правду бытия.
И есть вполне простой расчет:
Мой дом, луна, сто книг на полке,
Кого любить я буду долго.
А вы здесь просто не причем.
Тайная комната
У каждого из нас есть своя «тайная комната», куда мы в обычной жизни не ходим. Скелеты в шкафу – это про другое.
В юности ты об этой «комнате» просто не знаешь, а может, ее в том возрасте и не бывает? С наступлением ранней зрелости, ты можешь позволить себе короткие путешествия туда.
