Читать книгу: «Эпизоды 2», страница 4
Мне кажется, идея раствориться где-то в темноте, так ему понравилась, что даже не согласись я, он утащил бы меня прятаться силой. Но я была согласна на все авантюры. И тогда, и сейчас.
Оглянувшись для верности на ничего не подозревающую мою мать и компанию, следовавшую в нашем направлении, мы рванули в какую-то подворотню. Уйдя в самый дальний угол, мы притаились у кривого старого дерева. Сейчас знаю точно – у американского клена. Фонарь над местом нашей дислокации светил довольно мощно. Одежда на нас была темных оттенков, это Марго вышагивала в белом пальто, но все равно, с определенного ракурса заметить нас возможность была.
– Не стой, как истукан. – Приказала Геннадий. – Встань боком и наклонись, как будто ты большая ветка. И я тоже как-то изогнусь.
Как-то! Его надо было видеть, чтоб понять – такие люди изогнуться не могут в принципе. Геннадий был просто круглый. Он был ниже Марго на голову, может и больше, имел отменный аппетит, страсть ко всему запретному, что касается еды, да и самой жизни, полагаю. Ни о какой талии не могло идти никакой речи, это был просто – пузырь. Обаятельный, милый, услужливый, добрый и внимательный, но не гибкий ни в одном месте.
Однако, в ту минуту, я сильно об этом не думала. Мы приняли какие-то странные позы, согласно указаниям «режиссера» и так замерли.
Компания поравнялась с подворотней, дружно заглянула в нее – каждый по очереди, и прошла дальше. Но вот – нас потеряли. Больше всех всполошилась Марго.
Она так зычно заорала на всю улицу: «Генаааааа!» Как будто ее начал насиловать взвод драгун.
– Где ты? – Не унималась Марго. – Куда ты, сволочь, ребенка уволок?
Мы и не думали выходить из-за дерева.
– Куда ты? – Спросил Геннадий, когда я при очередном возгласе уже матери посчитала, что пора себя обнаружить и дернулась в сторону выхода из подворотни. – Никуда не пойдем, пока на самом деле не испугаются, что нас нигде нет.
Компания рассредоточилась по улице и, выкрикивая наши имена, начала шерстить округу. Но, оказалось, мы спрятались весьма надежно, хоть и почти на глазах. Мы стояли в этих тупых позах ветвей старого дерева и смеялись. Точнее, мы хихикали, не переставая, чтоб нас не было слышно в пустом дворе. На какое-то время мы успокаивались, а потом начинали снова.
Я подумала, интересно, играл бы так со мной мой папа? И кто он – мой папа, вообще? Я никогда о нем не спрашивала, а мать не рассказывала. Только бабушка какими-то урывками говорила мне иногда, что я очень похожа на него – не столько внешне, сколько своими реакциями на что-то и безграничным своеволием.
– Дядя Гена, а вы знали моего отца? – Спросила я шепотом.
– Я его и сейчас знаю. – Ответил Геннадий, наклонившись ко мне. – Хороший человек. Только, гордый очень. Понимаешь, о чем я?
– Да. – Мне кажется, что-то я точно понимала. – А почему он не с мамой?
– Вот поэтому и не с ней, что гордый. – Геннадий как-то протяжно вздохнул. – И мама твоя такая же.
Мы замолчали.
Я подумала, что наверно, прав Геннадий. Невозможно двум одинаковым людям, как мама, жить вместе.
– Ты хотела, чтоб у тебя был отец?
– Не знаю. Наверно, да. – Я и, правда, не знала, хочу ли на самом деле.
– Ну, давай я пока побуду твоим отцом. – Неожиданно предложил Геннадий. – Ты не против?
Я помотала головой и улыбнулась ему. Он погладил меня по голове, и мы опять замолчали.
Я подумала, что мама неизвестно, согласиться ли на такое? Если нет, тогда будем держать это в секрете – дядя Гена кажется вполне надежным. Интересно, а Маргарите Михайловне он скажет?
Господи, какая дурь лезла тогда в мою маленькую голову!
Наконец, по прошествии еще минут 10, Геннадий посчитал, что времени прошло достаточно. Да, и паника у потерявших нас, усилилась не на шутку.
Хочу сказать, что времена стояли не слишком спокойные в криминальном плане. Да, так просто на улицах начнут убивать только лет через 15, но и в то время безнаказанных хулиганов и душегубов хватало. А немолодой хорошо одетый мужчина с девочкой – прекрасный беззащитный экземпляр, а значит – повод напасть и поживиться.
Мы вышли из своего укрытия на улицу и увидели, что моя мать уже собрала вокруг себя «совещание». Позже выяснилось, что они уже хотели заявлять в милицию.
Как только мы появились в поле зрения, все присутствующие хором разразились возгласами облегчения и порицания, вперемешку с матом, проклятиями и смехом. Мать, выйдя нам на встречу, тут же спросила:
– Я звала тебя 100 раз, ты почему не вышла?
– Мы решили не выходить, чтобы вас напугать. – Ответила я.
Мать, видимо, поняла, что инициатива пряток была не моя и отступилась. Она отдала мне свою дамскую сумку, взяла меня за руку, и мы молча пошли по улице.
Марго просто обрушилась на Геннадия, собирая все его проступки за последние 5 лет. Она взяла его под руку и зашагала впереди всех, продолжая читать ему нотацию.
Все остальные снова рассредоточились парами и медленно «поплыли» по ночному городу.
Жизнь развела по разным дорогам Марго и мать. Первая, после обвала СССР, развелась с Геннадием и уехала к дочери в Болгарию. Вторая – все так же занималась карьерой вперемешку с личной жизнью.
Когда самой мне исполнилось 40, я узнала, что все годы «счастливого» брака, Марго гуляла от Геннадия, полагаю, не только направо и налево – во всех направлениях. Он делал вид, что не замечает, или просто принимал все, как есть, не желая прекращать отношения.
Сам Геннадий, после уезда Марго, женился на своей первой жене. Мне удалось увидеть ее 2 или 3 раза. Я пришла в полное уныние. Очень невзрачная, несимпатичная, неухоженная, молчаливая женщина. Возможно, она и давала Геннадию спокойствие, о котором и помыслить было невозможно в браке с Марго. Но только его она ему и давала. Нуждался ли он в таких огромных количествах этого самого спокойствия? Мне кажется, нет.
Думаю, поэтому, когда исчезла Марго, Геннадий «задыхаясь» в тоске и замедленности бытия, начал безмерно пить. Он умер от панкреатита лет через 7 после возобновления своей новой-старой жизни.
Марго в Болгарии дожила до преклонных 80 лет. И умерла так же, как жила – внезапно, быстро и беспощадно – разбилась на машине, будучи за рулем.
Незадолго до смерти, когда все «занавесы» рухнули, я помню, как она приезжала к матери на долгую чашку кофе. Удивительно, до какой степени пощадило ее время! Это была та же самая Марго. Да, чуть больше морщин, чуть больше жестикуляции и эпатажа. Но гардероб, манеры, характер, голос, прическа и повадки – все прежнее. Такая же активная, живая и огненная.
Уже собираясь уходить, в коридоре перед зеркалом, она привычным жестом накрасила губы в морковный цвет. Полюбовавшись на себя полсекунды, она выудила из косметички ту самую бутылочку духов с притирной пробкой.
– Это те самые? – Спросила я.
– Нет, дорогая. Оригинальные духов давно нет. Какие-то дураки сняли их с производства. Это розливная турецкая парфюмерия – жалкая копия. – Марго протянула мне флакончик и начала поправлять волосы. – А, что делать, приходится довольствоваться… Я привыкла к этому запаху, хотя, строго говоря – это не совсем он. Хочу быть в его облаке, не могу из с дома выйти пока не подушусь, неуютно как-то. А бутылочка – да, она с тех самых времен, когда еще все в этой жизни было подлинным.
Я взяла в руки флакончик и поднесла к лицу. Я, конечно, не помнила детально – тот ли это запах, но да. Это был он – измененный, неполный или подделанный – это точно был он.
Воспоминания в одно мгновение утащили меня на 35 лет назад, в тот теплый август на подоконник за желтую штору с огромными красными розами. Когда матери было 32, Пугачева поет: «…но эта песня не о нем, а о любви…», а я еще даже не собиралась начинать жить.
Этот парфюм назывался «Fidji». Знала я это, разумеется, уже очень давно, но ни разу за всю жизнь, так им и не воспользовалась.
Однако, много раз – и не только в августе – я усаживалась на подоконник в своей квартире, и уставившись за окно в ночной город, проводила долгие часы в тишине. С чашкой кофе, флаконом новых духов, в обнимку с тем, кого люблю или просто наедине со своими мыслями. С удовольствием, продолжаю делать это и теперь.
Так что, вторую часть, данного себе в детстве обещание, я сдержала.
Слушаться
Слушаться кого-то – невозможный для меня формат. Это совсем не поза. Так складывалась вся моя жизнь, начиная с раннего детства, когда только появляются социальные связи, и хоть сколько-то подключается мозг для анализа действительности. Кончено, я слушала и маму, и бабушку, но это был очень короткий период – когда я с ведерком в песочнице играла. Немного повзрослев, я подумала, что слушаться – это не про меня, я и так все знаю. Интересно, откуда я это взяла?
Я стала делать все по-своему. Получать за это по башке или под зад (от матери, от людей, от самого мира) и снова делать по-своему. Матери и бабушке, чтобы добиться моего подчинения, приходилось буквально применять силу или какие-то «рычаги». По доброй воле добиться от меня покорности было невозможно.
После 16, для меня полностью исчезли авторитеты. Некого стало слушаться. Я полностью распоясалась от своей безнаказанности и безоговорочного права поступать всегда только так, как мне вздумается. Норов у меня тогда был – ни в какие ворота. Он и сейчас такой, просто само регуляции много, поэтому видят его немногие.
В 25 я увидела, что бОльшая часть моего окружения глупее и наивнее меня. Они не могут подсказать ничего дельного и правильного для моей жизни, потому что сами живут как попало.
Жизнь, как известно, всегда дает отличные уроки – даже тем, кто прогуливает занятия. Когда количество полученных мной пиздюлей – в связи с бесконечными пробами, решениями без опыта и поступками вне здравого смысла – превысило все мыслимые лимиты, я волей-не волей стала приобретать и копить опыт. Как следствие, люди стали слушаться меня – моего мнения, моего видения, моих прогнозов. И сейчас продолжают.
И вот, появился человек, которого я сама, по доброй воле захотела послушаться. Не безоговорочно, не слепо, не постоянно и не во всем, но мне захотелось. Впервые за очень и очень долгое время монопольного существования только моего мнения. Это был интересный опыт.
Я бы сравнила это с голодом или жаждой.
Слушать кого-то – это, как пить и есть. Когда ты долго не ел и не пил, хочется это делать с удовольствием и долго. И это очень приятное чувство. Когда ты слышишь чье-то мнение, а оно, вместо ухода в отрицание – теплым комком селится у тебя внутри. И ты соглашаешься. Это дороже очень многого, оказывается. Попробуйте. Только, сначала отыщите такого человека.
Павел Сергеевич
Когда вижу стариков в магазине – как они подолгу выбирают, что подешевле, мирятся с пренебрежением продавцов, а то и с открытым хамством. Как они высчитывают копейки на ладони, чтоб оплатить скудное содержимое своей корзины, комкают кошелек в сморщенной руке, отходят в сторону и всегда уступают тем, кто моложе, борзее и злее… Внутри у меня всегда становится не по себе – как-то тесно и холодно.
Часто спрашиваю у них разрешения: можно ли мне оплатить их продукты? Колеблются все, считают это унизительным или недостойным, но уровень жизни, а то и откровенная нужда, заставляют соглашаться.
Днем выдался 50-минутный перерыв. Решила заехать в магазин, чтоб вечером не толкаться в толпе и не тратить двойную порцию времени. Схватила тележку у турникета и двинула вдоль прилавков. Народу мало. Прохожу мимо бонеты с замороженной рыбой. Мне ничего тут не надо.
У борта, держась за край, с пустой корзиной стоит дедок – лет 80, может, чуть меньше. Немного сутулый, но все еще высокий. Одет средне-статистически для «отечественного» старика – широконосые ботики, какие-то брюки, не по размеру пиджак – его же молодости, голубая рубашка между лацканами и кепка. Держась за край морозильника, он что-то разглядывает внутри, о чем-то размышляя или подсчитывая.
Я на скорости приближаюсь к нему. В проходе узковато, но замедлив темп, я спокойно огибаю «препятствие» и собираюсь снова набрать скорость. Но старик останавливает меня словами:
– Извините, помешал Вам.
Я остолбенела. Где это вы видано, чтоб в нашей стране человек, ничего не сделавший – извинялся? Сделавшие-то – наступившие, стукнувшие, плюнувшие, обругавшие, переехавшие, обманувшие и убившие – не подумают принести извинения, а тут…
– Это Вы извините. – Ответила я. – Наверно, задела вас?
– Нет. Но Вы так спешите, а я тут на дороге. Мешаюсь.
– Ничего. – Улыбнулась я. – Тормозить, иной раз полезно. Вы совсем не помешали.
Я пошла дальше. Дед застрял в голове. Никому они не нужны – старые, глухие, неудобные. Плохо одетые, странно пахнущие, отстающие от этого мира по всем статьям. Работали на Родину, растили детей – наших родителей, угрохали во многом себя, чтоб мы жили лучше. Да, да – как это ни банально звучит.
Объехав вокруг витрину с сыром, я покатила обратно к деду. Стоит там же. Достал кошелек, считает, что может себе позволить. Ничего! Из нормального – ничего!
– Разрешите мне сделать кое-что? – Я подкатилась с тележкой вплотную и спросила его без предисловий. – Можно я оплачу Вам продукты?
– Но я пока ничего не выбрал, цены, знаете ли… – Старик растерялся.
– Я знаю. Вас как зовут?
– Павел Сергеевич.
– Очень приятно. Павел Сергеевич, раз вы ничего не выбрали, давайте я сама выберу и оплачу.
– Я не знаю. – Дед окончательно впал в ступор.
– Я знаю. Пойдемте.
Мы пошли рядом, я начала складывать в свою каталку то, что считала нужным. И вдруг у меня возник вопрос:
– Павел Сергеевич, а Вы есть готовите? Или так, на перекусах живете?
– Нина готовит. Жена.
Слава богу, не один живет.
– Мы с ней почти 60 лет вместе.
Вот они отношения – 60 лет с одной женщиной. Всякое, конечно, было – и криво, и очень криво – а вот вместе. Я подумала, что раз Нина готовит, мне и карты в руки.
– Дети давно в Москве живут. Своя жизнь, знаете ли. – Сказал Павел Сергеевич. – Вы много не покупайте. Неудобно мне, понимаете?
– Я много не буду. – Ответила я. – Не волнуйтесь.
Быстро набрав продукты, мы подкатились к кассе. Я почувствовала, что мой спутник немного занервничал. Начал теребить карманы пиджака, поправлять кепку, оглядываться на кого-то.
– Павел Сергеевич, я очень рада, что Вы позволили мне немного помочь Вам. – Я положила руку на его коричневый жилистый кулак и чуть-чуть пожала его. – Я думаю, и супруге Вашей будет приятно.
– Спасибо Вам. Я не знаю, что еще говорят в таких случаях. – В белесых ресницах мутноватых голубых глаз Павла Сергеевича появились слезы.
– А ничего больше не говорят. Вы поможете уложить продукты? – Я протянула ему пустые пакеты.
Пока пикала касса, считывая штрих-коды, я наблюдала, как мой новый знакомый аккуратно укладывает все по пакетам.
Сколько выдержки и спокойствия в каждом движении, какого-то благородства, мужественности и даже красоты. Да, он стар, совсем не модно одет, от него не несет до удушья «Allure Homme», его не ждет двухэтажный джип. Он – обычный старик, каких тысячи – забытых этим миром потому, что не соответствуют. Ничему, что для этого времени представляет ценность.
Мне стало жаль. Нет, не его. Нас!
Мы полностью отреклись от нашего прошлого, а ведь, старики – это, в определенной степени – прошлое. Отреклись, потому что оно уродует нам «фасад». Мы совершенно не дорожим настоящим – не умеем. Нам ни к чему уметь. Разве нам положено будущее?..
Пакетов с продуктами получилось три. Дед выглядит не хлипким, но нести будет тяжело.
– Вы далеко живете? – Спросила я, забирая с терминала кассы два пакета.
– Не далеко. Я сам все унесу.
– До дома я Вас провожу, а уж до квартиры, придется Вам самостоятельно.
Павел Сергеевич жил действительно в 200 метрах. Пока мы шли, он говорил про жену. О том, как был главным инженером на заводе и какой стала его жизнь теперь. Я, не слушая ни слова, довела его до подъезда и передав сумки, побежала обратно. Время моего шоппинга сократилось втрое.
– Как зовут тебя, скажи? – Услышала я за спиной.
Я обернулась и, продолжая бежать задом, крикнула:
– Наташа.
– Храни тебя, деточка, Бог. – Крикнул Павел Сергеевич.
Я помахала ему рукой и улыбнулась вдруг пришедшей мысли. Бабушка всегда, провожая меня куда-то, точно так же говорила: храни тебя, деточка, Бог.
Не уходи сегодня
Не уходи сегодня. Я прошу.
Я, все-таки сказать тебе решила.
Любовь моя еще течет по жилам
Но я тобой, как раньше, не дышу.
Теперь я знаю все наверняка
Что надо мне, ты дать, увы, не сможешь,
И я не стану проще и моложе –
Так не бывает после сорока.
Мне захотелось снова быть собой –
Звонком ночным, внезапным диким спором,
Желанием безудержным, в котором
Я никогда не сделаюсь слепой.
Мне стало тошно думать и просить,
И делать то, что делать не желаю,
Не первой быть и не ходить по краю,
И если я бешусь, то не бесить.
Все сказано. Ты просто отпусти –
Так легче и понятнее обоим.
Мы никогда не числились, как «двое»,
А, значит, невозможно «нас» спасти.
Правило страсти
Есть только одно правило страсти: мы хотим того, кого мы хотим. Это – все.
И, чаще всего, хотим мы не того, кого бы следовало. Так уж все складывается, что желаем мы не того, кто подходит нам по возрасту, вероисповеданию, цвету кожи, кошельку, статусу, иногда даже – полу, не говоря уже о внутренней культуре, уму, сердцу, знанию жизни и ее восприятию.
Это солнечный удар, вспышка или биохимия – называйте, как хотите, но одно здесь абсолютно верно – это то, что мозги в этом не участвуют вообще. Мы просто хотим ЭТУ особь, просто потому что хотим.
Вы часто можете объяснить, почему предметом вашего желания является именно этот человек? Не думаю. На вопрос: почему ты с ним была? Я отвечала: потому что это был он. Исчерпывающе. Даже самой себе у меня не получалось объяснить.
И вот пока мы пребываем в горячке отношений, все просто ослепительно и волшебно. А, когда пожар желаний угасает, любовь, которая должна была бы прийти на смену яростным чувствам – не приходит. Она и не собирается появляться, а значит сохранять тепло между вами попросту нечему. Увы, такова закономерность – чем больше первоначальная фаза отношений «объята пламенем», тем менее вероятно, что все это перерастет в действительно глубокое чувство.
Когда страсть отступает, мы, чувствуя, что ничего сложить не получается, сразу начинаем «вычитать», а заодно и «делить». Взвешивать и сопоставлять – мозг-то заработал. И вот, мы уже приходим к выводу, что вот это – совсем не то, что мы искали…
Доберманы
Филипп
Мечта иметь большую собаку родилась у меня очень давно, лет в шесть. Тогда доступны были, в большей степени, только немецкие овчарки и эрдельтерьеры, я была согласна на «немца». Когда за домом на пустыре парни выгуливали своих питомцев, заставляя их бегать по буму, брать барьеры и приносить апорт, моей детской зависти не было предела.
Детство прошло, наступила юность и моя мечта, вопреки прогнозам матери, не отступила на последний план, она приобрела очертания вполне реального и осознанного желания – иметь большую собаку.
Мне было 19 лет, когда я была уже вполне взрослой, длят того, чтобы самостоятельно «вентилировать» вопросы приобретения животного. Посетив несколько разных клубов собаководства, я свела знакомство с несколькими кинологами. Оказалось, наш город, да и вся страна, переживают настоящий собачий бум. Приобретение питомца, даже очень средней руки, стоило в буквальном смысле – диких денег. Разновидностей пород в продаже было не слишком много, на популярных, да и экзотических породистых щенков были очереди, как теперь – в автосалонах на новые модели рынка. Собаки не местного «розлива», привезенные из питомников других городов и стран, были буквально – на вес золота.
Все мои новые знакомые (я о кинологах) наперебой, предлагали мне свои варианты идеальной собаки – от английского кокер спаниеля до датского дога. Больше всего мне понравились картинки добермана, а от характеристик породы я пришла в восторг. Сейчас бОльшая часть эпитетов и цитат: «заряженное ружье», «двадцать гектаров земли для выгула» или «беспощадный телохранитель» – напрягла бы меня и заставила задуматься, но тогда мне все понравилось.
Через пару недель, мне был предложен черно-подпалый кобель добермана из Днепропетровска. Щенку было месяц, и его можно было забрать хоть завтра. Цена вопроса – 400 рублей. В то время средняя зарплата среднего человека составляла 150-200 рублей. Цена щенка была одуревающая.
Исходя из того, что мечты всегда сбываются, деньги нашлись. Часть у меня была отложена, часть я заняла у лучшей подруги.
Целый вечер, уже дома играя со своим маленьким приобретением, я придумывала, как его назвать? Буква в щенячьей карточке стояла «Ф». Наблюдая, как мой будущий охранник телепается по квартире, тыкается по углам, заваливает на поворотах свой крошечный зад, присаживаясь на бок через каждые 20 шагов, одновременно мотая голубоглазой головой с некупированными ушами – никакие Фараоны, Фреды и Фавориты абсолютно не выдерживали критики моих внутренних отрицаний.
Щенок окончил долгий обход окрестностей двух комнат и вернувшись ко мне, уселся на полу прямо перед с моими ногами. Он потряс головой, поднял морду и наклонив голову на бок, наконец, остановил свой пока еще немного замутненный голубой взгляд на мне. Что он хотел сказать? Давай знакомиться?
Глядя на него, я подумала: какой-то Филиппок. Совсем уж, не доберманье имя!
Щенок выпрямился и сел поудобнее, расставив передние лапы по шире, чтоб не упасть. Потом вздохнул и гавкнул: ах!
– Ты Филиппок? – Я наклонилась к нему. – Филипп?
Щенок молча встал и завилял своим крошечным обрубком хвоста. Я взяла его на руки и, чмокнув в теплую усатую морду, сказала:
– Значит, будешь Филипп.
Это был мой первый настоящий, серьезный опыт прямого и долгого общения с собакой, которую мне предстояло воспитать, вырастить со щенка до взрослого кобеля, прожив с ней долгих 10 или, даже 14 лет.
Я по-настоящему любила Филиппа и была к нему привязана сильнее, чем к большинству людей, которые уже были в моей жизни и, как показало время – еще будут потом. Удивительно, правда?
Филиппом я его никогда не звала, точнее – очень недолго. Он очень быстро стал Пунь – от Филиппунь, и казался мне самой лучшей и неповторимой собакой на земле. Я уже не думала о том, что Пунь – это не имя для взрослого добермана, и не сколько не слукавлю, если искажу, что мой пес стал первым существом на земле, с которым я впервые поняла, что такое – обожать. Мне хотелось проводить с ним все свободное время и еще, сверх того: заниматься воспитанием, дрессировкой, кормлением, прогулками, играми, разговорами и просто возней. Книг по воспитанию собак, в то время, было почти не сыскать. Но то, что находилось, прочитывалось от корки до корки и подробно конспектировалось так, как я не конспектировала ничего в своей жизни. По этим конспектам я и занималась с Филиппом. К году он уже спокойно гулял без поводка, слушая голоса, прибегая на зов по первому требованию и выполняя любые команды на расстоянии без повторений. Единственным камнем преткновения были кошки, с этим я ничего не могла поделать. Хотя, после любого внезапного броска, услышав команду, Филипп возвращался немедленно и без проблем, неконтролируемые погони, тем не менее – случались. Если, конечно, я не видела кошку первой и подзывала его до того, как он начинал ее преследовать. Во всем остальном – собака была безупречна.
Одна из кинологов на выставке как-то сказала:
– Интересно, что у тебя за методы, если доберман ведет себя как отдрессированная овчарка? У них же темперамент – не обуздать!
Обуздать. А методы были самые простые: на первых порах – шарики собачьего корма в кармане для поощрения, много времени, настойчивость и любовь. Но главный метод – это время. Если вы хотите вырастить адекватную послушную и приятную в общении собаку, вам придется искренне постараться и потратить часть своей жизни на это.
Постепенно, у нас с Филиппом сложился свой собственный мир, вход в который был закрыт для посторонних, и не потому, что мы неусыпно охраняли его границы. Просто, это был отдельный язык привычек, ритуалов, жестов и ощущений. Если кто и хотел находится рядом, ему понадобился бы «переводчик», а нам было лень переводить.
Конечно, у Филиппа были свои друзья в овраге, где я отпускала его носиться без всяких ограничений. Пить из фонтана, валяться в грязи, волочить втроем или вчетвером огромные палки, иногда драться. Ну, и пугать прохожих скоростью передвижения и своими немалыми размерами.
У меня тоже всегда были и есть друзья. И мы тоже чудно проводили наше время, но я о другом. О том, какой мощной и почти мистической может быть дружба человека с собакой – точнее, никому невидимая сердечная связь. Всем своим друзьям и играм без поводка, он предпочитал меня. А я всем пьянкам и дискотекам – прогулки с ним по городу. Наверно, это странно звучит, но для меня он был чем-то очень большим и настоящим, заполнившим почти всю мою жизнь.
Мне нравились наши силовые игры, возня на ковре часами, разговоры, когда я видела, что он понимает большую часть произнесенных слов. Его длинные лапы с «часиками» на подпалинах, черный нос, вечно тыкающий меня по поводу и без, глянцевая шерсть, умный взгляд и острые – в виде пламени – ушные раковины, которые постоянно были в движении.
Для него я была не только лидером и «вожаком». Преданность его была абсолютной и, если собаки способны любить – он любил меня. Я была уверена, что доживи он до зрелости, мы понимали бы друг друга с одного взгляда. Но этого не произошло.
В 2,5 года его насмерть сбила машина, когда мы с ним гуляли вечернему по городу. Стоял октябрь, было довольно промозгло, но нам было нипочем. Мы шли по направлению к известному оврагу, где нас 100% уже ждала привычная компания или ее часть.
Знакомая улица, Филипп бежит по правой стороне тротуара мелкой рысью впереди меня метров на 20. Кошку я не заметила. Она сидела в кустах, и как только увидела приближающуюся собаку, да еще такую – рванула через дорогу. Филипп – за ней.
Филипп даже не гавкнул, как это обычно бывало, и я среагировала поздно.
Машина появилась из сумерек в одно мгновение. Все случилось за 2 секунды. Глухой удар, скрип тормозов и визг собаки. Когда я выпрыгнула на дорогу, машина удалялась на предельной скорости. Моя близорукость помешала мне увидеть номер. Но, теперь я понимаю, что даже рассмотри я номер, это ни к чему бы не привело. За сбитых, не пристегнутых к поводку животных никого не наказывают – таков обычай.
Филипп еще был жив и бегал по проезжей части, пронзительно визжа, как-то странно горбясь, поджимая спину и хромая на одну из передних лап. Я позвала его, и когда он подошел, силой завалила его бок, чтоб уложить на газон. Он замолчал, открыв пасть и дыша прерывисто, как будто только что закончил бегать. Он немного приподнял морду и вытаращил на меня свои черные, ничего не понимающие глаза.
– Тихо, Пунь. Лежать.
Филип положил голову мне на ладонь и замер, пока я его ощупывала. Он ни разу не пискнул и был цел, во всяком случае, внешне – ничего, как будто не сломано, только слизистая оболочка внутри пасти, с бледно розовой мгновенно стала лилово-синей. И мне показалось, что он холодный. Собаки же горячее людей на 6-7 градусов, это всегда чувствуется.
– Лежать. – Сказала еще раз я и встала на ноги, чтоб найти какой-то транспорт.
Как только я сделала шаг в сторону, Филипп завизжал.
– Я никуда не уйду. Не бойся, я тут. – Я присела обратно и погладила его по голове. – Сейчас найду машину и поедем. Не бойся, все хорошо.
Я снова встала, Филипп попробовал дернуться за мной.
– Лежать. – Приказала я. – И ждать.
Я не знала, что с ним, но понимала, что надо срочно к ветеринару. И пусть, это окажется всего лишь ушиб.
Сказать «сейчас найду машину» было проще, чем найти ее в действительности. Однако, мне реально повезло. Буквально через пару минут, в этот богом забытый проулок, свернула разбитая белая «шестерка».
Машина остановилась сама еще до того, как я подняла руку. Объяснив все водителю через опущенное пассажирское стекло, я попросила отвезти меня с собакой до ветеринарной клиники. Парень быстро вышел из-за руля и, молча помог погрузить Филиппа на пол перед передним сиденьем. Попытка затащить пса на задний диван ни к чему не привела – он был слишком массивным и к тому же, очень грязным. Пришлось аккуратно сгруппировать его на коврике, предварительно отодвинув сиденье. Я положила под голову Филиппа свой шарф и села позади водителя, обозначив ему расположение ближайшей клиники. Мы просто понеслись по городу – я и не знала, что «шестерки» могут носиться с такой прытью. Ехали мы не больше 3 минут.
Все это время я наблюдала за Филиппом. Он, какое-то время, все еще смотрел на меня. А потом, как будто впал в забытье, откинув голову назад. Я негромко позвала его, но он не отозвался.
Через несколько секунд мы просто влетели во двор клиники, я почти на ходу выскочила из машины и побежала внутрь. В приемной я сказала, что машина сбила собаку. Три человека в белых халатах немедленно бросились за мной. Когда они аккуратно выложили Филиппа на асфальт рядом с машиной, я поняла – поздно. Он умер в эту последнюю минуту дороги, что мы везли его.
– Кровоизлияние, скорее всего. – Заключил один из врачей, заглядывая Филиппу в пасть. – Машина по голове проехала. Или шибанула просто.
– Может, по туловищу проехала, все внутри раздавила и вот тебе, пожалуйста, внутреннее кровотечение. – Предположил другой.
– Хотите, мы сделаем вскрытие? – Предложил третий.
– Не надо. – Мне показалось, что это говорю не я, кто-то другой. – Причина смерти и без вскрытия известна.
Я смотрела на Филиппа – его неподвижные уши, закрытые глаза, согнутые лапы – и не могла понять, что происходит? Это вот так выглядит то, что у меня больше его нет? И никогда не будет? Он больше не встретит меня в прихожей, и мы не завалимся на пол, чтоб подуреть? Не будем ночью обниматься и разговаривать?
– Ну, тогда оставляйте его у нас – Вернул меня к положению дел первый врач. – Машина с бойни приедет послезавтра, мы его отправим. А пока в холодильнике полежит.
– Нет. – Ответила я. – Помогите мне его обратно положить.
На этой же «шестерке» я привезла Филиппа домой. Водитель, так же молча, помог мне дотащить его до квартиры. Пока мы поднимались до второго этажа, с собакой на руках, мне показалось, что мой пес вместо 38 килограмм весит все 100.
Мы затащили Филиппа в квартиру и положили на пол в прихожей. Я заплатила парню за помощь и время – теперь уже не помню, сколько – и, закрыв входную дверь, окаменела у нее. Минут пять или больше, я стояла молча, глядя на захлопнувшийся дверной замок. Потом, не раздеваясь, я прошла в комнату и позвонила матери на работу, сообщив ледяным голосом, что произошло.
