Читать книгу: «Город и псы», страница 9

Глава 10
 В бурятском улусе

Гэсэр, как и обещал Сойжин, приехал в улус уже через три дня, привезя старику необходимый провиант, а Сергею – добрые вести о Рите. Она теперь жила на окраине города, в небольшом, без изысков, деревянном домике, купленном Гэсэром по случаю, почти за бесценок, для своей престарелой матери, которая, сразу сдала свою городскую квартиру внаём, а сама почти безвыездно коротала дни на природе, в полном одиночестве, не считая визитов сына, да редкого общения с соседями. Нелюдимая по своей природе, она, как ни странно, обрадовалась появлению в доме молодой гостьи, быстро привязалась к ней, испытав, при этом, даже нечто похожее на материнские чувства. Рите также сразу полюбилась тётушка Янжима, как она стала называть её с первого дня, и потому совсем не чувствовала себя скованно в её присутствии, не дичилась, как другие, в чужой, непривычной для себя обстановке. В переводе с тибетского её имя означало владычица мелодии. И, действительно, Янжима любила сопровождать все свои действия пеньем, больше похожим на бесконечный, мелодичный речитатив. Она пела всегда и везде, даже, когда говорила с сыном по сотовому телефону. Её голос, несмотря на почтенный возраст, был по-прежнему, как говорил Гэсэр, чист и звонок, словно лесной ручеёк.

Гэсэр приехал один, на своём чёрном «Бумере», торопливо спешился, и, гремя содержимым набитых сумок, направился прямо к туземному чертогу старого кузнеца, который уже ждал его на пороге, возле резного столбика коновязи, разведя для объятий руки, и, светясь своей внутренней, по-всегдашнему, тёплой улыбкой. Против обыкновения, Гэсэр был одет не в свой традиционный «афганский» камуфляж, а в обычный, светский пуховик и джинсы. Его лицо выглядело усталым и выражало явную озабоченность. Он обнял Сойжина, накоротке о чём-то переговорил с ним на его гортанном, птичьем языке, и только потом после него, вошёл в дом.

– Ну, где тут наш больной? – весело спросил он, устремляясь навстречу Сергею. – Не этот ли розовощёкий крепыш, которого мы давеча с трудом затолкали в дверь бурятского гэра? – Друзья обнялись и уселись около горящего очага. Гэсэр пошарил рукой в пузатом бауле, достал оттуда бутылку водки и сопутствующие ей обязательные аксессуары.

– А я, тут, как раз, тебе лекарство привёз, – сказал он с улыбкой, потряхивая литровой тарой с кедровым снадобьем. – Дед – то, поди, тебя креплёной сывороткой лечил? – усмехнулся Гэсэр, намекая на «хурэмгэ». Сергей кивнул, одобрительно подняв вверх большой палец.

– Классная брага, – сказал он, – в два счёта меня на ноги поставила. – Затем нетерпеливо перешёл к долгожданной теме о Рите, расстреливая Гэсэра наболевшими вопросами, пока тот неспешно строгал закуску своим огромным, охотничьим ножом. «Монгол» спокойно и вразумительно отвечал на все его вопросы, но в его глазах таились недоговорённость и какая-то скрытая тревога, которые он тщетно прятал за весёлым и беззаботным выражением лица. Вскоре он закончил свои нехитрые, гастрономические изыски и разлил по стаканам водку, сделав это традиционно щедро, почти до самых рисок.

– Давай, разомнёмся, что ли, – сказал он, – предлагай тост.

– Может, Сойжина пригласим. Где он, кстати?

Во дворе стоит, возле субургана, то, бишь, ступы Будды, на звёзды смотрит. Медитирует. Его лучше не тревожить сейчас. Да и не компания мы ему. Он ни мяса не ест, ни водку не пьёт. Даже нашу бурятскую, молочную. Тарасун называется. Может, слышал? – Сергей отрицательно мотнул головой. – Кстати, неплохое зелье, – продолжал Гэсэр, – Чистый продукт, без примесей. Но всё одно – не про Сойжина.

– Может, ему вера не позволяет?

– Да, какое, там… – отмахнулся Гэсэр. – По части соблюдения табу и прочих ритуалов здешний буддизм и шаманизм переплетены между собой уже триста лет, как в Тибете, и сильно отличаются от других. Здесь шаманы и ламы то воюют между собой, то вместе отправляют религиозные культы. Вера – верой, но жизнь берёт своё. Мы же, Серёга, потомки древних монголов, исконные охотники и скотоводы. В тех краях, где рухнул Тунгусский метеорит, а также по берегам Селенги, Баргузина и окрест их, в районах Курумкана, зимой давит за пятьдесят. Это тебе, брат не Тайланд: здесь на одном рисе, травке, да креветках не проживёшь. Тем, более, без водки. Да, и зачем быть святее Будды? – рассмеялся Гэсэр, – даже тот умеренно скоромился и завсегда мог употребить, а по поверью, прости, Господи – Гэсэр перекрестился, – и умер то он от несвежего куска мяса. Отравился, стало быть. Так что… – Он на мгновение задумался. – Просто Сойжин, – он не такой, как все. Он – сам себе Будда. Как у них, там говорят: посвящённый и просветлённый. Не зря же, наш хохол Васька Коляда твердит, что все кузнецы – не от мира сего. У них, там, на Украине, Гоголевский кузнец Вакула с чёртом знался и летал на нём верхом в Питер и назад, а наш Сойжин с духами предков и с таёжными зверушками разговаривает также просто, как мы с тобой. Улавливаешь? Короче, какой-то неправильный он, у нас, буддист, Серёга. Какой-то не бурятский, – опять рассмеялся Гэсэр.

– Или, наоборот, самый правильный, какой только и должен быть, – серьёзным тоном возразил Сергей. – Самый, что ни на есть бурятский. Ты же сам тоже Бурят, Гэсэр.

– Тоже. Но я-то – как раз неправильный. Потому, как христианин православный.

– За Сойжина, – неожиданно сказал Сергей, поднимая стакан. Гэсэр внимательно посмотрел на товарища.

– Спасибо, – почему-то ответил он, как будь-то речь шла о нём самом, и содержимое стаканов быстро исчезло за их стеклянными гранями.

– А теперь, давай, всё начистоту и по порядку, – сказал Сергей после непродолжительного молчания, в ходе которого друзья медленно пережёвывали копчёную оленину.

– Ну, ты, прям, как следователь. Начистоту и по порядку. – «Монгол» не очень весело улыбнулся и снова наполнил стаканы «кедровкой». – Спрашивай.

– Во-первых, что там, на воле, творится? В городе, то, бишь.

– На воле, говоришь… Воля здесь, а не там. Город закрыт наглухо: ни въехать, ни выехать. На всей территории – чрезвычайное положение. По вечерам – комендантский час. Везде патрули снуют. Ничего толком не работает. «Догхантеры» дерутся с «зелёными», Росгвардия, при посредстве полиции – с ними обоими. При этом, начался тотальный отстрел собак, но стало только хуже. Кругом – собачьи трупы, так как коммунальщики и спецавтохозяйство не справляются, вонь стоит невыносимая. В парках, и скверах – на деревьях висят распятые и повешенные собаки. Некоторые трупы обуглены. Это «догхантеры» свирепствуют. Солдаты, – те просто стреляют. Но и собаки последнее время поменяли тактику: они прячутся, а потом, внезапно, откуда – то вылетают стаей и нападают на солдат и полицейских. Многих просто порвали уже. Причём гражданских не трогают, кроме «догхантеров», и действуют очень осторожно и организованно. Как они отличают одних от других – непонятно! Но так собаки себя никогда не вели. Ты же кинолог, – и сам понимаешь, что их поведение естественным назвать нельзя. Словно, кто-то управляет ими. Меня, тут, недавно одна «инициативная» группа остановила, видать, в зоне конфликта оказался. – Гэсэр рассмеялся. – Остановили и спрашивают: «Ты за кого. – за нас или за этих вонючих зоофилов?» Короче, еле ноги унёс. – Друзья выпили по второй, точнее сказать, по второму, так как пили не рюмками, а стаканами, и некоторое время сидели молча, закусывая деликатесами, привезёнными Гэсэром.

– Ну, а что, во-вторых? – спросил «Монгол».

– А, во-вторых, как ты сам-то сюда добрался? Это на случай, если я завтра захочу уехать с тобой. А я, точно, захочу. Мне очень надо.

– Честно говоря, было непросто: придумал легенду о больном отце, которому вожу продукты в таёжную деревню. Короче, сыграл на чувствах, но при этом, всё же выложил на лапу старшему блокпоста кругленькую сумму. Это, – что касается меня. А, вот, с тобой… – Гэсэр задумчиво посмотрел на Сергея. – Теперь это почти невозможно. Слишком велик риск, – и, уловив нетерпеливое и нервное телодвижение собеседника, предупредительно поднял руку. – Послушай меня. За городскую черту вырвались лишь единицы машин, и теперь моя тачка в базе данных видеонаблюдения. Завтра, а, может быть, уже сегодня, по ней установят меня, затем все мои связи, включая тебя. Почему я так в этом уверен? Да, всё очень просто. Когда мы приехали в больницу за Ритой, мы засветились по полной. На козырьке двери приёмного покоя торчал видеорегистратор. Я сам видел. В ментовке же не дураки сидят. И, кроме того, я тут почерпнул из одного конфиденциального источника, что к ним подключились люди из Конторы, а работать они умеют. Сейчас они там сопоставят показания персонала больницы с данными видеонаблюдения в больничном дворе и на трассе, пробьют по ГАИ, поднимут архивы военкомата, потрясут наше деловое и семейное окружение, общих знакомых, ещё что-нибудь… И тогда без труда выйдут на Риту, а через неё, естественно, – и на тебя. Ты понял? С другой стороны, ты тоже прав: Риту нужно как можно быстрее увозить от мамы.

– Ну, ты и расписал! – присвистнул Сергей. – Точно, я Рэмбо какой, которого ловит чуть ли не вся Америка. Не слишком ли много чести мне одному, когда кругом, творится чёрте что.

– Не хотел тебе говорить, да, придётся. – Гэсэр некоторое время молча смотрел перед собой, словно собираясь с мыслями. – За тобой идёт самая настоящая охота, Серёжа, и живой ты им не нужен.

– Кому им?

– Конторе.

– Откуда ты это знаешь?

– От Сойжина.

– А он – откуда?

– Сойжин, вообще, очень мало говорит, если ты заметил, но уж если говорит… – Дверь гэра чуть слышно скрипнула, и в её проёме скользнула тень старика, который, не привлекая к себе внимания, бесшумно прошёл вдоль стены и уселся на деревянный настил для отдыха, сооружённый наподобие русских палатей, только без печи.

– Отец, посиди с нами, – пригласил его Гэсэр, но Сойжин, благодарно улыбнувшись, мотнул головой и остался на месте.

– Ещё пить будем? – спросил «Монгол».

– При такой то закуске, да не пить.

– Тогда, поехали, – Гэсэр наполнил стаканы. Друзья чокнулись, на сей раз без тостов, и, не морщась, как подобает бывалым бражникам, выпили всё в один присест. После этого Сергей с минуту выжидающе смотрел на собеседника, желая услышать объяснение сказанному, но Гэсэр молчал.

– Сойжин мне что-то говорил про какую-то дверь, которую я открыл духам или, кому, там, ещё, – решил сам поднять эту тему Сергей, – и которую я же, дескать, и должен закрыть. Ещё он говорил о том, что через собаку на Землю пришло большое зло из-за того, что человек много убивает. Он ещё что-то говорил тем же манером, но я так ничего и не понял. Что, вообще, всё это значит? Причём здесь я и Контора? – «Монгол» в ответ только пожал плечами и вопросительно посмотрел на Сойжина. Тот утвердительно кивнул головой, давая тем самым согласие на трактовку своих слов.

– Я, хоть и соплеменник Сойжина и почитаю его, как отца, – начал Гэсэр, но сам очень далёк от этой его мистической эзотерики. Поэтому объясню всё, как понял сам с его слов. Только учти, что всю эту иероглифику ещё и на русский перевести надо. Так что за качество не ручаюсь. Если бы не водка, – не справился бы. Короче, дед сказал, что в космосе господствуют стихии разных энергий, которые мы сами и порождаем своей деятельностью. Они взаимодействуют с нами и между собой, а также имеют свои поля. Условно говоря, левые и правые. Так вот, иногда, в каком-то конкретном пространстве и времени, может накопиться так много отрицательной энергии, вызванной поступками людей, что она стремиться вырваться наружу, а для этого ей нужна только дверца в наш мир. Поводом для этого могут стать самые незначительные и случайные вещи. Так происходят все войны, смуты и природные катастрофы. Пока понятно говорю?

– Понятно. Книжки читаю, кино смотрю.

– Тогда слушай дальше. Сойжин сказал, что там, на комбинате, когда отстреливали собак, ты сдвинул эти самые поля до критической отметки, и сам стал проводником, который, наподобие антенны, теперь либо заземлит эту негативную энергию, либо, наоборот, усилит её в разы. Поводом послужил отстрел собак. Почему именно ты, – пока не ясно, но что ты – это точно. – Гэсэр снова вопрошающе посмотрел на Сойжина и был опять удостоен одобрительного кивка. – Самому тебе, без специальных познаний, из этой закрученной спирали не выбраться. Помочь в этом может только Сойжин. Зато твоя смерть решит сразу все проблемы. Поэтому за тобой и охотятся. Ну, в общем, примерно, как-то так. Не сильно нагрелся? – «Монгол» оценивающе, с дружеским сочувствием взглянул на лицо друга, но оно оставалось спокойным, как будь-то Сергей Ронин слышал это уже не в первый раз.

– Вообще-то, если бы не Сойжин, я бы подумал, что нам в «Кедровку» «волшебных» поганок намешали, от которых у тебя, напрочь, крышу снесло. А, так, всё нормально, – сказал Сергей. – Всё по науке. – Это прозвучало так неподобающе комично, что Гэсэр не сдержался и прыснул в кулак. – Нормально, говоришь… Ну-ну.

– Но я не понимаю только одного, – продолжал Сергей. – какое отношение ко всем этим чёртовым полям, к собакам и ко мне имеет ФСБ. Ну, ладно, Сойжин, он посвящённый. Таких, как он, уже и не осталось, поди. А, эти – то, откуда могут знать?! Чем они там, вообще, занимаются?!

– А вот этого тебе и Сойжин не скажет, но думаю, что это не простые конторские крысы, которые притащились аж из самой Москвы только для того, чтобы надрать задницы нашим «догхантерам» и «зелёным», а, заодно, и с диссидентами разобраться. Наверное, у них, там, своих закрытых научно-исследовательских кормушек полным-полно понатыкано, под эгидой всяких, там, Главных управлений ФСБ, только под разной нумерацией. Так, что эти нехорошие парни, может быть, даже все с научными степенями. Ты, сам-то, как думаешь? – Гэсэр вдруг почувствовал, что веки его отяжелели, не то от усталости, не то, от выпитого, но удерживать взгляд прямо перед собой и, впрямь, стало тяжело. Он звучно зевнул и безучастным взглядом уставился в пространство, желая только одного – поскорее уснуть.

– Я также думаю, – ответил Сергей, зевая, почти в унисон ему. – Должны же и у нас свои «аненербы» быть. Надо ж как-то природу покорять. – Он хотел сказать что-то ещё, но, почувствовал во всём теле и в голове такую тяжесть, словно к каждой конечности привязали по пудовой гире.

– Ты, случайно, не знаешь, почему так чертовски хочется спать? – спросил он. – Неужто, нынче водка такая пьяная была? – и, не дожидаясь ответа, пододвинул поближе к очагу домотканый лежак, жестом руки приглашая Гэсэра сделать то же самое.

– Да, нет, водка, как водка. Не пьянее прочих, – произнёс «Монгол». – Просто, тут, похоже, без Сойжина не обошлось. Видать, пожалел нас отец… – Он мельком взглянул в тёмный угол гэра, где в своей излюбленной позе лотоса сидел старый кузнец. Его лицо, на первый взгляд неподвижное и бесстрастное, светилось добрым участием, а в глазах, словно искорки, плясали хитрые лукавинки, невольно подтверждающие эту догадку Гэсэра.

Последнее, что успел сказать Сергей, было: «А с тобой я завтра всё равно поеду. Ты так и знай!» Спустя минуту, оба безмятежно посапывали, вблизи потрескивающего огня, не думая ни о предстоящей поездке в город, ни о секретных лабораториях ФСБ, ни о смертельной опасности, нависшей над ними.

Сойжин вышел во двор и утонул взглядом в морозной мгле таёжной ночи, пахнущей хвоёй и снегом. На тёмно-чернильном небосводе, разлившемся над бескрайней тайгой, до которой никогда не добирались протуберанцы дымных шлейфов, выбрасываемых из заводских труб, разгорались стожары. Нынче они горели по-особенному ярко, окружённые мучнисто-белым, звёздным туманом, и к их чистому и высокому свечению примешивались, дрожащие далеко на горизонте, багровые сполохи огней большого города, ставшего в одночасье таким опасным и чужим.

Глава 11
Гэсэр

Ранним утром, не дожидаясь рассвета, Гэсэр оседлал свой чёрный «Бумер», и, спустя пару минут, уже нёсся по таёжной трассе, отмеряя километры, точно, семимильной треногой. Стрелка спидометра давила за сто сорок, но окружающее пространство двигалось, всё равно, медленно, перемещая за окнами однообразные слайды заснеженного леса. В багажном отделении, в холщёвом, пыльном мешке из – под картошки лежал Сергей Ронин, похожий на откормленную личинку – куколку, готовую в любой момент превратиться в грозного хищника. Рядом с ним, вповалку, лежали такие же куколки, но только набитые прошлогодней картошкой, позаимствованной у Сойжина специально для этого постановочного действа. Оба встали налегке, как по команде, словно не было ни полуночного виночерпия, ни тревожных разговоров. Старый бурят проводил их, стоя на пороге, по привычке бормоча свои молитвенные мантры, действенную силу которых знал только он сам. Сойжин так и не уснул в эту ночь: он, то общался с субурганом, попыхивая можжевеловой трубочкой, то мысленно разговаривал с ночными жителями тайги, животными его тотема, то смотрел на звёзды, слушая их космический гул и жуткий, низкочастотный скрежет вращающихся гигантских сфер. При этом, он никогда, – ни сейчас, ни раньше, даже не пытался понять, как, а, главное, зачем это происходит с ним. Он просто слышал всё это и понимал. И так было всегда. По крайней мере, сколько он себя помнил.

Спустя час расчётного времени, впереди замаячил тот самый злосчастный блокпост ГИБДД, на котором Гэсэр выложил пять тысяч своих кровных и придумал историю про больного отца. На самом деле, отца у него давно уже не было. Можно сказать, что не было вообще никогда. Так что нарушение одной из заповедей святого писания, в данном случае, да ещё и в интересах своего ближнего, – вряд ли можно было причислить к греху. А вот, тот мощный, но нелицензионный, а стало быть, криминальный импортный «травмат», который он приобрёл по случаю, где-то на «туче», ещё в лихих девяностых, пришлось надёжно упаковать в потаённом «бардачке», под сиденьем. Такого количества джоулей, как у него, давно уже не было и в помине ни у одного из современных отечественных стволов, включая хвалёную «осу», «ратника» и «стражника». А посему, он мог бы вполне соперничать со своими боевыми собратьями. Правда на поверхности кожаного сиденья уже на вполне легальных основаниях под покровительством лицензии и охотничьей книжки возлежал зачехлённый карабин «Сайга», с непочатой жестяной коробочкой из под патронов. В его руках он мог в любую минуту превратиться в смертельную силу. Бывший диверсант – разведчик, времён афганской кампании, чудом уцелевший «за речкой», Гэсэр, питал к любому стрелковому оружию нечто большее, чем простое уважение. Но особой его страстью всегда были и оставались по сию пору холодные клинки ножей, чья завораживающая, голубоватая сталь надолго приковывала его взгляд к стеклянным витринам специализированных магазинов. Как правило, такое созерцание всегда кончалось счастливыми благоприобретениями, и потому он всегда имел в своём домашнем обиходе немало таких вещиц, с отменной дамасской сталью, инкрустированной изысканными насечками и надписями, которые даже специалисту с незамыленным глазом могли показаться коллекционными экземплярами. Даже сейчас одна из них висела у него на поясном ремне, под покровом серого свитера грубой вязки. Впрочем, подобный же вирус этой устойчивой и опасной привязанности сидел и в остальных членах их «криминального квартета», как они окрестили себя по аналогии с названием известного российского фильма. К примеру, Васька Коляда, с не очень выразительным оперативным псевдонимом «Хохол», мог не только виртуозно покромсать огромным, боевым ножом «цыбулю чи сало», но и бесшумно «зробити» с полдюжины «духив», где-нибудь в Панджшерском ущелье. А латыш Янис Круминьш, верзила и весельчак, не без основания получивший от командора прозвище «Лусис», по фамилии легендарного олимпийского копьеметателя Яниса Лусиса, – так тот, вообще, кидал всё, что только могло втыкаться, и делал это так искусно, будь-то, работал в цирке. И, уж, конечно, красавчик Адам Канду, в послужном списке которого тот же майор Головин выжег своим беспощадным языком семантическое тавро «Дракула» только за то, что Адам был молдованин с румынскими и трансильванскими корнями. Хотя, если честно, то не только за это…

* * *

– Вот, это, блин, интернационал! Ни одного русского! – воскликнул Головин, впервые осматривая отдельный отряд спецназа ГРУ, состоящий из десяти человек, куда входил будущий «криминальный квартет» и шестеро азиатов, приданных ему из, так называемого, мусульманского батальона ГРУ, который был переброшен «за речку» ещё до начала компании, а потом участвовал в штурме дворца Амина. – Я не полиглот и поэтому буду разговаривать с вами только по-русски, понятно?! рявкнул он. – Кто не поймёт с первого раза, пусть пеняет на себя. – И майор, в трудно переводимых даже на русский язык выражениях, стал обрисовывать поставленные командованием задачи. – Но одно вы должны уяснить для себя сразу и навсегда, – подвёл он главную черту под сказанным, – официально вас нет нигде и ни для кого! Нет никакого отдельного отряда спецназа ГРУ и никакой диверсионно – разведывательной группы. Ясно?! Это совершенно секретная информация, за разглашение которой, отныне и впредь, вы будете отвечать головой. Есть просто боевая единица батальона ВДВ, в составе ограниченного контингента войск в ДРА. Понятно?! И ещё. В плен попадать не советую. Лучше сразу смерть. Попадётесь – из вас там «красный тюльпан» сделают. Кто знает, что такое красный тюльпан? – спросил он, но ответа не последовало.

– А чёрный? – продолжал он. При этом даже попытался улыбнуться, но вместо улыбки на лице обозначилось её некое подобие, больше похожее на гримасу пересмешника. Конечно же, Головин понимал, что все они молчат из деликатности, так как недавно прошли «учебку» в Чирчике, что под Ташкентом, единственную в Союзе учебную базу спецназа ГРУ, заточенную под Афган, а потому знали куда больше, чем у них спрашивали. – Завтра мы поедем в Кабул, а оттуда, – на «Антоне» улетим в Кандагар, – сказал Головин. – Так что, добро пожаловать в Ад, «курки!» – Он снова обнажил зубы в желтоватом полуоскале заядлого курильщика, очень отдалённо напоминающем улыбку…

Эти воспоминания, более чем тридцатилетней давности, пронеслись в мозгу «Монгола», как одно мгновение, в конце которого перед глазами выросла бетонная стена блокпоста ГИБДД, усиленного бойцами Нацгвардии. К машине уже спешили двое, с автоматами наперевес, в сопровождении капитана в пятнистом камуфляже, его недавнего знакомого, который ленивой, шаркающей походкой направлялся к машине, небрежно опираясь кистью на крышку кобуры. Режим чрезвычайного положения давал возможность досматривать любые грузы, и основательно развязывал руки в выборе средств всем, кто осуществлял проверки на дорогах. Поэтому, в целях собственной безопасности, сидеть следовало тихо, не позволяя себе никаких резких телодвижений и слов. «Может, повезёт опять, и пропустят за пятёрку, – подумал Гэсэр. – А, если нет, – что тогда? – В голове закружились разные тревожные мысли. – Если прощупают мешки и найдут Сергея. Нет, этого допустить нельзя! Сойжин сказал, что Серёжку убьют при первой же возможности. Но тут же в голову встречным потоком полезли черви сомнения, – А, вдруг, это полный бред, и никто не собирается никого убивать? А, вдруг, всё, что говорит Сойжин, это плод его эзотерического воображения. Он, ведь, и вправду, подчас говорит то, что в глазах окружающих никак не сообразуется со здравым смыслом. А, он, Гэсэр, сейчас возьмёт, да и вырежет весь этот блокпост, с его молодыми, красивыми ребятами, которых ждут невесты, жёны и матери, а потом, как ни в чём не бывало, повернёт назад, в тайгу, чтобы там остаться навсегда и навеки сгинуть, как в могиле! Нет, и ещё раз нет! Этого не может быть! – «Монгол», истый прагматик и материалист, отдающий традиционную дань религиозным культам лишь по православным праздникам, сам, не зная почему, свято верил старому буряту. Верил так, как не верил бы родному отцу, будь он у него сейчас. Как не верил бы самому себе. И это было правдой. И, словно, в подтверждение этой правды, перед ним то и дело возникало восковое лицо, лучащееся мелкими и частыми протоками морщин. Оно смотрело на него спокойно и прямо своим добрым, почти немигающим взглядом, вселяя в душу неистребимую уверенность и силу.

– Эй, в машине, медленно выходим с документами и открываем все двери, люки и бардачки для досмотра! – раздалось почти над самым ухом «Монгола», и двое гвардейцев, оцепив смотровую площадку, взяли его фигуру под перекрёстное наблюдение. Гэсэр спешно, но без лишней суеты вылез из салона и выполнил все предъявленные требования. Затем, положив на капот свои документы и, придав лицу, как можно более беззаботное выражение, принялся безучастно наблюдать за действиями служивых.

– Откуда картошка?

– Из леса, вестимо.

– Вот, блин, не знал, что картошка в лесу растёт. Я-то всегда думал, что грибы. Кабы знал раньше, – давно бы свою овощебазу открыл, – молодой сержант был явно доволен своей шуткой. Стоявшие поблизости товарищи дружно рассмеялись.

– Ладно, отошли оба: я его знаю, – вмешался подошедший тем временем офицер. – Он вчера ездил к больному отцу в таёжный посёлок. Оттуда и картошка. – Бойцы, тихо посмеиваясь, медленно побрели к своей белой будке, а «кэп» стал листать документы, лежавшие на капоте, и вскоре дошёл до ветеранских корочек.

– За речкой был, батя? – спросил он.

– Довелось.

– А я, вот, месяц, как из Дагестана. Почти два года там пробыл. Навоевался досыта. Хотел на жизнь заработать. А приехал домой, жена – с другим. Да, и с деньгами «кинули». Но я снова хочу туда. Или ещё куда-нибудь… – Капитан грустно улыбнулся и как-то растерянно взглянул на Гэсэра. – Ты, вот что, батя, ты извини меня… – Он старался говорить тихо, чтобы звуки его слов не долетали до чужих ушей. – Вот твои деньги, считай, что я их не брал. – С этими словами он протянул Гэсэру его пятитысячную купюру, но тот жестом руки остановил его.

– Не стоит. Лучше раскидай на парней, посидите где-нибудь, оторвётесь. Чай, не лишку платят. Будем считать, что это мой благотворительный взнос.

– Чай, не чай, а хватает на чай. А ты что, меценат что ли?

– Ну, до этого ещё не дошло. Пока – просто бизнесмен.

– Ладно. Если от чистого сердца угощаешь, то возьмём.

– От чистого, – подтвердил Гэсэр и улыбнулся открыто и просто. Но ещё раньше он заметил, что офицер, разговаривая с ним, своими действиями усердно имитировал дотошный досмотр: то мешки с картошкой пощупает, то в салон лишний раз заглянет, то излишне внимательно посверлит глазами текст документа. Было видно, что он работает на камеру видеонаблюдения.

– А теперь слушай сюда, батя, – произнёс он, понизив звук голоса почти до шёпота, – Тебя, по ходу, где-то срисовали и теперь ищут какие-то очень серьёзные ребята. К нам на пост ориентировка пришла. Марка машины, номер, твоя внешность – всё совпадает. Больно у тебя, отец, внешность – то приметная. Прям, монгольский борец какой-то. Да, и пугалка пришла явно не полицейская, – почерк не тот. В ней так и сказано: очень опасен при задержании, владеет… умеет… и так далее. Короче, живым тебя можно и даже желательно – не брать. И не только тебя одного… – Гэсэр, продолжая улыбаться уголками губ, сосредоточенно смотрел на собеседника, чувствуя, как в его мощных мышцах сгущается и концентрируется энергия, готовая, вот-вот, вырваться наружу, и он мысленно молил бога только о том, чтобы по его вине не пролилась ничья кровь. Офицер это сразу почувствовал, но в его глазах не отразилось ни напряжения, ни страха. – Короче, батя, давай-ка, езжай отсюда, да побыстрее, – спокойно сказал он, – Впереди ещё один блокпост будет, я туда позвоню, чтобы тебя не стопорили, но потом всё равно надо будет съехать с трассы на лесную дорогу, которую увидишь почти сразу за блокпостом. По ней будет быстрей и проще добраться до города. Благо, машина у тебя подходящая. А иначе, очень опасно.

– Зачем ты это делаешь?

– Что делаю?

– Спасаешь меня себе в ущерб.

– А я своих не сдаю.

– Как тебя зовут?

– Сергей.

– Хороший ты человек, Серёжа, вот, только, что теперь с тобой будет?

– Да что со мной может быть? Как-нибудь отпишемся, отмажемся – махнул тот рукой, – Бывало и покруче. Никто, кроме нас! – При этих словах Гэсэра словно передёрнуло. Он вспомнил священный девиз спецназа, который произносился в самые тяжёлые минуты жизни, и ему, здоровенному, видавшему виды мужику, бедро которого сейчас холодил огромный и острый, как бритва, булат, захотелось заплакать. Он уже забыл, когда испытывал подобные, «высокие» чувства, но ему сейчас, действительно, хотелось заплакать. Последний раз он это делал лет тридцать назад, когда грузили в вертушку, запаянного в цинк, майора Головина, благодаря которого, он стал зваться «Монголом», и, благодаря которого, они все тогда выбрались из каменного котла, там, на Саланге. И ещё, когда хоронили азиатов из их боевой дружины. А сейчас, когда можно было легко прославиться и заработать на нём внеочередную майорскую звезду, этот парень, в капитанских погонах, рискуя своей карьерой, а, может быть, даже свободой или жизнью, отпускает его за всяко просто. По, сути, спасает. Захотелось от всей души его обнять, сказать ему очень много хорошего, посидеть с ним за одним столом, за бутылкой такой же «кедровки», которую он ещё вчера пил с другим Сергеем, лежавшим сейчас у него в багажнике. Многое хотелось бы сказать и сделать. Но глазок видеонаблюдения неотступно следил за каждым их движением, а бегущие стрелки часов беззвучно и безудержно вопили: «Пора! Пора! Пора!»

– Спасибо тебе, капитан, спасибо, сынок. – только и сказал Гэсэр, – Даст Бог, ещё свидимся, – и, вскочив на приступок джипа с завидной для его комплекции прытью, исчез в глубине салона. Через минуту он уже достиг своих прежних скоростных показателей, перевалив за сто сорок, и мчался навстречу судьбе, везя в багажнике, только что спасённого им друга.

Примерно через час «Монгол» пересёк город по его извилистым окраинам, минуя центр, и заехал в дачный посёлок, где теперь проживала его мама вместе с Ритой. Сергей тем временем освободился от своей холщовой личины и с нетерпением ждал, когда над ним разверзнется небо Аустерлица. Всю дорогу он ехал молча, дабы не привлечь внимания случайных свидетелей к «говорящему» багажнику. Мышцы рук и ног порядком затекли и требовали немедленной разминки. Мысли о скорой встрече с Ритой заставляли сердце бешено колотиться, но ещё больше напрягала перспектива той опасной неопределённости, которая поджидала их впереди. И не только их двоих. Наконец, машина дёрнулась и остановилась. Судя по всему, это ещё не была конечная остановка. Гэсэр, не покидая салона, и, не глуша мотор, вполголоса с кем-то говорил по сотовому. Его разговор длился не больше минуты, после чего, машина двигалась ещё некоторое время и, вскоре, что называется, окончательно встала на прикол. Крышка багажника плавно взмыла вверх, и по глазам его временного обитателя резанул яркий солнечный свет, а в лицо, словно духом самой свободы, пахнуло весенней свежестью утра. Сергей выпрямился с быстротой сжатой пружины и, выскочив из своего картофельного плена, с видимым удовольствием стал разминать затекшие члены.