Читать книгу: «Город и псы», страница 27

Шрифт:

Эпилог

г. Москва, Большая Лубянка, 2

– И когда ты только оставишь эту свою скверную привычку, – пугать людей, Илья Аркадьевич? – Генерал Кобрин не просто слово в слово повторил излюбленную фразу своего предшественника Шаромова, призванную подчеркнуть его отменный слух, но ещё и точно следовал его манере, – стоя у окна, оставаться спиной к вошедшему. Поначалу он тем самым просто подражал своему бывшему начальнику, но со временем это укоренилось уже в его собственную, осознанную привычку, и теперь он также любил подолгу медитировать на монотонные уличные пейзажи. Оконная фрамуга в его кабинете была постоянно распахнута, и в неё вместе с гулкой, рассветной тишиной врывалась прохладная утренняя свежесть, ещё не отравленная парами бензина и продуктами человеческой жизнедеятельности. В такие минуты в туманной дымке рассвета Лубянская площадь казалась по-особенному большой и пустынной, и приковывала к себе пытливый взгляд неким ореолом былого, трагического величия. Но главное было в другом. События последних месяцев приучили генерала, и не только его одного, буквально, жить в своём рабочем кабинете в ожидании грядущих перемен и в мучительных поисках выхода из непонятного тупика. И он, действительно, жил здесь: ел, пил и спал, как большинство его коллег, переведённых руководством на казарменное положение. Ведь, ещё совсем недавно никто не понимал, что происходит. На фоне разгулявшейся нечеловеческой стихии жизнь казалась ирреальной и не поддающейся никакому разумному объяснению. Кроме того, волна служебных чисток, сравнимая разве что с эпохой Сталинского передела, прокатилась по всей России, от Ангорска до Москвы, едва не смыв его самого. Поэтому теперь, когда страшная угроза всеобщей кровавой бойни миновала, человеческий разум, подвергшийся такому небывалому напряжению, больше ничего не принимал на веру, и ощупывал своими сенсорными нитями каждую мелочь, каждую деталь вокруг, словно спрашивая себя: а так ли всё это на самом деле? Ему, то есть разуму, как зависшему компьютеру, требовалось сейчас только одно: срочная перезагрузка.

– Извините, товарищ генерал, но в вашем кабинете горел свет, и дверь была открыта. – Полковник в нерешительности замер на пороге.

– Входи, входи. Ты-то мне как раз и нужен. – Кобрин с трудом оторвал взгляд от зелёного оазиса в центре площади, на которой когда-то красовался железный рыцарь революции и повернулся лицом к посетителю. – Аналитика по генералу Шаромову готова?

– Так точно. – Тот, кого звали Илья Аркадьевич, положил на стол увесистую папку и устремил взгляд на шефа. Кобрин одобрительно кивнул и жестом предложил садиться.

– Ну, это я всегда успею прочитать, – сказал он. – Ты мне лучше устно обо всём доложи, но только кратко и по существу. Сделай, так сказать, резюме в самом сжатом виде.

– Это будет непросто, товарищ генерал, так как во всей этой истории очень много неясного, и пока ещё больше вопросов, чем ответов – ответил полковник, но, перехватив удивлённый взгляд патрона, поспешил добавить:

– Я постараюсь, товарищ генерал.

– Да уж постарайся, Илья Аркадьевич, – Кобрин отошёл к окну и приготовился слушать.

– Достоверно установлено лишь то, что генерал Шаромов покончил с собой, а именно застрелился из своего табельного оружия, предварительно застрелив свою собаку, – начал свой доклад полковник. – Мотивы самоубийства, к сожалению, не ясны. Также нет и следов постороннего воздействия. Однако в крови генерала обнаружена высокая концентрация алкоголя. По факту гибели других членов его группы, Зелинского, Рудина и Гуревича, информация в Москву по невыясненным причинам не поступала. Над этим сейчас работаем. На месте же обнаружен труп сотрудника ГРУ подполковника Плеханова с ножевым ранением, несовместимым с жизнью. К настоящему времени подтверждена смерть четырёх террористов: двое погибли при штурме здания УФСБ, двое – ещё раньше, при других обстоятельствах. Ронину с гражданкой Мухиной удалось скрыться в неизвестном направлении после захвата ими вертолёта, стоявшего на крыше здания УФСБ. К сожалению, отследить траекторию его движения и места посадки не представилось возможным, не смотря на помощь ребят из космического агентства.

– Как осуществлялся этот, так называемый, штурм? – спросил генерал.

– Бандиты действовали крайне дерзко и очень изобретательно, товарищ генерал: они применили тактику переодевания в женскую одежду в сочетании с фактором внезапности, а также использовали муляж взрывного устройства, оказавшего на наших сильное психологическое воздействие. С ними был провожатый, некто Мендинский, сначала работавший на нас, но затем перевербованный ими, и, по-видимому, используемый в дальнейшем, как заложник. Он и указал им маршрут следования и точки прицельного огня, где сидели снайперы.

– Была ли реальная возможность уничтожить их раньше, то есть ещё до прибытия на место.

– Теоретически да, но, как я уже докладывал, они были переодеты в женщин, и не просто в женщин, а в родственницу Мендинского и двух её знакомых. Это порядком сбило всех с толку. Кроме того, необъяснимым остаётся и тот факт, что боевые заряды у снайперов, размещённых на крышах, были заменены на мощные транквилизаторы, которыми удалось воспользоваться бандитам. Зачем была сделана замена – не понятно. Был же чёткий приказ на ликвидацию. В результате, бандитами была обездвижена сама группа захвата. Исходя из этого, смею предположить, что в действиях генерала Шаромова усматриваются признаки некой самостоятельной игры.

– Ты имеешь в виду предательство?

– Не исключено.

– В общем, так, – генерал Кобрин нервно пробарабанил пальцами по подоконнику и повернулся к собеседнику. – В общем, так, – повторил он. – Ключ и тональность твоего отчёта мне примерно ясны. Тоже самое приходило в голову и мне. Но, дорогой Илья Аркадьевич, – в голосе Кобрина послышались вкрадчивые нотки любезности, поневоле заставляющие насторожиться. – Мы пережили ужасное время. Мы могли лишиться не только служебных кресел, но и свободы. Да, что, там, свободы! Сама жизнь была под вопросом. И, главное, – непонятно отчего! Президент, не побоюсь этих высоких слов, доверил нашей организации спасение отечества. И что мы ему теперь доложим? Руководитель бригады позорно застрелился, затеяв свою игру. Члены его команды также мертвы. А главный террорист, из-за которого разгорелся весь этот сыр-бор, захватил и угнал ведомственный вертолёт, прихватив с собой ещё и любовницу? Так что ли?! – Генерал Кобрин взволнованно задышал, распаляясь от собственного пафоса. – Нет, голубчик! Хватит уже с нас этих суицидов и предательств на уровне генералитета. История нашего ведомства, итак, переполнена и кишит ими, буквально, с советских времён. Генерал Шаромов погиб, как герой, на боевом посту! Ты понял меня?! Как герой! А бандиты и террористы уничтожены. Ясно тебе? А что этому мерзавцу Ронину удалось улететь, так это дичайшее и досаднейшее недоразумение, которое будет исправлено в самое ближайшее время. – Голос Кобрина, не в силах более брать ноты верхнего регистра, сбился на астматическое, шипящее посвистывание, а лицо залилось краской досады и возмущения. – Он торопливо подошёл к сейфу и извлёк из него пузырёк с валерианой. – А, ведь, ещё недавно совсем другое снадобье принимал. – Генерал грустно усмехнулся, кивая на батарею, стоявших рядом с аптечкой, бутылок с коньяком. Он сразу как-то сник и ушёл на пару тональностей вниз.

– Ты знаешь, я, ведь, почти не сплю последнее время, – доверительно, с тихой печалью в голосе сказал он. – Неудобно об этом говорить, но мне то и дело мерещится образ этого проклятого шамана, который замешан во всей этой истории. Одно дело, если бы это был просто сон, но он является мне наяву. Сядет в углу, весь жёлтый сморщенный, в дурацком синем халате с бордовыми отворотами, да ещё в дурацком кожаном колпаке и злобно хихикает. – Кобрин неумело перекрестился.

– Это нервы, товарищ генерал. Вам надо что-нибудь попить.

– Да, пил уже – не помогает.

– А, знаете, я где-то читал, что в этом здании нашим предшественникам частенько являлась всякая нечисть. Ежов стрелял в неё из пистолета, Ягода травил ядами, Авакумов оставлял на столе водку в качестве подношения. Даже Берия, который ни во что не верил, и тот, чтобы испугать её, начинал громко петь или декламировать стихи.

– А мне что делать?! – воскликнул Кобрин. – Голоса у меня нет, стихов я не знаю. Оставлять на столе валерьянку или разбрасывать мышьяк по углам? Ну, спасибо, Илья Аркадьевич, утешил. Ты где, вообще, начитался, этой «желтизны»? В интернете, поди?

– Извините, товарищ генерал. Я не хотел…

– Да, ладно тебе извиняться. Давай, лучше перейдём к делу. Завтра в Сибирь полетят два наших человека из отдела особых поручений. Там, то бишь, в Сибири, сейчас как раз идёт экологический форум, на котором, если верить последним сообщениям, разведчиков больше, чем экологов. – Генерал ухмыльнулся. – Короче, ребят нужно встретить и снабдить всем необходимым. Нами совместно с ГРУ разработана операция по Ронину. Сегодня получишь все материалы и изучишь их. Твоя задача – обеспечить контроль за переброской парней в Монголию. Лично доложишь об исполнении. – Полковник изобразил удивление, но промолчал.

– Да, именно в Монголию, – с акцентом на последнем слове произнёс генерал. – По немногочисленным, но достоверным источникам, эта возлюбленная парочка перебралась туда несколько дней назад. До этого они обитали в одном из Забайкальских буддистских дацанов, но где точно, – неизвестно. Так что без нашей «азиатской» паствы тут, конечно, не обошлось, но, к сожалению, среди служителей дацанов и местных шаманов агентуры у нас нет. Пришлось пошевелить монгольских товарищей. Правда, в ГРУ Монголии, не смотря на все наши грифы секретности, оказывается, уже давно все обо всём в курсе, – с раздражением констатировал Кобрин. – Остаётся только разводить руками. А, поскольку тут замешаны шаманы и ламы, – продолжал он, – то есть ещё и риск, что наши коллеги поведут двойную игру. Увы, это давно не та Советская Монголия, с которой нам когда-то было легко и просто договариваться. Но тут уж ничего не поделаешь. Вопросы, полковник?

– Разрешите, если можно, два вопроса, товарищ генерал.

– Задавай.

– Если Ронина не удалось нейтрализовать, и он сейчас жив, то почему же тогда всё прекратилось само собой.

– Что всё?

– Ну вы же понимаете… В нашем институте единственным условием прекращения эпидемии и массовых беспорядков изначально была объявлена ликвидация Ронина. Об этом ещё неоднократно говорил покойный Плеханов. Тогда почему же…

– Не знаю! – резко перебил его Кобрин. – Не знаю, и знать не хочу! – Он опять тяжело задышал и налился краской. – Мы солдаты, а не апостолы науки. Пусть там, в институте, теперь и отвечают за свои прогнозы. Первый вопрос исчерпан. Какой второй? – Илья Аркадьевич уже пожалел о своём непреднамеренном любопытстве, но всё же рискнул спросить:

– Какова теперь основная цель операции по Ронину?

– А ты разве ещё не понял? – Кобрин не то с удивлением, не то с раздражением посмотрел на подчинённого, как смотрит раздосадованный учитель на «трудного» ученика, на которого без толку потратил уйму сил и времени. – На Ронина не только мы, – на него с полдюжины разных спецслужб охотится. И у них, у всех, свои цели и задачи. И каждый хотел бы заполучить его в свою заветную, тайную копилку. Но мы должны их опередить, ибо цель у нас по-прежнему только одна: объект должен быть ликвидирован. Ты меня слышишь: ли-кви-ди-ро-ван! – С этими словами генерал отвернулся от собеседника и подошёл к окну.

В истаявшей рассветной дымке уже окончательно проступили знакомые очертания Большой Лубянки, а гулкая тишина за окном стала наполняться первыми звуками просыпающегося города. Редкие, розоватые облачка на чистом, голубом небе исполнились золотистой бахромой, и были так красивы и хороши собой, что заслуживали акварельной палитры мастера.

Неожиданно мимо окон протрусила стайка беспородных, разномастных псов, невесть откуда взявшихся посреди этого каменного безлюдья. Они суетливо семенили гуськом в надежде поскорее пересечь открытое пространство, делавшее их лёгкой мишенью, и опасливо прижимались к стенам домов, пока и вовсе не скрылись из виду, занырнув в ближайшую арку двора.

Наступал новый день, который, судя по всему, обещал быть солнечным и тёплым, и сулил горожанам, если верить приметам, долгожданное погожее лето.

* * *

Когда весь день праздно сидишь против тушечницы и для чего-то записываешь всякую всячину, что приходит на ум, бывает, такое напишешь – с ума можно сойти.