Читать книгу: «Первый Гончар», страница 3
– Так что ты сделал?
– Не знаю, – честно ответил я, – я ведь Гончар-недоучка. Что-то да сделал.
– Надеюсь, твое "что-то" донесет нас до этой королевны.
– Донесет, – легко согласился я. – Эта Волна дойдет до цели.
Я это знал – как каждый Гончар, меняющий мир своей кровью.
У каждого свое время
Перед ним в очереди было еще семеро, все нервничали и перешептывались, а он сидел и вертел в пальцах старый медальон.
Все ждали возможности – волшебного шанса. Что их выберут в ученики к кому-то из Мастеров Гильдии, увезут в недавно построенную Академию, и будут они жить недолго, но счастливо и богато.
А на Эрика все просмотры навевали тоску. Особенно тесты на сообразительность: он всегда отвечал "в лоб". Надо было как-нибудь интересно вывернуться, сказать что-то новое, оригинальное. В прошлый год взяли Стачка, а он нес какую-то чушь про камбалу, на вопрос про украшение. Эрик-то сразу ляпнул "бусы", поймал хмурый взгляд приехавшего мастера, и понял, что не выбраться ему из этой дыры никогда. Он смирился, что его, наверное, никогда не отберут в Гончары – так и останется в подмастерьях.
Но продолжал приходить на «смотрины». Парни посмеивались над ним, да и куда ему? Уже шестнадцать, последняя возможность вырваться из этого богом забытого места. И даже если не получится, остаться в стороне и даже не попробовать? Нет уж, надо драться до последнего!
В конце концов, главное качество Гончара – воображение.
Главное правило – "все, что ты можешь представить, ты сможешь создать"
Да, были разные ограничения. Много ограничений. Но, как показывала история, весьма условных. Например, недавнее спасение посольства из пустыни. Тот солдат даже Гончаром зваться не мог, такой же недоучка как и Эрик. Газеты этого не писали, но Эрик слышал, как Мастер Димов говорил об этом с другими Гончарами. Что парень смог создать нечто уникальное, правда повторить это даже солдат не сможет. Да и вообще, он свою Волну дорого поплатился, лет пять жизни потратил. Его едва в госпитале спасли.
Эрик же отлично понимал, что на месте того солдата в жизни бы не догадался создать волну из песка. Так бы и помер, и пять лет жизни не помогли бы.
Ребята впереди галдели, перешептывались. Говорят, сегодня приехали "сами" Вааль и Мастер Бабочек. Вот уж невидаль! Левский "Мастер Бабочек" был самым известным теоретиком и основателем Академии, а Вааль – действующим главой Гильдии Гончаров. Эрик наморщил лоб: да хоть сам Бог, как говаривали синие орхористы.
– Эй, может, ты домой пойдешь? – участливо спросил его Вик. – А то только время займешь да опозоришься перед великими Гончарами.
Вик сидел в очереди следующим после Эрика. Он был младше, смышленее и талантливее. Но отличался редким раздолбайством – делал все в последнюю минуту. И издеваться над старательным Эриком ему нравилось.
– Эрик Маковский! – раздался голос из-за двери. Он вскочил так резко, что уронил стул. Вик и остальные заржали. Ну и черт с ними. В любом случае он с ними больше не увидится. Он толкнул дверь и зашел.
За столом владельца мастерской сидел высокий седой старик с пронзительным взором отставного генерала. Он смотрел как человек, который видел слишком много. А рядом, в удобном мягком кресле сидел мужчина средних лет. Его залысины и седые прядки тоже говори о том, что он не молод, но легкая ироничная улыбка скрывала возраст.
– Садись, – указал ему на свободное кресло улыбчивый, – поговорим.
Эрик сел, сжал руки и выпрямил спину. Мастера переглянулись.
– Давай ты сначала, Левкий, – махнул карандашом суровый старик. «Значит, сам он – Мастер Вааль, создатель орлов-дозорных" – Эрик с жадностью принялся его рассматривать. Он не понимал повального преклонения перед Левским – ну да, талантливый минитюарист, гений, создатель химеры. Но седой старик Вааль по календарю куда моложе Левского – он не тратил свою жизнь и кровь на что попало, его творения были более достойны памяти.
– Скажите, Эрик, – его мысли прервал Мастер Бабочек, – попроси я вас найти человека в пустыне, что бы вы создали?
«Как их пронял-то эпизод в пустыне» – подумал Эрик. Но что бы он создал? Левский спокойно и внимательно смотрел прямо в глаза, и ждал ответа.
– Не знаю, – ой, говорить этого нельзя, – может, карту, которая бы показывала местоположение?
Левский хмыкнул.
– Есть уже. Давай ты, Вааль.
Старик перелистнул пару бумаг в личном деле Эрика, задумался и помолчал минуту.
– Вот представьте, – он встал и заложил руки за спину, – вам заказали оружие…
– Но ведь нельзя создавать то, что принесет вред…
– Верно, но все в мире можно использовать во вред. И оружие мы тоже иногда создаем. Итак, вам заказали…
Эрик печально вздохнул – он уже был готов сдаться. Сейчас опять какую-то банальность спросят, а он тупость ответит. Как с предыдущим вопросом: ведь знал же, что есть такие карты, но все равно ляпнул!
– Так вот, вам надо создать оружие. Но никто и никогда не должен понять, что это оружие! Никаких ножей, мечей и прочих очевидных вещей! Давайте, включите мозг! – Мастер Вааль прошелся по комнате и остановился совсем рядом.
– Вы же зачем-то сюда пришли? Уже седьмой год подряд – завидное упорство, хотя я не вижу в вас надежды. Ну так что? Назовите мне что-то, что бы вы вручили секретному агенту. Чтоб никто не догадался что это! От этого зависит ваша судьба!
Что-то секретное, необычное, убийственное. Семь лет подряд. «Ну извините!» – хотел он крикнуть, но сдержался. Извините уж, он упорный. Есть ради чего стараться, деньги нужны на лекарства. А тут они приходят и задают тупые вопросы!
– Отвечайте! – практически приказал Вааль.
Эрик скользнул взглядом по комнате, и назвал первое, что попалось на глаза:
– Тапочки.
– Что, простите? – удивленно переспросили оба Гончара.
– Тапочки, – повторил он. – Ими можно убить. Можно затолкать врагу в глотку, можно сделать их скоростными, и зашибить его. А если взять тапочки уборщика, то враг сдохнет от одного только запаха. Еще можно сделать их гигантскими и дать раскрасить Вику – он там следующий в очереди, и каждого хватит кондрашка от отвратного сочетания цветов. А можно тапочки испортить, и враг натрет мозоли и помрет от заражения крови. Еще вопросы? Что еще мне вам рассказать, что вы и так знаете?
Мастера переглянулись и рассмеялись.
– Тапочки, значит, – старик Вааль черкнул что-то себе в блокноте. – Пойдешь со мной, Эрик.
Что? Что, что, что? Тапочки? вы серьезно? Он же пошутил, разозлился, и даже готов был сам затолкать их в глотку экзаменаторам! Да быть не может! Если бы знал, что можно сморозить любую фигню, давно бы прошел!
– Это был правильный ответ? – хрипло спросил он у Мастеров. Те переглянулись.
– Нет в нашем деле правильных ответов, – сказал ему Левский. – есть только терпение и чуточку таланта. И смелость, отчаянная смелость. У тебя она есть.
Долина Фариона
В мастерской стояли двое. Юноша в рубахе и фартуке, с руками грязными от глины, склонил голову. Старик в костюме ходил вдоль куч глины, песка и столов, постукивал тростью и молчал.
– Мастер, – не выдержал юноша, – простите, я не подумал…
Старик остановился. Посмотрел внимательно – и ученик отшатнулся. Столько всего было – и гнев, и боль. Казалось, что учитель готов ударить.
– Эрик, – в мягком тоне плескалось с сдерживаемое негодование, -Эрик, твоя невнимательность тебя погубит. И хорошо если только тебя.
– Никто бы не заметил, что я взял красную глину вместо голубой! Мастер Левский говорит нам в Академии, что творчество очень важно.
Старик вздохнул и призвал все свое терпение, чтоб не обругать знаменитого Мастера Бабочек непотребными словами. Чему он там в своей Академии детей учит? Нет, учит-то он их хорошо. Чем дети думают?
– Парень, – ученик снова сделал шаг назад и теперь уперся в стену. А старик не заметил этого и продолжил. – Левский за свою жизнь сделал больше тысячи керамиков. Больше него никто в истории не создавал! Он может позволить себе творить. А вы – идиоты, сначала выучитесь! Ты думаешь, правила создали просто так? Ножик он решил сделать из красной глины потому что лень за голубой идти! А если он превратится в дым в руках у человека? А если…
Старик заметил, как мальчишка сжался и остановился.
– Головой своей дубовой думай, а то к орхористам отправлю, – выплюнул он, и хлопнул дверью, оставив юного подмастерье терзаться в сожалениях и страхе.
***
Мастер Таале Вааль привалился к стене. Потом сел на лестницу – прямо на холодные каменные ступени – и разревелся как мальчишка. Как же они не понимают, что есть правила. Сначала Левский, потом Эрик…
Мастер Таале Вааль ушел в воспоминания. Память – тоже своего рода магия.
***
… его отец не был Гончаром. Мастером был дед, а отец насмотрелся на слезы родных, на быстро гаснущую жизнь близкого человека, и решил не лезть в волшебство. Ирджо Вааль рассорился с родными и пошел служить в армию. Что ему волшебные предметы? Что ему фамильяры, за которые надо было отдавать годы жизни? Он решил защищать Родину. Старшую дочь согласилась приютить сестра, а вот сына Ирджо никому не хотел оставлять.
В год, когда маленькому Таале исполнилось пять, они переехали в приграничный город Фарион. Предгорья, дикие леса, таинственные озера – и постоянные стычки с синими орхористами. Долина Фариона была богата на редкую серебряную глину, а в горах добывали руду. Орхористы пробовали на разрыв местные гарнизоны с завидным упрямством.
Тогда еще не было способа увидеть дальше взгляда человеческого. Кто-то пробовал создавать карты, но они быстро выходили из строя – неживой предмет не желал долго показывать меняющуюся реальность и рассыпался на части. Но все равно, полгода-год одна карта местности с охватом в несколько лиг работала и порой спасала гарнизоны.
Таале Ваалю нравились живые карты. Нравилась рябь, которая пробегала порой по бумаге. Нравились красные пятна, которыми волшебный предмет показывал опасность. Нравилось трогать пальчиком оббитые серебром уголки и думать, что капля крови и мгновения жизни какого-то мастера создали такое чудо.
Вот и сегодня, когда Ирджо взял сына в караулку, он тихо сидел, зачарованный меняющимися линиями.
– Сына, оставь ты эти глиняные недоделки, пойдем пить чай. – отец разложил на столе хлеб, развернул промасленную бумагу и порезал ароматный сыр. Из кармана жестом фокусника достал два чуть помятых каивских пряника.
– Пряники! – Таале хлопнул в ладоши и оставил карту в покое. – Пап, можно? Правда, можно?
Дорогие столичные пряники редко доходили до приграничных городов – праздник, не иначе – такое редкое лакомство. Разговор, веселый мальчишка, на которого отвлеклись два уставших офицера…
После Вааль повторял события в памяти снова и снова. Думал так и эдак: можно ли было что-то изменить. И чем больше он размышлял, тем яснее виделась ему неизбежность рока.
Отец хотел отвлечь сына от творений Гончаров. Угощал пряниками, повел гулять на стену. Рассказывал, что вот они вернуться и навестят маму в больнице. Говорил что угодно, лишь бы не вспоминал деда и не возвращаться в караулку, где лежала ненавистная ему, но манящая сына волшебная карта.
– Ирджо, что, совсем не кому? – на обходе старший офицер покосился на мальчишку. – Пока тихо – ладно, но на следующей неделе приедет генерал из столицы. Поищи куда его пристроить.
– Есть, сэр! – ответили двое караульных.
– Еестисер! – повторил Таале с лавки.
Какой хороший человек устоит перед улыбкой ребенка?
Офицер ушел, потрепав мальчика по волосам. Служба продолжилась.
– Таале, оставь карту в покое.
– Но пааап! Смотри как интересно! Ой! – он кольнул палец о серебряный уголок и по волшебной картинке леса и гор расползлась капля крови.
– Да что ты будешь делать! Иди рисуй за столом! – Ирджо стер платком кровь, отогнал сына от магического инструмента и отошел сам. Глаза бы не смотрели на эти гончарские штучки! Из-за них старик жизнь отдал, угасал все сильнее с каждым творением. И сын туда же…
Таале принялся рисовать. Он придумал на бумаге свою мастерскую. С большой печью, столом и серебряным ножом – мастерскую настоящего Гончара.
– Пойдем выйдем, – Ирджо заметил, скомкал листок и вытащил сына на улицу. Шел мелкий дождь, по перевалу ползли облака, скрадывая видимость.
В караулке оставался только сонный сослуживец, а отец объяснял сыну под промозглым небом, почему не надо быть Гончаром. Почему надо жить своей жизнью. Почему …
Почему никто не заметил, как от пятна крови карта посерела, а магическая рябь исчезла? Почему?
Старик Таале Валь на ступенях сжал кулаки.
А мальчик в холодном горном воздухе воспоминаний посмотрел на своего отца.
– Пап, но я хочу стать хорошим Гончаром, чтоб не зазря. Что в этом плохого?
Ирджо ударил кулаком по камню. Отошел и стоял поодаль, пока не начали спускаться сумерки, а морось и туман поглотили видимость.
– Иди в караулку, Таале, я приду позже.
Отец и правда вернулся, просил беглый взгляд на карту – не увидел красных пятен опасности и сел. Таале примостился рядом и грустно доедал пряник. Потом задремал.
… потом пришли крики.
– Долина Фариона горит! Синие! Бегите!
Таале выскочил вместе с мужчинами на улицу – сквозь предрассветный мрак и пробивалось зарево. Резко кричали птицы. Где-то в высоте летел горный орел.
– Но карта, – побелевшими губами сказал второй офицер. – Ирджо, ты видел что-то?
– Нет, – сипло ответил отец. – Я не смотрел на нее.
Город горел.
«Из-за меня» – маленький мальчик на перевале смотрел на летящих, напуганных горных птиц. Вот если бы он мог видеть, как орел… Он бы знал заранее…
Фарион отстояли. Синие не смогли прорваться. Но это была самая большая и кровавая стычка со времен войны. Сгорело пол-города и больница
Отец отправил его в столицу к родственникам и покончил с собой, не дожидаясь приговора военного суда.
Уже после Таале Вааль узнал, что не виноват в том, что карта отказала. Просто Мастер Иваров использовал не ту глину и недопек изделие. Устал, подумал, что сработает. Карта и работала – вместо гарантированного года – всего два месяца.
Но в том, что отец отвлекся и не увидел, отказался смотреть на карту… в этой вине Таале Вааль себе не отказывал.
Каждый раз, создавая волшебного орла, он помнил горящий Фарион. Если бы он только карта не сломалась. Если бы только он не расстроил отца… Если бы…
Он всю жизнь разменял на птиц, которые стерегли границы. Птиц, чей взгляд видели люди. Что видел орел – то видели и люди на живых картинах-экранах. Птицы жили десятилетиями. Должны были. Он все делал идеально. Лишь бы не было войны.
***
– Простите, Мастер Вааль.
Рядом сел непутёвый ученик. Вааль подобрал его в окрестностях Фариона пару лет назад. Эрик напоминал ему самого себя – упорный, наивный и честный.
…он просто не знал боли, понял Вааль. И в этом виноват его мастер, а не он сам.
– Эрик, послушай, – он повернулся к ученику. – Ты – Гончар. Это значит, что ты можешь умереть в любой момент. Ты это знаешь, мы все знаем – и нам все равно. Но представь, что от твоей ошибки сгорел бы твой родной Фарион.
Юноша замер.
– Представь. Огнь ползет по домам и больнице… Люди кричат. Помни…. Помни о Фарионе.
Старик пошел домой, оставив юношу думать.
В конце концов, в незнании виноваты не дети, а старики, которые устастают учить или бояться вспоминать.
Не потеряться
Небо, бескрайнее небо. Или вода? Океан, пустота?
Рябь облаков или рваные волны вокруг? Как ты узнаешь, где берега? И есть ли они?
Да что вы знаете о бреде и эйфории? Таале Вааль мог писать книги (да и писал), о том высшем наслаждении, недоступном простым смертным.
Он смотрел на юношу, пытавшегося создать первого в жизни живого керамика, смотрел как он закрывает глаза и погружает пальцы в мягкую глину, как режет руку и кровью выводит странный узор.
Он следил, и был готов в любой момент вытащить парня, не дать ему раствориться в непроявленном мире. В руках у него были странные часы, стрелки на которых шли в обратную сторону. Тик-так, движение времени и цель, вот что не давало потеряться.
Он знал толк в эйфории – безумной, ни с чем не сравнимой, умопомрачительно дорогой. Этот кайф не стоил денег, наоборот, платили ему. Этот кайф стоил жизни и был дорогой в один конец.
Вааль никогда не боялся нырять в подпространство, даже теряя себя, даже спаивая в единое целое живую птицу и тонкий механизм, создавая отражения реальности. Это было сложно, безумно сложно – в деталях представить горного орла или степного ястреба, погрузится в его ощущения, прочувствовать, как он видит реальность. А потом запечатлеть на зеркале – не статичный рисунок, но все, что видит птица.
Первый раз Вааль “потерялся” лет в шестнадцать. Ему заказали орлов для патрулирования южной границы – пограничные стычки с орхористами возобновились, армия стягивала все силы и использовала все возможные артефакты. Главным в задании была “как можно скорее”, а он был молод и глуп. Решил лепить по три птицы в день. В первый день он как-то справился. А на второй вечер – уже нет. Его накрыло с головой острое чувство нереальности. Он понимал, что плывет в подпространсве, но не мог вынырнуть в реальность. Не хотел. Зачем? Тот, волшебный мир плавных линий и исполняемых желаний был куда притягательней.
Первое, что он почувствовал – ноги. Учитель стянул с него тапочки и принялся щекотать. Глупо, нереально, противно – но он почувствовал свое тело, смог вернуться. С тех пор он всегда вспоминал тапочки, когда не мог вынырнуть.
Но страха не было – ни тогда, ни сейчас. Экстаз творца затмевал все, манил со страшной силой. И не один Гончар не мог противится этому зову. Но он держался, старался помнить кто он и зачем выпускает свою кровь.
Единственный раз он испугался, когда за ним позвала Эмма.
«Он не выходит из мастерской несколько дней подряд!» – причитала она, и просила, чтоб сходил и посмотрел.
Вааль почему-то сразу понял, что Левский что-то учудил, больно у него взгляд был отчаянный последний раз. А у Вааля – острая, холодная зависть. К его таланту, его усидчивости, его успеху, богатству. Но самое главное – все Мастера завидовали времени Левского. Долбаный минитюарист. Маленькие бабочки, пчелки, змейки. Красивые, ювелирные – но живые. Свою жизнь и кровь он тратил, но в разы меньше, чем любой Гончар. И жить должен был намного дольше.
И вот, плачется его жена, что Левский загулял. Творческий кризис. Вааль плюнул, собрал волю в кулак, взял трость и похромал к его мастерской.
Он был там, это чувствовалось сквозь стены. Внутри билось другое пространство. Едва Вааль открыл дверь, как сам упал на колени. И никогда не было у него такого дурмана, такого экстаза – что бы ни творил, сколько крови бы ни проливал.
Стало страшно – если его, стороннего человека, так захлестнуло чужой творческой волной, то где сейчас Левский и как его вытащить?
Вааль чувствовал, что сейчас вскроет себе вены в попытке создать… что? Да не важно. Едва сдерживаясь, сделал шаг к Левскому – он мирно сидел в кресле. И можно было подумать, что он дремлет, но это было не так. Сон ни имеет ничего общего с тем чувством, что испытывали Гончары. Вааль потряс его за плечо, пощекотал – но он не шевелился.
– Васик, очнись, очнись… – голос Левский не слышал. Да и никто не слышит голосов реальности, будучи по ту сторону.
Как его вытащить? Что он пытался сделать и зачем? Бессмысленный, сильный всплеск чистого творчества без цели – вот что было перед глазами.
Ножи лежали на столе. Серебряный нож Гончара, раны от которого затягиваются сами. И обычный старый ножик, запачканный кровью.
Вааль на мгновение колебался: а сработает ли? Но все же рискнул, взял маленький комок глины, и сел рядом с другом. Провел сначала по своей руке ножом, и поморщился от боли. Спустя пару минут рана затянулась. Он также провел металлом по руке друга. Пальцы, сжимающие нож дрожали, и он отложил его в сторону. Пока рана не затянулась, он соединил рук на комком глины, и нырнул сам.
Он мысленно звал Васика снова и снова, и чувствовал его присутствие везде: в тенях и мельтешении энергетических потоков, в волнах непроявленного. Он был там, и в то же время – уже растворялся, исчезал.
«Мне нужны тапочки», – вспомнил он, и прокричал это вслух. Это звучало смешно, наивно, но ему нужен был «якорь», что-то. Связывающее его с миром из плоти и крови.
«Мне нужно вытащить его» – повторил Вааль. «Помоги!»
ПОМОГИ МНЕ!
Он знал, в подпространстве – главное задать цель. Главное знать, что ты хочешь и не вестись на ложное всемогущество и экстаз. Как в жизни.
Он смотрел на друга, который начинал шевелиться. Кажется, удалось. Кто бы мог подумать, что великого Гончара спасет воспоминание о простых тапках.
Самая холодная ночь
Холодный снег заметал тропинки. Ромей подпрыгнул. Раз, два, три. Надо бы найти войлок… Или ткань – стельки сделать. Украденные ботинки были летними, не для промозглого предзимья славного города Каива. Не для этой зимы.
– Ром! – Дари махнул рукой. Пойдем! Рынок еще открыт! И булочная тоже. Успеем еды стащить.
Ромей обернулся на парк. Хотелось… Он завидовал обычным детям. Он видел, как украшали улицы, как создавали праздник. Ему тоже хотелось чуда.
Ром догнал друга. К булочной они опоздали, хозяин уже закрывал дверь.
– Пошли вон, оборванцы!
– И чего он разорался? Взяли бы пару булок… – Дари произнес это шепотом, но пекарь услышал и схватился за метлу.
– Пойдем! – Ромей дернул друга за рукав. Надо успеть на рынок.
Улицы города скрывала пурга. Белая пыль глушила шум, скрывала шаги и казалась таинственным, особенным миром, где должны жить свои, зимние феи и волшебницы. Но снег лип к ботинкам, падал за шиворот холодными иглами, напоминая о том, что реальность – не такое уж чудесное место. Замерзали руки… Ромей уронил кошелек…
– Ах ты ворюга! Вот я тебя…
Ларик спас его, выдернул. Затащил за угол.
– Ром, ты чего? Держись! Вот, съешь, – Дари протянул кусочек колбасы. Ромей смотрел ему вслед: Дари убежал обратно. Обрезком колбасы двоим не наешься. Надо еще что-то найти. Мальчик смахнул снег, сел. Надо ждать друга… Только не спать. Аромат сырокопченой конской колбасы… Надо подождать Дари, поделиться… Надо…
Ромей проснулся от боли. Ноги замерзали. На улице было темно. Друга все не было. Только липкий холод. Только мокрый снег. Тишина. Одиночество. Страх. Шаги – неизвестно чьи. Мальчик обернулся. Всего лишь собака! Пес принюхивался к колбасе.
– Это мое! – Ром поднял еду. Надо уходить. Он попытался встать, но не вышло. Ноги не слушались, сел не было. Рядом сидел голодный пес и облизывался, и мальчик понимал, что если собака решит броситься на него, то не будет у него ничего.
«Прости, Дари, не поделюсь», – грустно подумал он и начал жевать замерзшую колбасу. Кажется, вкуснее ничего не ел. На лице таял снег. Или слезы? Он не знал.
Он кинул шкурку собаке. Снял ботинки и растер ноги. Сначала пришла боль. Иглы тепла пробили насквозь и Ромей все-таки заплакал. Пес заскулил в ответ. Больно, больно. Ну лучше так. Надо что-то придумать… Он оторвал кусочек рукава. Вот, пойдет на стельки. Ерунда, конечно, но не дырка.
Он пришел на площадь, но уже людей не было. В центре стояло нарядное дерево. Фонари, игра света, магия. Кому она нужна… Танцующий снег заметал следы. За закрытыми дверями – голоса. Веселые голоса, яркий свет. Праздник Сердца Зимы… Ромей усмехнулся. Можно было кричать, можно было стучать. Никто не откроет. Никто не выйдет на улицу. Праздник Сердца Зимы. Самая длинная ночь. Снаружи – холод. Снаружи – ночь. Снаружи – смерть. А дома огонь и праздник. Тепло, чтоб отпугнуть страх. Вкусная еда, и свечи. И капля крови – цена. Всего капля – на огонь. Чтоб загадать желание. Просто ритуал, суеверие… Подражание магии Гончаров.
… Ромей прошелся по площади. Около дерева горел огонь. Немного живой, немного магический. Почему бы и нет? Мальчик поцарапал палец о камень. Кровь упала в огонь. «Я просто хочу… » начал он, но порыв ветра смял слова. Но желание Ромей загадал. А толку… Он обернулся – никого не было. Не было ни Дари, ни Ларика.
… но он ждал. Мальчик сломал веток, постелил под елкой и укрылся оставленным кем-то шарфом.
… чуда не произошло. Никто не пришел. Днем он услышал стражу. Те говорили о беспризорниках, которых поймали перед праздником и отправили в приют.
Ромей шел по улицам. Один. Куда увезли друзей, он не знал. Да и не сможет узнать, так и не найдет их. Заснеженные улицы Каива угнетали своей красотой. Ноги само привели его в парк, где вокруг фонарей летали волшебные бабочки. На площадке между ледными скульптурами дети играли в снежки. Обычные дети… Вот бы и ему …
– Эй! Осторожно! – Он увернулся от снежка. Девочка подбежала к нему. – Пойдешь с нами?
Он покачал головой.
– Почему ты не играешь? Заболел? Я – Тася, пойдем играть?
Он хотел сказать… Разве она не видит? Рваную одежду, ботинки. Но она потянула его вперед. В компанию ребят.
«И почему я не играю?» Он почувствовал себя чьим-то, обычным. Счастливым. Но ненадолго. Пока других не позвали домой. Других, не его. Ребят становилось все меньше.
