Читать книгу: «Хроники Безымянной Звезды», страница 2

4

Не знаю была ли я рада сойти на берег, первая ночь в гавани была для меня тяжёлой: что-то не так, какой-то подвох, я не могла уснуть. Не сразу я поняла, что спать без привычного покачивания и без мерного плеска волн о борта корабля стало невозможным. За время, проведённое в море, я привыкла к движению судна, устойчивая неподвижная земля казалась западнёй, остановкой времени…

Десятки пар чужих глаз изучали моё лицо, среди этих глаз сверкали искры незнакомые мне: серые – мудрые, зелёные – властные, янтарные – весёлые, синие – печальные… Красивые глаза моего народа, который прежде я знала так мало, живя далеко и уединённо на северо-западе, на краю земли.

Мой народ любит красоту, и много среди нас искусных мастеров, умеющих создавать великолепные ткани и украшения. Причёски красавиц столь изысканны, что скорее представляют собой произведения искусства, ценится лёгкая изящная утварь, но простота и естественность составляют основы этого царства гармонии.

Здесь, в небольшом портовом замке я увидела много удивительного и необыкновенного. У нас на Северо-западе мы одеваемся намного проще, и редко у нас можно встретить фейри в платье, словно сотканном из лунного света, или из золотой паутинки с каплями росы – крошечными белоснежными жемчужинками… Зато крупный серебряный жемчуг у нас не редкость, здесь же такой жемчуг считался редким и ценился очень высоко.

Итак, настало время уделить, наконец, внимание моим сундукам. Няня хлопочет, доставая из сундуков и раскладывая мои сокровища – у меня всё же есть волшебное платье из тончайшей бирюзовой ткани! И белая шёлковая накидка с вышитыми серебром листьями плюща и цветами цикория, и удивительной красоты ультрамариновый палантин, который должен служить мне тюрбаном, когда мы будем ехать через пески. Говорят, там случаются песчаные бури, и надо так завязывать на голове широкие длинные шарфы, чтобы они полностью закрывали и волосы и лицо, оставляя лишь тонкую прорезь для глаз. Мне кажется, мог бы подойти и обычный плащ, однако всё здесь кажется таким изысканным, утончённым, женщины столь высоки и пышны, в великолепных платьях с поясами из драгоценных камней, в жемчугах и алмазах, что кажется, томное благовоние источают даже их следы.

Я смотрю на свои узкие ступни, почти без загара, смотрю как они облачаются в сандалии, как высокая шнуровка доходит до колен… Странное ощущение, я взрослая?

Я больше не девочка, на меня смотрят здесь как на представителя нашего Дома, и, кажется, как на возможную невесту?

Впервые я одеваюсь не так как обычно – в одежду, а так, словно я вправляю себя в оправу из золотой и серебряной филиграни, чтобы не быть, а смотреться, – как драгоценный камень. И странно, мне это нравится! Моё тело меняется прямо на глазах, преображается, что-то происходит, какие-то очень тонкие, хрупкие перемены, словно тает от первых тёплых солнечных лучей лёд на берегу, словно дрожат на снегу тени от оленьих рогов, но эта дрожь – таяние снегов, озарённых весенним солнцем.

И вот я сажусь на огромного, жемчужного цвета скакуна, и наш караван трогается в путь. Няня едет рядом на толстенькой и будто замшевой ламе, зрелище это столь поражает наших спутников, что торжественность момента нашего отбытия пропадает, и мы даже пропускаем этот момент, а дорога уже бежит под ногами наших коней.

На пути попадаются небольшие селения, и я с любопытством всматриваюсь в красную черепицу крыш, вглядываюсь в отражённое в окнах рыжее солнце, в колышущиеся верхушки пирамидальных кипарисов и изгибы древних олив с их серебристыми кронами. Ландшафт плавно переходит в степь, затем степи сменяются песками, а мы все скачем вперёд, даже не задумываясь куда и зачем.

Словно дети мы радуемся движению, переменам, новым впечатлениям и… может быть новой игре в жизнь? Война – мир, игра – реальность, мы сами не знаем с чем столкнёмся, но мы открыты новому. Однако, через некоторое время решено было пересадить меня в паланкин.

Я чувствую себя драгоценной жемчужиной, обо мне так заботятся, как кажется никогда в жизни, совсем новая для меня роль ошеломляет моё ещё полудетское воображение. Моя маленькая рука, лежащая на окошечке паланкина, притягивает взгляды едущих по обе стороны всадников, мужчин, которые кажутся мне богами, и в то же время, которых так привлекает моя личность, моё тонкое запястье с голубоватой веной, чуть заметной под золотистым загаром… Новая роль, непонятная и манящая, возвышающая до небес, пробуждающая какой-то новый инстинкт, похожий на охотничий. Женский инстинкт.

5

Мы почти прибываем на встречу представителей от пяти Домов нашего народа и народа орч. Ветер веет и гонит пески куда-то всё дальше и дальше, а мы стоим на месте, пытаясь определить правильное направление движения.

Я снова пересела на своего коня, и кажется, вот тот самый момент – конечная цель нашего путешествия, осталось совсем не много, может быть пол дня пути. Но странный запах приносит ветер, дующий нам в лицо. Неприятный, незнакомый запах, ни на что не похожий, сладковатый и кислый, он едва уловим, но…

Мы едем вперёд и видим вдали нечто тёмное на песке, чем ближе мы приближаемся, тем более отчётливы становятся очертания темных пятен, и тем сильнее запах. И вот уже мы видим, и не хотим понимать то, что видим: это кровавое месиво, растерзанные и объеденные трупы лошадей и всадников. За нами и чуть правее клубится песок, нечто приближается к нам, и это конец пути: предательство и западня. Орч стремительно напали на нас сзади и справа, сметая всех и вся. Их сталь с чудовищным хлюпаньем хлестала шеи наших коней, вонзалась в грудь, в лица тех, кто ещё миг назад казались мне живыми богами с серыми, синими и янтарными глазами.

Ворлаки, на которых сидели орч, слёту вонзали свои клыки во всё, что было живым, и кровь лилась по их мордам и шеям на грудь и на лапы и уходила в песок. Моя лошадь пала, я летела вниз, но не упала ещё на песок, как на меня налетел орч на ворлаки (*ворлаки, как и орч – не склоняется и не имеет множественного числа). Сильный удар подарил мне тишину и покой на время.

Часть 2

1

Сегодня десять (или двадцать?) лет с того дня, как я попала в плен в Морзаг. На самом деле десять-двадцать лет – условная дата, я придумала её сама, потому что здесь нет счёта времени и нет смысла считать, есть две вещи: ты жив или ты не жив.

Я сижу на пыльной балке в верхнем помещении полуразвалившейся старой башни, которую я отвоевала у одноглазого орч, жившего здесь до меня. Свесив вниз одну ногу, я лениво болтаю ею в воздухе. Да, это помещение можно считать элитной резиденцией, потому что оно представляет из себя достаточно защищённое убежище с контролируемым проходом. Вниз идёт ветхая деревянная винтовая лестница, с которой легко можно скинуть вниз всякого непрошенного гостя. Кроме того, стены башни всё ещё крепки, и отлично защищают от ветра и зноя. Внизу вечно толкутся несколько поселившихся там орч, но так как средняя площадка башни почти полностью отсутствует, расстояние между этими голодранцами и мной достаточно большое, чтобы не слышать их голосов.

Сегодня тишина особенно радует, ибо сегодня я вспоминаю как всё начиналось десять лет назад. Подростком (собственно, я и теперь тот же подросток, для нашего народа эти годы мало что меняют) я была захвачена отрядом орч, попав в западню вместе с моими сородичами. Все они погибли в том бою, а меня – лунноволосую девочку с серо-синими глазами, в жемчугах, в бирюзовом и золотом шифоне – кинули своре ворлаки, которые пренебрегли мной, отъевшись кровавой плоти ещё живых наших лошадей.

Мой жемчуг рассыпался в песок: вот я падаю с лошади, и время словно замедляется – жемчужная нить рвётся и летит по воздуху вниз, словно планеты, сорвавшиеся с орбит – разлетаются по воздуху бусины, прошлое летит вниз, по капле уходя в песок. Навсегда.

Я слышу предсмертный крик няни – прощай…

Алчные морды ворлаки с хрюканьем принюхиваются к моему телу, обтирая мокрые красные насытившиеся пасти о ткань, и вот уже золотой шифон пропитывается кровью, а к подолу пристали чьи то жилы и кишки.

Когда к отряду орч подъехал командир, судьба моя переменилась, я перестала быть кормом для ворлаки – морзагские «псы» лишились добычи, а я стала ценным элементом для селекции орч.

Ворлаки называют морзагскими «псами», но в действительности они напоминают в равной степени кабанов и крыс, от волчьей же крови в них остался один только вздох…

Долог был наш поход в Морзаг, точнее сказать, шла только я, орч ехали верхом, ибо с той минуты, как я стала ценным экземпляром для селекции, всё делалось для закалки и повышения моей живучести. И когда, наконец, настал тот час, и мы вошли в мрачные ворота, за которыми нет неба – от прежнего подростка фейри остались только синие глаза, заполненные немым ужасом.

И вот, спустя десять или двадцать лет – для фейри конечно срок не такой уж и значительный – я сижу в пыльном углу развалившейся башни, мой нож в голенище сапога, а лёгкая кривая сабля карч рядом, под рукой. Не считая ерундового амулета, в который я не особенно и верю – это всё моё ценное имущество, и в этом даже есть свой плюс – лёгкость бытия.

Я всегда готова к бою и способна дать самый жестокий отпор любому, кто сунется на мою территорию. Меня нельзя ни смутить ни запугать, моё выражение лица ничего не выражает, я – образец живучести. И я вспоминаю…

Подземелье: клетки, крики измученных пленников, ад, где царит страх, голод, боль и бесчестие. Страдания непереносимые – для тех, кто не нужен и служит лишь забавой, их мучают и пытают для забавы и для опыта тех, кто встал в ряды Чёрного Легиона. На этих жертвах проверяют готовность бойцов и то, до какого предела холодного бесчувствия они могут дойти, что приносит им удовольствие и где они остановятся. Страдания переносимые – для тех кто нужен, кого готовят к использованию, кто должен переродиться в нечто другое, в материал для селекции новых орч. Мне достались страдания переносимые.

Сначала испытание страхом: я видела всё, что делали с теми, кто не нужен. Видя сцены истязаний и немыслимых страданий, сцены грязные, непристойные, не умещающиеся в сознании – видя их каждый день, ты начинаешь замечать, что твои чувства притупляются, твой страх изнемог и превратился в отрешённость, бесчувствие. Дух больше не мечется, дух готов принять любой исход, потому что в Морзаге судьба и рок это одно и то же, и если попавший туда не принимает внутренне свой рок – он умирает.

Приняв же свою судьбу, свой рок – спокойно следуешь своим путём.

И вот тогда пленные подростки попадают в «детскую». Там предлагается выжить среди многих подростков орч, которые борются за еду и воду не на жизнь, а на смерть. Когда еды мало для выживания, дети и подростки орч перестают оценивать её вкус или запах, перестают понимать её цену – они получают её любой ценой и съедают всю, какую смогли добыть, что бы это ни было. Именно там я стала по-настоящему учиться пользоваться своей врождённой способностью к волшебству, я – фейри кровь от крови.

Эта способность помогла мне выжить среди чужого и враждебного месива алчности, коварства и агрессии, враждебного вообще по своей сути, и вдвойне враждебного по отношению к непохожему на них существу. Внимательно наблюдая за подростками орч, за их реакциями, жестами, дыханием – я училась читать в их душах, а души у орч есть. Именно это чтение помогало выжить. На коварство следовало отвечать коварством, на силу – волей, на храбрость – безразличием, на страх – беспощадностью, на уважение – презрением.

А вы видели орч? Орч отличаются от фейри тем, что рост их ниже, сложение их худощавое, сухое, но атлетическое, жилистое. Они способны, точно крысы, долгое время обходиться без еды и воды – а еды в Морзаге мало, ещё меньше воды. Орч могут бежать сутки, преодолевая огромные расстояния, их зрение и слух необычайно остры. Кожа орч имеет особый землистый загар, их узкие, слегка раскосые глаза на узких волчьих лицах пылают недобрым огнём. У орч нет волос, наверное они выпали у их далёкого предка, да так и повелось – потому что в пространстве Морзага воздух пронизан словно-бы нервно-пульсирующим – едва заметно, – красноватым светом, исходящим сверху, производящим странное угнетающее действие. В Морзаге нет неба, нет Солнца и Луны, нет звёзд и облаков, есть лишь странная красноватая светящаяся пелена наверху, там, где должно быть небо, и есть ночное затухание. И в этом красноватом пространстве есть нечто, что слушает и слышит… Но в Морзаге нет стихийных духов, и поэтому всё то, что составляет Морзагскую «природу» – неодушевлённое.

У орч есть душа, странная, искалеченная, но вместе они представляют собой свою особую расу, они – рождённые в Морзаге – иные и душой и телом.

Воспоминания об отце, доме, родных таяли в этом багровом свете… Но я хорошо помнила, как выживала среди детей орч.

– Значит ты умеешь держать удар? – услышала я хрипловатый, но девчачий голос за спиной.

Меня сразу насторожило: почему за спиной, это не правильно, что я подпустила кого-то сзади, даже не заметив этого.

Я острожно повернулась назад, и увидела крупную девчонку орч, которая смотрела на меня, слегка прищурив один глаз, в котором плясали недобрые искры.

– Что надо? – ответила я коротко.

– А что у тебя есть?

– Заточка. Хочешь?

Она уловила содержащиеся в ответе иронию и угрозу, и мышцы её слегка напряглись.

– Давай! – и сразу она наотмашь чиркнула меня своей заточкой по лбу, так, что я почти не успела отпрыгнуть, но зато успела нанести ей ответный удар такой же точно детской заточкой, целясь в глаз, но попав по носу.

Завязалась схватка, которая мгновенно привлекла к себе внимание полсотни ребятни орч, ведь всякая уличная поножовщина без правил – любимая детская забава в этих местах.

К немалому сожалению зрителей, в этой стычке я больше не пропустила не одного удара, но и моя соперница держалась так же собрано, отражая все мои нападения. Мы подняли клубы пыли, которая опадала на безволосые головы окружившей нас ребятни, делая наши и их жалкие наряды ещё более серыми. Вообще-то, изначально вся наша одежда была чёрной, из тонкой кожи, окрашенной в чёрный цвет с помощью угля, которого здесь добывалось не мало. Но не имея ни возможности, ни желания её чистить или тем более стирать, мы все превращались в запылённых, чумазых маленьких орч. Я была одной из самых старших, единственная с длинными волосами, и почти самая высокая. Однако, моя соперница была почти одного со мной роста! Но она не была фейри, она была чистокровная орч, без волос, с раскосыми карими глазами на узком смуглом лице.

Наконец, когда мы обе выбились из сил, безрезультатно нападая и отражая атаки друг друга, девчонка вдруг рассмеялась и отступила.

– Меня зовут Фаина, – вдруг сказала она гордо, лихо вытирая грязным рукавом кровь со лба.

Я была поражена, действительно ей было чем гордиться, ведь здесь очень мало кто имеет личные имена, тем более такие. Фаина – необычное имя для орч, обычно же у всех есть прозвища, при том достаточно временные.

– Мэй, – ответила я коротко.

– Пошли со мной! – крикнула она, и не дожидаясь ответа, кинулась куда-то в сторону катакомб, набегу расталкивая столпившихся ротозеев. Я устремилась за ней.

Мы бежали до самых катакомб, после чего она начала быстро петлять в узких простенках, а я старалась не отставать. И вот уже мы оказались во дворе каких-то развалин, где не было ни души, как мне казалось, и это навело меня на мысль, что возможно, сейчас я окажусь в западне. Но ничего такого не произошло.

Фаина остановилась около обвалившейся низкой стены, и прошептала:

– Смотри…

Я посмотрела вниз, туда, куда она показывала, и вдруг увидела небольшой источник воды.

– Вода? Это правда вода? Можно пить?

– Да, дура ты что ли, отравленная вода не бывает в катакомбах, если рядом развалины – воду можно пить.

Я задумалась: не очевидно!

Так завязалась наша дружба. Нет, слово дружба не подходит для орч, но у орч есть нечто вроде сотрудничества на почве взаимоуважения и взаимовыгоды. Так и сложилось у нас с Фаиной. Откуда у неё такое имя, я так и не узнала, но мы надёжно поддерживали друг друга в трудный час, потому что это было хорошо для выживания. У Фаины было ещё несколько таких партнёров, среди которых было три девочки, и они образовали нечто вроде стаи. Я не вошла в их стаю, будучи чужой всем и каждому, но я всегда поддерживала их, вставая на их сторону, и потому всегда могла надеяться на поддержку любого из них, кто оказывался поблизости. Кроме того, я могла прийти к ним в катакомбы и взять у них воды или еды, когда становилось совсем уж трудно.

Однажды в самом конце нашего «детского обучения» я пришла к ним и увидела, что они делают татуировки. Райрг – подруга Фаины, наносила ей на виски причудливый узор, означающий, что она воин Дракона. Она вырезала изгибы крылатых змей, окрашивая надрезы синей краской. Фаина была счастлива: мы становились взрослыми. Но мне было запрещено наносить татуировки. Впрочем, я и не стремилась, я помнила, чья кровь течёт в моих жилах, и оставалась верна своей крови.

Фаина не дожила до конца обучения несколько дней, погибнув в одной из жестоких уличных драк.

После «Детской» выжившие подростки попадают в казармы. Там заканчивается бесконтрольная поножовщина и беспредел сильнейших, и начинается иерархия. Озлобленные, обнаглевшие от безнаказанности, безразличные к таким вещам, как справедливость и сострадание, но ценящие силу, ловкость, ум, решительность, находчивость, крысята орч попадают во взрослый мир, где игры заканчиваются, и где их встречает настоящее Зло. Зло учит их подчинению, самоотверженности, боевым искусствам и кодексу чести орч.

Но что такое честь меня научила пленная эльфийская женщина. В самом начале, ещё когда я была совсем девчонка, и меня держали в застенках, и я видела многие пытки и издевательства над пленными – я увидела как достойно держалась настоящая эльфийская леди. Да, меня научила чести женщина, которую насилуют. На грязном окровавленном каменном полу лежало её тело с перебитыми костями и вывернутыми суставами, её опалённые огнём золотые волосы, несмотря ни на что, всё ещё сияли там, где царила тьма, на залитом кровью каменном полу эту женщину насиловали несколько орч у меня на глазах, но она не кричала, не просила пощады, и хотя губы её конвульсивно тряслись, её отрешённый взгляд был далеко от мучителей, она ушла в себя и они её не взяли, нет, – они взяли лишь тело, но не её саму, и это её спокойствие было актом величайшего презрения к происходящему. Когда же наши с ней взгляды скрестились, и она заметила моё участие – её взгляд сказал мне: будь спокойна, смотри и запомни, запомни и выживи, выживи и отомсти. И с тех пор я стала спокойна, я не закрывала лицо руками, не плакала и не просила ни помощи ни пощады. Я смотрела и запоминала, и хотя губы мои порой тряслись и душа внутренне содрогалась – я выживала и ждала.

2

И вот «утро» – Морзагский купол загорается особым инфракрасным светом, который распространяется и заполняет едва уловимой разумной субстанцией всё пространство от высокого купола, до мёртвого, подобного пеплу, песка под ногами. В нашей башне оживление, я слышу на лестнице шум, кто-то поднимается ко мне, и вот уже видна наглая рожа залётного орч – ему любопытно.

– Пошёл вон, – сапогом в наглую рожу, после чего орч скатывается по винтовой лестнице вниз, встреченный внизу участливым гоготом собратьев.

Однако цирк окончен не успев начаться, так как все мы спешим на утреннее построение и тренировку: бег, владение ножом, карч, затем рукопашный бой…

Мы успеваем лишь глотнуть из водокачки немного воды – наш завтрак, и бегом на тренировочную площадку, откуда нас отправляют на беговую дистанцию.

После этого мы собираемся на площадке, где проходят тренировки по фехтованию. Сегодня тут особое оживление. У нас новенький! Это медноволосый фейри, рослый худой подросток с чёрными глазами и шрамом на лбу. Он совсем ещё мальчишка, и он – редкость для наших мест, ведь мальчиков фейри обычно не оставляют в живых и не обучают.

Парень отступил к стене, ожидая внезапного нападения от любого, зная наверняка, что все кто его атакует, будут сильнее и опытнее.

– Эй, щенок, покажи зубы – слышится первый выкрик из толпы скучающих перед тренировкой орч.

Я не вижу за спинами впереди идущих того, что происходит, но слышу какие-то движения, гогот, звон стали, вижу как песок поднимается пыльным столбом, и, подходя к этому времени ближе к происходящему, уже вижу, что мальчишку сбили с ног и пинают ногами, поднимая вверх песочную пыль. Но пинают лениво – устали после пробежки и берегут силы перед тренировкой.

– Встать! – окрик подходящего офицера. Начинается тренировка, все личные дела на потом.

Мы распределяемся на пары и приступаем к учебным боям. Это время ножевого боя. Со мной в паре обычный молодой орч, я ему нравлюсь, и он старается показать мне свои возможности. Краем глаза я успеваю проследить то, что происходит с новеньким – его тоже поставили в паре с молодым орч, и мой сородич, уже замаранный этим пепельным песком и своей кровью, отбивается двумя кривыми ножами с упрямством обречённой, но не сдавшейся юности. Короткоостриженные, медного цвета волосы взъерошились, а серые глаза всё ещё имеют выражение живого не подавленного чувства.

Звенит сталь, молниеносные движения кривых клинков подобны молниям посреди дня, – цинь-жень! – клинок о клинок, – чернь! – красный зигзаг на чьём-то лбу, орч! – правое плечо вперёд, орч наступает, фейри пятится к стене.

У меня огромный бонус – я очень красивая девушка. Или даже женщина, ведь я забыла что значит быть кроткой, незрелой, робкой, застенчивой, я знаю всё, что мне надо знать, и потому я женщина. Кто думает, что в Морзаге это ничего не значит – тот ничего не знает. В Морзаге это значит очень много, потому что когда по площади идёт вооружённая карч, очень красивая женщина в чёрных доспехах – воздух дрожит от напряжения, все глаза и мысли устремляются к ней, и идёт она как в скрещенных лучах прожекторов, чувствуя всей кожей желание, которое она вызывает у многих.

Но воинская дисциплина надёжно защищает женщин Чёрного Легиона. Женщине не делают официальной поблажки, но орч имеет инстинкт: почитать женский воинский дух и её тело, дарящее самым лучшим некую неведомую благодать. Женщин воинов в Легионе очень мало, обычно все женщины живут отдельно и занимаются ремеслом. Я была избранной.

Однако мой бонус не может спасти брата фейри от беды пока не закончатся тренировки, и лишь после того, как закончились фехтование и рукопашка, я поднимаю с песка за шиворот упавшего мальчика и тащу в сторону. Никто не смеет отнять его у меня, теперь он мой! Мальчик старается удержаться на ногах, и я медленно отвожу его к своей угольно-чёрной полуразвалившейся башне. С большим трудом я втаскиваю добычу к себе наверх, вручаю ему клинок и трясу за плечи:

– Если сюда кто-то кроме меня будет пытаться влезть – бей ножом не раздумывая – шиплю я ему.

Я стрелой лечу за едой – наконец то у нас время трапезы, когда все имеют право подойти к пункту раздачи еды и ухватить свою порцию. Я вырываю из рук дежурного две порции, и все смотрят на меня ошалело, но я не обращаю внимания, я уже несусь с мисками назад, взлетаю по ветхим деревянным ступеням наверх.

– Ты цел, ничего не случилось!? – кричу я мальчику.

– Да, всё тихо, – шепчет он мне пересохшими губами.

Я не ем, я снова бегу вниз, чтобы добыть воды, много воды… И целебного зелья.