Читать книгу: «Черный роман», страница 9

– Упс! Не бей! Помнишь, сейчас моя очередь загадывать желание?

– Считай, что это оно и было. Теперь мое.

Мы переглянулись, и в этом взгляде оба прочитали полное понимание и согласие на то, чем все кончится. Вот то, что мне, наверное, больше всего нравилось в наших отношениях. Мы быстро достигли синхронизации, и даже, если были не одни или и не рядом вовсе, все равно могли мгновенно настроиться на нашу общую волну. Дальше разгорелась целая баталия. Мы измазали друг друга с ног до головы, как дети гоняли по комнате, стараясь придать противнику максимально ровную окраску, не допуская пробелов и чистых пятен. Беляш за дверью неустанно возмущался, что его не допускают до этакого веселья. Тщательно прокрашенная одежда стаскивалась на пол, открывая новое поле для деятельности. Кончилось все тем, что мне на голову вылился остаток прямо из банки.

– Ах, так?! – Я перекинул ее через плечо и потащил к дивану.

– Пусти! Поставь на место! – Она яростно пыталась от меня отбиться, но куда уж там. – Признай свое поражение, презренный!

– Ты, кажется, забыла. Я никогда не сдаюсь.

– Мог бы и уступить разок. Джентльмен, блин!

– Джен-пельмень.

Разрисованные смеющиеся люди. Потом это станут называть холи-фестом. А пока я был счастлив тем, что сбылась мечта идиота. В одном фильме увидел такую сцену и загорелся. Вот, случилось. В итоге, стены оказались покрашены весьма милым образом. Часть комнаты ровно и аккуратно, часть абы как. Брызги, случайные мазки кистью, отпечатки рук. Посреди этого безобразия гордо выделялась исполненная нерастраченного подросткового вандализма надпись, даже нет. Буквы. СК, между ними должен был быть плюс, но его как-то не особо было видно. Это безобразие было заключено в здоровое сердечко. По-моему вполне счастливая развязка дела. Хорошо, что Сашка полностью разделяла мое мнение.

Наш быт к осени вошел в свою колею. Моя единственная читала книжки, готовясь к сессии, я, образно говоря, починял примусы. Кот в зависимости от настроения составлял компанию кому-нибудь из нас. Он полюбил запах канифоли и припоя, так что мог занять мое место после того, как я заканчивал работу. Вел он себя хорошо, технику с полок не ронял, и вообще показал себя как дисциплинированное животное, чему я был несказанно рад. По утрам он пил вместе с нами кофе на балконе, вечером чай. Его присутствие стало обязательным при этих ритуалах. Он нашел себе место, и ревностно следил, чтобы никто не занимал его. Если у нас случались гости, или в мастерскую заглядывали клиенты, то кто-нибудь обязательно спрашивал, почему нашего любимца так странно зовут. Я всегда шутил, что в голодный год он будет пущен в расход первым. На что кот каждый раз, как по сигналу, обиженно мяукал. Всех наблюдавших подобную сцену это приводило в восторг.

Однажды, заглянула та самая девушка, которую мне рекламировал Серый. Света ее звали. Она с детской непосредственностью радовалась всему, что видела. Беляшу, не проявившему к ней и сотой доли ее энтузиазма, своему усовершенствованному ноутбуку, книге, забытой Сашей на столе. Света живо интересовалась тем, что и как я изменил в ее компьютере, сама могла про игры рассказывать часами. Она и работала где-то близко к сфере игростроения. Благоверная даже меня приревновала слегка, хотя усиленно старалась не подавать виду. Мне было чертовски приятно. Наверное, я извращенец, обычно людям не нравится, что их ревнуют. А мне нравилось. Я точно знал, что ей не все равно на кого я смотрю. И развеивать эти домыслы тоже было в кайф, ведь я полностью был солидарен с Беляшом в отношении, безусловно, достойной любви и обожания Светланы. Все женщины для меня не существовали больше как объекты страсти и желания. Недаром я звал Сашу своей единственной. Для меня это был совсем не пустой звук, а самая что ни на есть правдивая истина.

Как только залили каток, мы стали проводить там по нескольку вечеров в неделю. Исключая, конечно, четверг. Он был однозначно отведен под посещение Букли. Сашка осмелела, и потихоньку осуществляла мои прогнозы. Даже Серый иногда с неудовольствием признавал, что его стихи не однозначно лучше, а просто где-то рядом.

Поворот

Казалось бы, все устаканилось, улеглось. Но приступы этой мерзкой паники стали посещать меня чаще. Возможно, это какой-то побочный эффект от временного перемещения. Необратимое воздействие на психику. Я стал чаще молчать, замыкаться в себе, не в силах справиться с пожирающими душу демонами, но и, не желая делиться ими с Сашей. Наверное, это была моя вина. Я своими руками возвел между нами стену, в которую сам потом безуспешно бился. Как Саша могла чувствовать течение творческой энергии сквозь пальцы, так я замечал, как ухудшается наша синхронизация. По капле, по чуть-чуть. Сознание рисовало мне для наглядности две точки, несущиеся сквозь пространство. Они каждая двигались сама по себе, но в один момент их траектории совпали, а скорости оказались одинаковыми. Вот оно, наше счастливое прошлое, зачем-то такое скоротечное. Но, ускорение одной из них менялось, предвидя скорый поворот, и разница в скоростях постепенно становилась все очевидней. Я продолжал с каждым днем все больше в нее влюбляться, все еще мог с замиранием сердца просто смотреть на нее. Но чем дальше, тем острее я чувствовал грань, разделяющую нас. Те же слова и те же действия приедались. Вылезая вон из кожи, я больше не мог удивить ее. Радость становилась сдержаннее. Улыбки менее широкими. Это пугало меня, со временем мне стало страшно прикасаться к ней, столько в голове моей роилось домыслов и бреда на этот счет. Я не мог однозначно ответить себе на вопрос будет ли она рада, если я ее поцелую. Мое душевное здоровье явно дало трещину. Я безрезультатно пытался что-то придумать. Хотел как-то все ей объяснить и не мог найти ни одного подходящего слова. Я чувствовал, что теряю ее. Что она как вдохновение, сквозь мои пальцы утекает куда-то. Что с каждой секундой мы отдаляемся, и что ничего нельзя этому противопоставить.

Мы так ни разу и не поругались. Мило справили новый год с ее семьей. Когда у нее началась сессия, мы уже почти не разговаривали. Неизвестно, чем бы все это кончилось. Наверное, у кого-нибудь бы сдали нервы. Но, как и в первый раз, кот помог нам заговорить. И опять своим любимым способом. Влип в неприятности. Трудно было от него этого ожидать, он был вообще-то котом осторожным, его вполне устраивало гулять в пределах нашей квартиры. Но в то утро на него что-то нашло. Возможно, заразился сумасшествием у хозяина. Я тогда полночи не спал. Проснулся как от кошмара посреди темноты. Рядом слышал дыхание любимой девушки, но это меня не радовало, и не успокаивало. Я сначала даже не понял, где я нахожусь. На секунду показалось, что я в старом родительском доме, мне еще очень мало лет, и до всех жизненных передряг мне еще как до луны. Когда я понял, что это не так, меня даже передернуло. Саша не проснулась, но повернулась на другой бок. А в комнату вошел Беляш. Он забрался мне на грудь, и тихо-тихо, чтобы не потревожить сон хозяйки, но и не оставить в беде хозяина замурчал. Так я и лежал в темноте, одной рукой гладил кота. А вторую мою ладонь нашла сквозь сон рука Саши. Ее тонкие пальцы, нежные руки, легкое прикосновение. На секунду мне показалось, что дальше все снова будет хорошо, и вой ночных демонов стихнет в моей голове. Но это был обман, пусть и сладкий настолько, что хотелось в него верить. Как бы ни держали меня в этом мире возлюбленная и кот, все было без толку. Мыслями я все равно потерялся в каком-то астрале, и никак не мог вернуться. Помню, что слышал сигнал часов раза три, а может больше. Очнулся я только к шести утра, когда включили фонари, и в комнате стало светлее. Чувствовал себя усталым и разбитым, что, впрочем, было совсем не удивительно. Беляш спал у меня на груди. Саша рядом. Казалось бы, чего еще надо? Да, ничего. Как только меня отпустило, я почувствовал себя по-настоящему счастливым человеком. И пошел готовить завтрак. Чтобы порадовать свою любовь. Ну, и коту, конечно, стоило дать чего-нибудь вкусного за его ночную смену пушистого психиатра. Я жарил помидоры для яичницы по-кавказски, когда Саша встала и пришла ко мне на кухню. Обняла, и нежно потерлась об мою голову щекой. И черт знает почему, в голове у меня эта нежность прозвалась виноватой. Мне и приятно было сказочно, и не мог ничего с собой поделать – не верил. Оба уже знали, что все кончилось, но молчали. Нам бы у кота поучится. Он был честнее нас. И требовал, чтобы его выпустили на балкон. Никакие уговоры, что там все снегом заметено, не имели силы. Он решил вынуть с нас обоих душу, но добиться своего. Я не выдержал после пяти минут кошачьего ора, и открыл дверь. Беляш гордо удалился из тепла квартиры в морозное утро. На фоне снега его и разглядеть сразу было трудно.

– Лапы отморозишь, домой не приходи, – сказал я, и вернулся к приготовлению завтрака. Через минуту, с горячим кофе в руках Саша пошла звать его обратно. До моего слуха донеслись крик и звук разбившейся кружки. Бросив все, я подскочил к балконной двери. Моя единственная закрывала глаза руками, заснеженный пол балкона был усыпан осколками, и проталинами от горячего напитка, над ними поднимался пар. А к перилам вела цепь маленьких следов. На верхней перекладине в невысокой снеговой шапке наблюдался пробел. Беляша на балконе не было.

Не одевшись, мы летели вниз по лестнице. Наш бедняга распластался на тротуаре. Говорят, что кошки всегда приземляются на лапы. Но этот обладал душой собаки, верного друга. И ему не повезло. Слова про девять жизней к нему тоже не относились. Даже одна покинула его очень быстро. Никто из нас не мог поверить в это. Еще пять минут назад все было как обычно. Еще пять минут назад все было… Ну, не хорошо, но…

Наш котенок, в какой-то мере символ нашей любви, разбился насмерть. Хотя, именно символизма в этом было хоть отбавляй. Саша пропустила пары в тот день. Вместо них мы отнесли его в лесок и похоронили в коробке из-под чайника. Внутрь я положил кусочек канифоли. Теплый блеск и запах нравились ему сильно. В тот злополучный день мы плакали по очереди. То был последний день, когда мы были Мы. Синхронизация вернулась, помогая справиться. То я был ей опорой, а когда раскисал и переставал справляться, она становилась моим утешителем. Вместе мы избавились от сгоревшей еды и разбитой посуды. Молчание между нами снова было полным пониманием друг друга, а не тягостным блужданием в лабиринтах собственного разума. Просто слова были не нужны. Мы снова могли обходиться без них.

За упокой Беляша была выпита не одна кружка чая с молоком. Ничего крепче было не надо, а от молока цвет жидкости становился чуть похожим на шерсть нашего павшего товарища. И чего его потянуло на балкон? Не было за ним замечено охоты на птиц, или пагубной страсти ходить по карнизам. Кроме того случая, когда он полез за нами на крышу. Он, и, правда, был с душой собаки. Если мы были дома, ему ничего и не надо было больше. Кошки может, и гуляют сами по себе, а Беляш гулял с нами. Даже кошечки были ему не интересны. Не дорос парень. Можно было бы даже подумать, что это был суицид, если предположить, что животные на такое способны. Впрочем, если это было так, то нашей вины в случившемся становилось еще в разы больше.

Последняя наша ночь случилась тоже именно тогда. Очередная усмешка судьбы. Только тогда, когда умер наш кот, Сашка залетела, хотя и узнаем мы оба об этом гораздо позже. Так и вышло: один минус, один плюс. Странное дело. В тот период мы с Сашей были нужны друг другу, как, наверное, никогда раньше, но почему-то смиренно разошлись в разные стороны.

На следующий день она после универа не вернулась, поехала домой, и начался процесс обратного переезда. Я звонил ей и писал, говорил, что я рядом. Она отвечала «я знаю», и отключалась. Потом стала скидывать звонки, не брала трубку. Не отвечала на сообщения. Я дал ей пару дней побыть на расстоянии, хоть и извелся весь. Убеждал себя, что всем иногда нужно немного личного пространства. Раньше, не смотря ни на что, пошел бы лично выяснять, что не так. По крайней мере, убедился бы, что с ней все в порядке, она жива-здорова, посмотрел бы, хоть издалека. А теперь просто сидел дома и наблюдал, как остатки разума покидают меня. Просрочил важный заказ, за что получил от Серого нехилый нагоняй. Он, похоже, понимал, что со мной творится. Видел, что не все в порядке. Делал для себя какие-то выводы. На третий день я не выдержал, и уже всерьез собрался идти искать Сашу. Но она меня опередила. Мы практически столкнулись в дверях.

– Ты уходишь?

– Я хотел тебя искать.

– А я вот… Сама пришла.

– Заходи. – Мы сели на кухне.

Слова были холодны и колки, как мелкий снег, пусть и были простыми словами. В ее глазах, все таких же прекрасных, как и раньше, я теперь чувствовал весь холод небес, все ледяные пустоты космоса. Я видел в ней силу. Столько, что мне и не снилось. Перед ней я чувствовал себя мальчишкой, слизняком. Вся моя взрослость, весь опыт в один момент испарились, как будто их и не было никогда. Я не знаю, где она брала силы, и кто ее утешал. Самым логичным было думать, что у нее кто-то был, кто занял мое место. Впрочем, мое ли? Так или иначе, я не смог до нее достучаться. И стена, фундамент которой я, видимо, сам и заложил, была высока и неодолима. Построена на совесть. А даже если и не так, то отведенного мне времени все равно бы не хватило, чтобы разобрать ее по кирпичику. Как уже бывало раньше, мне показалось, что кухня вместе с нами летит где-то в межпространстве. Нет нас ни в одном из миров. А из-за угла стола, хищно облизываясь, выглядывало мое безумие. Теперь я его. Оно может владеть мной безраздельно. Нет у него больше конкурентов. Та, что мне всех дороже, в поисках которой я пересек время, говорила, что все кончено.

О чем думаешь, когда голова твоя лежит на плахе, а палач заносит топор? Тебя словно двое внутри. Один беснуется, тщетно пытается призвать к запоздалому действию. Второй шепчет слова смиренного утешения, умудряясь находить плюсы даже и в таком твоем положении. А ты смотришь, молча, на все происходящее, словно бы и не с тобой. Никого не слушаешь. Отстраненный до неприличия, как будто тебе и вовсе все равно, что твоя голова уже через какие-то секунды станет врозь с тобой. Да, в общем, не как будто. Так и есть. Все равно.

– Ты хочешь этого? – все, что я мог спросить. Больше, если честно, меня ничего и не интересовало.

– Хочу.

От этого все внутри оборвалось. Я стал совершенно пустой телесной оболочкой. Под моей кожей не было ни мышц, ни внутренних органов, ни скелета. Просто одна голая пустота. Воздушный шарик, надутый кем-то. Мыльный пузырь. Готов спорить, что если меня бы продели иголкой, то я со свистящим звуком бы осел на пол, превратился в кучку материи потерявшей форму. Пустые глаза неосмысленным взглядом смотрели прямо перед собой.

– Тогда я, пожалуй, пойду. Пока.

– Пока.

Вот он, момент истины. Все. Твоя любимая уходит. Я смотрел в окно, как она шла по улице, и даже когда потерял ее из виду, все сверлил взглядом зимний пейзаж за окном. Ей хорошо. У нее сессия. Ребята в группе быстро помогут ей отвлечься. А я остался один. Находиться в собственном доме стало невыносимо. Я накинул первую попавшуюся куртку, и вышел на улицу. Не могу сказать, было холодно или нет. Я не чувствовал почти ничего. Бродил бесцельно по улицам. Сворачивал наобум. Налево, направо, направо, снова налево. Навернул несколько неровных кругов по району. Смотрел то под ноги, то в темнеющее небо. Иногда зацеплялся взглядом за несуществующую точку прямо перед собой. Наверное, уже в четвертый раз вышел на оживленную улицу, каждый раз в новом месте. Случайно заметил автобус, идущий в самый отдаленный район города, и, не раздумывая, прыгнул внутрь. Забился в самый дальний угол салона, прислонился лбом к стеклу и впал в меланхолическую кому. Заснеженные деревья, дорога, дома плыли за окном. Все, чего мне хотелось тогда, чтобы это внешнее движение никогда не прекращалось, просто вечно зациклено ехать без шанса достичь места назначения. Я не заметил, как уснул. На конечной станции меня разбудил кондуктор.

– Все, приехали, вылезай, соня.

Я вышел в темноту незнакомого района. Окна домов манили теплым светом. Там непременно счастливые семьи ставили на столы вкусные пироги на ужин. А мне оставалось только найти обратный автобус и повторить свой печальный маршрут. Других способов дожить до конца этого дня я не видел. А там, можно уставшим прийти домой и лечь спать. Сон, он спасает от самого себя. Иногда.

У подъезда я встретил Серого.

– Костян! Вот ты где! Полдня тебя ищу. Тебе не холодно, мороз такой? – тут он посмотрел на меня как-то подозрительно, заглянул в лицо. – А, понятно.

– Чего понятно? – сердито буркнул я в ответ.

– Вижу, как ты изнутри горишь. Что стряслось? С Сашей поругались?

– Не ругались.

– Ага. Не ругались. Оно и видно. А, ну-ка пошли, – он затянул меня внутрь. Я послушно последовал за ним. – Где ключи? Открывай. – Я попробовал подчиниться, но пальцы совсем не слушались, я еле ими шевелил, ключи упали на пол. Брови Серого поползли вверх. – Костян, ты совсем отморозился!? – Он потрогал мои руки, потом щеки, я даже не почувствовал ничего. – Твою мать, свалился идиот на мою голову! Послал бог работничка! – Сокрушался он, поднимая ключи и отпирая дверь. Я снова чувствовал себя мальчишкой, нашкодившим ребенком, которого отчитывают взрослые за какой-то опасный и не слишком веселый поступок. Не без помощи друга я избавился от куртки. Вылез из ботинок.

– Так. Ты! Убожество рода человеческого! Бегом в ванную залез! Пока кони не бросил. Мне трупак тут совсем не нужен. – Серый практически силой запихал меня в ванну, такого, как был, в джинсах, футболке, носках. Включил теплую воду. Струи обжигали первый краткий миг, но я очень скоро перестал это ощущать. Я сидел в ванной, обхватив колени, и опустив голову. Капли, бьющие по голове, прогоняли все мысли, не давали ни о чем думать. – Черт, да тебя в цирке можно показывать! Вода и так еле теплая, а с тебя стекает так и вовсе ледяная. Тебя сейчас можно как морозилку использовать. Сиди тут, грейся. А я скоро вернусь.

Я слышал его краем уха. Вяло отметил про себя, что он куда-то ушел. По мере того, как вся одежда на мне промокла, меня начал колотить озноб. До организма, наконец, дошло, явно очень запоздало, что он до полусмерти замерз. Казалось, что даже кости внутри меня были холодные. Что холод – это моя новая суть и существо. Вся душа ледяная, в сердце колкий ошметок чего-то, температуры абсолютного нуля, неприятно ворочающийся при каждом сокращении сердечной мышцы. И ничего нет больше, кроме этого холода. Только его костлявые руки могут до меня дотянуться. Наверно, как-то так же чувствовал себя Кай, если я правильно помню детскую сказку. Зубы застучали, я дотянулся до смесителя, сделал воду горячее, но это не спасло. Я чувствовал кожей, что сбегающие по телу потоки воды теплые, но они как будто со мной не контактировали. Теплообмена почему-то совсем не происходило. Струи оставались теплыми, я – холодным. Я закрыл глаза, и воспаленное воображение нарисовало мне такую картину. Чистое снежное поле, без конца и края. И посреди него стою я. Мокрый, дрожащий, босоногий, не представляющий куда идти. В какую сторону ни глянь – одна сплошная белизна, и ничего больше. Ни людей, ни животных, ни растений, ни построек. И небо надо мной однотонное. Светло-серое, не хмурое, не ясное, безразличное. «В таких небесах нет бога», – пронеслось в голове. Черт, я совсем уже с катушек съехал. Хотя, кажется, истинные безумцы не осознают своего состояния. Мне показалось, что у моих ног белое пятно отделилось от общего полотна сугробов и стало теребить мне штанину. Беляш? В одно мгновение и умиление, и радость посетили меня и тут же сменились унынием и разочарованием. Нет, не может быть. Но на штанине дело не кончилось. Теперь внешнему воздействию подвергалось мое плечо. Видение неохотно выпустило меня из своих коварных объятий.

– Очнись, юродивый, – тормошил меня Серый.

– Я… Тут.

– Ну, да, как же! Ты тут ровно настолько же, насколько я балерина. Смотри-ка, тебя аж колотит всего. Ну, будем считать, что изменения это хорошо. Открывай рот, я тебе волшебного эликсира принес. Лучше бы холодненькую, конечно, но чего нет, того нет. Хотя, если тебе бутылку в руки дать, то минут через пять будет то, что надо. – Он всучил мне бутылку водки, и заставил отпить. Губы, язык, горло обожгло. В голову ударило. И внутри началась война льда и пламени. Подпитываемый огненной водой, жар пытался растопить ледяные путы, я пил и пил, наблюдая, что как только приток алкоголя прекращается, иней покрывает только что потерянные позиции. Это было похоже на попытку протереть смотровое отверстие на замерзшем окне в транспорте лютой зимой. Сколько не прилагай усилий, а тонкая корочка льда все равно покрывает стекло, как только ты убираешь руку. На половине Серый отобрал у меня бутылку. – Эй, герой, не увлекайся. Не надо с места в карьер резко так скакать. Еще хуже станет. Хоть чуть-чуть согрелся?

Я как-то неопределенно повел головой. Можно с одинаковым успехом было расценить это и как положительный ответ, и как отрицательный. Я сам не знал, что имел в виду. Я во всем запутался и полностью сдался. Серый за шкварник поднял меня на ноги.

– Стоять-то можешь?

– Угу.

– Значит, стой. – Он швырнул в меня полотенцем, и какими-то вещами, наобум вытащенными из шкафа. – Переоблачайся. Я на кухне жду.

Я стащил мокрую одежду, она так и осталась в ванне, кое-как вытерся, надел сухое, и пошел на кухню, за Серым, придерживаясь за стеночки.

– Ой, красавец! Прямо слов нет. Что ж у меня друзья-то такие обормоты по части прекрасного пола? Один сразу в петлю лезть, второй, видимо, решил замерзнуть насмерть. Извращенцы! Вокруг женщин – пруд пруди. Выбирай любую! Отказала? Пошел к следующей. Нет, зациклятся на одной, и упиваются потом страданиями!

– Ты не понимаешь!

– Конечно! Куда уж мне? Дай угадаю, она любовь всей твоей жизни, ты только ее искал, и прочая лабуда в таком духе.

– Да! Так и было! Говорю же, не понимаешь.

– Да все я понимаю. Все через это проходят. У каждого она есть. Эта самая единственная, настоящая любовь. С большой буквы. Я же поэт, в конце концов! Больше твоего смыслю в этих делах. Другой вопрос, что почему-то так получается, что именно эта любовь изначально обречена на провал. Нет у нее ни единого шанса. Все хэппи-энды, это выдумки киношников. Не бывает так. Обязательно кто-то где-то облажается. Из-за того или иного пустяка все развалится и полетит ко всем чертям со скоростью света. И знаешь что?

– Что?

– К лучшему это. – Он сделал глоток из бутылки и закусил колбасой, очевидно нашел завалявшуюся в холодильнике.

– Но почему? Разве не это величайшая несправедливость?

– Это, мой друг, как раз величайшая тайная мудрость. Потому что человек не способен ценить то, что имеет. Пока у тебя чего-то нет, ты четко видишь все прелести того, что хочешь получить. А когда получаешь… Срабатывает какой-то механизм, и ты уже хочешь другого. А то, что есть уже не так ново и интересно, как раньше. Если бы мы не теряли настоящую любовь, она бы таковой не была. Смотри сам. Вот сейчас твоя Саша ушла. И, базара нет, она для тебя самая прекрасная и желанная девушка на Земле. Прав я?

– Прав.

– Вот. А представь, что было бы, если бы не ушла. Вы бы окончательно привыкли друг к другу. Через какое время ты перестал бы обращать на нее внимание? Сколько бы прошло до того момента, как она бы стала обсуждать с подругами, какой ты козел? Год, два? Пять? А может и того меньше. Не знаю уж, чего у вас случилось, но, так бы и было, можешь поверить. Нет вечных двигателей. И идеальных отношений тоже не существует.

– Наши были!

– А если не врать? Ну, хотя бы себе. Мне-то ладно. Знаешь, дружище, бывают такие люди, которых любят за просто так, которые могут вести себя сколь угодно глупо, или быть сказочными мудаками и засранцами, и все равно оставаться любимыми. Косячить без конца, и их будут прощать, и прощать. Но мы с тобой явно не из таких. Нам надо по два-три раза на дню выворачиваться наизнанку, и то не всегда помогает. Из жалости до нас иногда снисходят, но это ненадолго.

– Ого. Я смотрю, у тебя тоже есть история о несчастной настоящей любви.

– А как же? Такая у каждого есть. И все равно, слушай меня. Все к лучшему.

– Догматик не убедит скептика.

– Ага, Сашкин любимый аргумент в ход пустил. Значит, возразить тебе нечего. Чем больше ты можешь домыслить сам, тем легче верить в миф. Если ты сейчас вернешь ее, любыми правдами и неправдами, знаешь, что будет?

– Что?

– Ты разочаруешься. Все будет так, как я сказал. И ты сам ее бросишь через какое-то время. Так что лучше тебе отпустить ее прямо сейчас. Она же философ и поэт, я думаю, она сама поняла то, что я тебе сейчас говорю. По-моему, лучше знать, что у тебя была идеальная, чистая и вечная любовь, которую ты бережно пронесешь через всю жизнь, удовольствовавшись чем-то меньшим для повседневного пользования, чем испортить ее, и остаться ни с чем.

– Ты чертов логик! У нас бы все вышло, если бы не, – тут я осекся, и мой собеседник истрактовал это по-своему.

– Всегда что-то мешает. Это нормально. Так и должно быть. Да, так и есть. Смирись. – Я хотел еще что-то возразить, но силы кончились. – Так, последний глоток на посошок, и ты идешь спать. Даю тебе три дня на то, чтобы прийти в норму. Но, смотри мне. Не оклемаешься – я предупредил.

Я доковылял до дивана, рухнул на него, комната поплыла куда-то. Прежде, чем я отключился, прошло немало времени. Я свернулся калачиком под одеялом, и все равно не мог согреться достаточно, чтобы уснуть. Первый раз я встречал в жизни такое, чтобы внешняя сторона одеяла при его переворачивании оказывалась теплее внутренней. Моих сил не хватало, чтобы поддерживать нормальную температуру тела. В конце концов, обессиленный, я все же вырубился.