Читать книгу: «В погоне за собой, или Удивительная история Старика», страница 11

– Что вы имеете в виду?– выслушав Грахама и не поняв смысла, переспросил я.

– То, что твое мнение, твои ценности, и общее видение мира сформированы информацией, поглощаемой с рождения. Как компьютерная программа.

– А вы много романов написали, господин Уилби?– спросил Филлип.

– Не особо,– уклонился от ответа Грахам.– Я в самом начале становления своей литературной карьеры. По крайней мере, мне хочется в это верить.

– Вы сказали, что уехали из своего города, потому что вам там мешают,– припомнил я недавние слова писателя.– У вас большая семья?

– Нет,– покачал головой мужчина, и в глазах его появилась необъяснимая печаль.– Дело не в этом… это тяжело объяснить. Единственное, в чем я более-менее уверен, то, что творчество может быть прекрасным и выдающимся только тогда, когда оно свободно и не имеет никаких границ. Хочет, бежит в одну сторону, течет в другую, или летит в третью. А автор во время ее создания должен находиться в одиночестве, в комнате за запертой дверью, чтобы услышать свой внутренний голос. Он, ребята, редко когда кричит во все горло, намного чаще шепчет. Это…– он развел руками,– моя комната. Правда, она ненадежна и двери со стенами ее выдуманы, потому их легко сломать, как вы это сделали.

– Извините,– ответил ему Филлип.– Мы не хотели вас беспокоить. Я говорил об этом, может вы слышали.

– Еще как слышал,– усмехнулся Грахам, теребя пальцем краешек лежавшего перед ним на фанере листка.– Но не корите себя, потому как не за что. Вы же не нарочно меня отвлекли, а просто любопытствовали, что свойственно всем нормальным людям, в особенности вашего возраста. Видимо, Вселенная распорядилась так, чтобы мы с вами встретились в таких обстоятельствах. Ведь все-таки не зря и я, и вы оказались в одно время в одном месте.

– Ну, наверняка это просто случайность,– не согласился я, пожимая плечами.

– Как говорится, случайности не случайны. С тобой ведь произошла именно эта случайность, а не какая-нибудь другая из огромного списка всевозможных случайностей. Произошел целый ряд связных между собой случайных событий, который привел тебя именно к этой случайности. Значит, эта случайность не случайна, именно она должна была сегодня вмешаться в ваши жизни.

– Вы говорите про судьбу?– поинтересовался Филлип.

– Может быть,– пожал плечами Грахам.– Никто не дал, не дает, и не даст на это ответ. В этом и есть смысл. Главное – поиск, а не находка, потому что находка – это конец приключения. Вот мы живем в неведении, и нам от этого интересно. Мы что-то вечно придумываем, гадаем и строим гипотезы над тем, что и как, и это помогает нам ощущать то, что у нас всех есть смысл жизни, есть выбор. А кто мы такие без смысла жизни? Просто мешки, набитые костями, мясом, и кровью, которые бесцельно бегают по Земле и занимаются всякой ерундой. Человек не может жить, не имея смысла жизни, тогда он лишь существует. И каждый должен искать свой смысл жизни, потому как нет его конкретной формулировки, никто ее не может дать. Даже распространенное мнение, что жить нужно ради своего удовольствия. Но ведь не всеми людям смысл их жизни доставляет удовольствие, как, например, спасать других, но при этом страдать самому. Смысл есть, и ему нужно следовать, но удовольствия он не приносит. Все это слишком сложно, ребята. Многие умные люди, высказывая свои точки зрения, подают их так, словно они беспрекословно истинны, что совершенно не так. Даже великие ошибаются. Да что уж там, именно великие в своей жизни ошибаются чаще всех, потому что они предпринимают больше всего попыток найти истину.

Он замолк, а мы с другом обдумывали его слова.

– Вот это он вам лекцию прочел, Акель,– отметил я, держа в руках бокал с вином и слушая рассказ с упоением маленького ребенка, с головой увлеченного интересной сказкой.– Вот только зачем? Разве пятнадцатилетние подростки, а особенно мальчишки, у которых на уме только девчонки и вечеринки, задумываются о принципе мирозданья, и прочем в этом духе?

– Зря ты так говоришь,– ответил мне Старик.– Эта встреча стала для меня одной из самых знаменательных в жизни. Он дал мне пинок, который заставил меня думать в более широких масштабах. «Ничто ни истинно; даже великие ошибаются; для людей есть тайны непостижимые, но нельзя прекращать пытаться их познать», и еще многие уроки, которые я извлек из нашего относительно короткого разговора. Многие пренебрегают детьми, считают их маленькими и наивными, но на самом деле дети – сильнейшие существа в мире. Они чистые листы, их разум не испачкан мусором, от которого страдают взрослые, они могут делать все, что захотят, могут научиться всему, что пожелают.

– А что Филлип?

– Он не придал этому особого значения,– ответил Акель, смотря на шахматную доску немигающим усталым взглядом, которым могут смотреть только старики.– Для него это были лишь размышления «странноватого» туриста, не более. А для меня… слова Грахама послужили для меня лопатой, с помощью которой я впоследствии начал копать, пытаясь докопаться до чего-то большего. И вскоре у меня для этого появилась масса времени. Это даже, в какой-то мере, спасло меня, потому как понятия не имею, как бы я справлялся с навалившимся на меня… несчастьем. Даже не знаю, как это правильно назвать.

– О чем вы говорите?

– Все в порядке очереди, Клим,– сказал на это Старик.– Если хочешь быстрее услышать то, что тебя так интересует, – не перебивай.

– Хорошо.

Он продолжил рассказ.

II

Молчание длилось в течение двадцати секунд. Все это время мы с Филлипом стояли, будто в землю вкопанные, чувствовали, как наши затылки греет солнце, глазели на Грахама, и не знали, что нам делать. Уходить вроде как не хотелось, но и молча буравить взглядом писателя было глупо. Но вопрос этот отпал сам собой, когда мужчина взглянул на свои наручные часы, а после поднялся со скамьи.

– Мне пора,– сказал он, собирая в кучу кипы своих исписанных и чистых листов. Зажав фанеру подмышкой левой руки, Грахам взглянул на нас.– Было приятно поболтать, но боюсь, мне пора идти. А вы… будьте здоровы, и помните, что вся наша жизнь – история, писанная нашими руками. Все, что в ней происходит, случается из-за нас, принятых нами решений, сказанных нами слов. То, какая она будет, со счастливым концом или трагедией, какова она будет вообще: драма, фантастика, или детектив… Конец есть у всех хороших историй, тем они и прекрасны – красивыми концовками.

И мужчина был таков.

Вернувшись обратно к своим велосипедам, мы уселись на траву.

– Странный тип этот Грахам,– отметил Филлип, берясь за бутылку с лимонадом.– Как думаешь, у него что-то не так с головой? Или он какой-то древний бессмертный монах, явивший нам свою мудрость?

– Не знаю,– пожал плечами я.– Может первое, а может второе, да хоть и сам Салимский царь. В том, что он нам сказал, есть что-то необычное. Можно поразмышлять.

– Ну ты даешь, Акель,– фыркнул друг, передавая мне бутылку.– Любишь ты поразмышлять, готов ломать голову над словами незнакомца, который, возможно, немного помешанный.

– Глупый ты, Филлип,– улыбнулся я, защищаясь.

Друг знал это и то, что у меня не было намерения его оскорбить, потому не обиделся.

– Зато ты нет. Только и делаешь, что роешься в книгах да размышляешь, пытаясь разгадать какие-то тайны и найти спрятанный смысл в том, в чем его, возможно, даже нет, и не видишь той красоты, что маячит прямо перед глазами. Вон, например,– он кивнул, указывая в правую от нас сторону.

Проследив за его взглядом, я увидел группу молодых девушек примерно нашего возраста, шедшую неподалеку. Они, одетые в свободные одежды для теплой погоды, веселились и громко общались друг с другом, не обращая ни на кого внимания. Разглядывая их, я улыбнулся.

– Не знаю, о чем там говорил этот Грахам,– продолжил Филлип, осматривая девушек вместе со мной,– но вот она – красота. И ненужно сидеть и часами думать о высших ценностях, предназначении и силе космоса, что влияет на нас. Просто оторвись от своих книжек и оглянись вокруг. Магии полно и в нашем мире.

«Значит, мы с тобой разные люди»,– подумал я, но на этот раз спорить с другом не стал, потому как мне показалось, что в чем-то он был прав.

– Меня удивляет то, что ты не пытаешься жить так, как живут нормальные люди,– не услышав от меня никакого ответа, Филлип продолжил говорить.– Ты ведь даже не целовался никогда. Или целовался? Или, быть может, тебе не нравятся девушки?

– Что?– не понял я, но вскоре до меня дошло.– А, нет, что ты. Дело не в этом, мне нравятся девушки.

– Так в чем же дело?

– Не знаю. Ты думаешь так и живешь так, я думаю по-другому, следовательно, и живу по-другому. Все мы разные люди, и если у кого-то не такие же ценности и видение мира, как у тебя, – это еще не значит, что он какой-то странный и что он не прав. Просто он другой.

– Вы заглядывались на девушек?– не имея сил сопротивляться, вновь перебил я Старика. На моих губах играла легкая улыбка.

– А что в этом странного?– не понимая меня, нахмурился Акель.

– Да так, просто…– я не знал, как высказать свои мысли и не обидеть собеседника.

Но тому не понадобились мои объяснения, он понял все сам и фыркнул.

– Мне не всегда было семьдесят девять лет, Клим, это первое,– в голосе Старика слышалось недовольство.– А второе – я реагировал на женщин не так, как Филлип. Ему в большей степени хотелось тактильных отношений: поцелуев, объятий, и подобного. Мне так же этого хотелось, но более важным для меня было душевное единение, чтобы можно было сидеть и говорить часами. Смеяться над шутками, пересекаться взглядами и тонуть в глазах, ощущать кожей источаемую энергию, но при этом не касаться друг друга… душевный контакт намного сильнее и чувственнее физического. Наши тела,– Старик поднял свою руку и осмотрел сморщенную кожу на обратной стороне ладони, похожую на газету, обтягивавшую жилы, вены, и кости. Кольцо на его пальце сверкнуло, отражая свет огня камина.– Наши тела не совершенны, не то, что души. Посмотри на пожилых людей, таких, как я. Внешне все похожи, но внутри все разные. У кого-то душа подавлена, а у кого-то молода, но все они заперты в старом сморщенном теле. Вот и думай, как относится к смерти, как к исчезновению и вечному небытию, или освобождению души человеческой из заточения, спасение из хрупкой уязвимой клетки?

– Вы так говорите, Акель, словно сами чувствовали это,– сказал я, опустив взгляд и ощутив внутри себя грусть. Видимо, это была часть грусти, томившейся в душе Старика, которую тот своими словами переложил на меня.– Я имею в виду о любви и душевной связи. Вы так любили свою жену? Госпожу Соднер.

– Да, я так любил свою жену,– голос Акеля был пропитан болью и горечью.– Но не госпожу Соднер.

– У вас была еще одна жена?– не понял я.– В интернете написано, что вы были в браке единожды.

– Ты будешь историю слушать или нет?– вместо ответа спросил Акель.– Все по порядку, а если нет, то пойдем спать.

– Ладно-ладно, извините. Слушаю.

Старик продолжил.

Посидев у пруда и поболтав о всякой всячине, мы допили бутыль лимонада, а после решили еще немного покататься на велосипедах, пока не настало время возвращаться домой. Отдалившись от парка, мы сделали большой круг, минуя улицы, заполненные людьми и почти пустующие, и все это время, держа небольшую скорость, говорили.

– Куда, ты говоришь, вы с родителями собираетесь сегодня?– спросил как-то Филлип, глядя под переднее колесо своего велосипеда.

– К приятелю отца,– ответил я, налегая на педали. Нам предстояло подняться на небольшую горку.– Я со всеми ними не очень хорошо знаком. Сына его, Якова, помню плохо, мы последний раз виделись года два с половиной назад. Чудной малый он был тогда, не знаю, какой сейчас.

– Ну, одно можно обещать,– пожал плечами друг.– Увидишь и узнаешь. Не забудь мне потом рассказать.

– Заметано.

Мы потихоньку покатили в сторону жилища Филлипа.

Когда я прибыл домой, отец уже вернулся и принимал ванну.

Мать сидела в гостиной на диване в компании сборника с шахматными партиями и доской и изучала какие-то комбинации, переставляя фигуры.

– Привет,– заметив меня, поздоровалась она.– Я уже начала переживать, вдруг ты забыл про то, что мы сегодня едем к Летицким. И когда ученые уже изобретут телефон, который можно будет носить с собой в кармане? Может, тебе рацию давать?

– Нет уж, спасибо,– ответил я, садясь рядом по другую сторону доски.– Все нормально. Мы катались на велосипедах, посидели в парке… ничего необычного.

Сначала я хотел рассказать ей о нашей с Филлипом встрече с Грахамом, но быстро передумал. Не знаю, почему.

– Ты голоден?

– Да, но пока не очень сильно. Когда мы выезжаем?

– Примерно через полтора часа.

Мне тоже хотелось принять душ, потому я не ушел к себе в комнату и остался с матерью дожидаться отца и успел сыграть с ней одну партию, в которой мама разгромила меня в пух и прах. Да, вот уж с кем играть было бесполезно. Она никогда серьезно не занималась шахматами, оставляя игру лишь увлечением, но я уверен, если бы она решилась ездить на турниры, то разбила бы там всех без особых усилий.

Бездарно проиграв партию за белых, я услышал шаги отца как раз в тот момент, когда мы во второй раз расставили фигуры по позициям. Повернувшись и глянув через левое плечо, я посмотрел на него, входившего в гостиную с мокрой головой. На нем уже были надеты брюки и белая рубашка, застегнутая наполовину.

– О, вернулся наконец-то,– сказал он, заметив меня.– Мы уже думали, что придется ехать без тебя.

– Серьезно?– я сделал удивленное выражение лица.– Но этим ты мог нанести мне психологическую травму и вызвать формирование комплекса, который мне пришлось бы тащить за собой всю оставшуюся жизнь.

– За маской презрения к остальным и острым языком может скрываться большой потенциал,– ответил мне отец.– Надеюсь, это и твой случай, но беда в том, что персоны с подобным поведением зачастую очень замкнуты и неуверенны в себе. Именно это и побуждает их принижать остальных людей, чтобы повысить свою самооценку в собственных глазах. Уверенные же в себе молчат и никогда не тратят слова попусту.

– Настоящий мудрец,– буркнул я.

Мама засмеялась, а отец закатил глаза. Ничего не сказав, он взглянул на меня как-то, будто пытаясь разглядеть мысли в моей голове, а после отвернулся и направился к зеркалу в прихожую, чтобы завязать галстук.

– Пойду, помогу твоему папе,– сказала мама, поднимаясь с дивана.– Что-что, а вязать узлы он нормально так и не научился.

Я же направился в ванную комнату.

Сидеть в горячей воде я не стал, потому принял быстрый душ и уже спустя четверть часа вошел в свою комнату.

Одевшись так же в брюки с рубашкой и приготовив пиджак (я был уверен, что отец настоит именно на таком моем внешнем виде, потому как он очень любил классический вариант одежды и почти никогда не носил что-либо другое), а после улегся на кровать, стараясь при этом не мять ткань, и читал до самого отъезда.

За мной поднялась мама.

– Мы выходим,– сказала она.– Отец уже в машине.

Кивнув, я поднялся, заложил меж страниц закладку и сунул книгу подмышку. Увидев это, мать покачала головой.

– Оставь ее дома.

– Но…

– Никаких «но». Оставь ее дома,– даже не дав договорить, велела она.

Выдохнув и пытаясь показать свое негодование без слов, я не добился желаемого эффекта и бросил книгу на кровать, после чего вышел из комнаты следом за матерью.

Не знаю, как можно было назвать вечер, проведенный вместе с семьей Летицких. Ничего веселого не было, обычные посиделки. Яков был не настроем на разговор со мной, да и я, честно сказать, тоже. Во время встречи я понял, что мое отношение к нему поменялось. Не скажу, что испытывал какую-то неприязнь, но общаться мне с ним не хотелось, потому я почти все время провел за столом вместе со старшими.

А вот о родителях можно точно сказать, что они прекрасно провели время.

Свои последние часы.

В одиннадцать вечера мы попрощались и вышли от Летицких. На улице было темно, звезд и луны не видать, а с неба накрапывал дождик.

По пути к дому он усилился, но не перешел в ливень и остался где-то посередине. В небе то и дело мелькали молнии, а за ними являлся гром, раскатами стучавший в стекла нашего автомобиля. Родители о чем-то увлеченно спорили, полностью поглощенные процессом. Что интересно, я за всю свою жизнь так и не вспомнил, о чем был этот спор.

Сидя на заднем сидении, я прильнул лбом к окну и наблюдал за каплями дождя, стекавшими по стеклу и оставлявшими после себя размытые влажные дорожки. Чувство умиротворения завладело мной, и даже начало усыплять, наливая веки свинцовой тяжестью.

Послышался еще один раскат грома, особенно звучный, но тут его перекрыл вскрик матери.

– Черт!– крикнул отец и крутанул руль в сторону.

Автомобиль вильнул и меня, выглянувшего с расширенными глазами из-за сидения, ослепил яркий свет фар ехавшей навстречу машины. После я ощутил сильный толчок, меня словно отбросило куда-то в сторону, резкая боль поразила каждую клеточку тела… и в глазах померкло.

III

Подскочив и вдохнув так много воздуха, словно мне перекрыли кислород на целых пять минут, я раскрыл глаза и увидел себя сидевшим в постели с ногами, запутавшимися в одеяле. Голова была пуста, будто из нее вытряхнули всю информацию, когда-либо мною усвоенную, и первые секунды я не понимал, что со мной происходит и даже то, кто я и где нахожусь.

Вскоре, посидев немного и придя в себя, ко мне начало приходить осознание. Покрутив головой, мой взгляд пал на окно, через стекло которого в комнату лился утренний солнечный свет.

Поняв, что я сижу у себя в комнате и что я только что пробудился утром после сна, мне полегчало, и сердце, бешено и сбивчиво стучавшее в левой стороне груди начало успокаиваться и нормализировать темп и ритм.

– Боже милосердный,– прошептал я, прижав ладонь правой руки к ребрам и ощутив, как с другой стороны в них стучит моя мышца, гоняющая кровь по телу. На лбу была легкая испарина, которую я заметил чуть позже и оттер.– Какая жуть.

Вдохнув и выдохнув пару раз воздух, словно выполняя упражнение по дыхательной гимнастике, мне не без труда удалось успокоить себя. И что так заставило взбунтоваться мое тело?

В стремлении найти ответ на этот вопрос я попытался вспомнить, что мне снилось, но из этого ничего путного не вышло. Что бы мой мозг ни показывал самому себе в период ночи, утром он это мне не показал и спрятал куда-то в свой архив, скрытый за семью печатями, где хранятся все воспоминания человека, которые тот в повседневной жизни не помнит, но всегда ощущает их косвенное влияние на настоящее.

– Что за дело?– сказал я уже громче, чем в первый раз, обращаясь при этом к самому себе.– Разве можно так волноваться? Не хватало еще получить инфаркт в пятнадцать лет.

Мне было до жути интересно, что же все-таки меня так перепугало, что я едва не помер от испуга, но мой собственный мозг по каким-то известным лишь ему одному причинам не позволил этого узнать.

Упав обратно и утопив затылок в подушке, я прикрыл глаза и лежал так какое-то время, размышляя о предстоявшем дне.

«Сколько, интересно, сейчас времени?»

Раскрыв глаза и на несколько секунд подняв голову, я взглянул на настенные часы. Судя по стрелкам, было без одной третьей шестого утра. Потому как было воскресенье, и вдобавок из-за того, что по причине посещения Летицких мы с родителями поздно приехали домой и легли спать уже в начале первого часа ночи, я решил еще немного поспать. Перевернувшись на живот, подмяв подушку так, чтобы она не перекрывала мне нос и упиралась в лоб и глаза, я попытался заснуть. Уйти в небытие не вышло, но поверхностно вздремнуть все же удалось.

На свой страх и риск я все же решился и попросил у Старика уточнение.

– Извиняюсь за то, что перебиваю, но мне непонятно. Что с вами произошло после аварии? Как вы проснулись на следующий день в своей постели?

– Вот ты нетерпеливый, Клим,– выдохнул Акель, но на этот раз в его голосе возмущения не послышалось.– Я ничего не помнил об аварии в то утро. Помнил о том, как мы с родителями были в гостях, помнил все то, о чем они говорили, даже помнил, как мы ехали домой, но воспоминания об аварии будто стерлись, словно кто-то удалил данные с жесткого диска. Но если я буду рассказывать тебе все это кусками, то обязательно что-нибудь упущу и не смогу все передать в полной мере, так что…– он отхлебнул вина из бокала.– Я могу продолжить?

– Да, конечно, Акель. Я постараюсь молчать.

– Буду тебе очень признателен за это,– закатил глаза Старик и продолжил.

Второе пробуждение за утро далось мне куда легче. Придя в себя и решив подниматься, я встал с кровати, вытянулся во весь рост и поднял руки кверху, походя со стороны на шамана, молящего богов туч ниспослать на землю дождь.

Услышав хруст в спине и ощутив волны, прошедшие по растягиваемым мышцам, затекшим после сна, я с наслаждением зевнул, а после вышел из комнаты и направился в ванну. Умывшись ледяной водой, прочистившей мне голову и добавившей в нее ясности, я принялся чистить зубы, все это время глядя на свое отражение в зеркале. В ответ на меня смотрел молодой пятнадцатилетний юноша, умный и полный энергии, готовый менять окружающий мир к лучшему. Впереди был целый день, почти семнадцать часов, полных возможностей, за которые можно сделать столько всего полезного! Обучить себя чему-то новому, прочесть еще пятьдесят страниц в книге и стать на ступень выше, сделать что-нибудь такое, что, возможно, когда-нибудь изменит мою жизнь и, возможно, жизни других.

Вернувшись к себе в комнату, я заправил кровать, а после устроился в кресле, взял книгу, и решил читать, пока не встанут родители. Так я просидел около полутора часов, возможно немного дольше, и вскоре начал посматривать на часы. Мама с папой никогда так долго не спали.

«Наверняка всему виной вечеринка»,– подумал я, облизывая кончики большого и указательного пальцев и переворачивая страницу.

Мать вчера пила шампанское, так что с ней это возможно, но вот отец? Он не пил алкоголь и всегда уходил на работу рано утром, его режим был выработан уже давно. Неужели малейшее его нарушение сразу вызвало сбой?

Проведя еще немного времени в чтении, меня начало невольно одолевать волнения, потому я выбрался из объятий мягкого кресла, положил своего бумажного «рассказчика» в раскрытом виде вниз страницами на стол, и вышел из комнаты.

Коридор так же заливал солнечный свет, его лучи пробивали воздух и, если взглянуть на них, можно было увидеть мириад маленьких пылинок, хаотично витавших в воздухе. Ощущая прикосновение поверхности деревянного пола к моим голым ступням, я прошел к спальной комнате родителей, отпер дверь и заглянул внутрь, (на всякий случай) готовясь при этом отпрянуть назад, если вдруг они там занимаются какими-то делами, которые детям лучше не видеть во избежание получения психологической травмы.

Кровать была идеально заправлена. Осмотрелся.

Комната, также залитая солнечным светом, пустовала.

– Странно,– под нос себе пробубнил я, проходя к лестнице.– Не слышал, чтобы они вставали.

Спустившись вниз, я прошелся по всем помещениям, даже заглянул в подвал. Там все было как обычно, разное барахло и стеллажи, полки которых были заставлены всякой всякой-всячиной, начиная от еды вроде арахисовой пасты и банок с повидлом, и заканчивая моющими средствами, которые кроме мамы обычно никто не брал (чего нельзя было сказать о повидле, его мы с отцом очень любили). И там никого.

«Что за черт?»

Поднявшись обратно наверх и закрыв за собой дверь, я прошел в гостиную и осмотрелся в поисках какой-нибудь предупредительной записки или чего-нибудь вроде этого. Взглянул на стол, потом на холодильник, после прошел в гостиную и осмотрел стол рядом с диваном… ничего.

– Не могли же они просто так уехать и даже не предупредить меня?– недоумевал я, и тут вдруг мне в голову пришла мысль.

Пройдя в прихожую и открыв дверь своим ключом, висевшим на одном из гвоздиков (остальные два пустовали, что обнадеживало), я выглянул на улицу. Автомобиль отца стоял на своем обычном месте.

«Да что же это такое?»– мне ничего не оставалось кроме как окончательно опешить.

Куда же они запропастились? Ушли пешком? Может, решили провести время вдвоем? Прогуляться до магазина, например? Что еще может так сблизить, как совместный поход за покупками (пусть это и продукты), правда?

Делать было нечего, потому я вернулся к себе в комнату и уселся за уроки, которые нужно было сделать на завтрашний день в школу. Тревогу бить мне казалось глупой затеей. Если я не знал, куда они могли деться, это еще не значит, что с ними случилось что-то плохое. Мало ли, что может быть на уме у родителей. Может, они просто пошли прогуляться, а я сейчас подниму тревогу, и в конечном итоге буду выглядеть глупым запаниковавшим ребенком, потерявшим мамулю и папулю.

Выполнение домашнего задания не заняло у меня много времени, всего какую-то пару часов. Разобравшись со всеми уроками и убрав записи в ящик стола, я ощутил бурление в своем желудке. Только в тот момент понял, что из-за попытки разгадать загадку неожиданной пропажи родителей мною был совсем позабыт обязательный элемент любого доброго утра, а именно – завтрак.

Спустившись на первый этаж, я приготовил себе омлет, поджарил несколько кусков хлеба на сковороде, после чего отрезал пару кусочков масла и размазал их по горячей поверхности. Собрав все это вместе на тарелки и поставив их на стол, уселся на свой любимый стул с высокой спинкой и приступил к завтраку. Из-за переживаний, терзавших мои нервы, мне не удалось насладиться едой так, как я ею насладился бы в обычное утро.

Никуда не торопясь и с тщательностью пережевывая каждый кусок пищи, я разглядывал настенные обои. Они висели все то время, сколько я себя помню, потому родители уже начали делиться друг с другой негодованиями о том, какое уже все старое и, как мне казалось, ремонт был уже не за горами.

Покончив с завтраком и отмыв посуду от жира, я убрал все на свои места, а после отправился в ванную комнату, перед этим прихватив свою книгу. Набрав горячую воду, залез в ванну и просидел в ней, наверно, минут сорок. Потом, когда уже стало невмоготу и удовольствие постепенно переросло в неудобство, окатил себя из душа ледяной водой, такой, что под конец аж голова заболела, и выскочил из ванной. Схватив свежее полотенце, сухое, едва не хрустевшее из-за своей жесткости, обтер им все тело, массажируя кожу и разгоняя кровь, и, наконец, вышел из комнаты. Открыл внизу окна, чтобы впустить немного воздуха. После упал на дива в гостиной и, полежав с пару минут, уснул.

Проснулся я в начале четвертого часа пополудни. Понял это, когда взглянул на часы, висевшие на кухне левее дверного проема. Встав на ноги, я расправил плечи, протер глаза и, ощущая легкую дурноту в голове, всегда появлявшуюся у меня после дневного сна, громко позвал:

– Мам?! Пап?! Вы дома?!

Прислушался, но ответа не последовало.

«Да что это такое?»,– подумал я и, не имея более сил сидеть и ждать, решил пойти и поспрашивать соседей. Быть может кто-то их видел, или даже говорил и знает, куда они подевались?

Очень на это рассчитывая, я переоделся из домашней одежды в прогулочную и покинул дом. Заперев за собой дверь на замок, прошел до дороге, перешел через нее, и направился к знакомому мне Филимону Мецлеру, немцу, семья которого уже триста лет как жила не на родине, бывшему солдату, во Второй мировой войне сражавшемуся против сынов своих кровных предков. После переезда в Толарон он был завален вопросами о том, какого ему было, воевать в составе армии антигитлеровской коалиции, что его вскоре начало очень раздражать.

«Ничего особенного я не чувствовал,– как то раз мне удалось услышать один из его множества ответов.– Я никогда и в Германии-то не был, от немцев у меня осталась лишь фамилия да любовь к пиву. К тому же, мой сын погиб в сороковом году, сражаясь с этими монстрами, потому убивать фашистов мне доставило не больше дискомфорта, чем моим собратьям по оружию»

Перейдя через дорогу, я прошел к входу в дом Мецлера и постучал. Отклика не послышалось.

– Мало ли,– прошептал я себе в нижнюю губу.– Он уже старый, может не слышать.

Простояв в ожидании несколько минут, постучал снова, и снова, и снова, с каждым разом ударяя в дверь все настойчивее и сильнее. Молчание.

– Что за чертовщина? Он что, тоже ушел?

Обогнув дом и заглянув в каждое окно первого этажа, мне на глаза никто не попался, просматриваемые комнаты были пусты.

Тогда я вернулся к дороге и пошел сначала к Картерам, потом к Раддам, затем к Хорошевым, и так обошел почти все дома на своей улице, но мне никто не открыл.

Я не знал, что и думать. Куда разом могли подеваться столько людей? Ушли? Моему недоумению не было предела.

«Может это какая-то грандиозная, спланированная заранее шутка, придуманная для меня родителями? Все разом пропадают, я нервничаю, бегаю по округе… нет, бред какой-то»

Я тряхнул головой, пытаясь избавиться от этих глупых предположений. С чего бы им это делать? Да и вряд ли они смогли бы убедить целый район встать рано утром и где-то скрыться, особенно таких, как Филимон Мецлер. Но что же, в таком случае, происходит?

Направляясь к себе домой, я пытался найти рациональное объяснение, но ни одного разумного варианта мне в голову так и не пришло. Ни единого.

– Но не могли же все вот так взять и просто куда-то уйти,– шептал я сам себе, засунув руки в карманы.– Наверняка где-то поблизости есть люди.

Тогда мною было принято решение найти хоть кого-нибудь.

Дойдя до дома, я вытащил велосипед из гаража, оседлал его, и поехал в «№1» – продуктовый магазин, располагавшийся в десяти минутах езды от улицы, на которой располагалось мое жилье. Крутя педали и контролируя руль, я держался правой стороны дороги и катил по знакомым местам, сворачивая то налево, то направо.

Чем дольше я ехал, тем больше становились мои сомнения насчет реальности настоящего. Добравшись до магазина, по пути я не встретил ни одной живой души. Ни одного человека, что в канун теплого воскресного вечера просто невозможно! Воскресного вечера. Господи, я же совсем недавно проснулся. Как день пролетел так быстро?

Я начинал терять остатки самообладания.

Остановившись в нескольких метрах от входа, я бросил велосипед и ворвался в «№1».

Там тоже никого не оказалось.

– Люди!– закричал я, бросаясь вперед и ощущая, как сердце начало колотиться в груди, ускоряя свой и без того быстрый темп.– Здесь есть кто-нибудь?! Люди! Кто-нибудь! Вы слышите меня?!

Но со мной говорила лишь тишина.

Оббежав весь магазин, обогнув все стеллажи и заглянув во все углы, и так никого и не обнаружив, я оперся спиной о стену, сполз по ней, сел на пол и, закрыв лицо ладонями, принялся паниковать. Тело тряслось, сердце продолжало свой неистовый бег, кровь шумела в ушах и давила на виски, мысли летали в голове с невообразимой скоростью, но слез не было. Глаза оставались сухими, даже слишком.