Читать книгу: «Ивана Купала», страница 9
13.
Роман Викторович проснулся сегодня позднее обычного.
Плохо спал, ночь ворочался, видел невнятные сны, только под утро провалился в пустоту и открыл глаза, когда часы уже показывали половину одиннадцатого.
В доме стояла тишина. Жена с дочерью отправились за покупками, сын, вероятно, отсыпался после ночных онлайн-игр.
Позавтракал, попробовал почитать книжку, брошенную на журнальном столике, закрыл, оделся, вышел на пробежку, с трудом одолел десятку, вернулся, принял душ, попробовал изучить рабочие отчёты и справки, закрыл, отложил в сторону, включил телевизор, выключил, сидел и не мог сконцентрироваться.
Встал, переоделся, сел за руль и уехал.
Сам толком не понял, как оказался в этом пригороде.
Он был здесь только однажды, несколько лет назад, но почти без труда нашёл нужную улицу и дом.
Номер квартиры не помнил, дождался, когда дверь откроет кто-то из жильцов, поднялся на пятый этаж, постучал в дверь, не особо представляя, что делать дальше, но ему не открыли.
За дверью было тихо.
Набрал номер, услышал короткие гудки. Ещё раз – тот же результат.
Выждав ещё несколько минут, спустился, вернулся в машину, завёл двигатель.
И не смог уехать.
Так и сидел, время от времени набирая её номер всё с тем же результатом.
14.
Кира вышла из автобуса, перешла дорогу и направилась к дому. В фирменном пакете лежали юбка и свитер, подаренные подругой.
В качестве оправдания за обновки Кира взяла Катерине пару футболок с ярким молодёжным принтом. Выбраться в торговый центр без неё в выходной день удалось благодаря дню рождения её одноклассницы. Девчонки под контролем родителей именинницы отправились развлекаться на ВДНХ. Сдать детей обратно обещали ближе к восьми.
Начинало темнеть, но воздух был теплым, на площадке играли дети в куртках нараспашку.
Она не спешила, наслаждаясь весенним вечером.
Подойдя к подъезду, достала из рюкзака электронный ключ и приставила к панели домофона. Короткий гудок сигнализировал, что дверь открыта.
Он увидел её издалека, как только она повернула за угол дома.
Она не изменилась, разве что волосы стали чуть длиннее. Шла с рюкзаком на плече и пакетом в руке, улыбаясь просто так, без видимой на то причины.
Вдруг накатила тяжесть. Он будто прирос к креслу.
Зачем приехал? Чего хотел?
Он ничего не мог ей дать. Всё закончилось, в одну реку дважды не входят. Всё прошло и забыто.
И она, конечно, давно забыла. Конечно, у неё кто-то есть.
Может быть, даже замужем. За кого-то своего возраста.
Надо жить как живётся.
Хотел увидеть? Увидел.
Теперь уезжай. И больше никогда не вспоминай, не возвращайся.
От слова «никогда» в голове зазвенело.
Не бывает «никогда» и «невозможно». Не могло быть «никогда».
Не его вариант. Всегда и всё.
– Кира.
Она неловко обернулась, зацепив пакетом дверь.
– Привет, Кира.
На расстоянии вытянутой руки стоял Мужчина Мечты.
ММ, которого не стоило лишний раз вспоминать.
У которого не должно быть имени, потому что имя, произнесённое вслух, становится образом, воспоминанием.
Сколько раз с их последней встречи два года назад она представляла эту сцену. Продумывала, как будет выглядеть, что скажет, что скажет он.
Как в той сказке про джина, запечатанного в бутылке.
Но чем дальше во времени уходили события, тем меньше Кира представляла.
Чувства притуплялись, время не то что лечило, но затягивало старые раны. Наступало счастливое забвение.
Услышав его голос сейчас, увидев в двух шагах от себя, прибавившего в весе, ещё больше поседевшего, она ощутила, как невидимая рука без всякой осторожности разрывает стежки на затянувшейся ране.
Сердца забилось, в ушах зашумело.
Она забыла, что планировала сделать, что сказать. К горлу подкатил ком.
– Привет, – повторил он.
– Здравствуйте, Роман Викторович. Что вы здесь делаете?
– Хотел тебя увидеть.
– Можно было позвонить.
– Звонок не проходит.
Кира вспомнила, что после его новогоднего ответа разозлилась, скорее даже на себя, заблокировала номер и удалила из телефонной книги.
Просто чтобы избавиться от соблазна написать когда-нибудь ещё.
Она молчала.
– Как дела?
– Всё хорошо.
Они стояли друг напротив друга перед дверью подъезда.
– Пригласишь?
– Дочка дома.
Она соврала.
В закрытом от чужих глаз пространстве риск сдаться без боя возрастал в разы. Да что там в разы. Она хорошо понимала, что так оно и будет: не устоит, поддастся порыву, а потом мучительно долго будет жалеть, как ни раз уже жалела о многом, что происходило с ней из-за него.
– Понятно. Прогуляемся?
– Зачем?
– Просто так.
– Зачем вы приехали?
– Хотел увидеть.
– Увидели. Что дальше?
– Не знаю. Расскажи, как ты, как у тебя дела.
– Неожиданно. С каких это пор вам вдруг стало интересно, как у меня дела? Я что-то не припомню, чтобы вы интересовались этим последние пару лет.
– Кира…
– Я в курсе, да, меня именно так зовут.
Она чувствовала, что начинает закипать от вскрывшейся боли. И ещё сильнее злилась от того на себя. И на него. За то, что всё ещё способен вызывать боль.
Выдохнула. Взяла себя в руки.
– Ладно. Пойдёмте. Вокруг дома будем гулять?
Они познакомились почти пять лет назад. На благотворительном вечере. Он откровенно скучал. Она чувствовала себя не в своей тарелке среди всех этих дам в вечерних нарядах и господ в дорогих костюмах. Случайно разговорились, зачем-то обменялись телефонами. Вдруг по делу пригодится. Через неделю он позвонил, вроде бы по делу, но, конечно, нет. Потом ещё раз. Она сама не заметила, как увлеклась, не разглядев опасности. Решила, почему бы и нет. Справится.
Любовь – не её история. Она не про любовь.
Безумству храбрых поём мы песню!
– Как ваши дела?
– Всё вроде бы хорошо. Расширяюсь.
Зачем-то он рассказывал про сделку, которую завершил, купив какие-то акции в каком-то холдинге, о планах по строительству нового терминала, о будущем флоте.
Кира шла рядом, ощущая его тепло на расстоянии.
– А как ты, у тебя кто-нибудь есть?
– Что?
– Ты с кем-то встречаешься?
– А ты по-прежнему женат?
Роман Викторович замолчал.
Всё это уже было.
Несколько раз она пыталась остановиться.
Он всегда принимал её решения без разговоров, как данность: соскучилась – хорошо, решила завязать – так тому и быть.
Она всегда сдавалась и возвращалась, убеждая себя, что просто развлечение.
И снова наступала на те же грабли, влюбляясь сильнее и сильнее.
Кира мучилась от одной только мысли, что может разбить чужую семью. И всё же не могла остановиться. Впервые в жизни хотела быть с мужчиной навсегда. Не могла разорвать этот круг. Требовала, чтобы он её бросил.
А он просто молчал. Молчаливо принимал любой её выбор.
Она лихорадочно пыталась понять, к чему всё это опять приведёт. Как нужно действовать. Два года упрямо и последовательно стирала из воспоминаний каждую деталь. Больше не разговаривала с ним в своей голове. Он даже перестал сниться. Второй раз пройти весь этот путь будет сложнее.
Нет, не просто сложнее. Это путь по битым стёклам босыми ногами.
– Кажется, я тебе уже говорила, друзей из нас не выйдет.
– Я скучал по тебе.
– И ещё, точно помню, я говорила, мне неинтересны романы с женатыми.
Она безмолвно кричала: я люблю тебя, по-прежнему люблю, может быть, ещё сильней, чем тогда. Но другая она, куда более взрослая, рассудительная, обожжённая прошлым опытом, блокировала эндорфины, не давая притупиться инстинкту самосохранения.
Он остановился.
Кира, сделав шаг по инерции, развернулась в пол-оборота и скрестила руки на груди, замяв пакет с покупками.
Солнце зашло за горизонт, их лица освещал включенный в квартирах свет и тусклый уличный фонарь.
Она смотрела в сторону и вверх, стараясь пошире раскрыть глаза, проветривая их от подкатывающих слёз.
Хорошо, что темно: не увидит её краснеющего носа.
Теперь главное, чтобы голос не дрожал. Нужно быть сильной. Самое время. Нельзя доставить ему удовольствие видеть её сломленной.
Она была в шаге от него, но чужая.
Всё та же Кира, но уже не его.
Раздражённая его появлением, холодная.
С чего вдруг пришло в голову рассказывать про бизнес? Старый дурак.
Нужно было подобрать слова…
Может быть, извиниться? За что? Мы ничего друг другу не обещали.
Она совсем молодая, вся жизнь впереди. А я? Пусть ещё несколько лет, ну десять, и она по-прежнему будет молодой, а я уже старикан. Семья… Не могу.
Она всегда это знала. Путь в никуда.
Зачем я приехал?
Уйти – её решение, не моё. За что просить прощения? За то, что приехал?
Я просто хочу, чтобы она оставалась. Какие нужны слова? Про чувства? Не моё. Не умею.
Вот идиот. Нужно было подготовиться. Цветы что ли купить…
– Я скучаю по тебе, – повторил он и, сделав шаг навстречу, обнял её вместе с пакетом. Кира замерла на секунду, вдруг уткнулась ему в плечо, задрожав. Он почувствовал запах волос, ощутил знакомое возбуждение. – Я тебя хочу.
Она отпрянула, легко вырвалась, посмотрела ему прямо в глаза.
– Уже поздно.
Развернувшись, быстрым шагом направилась обратно к подъезду.
Догонять её не было смысла.
Она всё сказала. Вновь приняла решение. За ним обоих.
15.
Анна Владимировна пришла в ярость. Её глаза мгновенно стали ярко-зелёными, и испепеляли Петра.
– Что значит, ведьма?!
Он был спокоен. Накануне успел переговорить с Боровым и подготовился к гневу хозяйки.
Они оба подготовились.
– То и значит, что ведьма. Я к ней больше не пойду.
Он был твёрд и смотрел ей прямо в глаза.
Она резко развернулась, зацепилась шпилькой за ворс ковра и, чуть не упав, разозлилась ещё больше.
Сжав кулаки, Анна Владимировна подошла к окну и на несколько минут замолчала, глядя на оживлённый перекрёсток Садового кольца с высоты 12-го этажа.
Пауза затянулась. Прерывать её по собственной инициативе Пётр не собирался.
Наконец, совладав с гневом, хозяйка отвернулась от окна и скрестила под грудью руки. В глубоком вырезе синей блузы ещё более откровенно заиграла молочная белизна её пышных форм. Зрители, которые могли бы заинтересованно оценить эту картину, в кабинете отсутствовали. Но и её саму сейчас не интересовал производимый эффект.
– Иван?
Боровой, расположившийся в кресле в традиционном состоянии полудрёмы, приоткрыл глаза.
– Ведьма, – подтвердил он.
– Ты знал?
– Нет.
Он был краток, хотя хорошо понимал, как раздражающе действует на Анну эта его манера.
– Как это ты и вдруг не знал? Ты же у нас всё всегда лучше всех знаешь.
Боровой лениво оторвал спину от спинки кресла и окончательно открыл глаза.
– Потому что не знал. Она не практикующая.
Анна Владимировна озадаченно нахмурила брови.
– А как тогда?..
Нахмурилась ещё сильнее. Её гладкий лоб разделили тонкие бороздки морщин.
– То есть она что, по крови?
– Да.
Иван Иванович по-прежнему оставался спокоен.
Босоркан расцепила руки и вновь сжала кулаки, больно впиваясь длинными наманикюренными ногтями в ладони.
Она терпеть не могла этих тварей. Выскочки, побочное порождение природы, генетическая ошибка. Им всё доставалось просто так, по праву рождения. Им не приходилось отказываться от семьи, терять родных и близких, не приходилось проходить постыдную инициацию, им даже не приходилось упорно учиться, чтоб овладеть магией ведовства, у них всё было от рождения, им вообще ничего не приходилось делать, и всё равно они были сильнее, чем большинство таких, как она, инициированных.
Эти твари вызывали в ней одновременно и зависть, и жгучую ненависть.
– Говори.
Боровой поднялся с кресла, будто дождавшись требуемого сигнала. Он неспешно зашагал от стенки к стенке, сконцентрировав внимание Анны на себе. Иван Иванович знал её слишком давно: движение – лучший способ дать ей успокоиться.
– Пока выяснил немного.
Он чётко взвешивал и проговаривал каждое слово.
– Неместная. Пришлось задействовать контакты пошире. Для полной картины, думаю, потребуется несколько дней, может, неделя или две. На данный момент считаю преждевременным давать какие-либо оценки.
– У меня нет столько времени, – перебила Босоркан, опершись на стену рядом с окном. Боровой пропустил ремарку мимо ушей.
– Она ведьма по крови. Это факт. Не практикует. Тоже факт. Во всяком случае, в московском регионе в этом не замечена. Её мать почти всю жизнь прожила в Крыму, там и девушка родилась. В Москву переехала примерно 8 лет назад. Живёт с дочерью. Девочке десять лет от роду. Про отца ребёнка информации нет. Известно, что не замужем и не была. Работает на частный благотворительный фонд. Живёт скромно, видимо, на одну зарплату.
Босоркан пренебрежительно фыркнула. Не обращая внимания, Боровой продолжил.
– По неподтверждённым пока данным, из польского клана. Та ветвь, что давно перебралась на Украину, по всей видимости, ещё до последнего костра в 1793 году. Тогда, напомню, под Краковом сожгли 14 невиновных женщин. Времена инквизиции уже шли к закату, но, вероятно, прабабки решили искать лучшей жизни, не дожидаясь стабилизации общественно-политической обстановки.
– Можно без лекций? Неинтересно.
– А зря, Анна. Если бы учила свою историю, знала бы, что полячки – сильные ведьмы.
– Это не моя история, это их история, – отрезала она.
– Отнюдь. Это ваша общая история.
Иван Иванович был единственным, кто обладал таким правом спорить с Босоркан.
– Клан разделился. Из тех, кто бежал на Украину, часть осела на западенщине, несколько ведьм перебрались в центральные регионы, другие ушли на юг. Ещё раз напомню, что по нашей девушке точной полной информации пока нет, но есть вероятность, что её прабабки смешались ещё и с турецким кланом.
– И что с того?
– Пока ничего такого. Просто интересный факт. У турчанок свои особенности. Впрочем, сейчас я ещё не знаю, насколько глубокой была интеграция. Как бы то ни было, по моей информации на данный момент, её мать практикует только по мелочи – привороты, заговоры, снятие порчи – ерунда, вероятно, исключительно для развлечения. Живёт скромно, но на хорошую пенсию. Её сейчас около 70, полностью седая, так что берусь предположить, что как минимум последние 10 лет по-крупному не работала. Собственно, сама девушка в практике, как я уже говорил, не замечена. Не удивлюсь, если окажется, что она сама не знает, кто такая…
– Так не бывает.
– Бывает, Анна Владимировна, всякое.
Ему не хотелось задевать её лишний раз, но приходилось рассматривать разные варианты.
– Сейчас другой мир, другая реальность. Для нынешнего цивилизованного общества вы, ведьмы, пережиток далёкого прошлого, выдуманные персонажи из страшилок средних веков, вас теперь только в кино показывают. Или, уж извини, элементарно шарлатанки, которыми, кстати, в подавляющем большинстве нынешние «ведьмы» и являются.
Иван Иванович сделал паузу, остановился, посмотрел на Анну, убедился, что она взяла себя в руки, вернулся в кресло и продолжил:
– Может, не знает. А, возможно, ты права, и она знает. Но тогда выходит, что сознательно отказалась от практики. Сейчас на этом сложнее заработать. К тому же, Анна Владимировна, позволю себе заметить, что далеко не все из вас готовы использовать силу в интересах личного обогащения. В польском клане, насколько я помню, был довольно жёсткий этический кодекс. Они не брали денег за работу.
– Благотворительницы? – усмехнулась Босоркан.
– Не без этого. Но в основном натуральный обмен. Таким образом, подводя итог, могу только вновь повторить всё то же, что сказал ранее. У меня недостаточно информации, чтобы оценить её потенциал и наши позиции.
– Так и что нам теперь с этим всем делать? – задалась она вопросом и, наконец, вспомнила про Петра. Тот в какой-то момент незаметно отошёл в дальний угол кабинета, так что Босоркан про него напрочь забыла. – Пётр?
– Да, Анна Владимировна, – отреагировал он, сделав два шага вперёд.
– Ты её боишься?
– Я и вас боюсь, Анна Владимировна.
– А кого ты боишься больше?
– Вас, конечно, – спокойно признал литавец. – Но вам я нужен. А ей – нет.
– Это непродуктивная позиция, Анна. Пётр прав. Он ничего сделать не сможет, только сам пострадает, и её против нас настроит. Здесь нужен другой вариант.
– Ты нашёл его? – Босоркан развернулась к Боровому и опять скрестила руки на груди.
– Повторюсь, я продумываю. Я пока не обладаю всем объёмом информации. Второй раз ошибиться нельзя.
– Нельзя не согласиться, – отреагировала Анна с ноткой раздражения в голосе и вновь переключилась на Петра. – А что остальные? Здесь хоть проблем нет?
– Нет, Анна Владимировна, по остальным всё хорошо, все будут готовы строго ко времени.
– Может, у него ещё кто-то есть? Жена не вариант?
– Воцерковлённая. Пётр как об стенку горох.
– Другие любовницы? Неужели никого?
– Никого, Аня, – сказал Иван Иванович. – Так бывает.
– А если Лету?
– Отрава. Ты же знаешь. Не успеем. Или завалим всё дело.
– Так что ты предлагаешь? Что делать, Ваня?
Босоркан, неожиданно для Петра, дала слабину, совсем по-девичьи надувшись и закусив губу. Боровой заметил удивлённое и в одновременно ехидное выражение на лице литавца и поспешил лишить его этого удовольствия.
– Пётр, ты свободен на сегодня. Будь добр, скажи Лете, что Анна Владимировна больше никого не принимает.
Тот убрал с лица выдавшую его мину, но оставался на месте.
– Подожди, – сказала Босоркан.
Она подошла к столу, выдвинула ящик и выставила маленькие белые баночки из пластика.
– Возьми. Здесь по 5 миллилитров.
Литавец забрал со стола 11 пробников, упаковал их в бумажный пакет, кивнул и вышел из кабинета.
16.
Анна подошла к Боровому, присела на краешек соседнего кресла. Её глаза стали светло-зелёными, почти прозрачными.
– Что нам теперь делать со всем этим?
Она нежно взяла его за руку. На минуту перед ним не осталось этой властной, непреклонной, самоуверенной Анны Владимировны Босоркан.
Боровой увидел ту самую Аннушку – среди аромата летних цветов и трав. Как тогда, в первый раз, у самой кромки леса, где она искала ягоды. Юная босая девчонка в белой рубахе по пятки.
Тогда он был совсем молодым, ещё не отвык от города, только приучался к новой жизни. Она не была красавицей в привычном понимании. Но после стольких месяцев в хмурой лесной чаще, среди одних только деревьев, птиц и зверей, с их вечными склоками и пересудами, Боровой был счастлив видеть живого человека. То ли от одиночества и тоски по миру людей, то ли от пьянящего аромата летней поляны он увидел самую красивую девушку, какую только мог представить.
Это он заманил её вглубь леса. Это он закрутил, затуманил её голову, запутал, увёл с проверенных троп и, обернувшись человеком, «спас» из чащи, вывел обратно к поляне. Он тосковал по ней, и она вернулась. Через неделю пришла в той же рубахе, с новой корзинкой взамен потерянной.
Они шли по кромке леса рука об руку, он показывал ей скрытые от глаз человека места, где ягоды росли одна другой лучше. Они, как самая настоящая парочка, горстями собирали землянику и смеялись, наслаждаясь июньскими деньками. Аннушка плела венки, напевая свои песни, а потом они неловко, неумело целовались, и Иван осмеливался класть свою руку на её упругую девичью грудь, тревожно ощущая, как внизу живота наливается кровь.
Каждый вечер она уходила, и каждый день возвращалась, пока однажды не сказала, что всё знает.
Она сама догадалась. Сама попросила об этом. Нет, не просила, а требовала. Он отговаривал, умолял подумать, рисовал самые мрачные перспективы. Иван полюбил Аннушку сердцем лешего и не хотел ей похожей участи. Пройдет лето, она вернётся к обычной жизни, забудет его, выйдет замуж за хорошего парня, нарожает ребятни, будет жить счастливой жизнью живого обычного человека. Он уговаривал её забыть, не приходить больше, не терзать его. Но Аннушка была тверда в своём решении.
Тогда он даже не представлял, насколько она может быть тверда, когда захочет. Никто и ничто не могло устоять на пути, если Анна что-то решила.
Она клялась в вечной любви. Иван сдался.
В последний день на Русальной неделе он сделал её ведьмой.
С тех пор прошли десятилетия. Он редко видел её. Любовь оказалась уловкой. Но связанная с ним инициацией она взывала к нему каждый раз, когда знала, что не справится в одиночку.
И он по-прежнему не мог отказать. Их связь была нерушима.
– Что теперь делать, Ванюша? Он же не простит, если я провалю дело.
Тревога в её голосе была неподдельной. Боровой точно знал, что сейчас ей действительно страшно.
– Ничего. Справимся, Аннушка, – ответил он.
– Может быть, мне самой к ней пойти?
– Может и так, может и так, – повторил Иван Иванович задумчиво. – Но дай мне время, ещё всё нужно проверить.
– Сколько, Вань? Сколько ещё времени нужно?
– Неделю, другую. Время у нас ещё есть. Осторожней с ней надо.
– Думаешь, она сильнее? – в голосе Анны проснулись привычные стальные нотки. – Она же совсем молодая и неумёха. Ещё и коротко стриженная, Вань. Это же просто смешно. Я легко с ней справлюсь, пусть она и по крови.
– Анечка, всё немного сложнее. Я не всё тебе рассказал.
– Что ещё?
– Кажется, она седьмая.
Его Аннушка исчезла.
Глаза Анны Владимировны Босоркан вспыхнули животной яростью. Вскочив с кресла, она вскинула плотно сжатые кулаки высоко вверх и, с напряжением раскрыв ладони, с силой махнула руками вниз.
Массивный деревянный стол задрожал, его витые ножки с трудом выдержали прокатившуюся волну, импрессионистские полотна в тяжелых рамах, со вкусом развешенные по стенам кабинета, закачались и рухнули. Из приемной глухо донёсся визг Леты.
Дав волю эмоциям, Босоркан на минуту застыла, потом спокойно, по-деловому поправила растрепавшиеся волосы, оправила блузку и юбку и повернувшись лицом к Боровому с кривой усмешкой выплюнула:
– Никогда не понимала, зачем эти шалавы рожают столько дочерей.
