Читать книгу: «Ивана Купала», страница 10
Часть 3.
Ой, вiзьму я креселечко, сяду в край вiконця.
I ще очi не дрiмали, а вже сходить сонце.
I ще очi не дрiмали, а вже сходить сонце.
Ой, дрiмайте, не дрiмайте, не будете спати.
Десь поїхав мiй миленький iншої шукати.
1.
К майским праздникам окончательно потеплело.
Около полудня Кира вышла из метро «Краснопресненская». Она сверилась с навигатором, направилась в сторону Белого дома, прошла через Пресненский парк и, спустившись по Глубокому переулку, увидела кафе.
До назначенного времени оставалось ещё почти полчаса. Как обычно, приехала с запасом. В выходной день пробок не было, дорога из дома до центра города заняла меньше времени, чем она рассчитала.
Кафе было крохотным, располагалось на первом этаже жилого дома, с отдельным входом. Пахло свежеиспечённым тестом и кофе. Кира заказала латте и корзиночку с фруктами. Ценник кусался, но перспектива полчаса ждать снаружи без дела её не прельщала. Оплатив заказ, она заняла один из столиков, ближе к окну.
Кира достала из рюкзака книжку – Вика всё-таки всучила ей одну из своей учебной библиотеки. «На стороне подростка» шла с трудом, к концу каждой страницы Кира невольно переключилась на другие мысли, приходилось перечитывать прочитанное.
Вот и сейчас, добравшись до новой страницы, она поняла, что не помнит суть предыдущей.
Бессмысленное занятие.
Спрятала книжку обратно в рюкзак и сосредоточилась на кофе и пирожном.
Её мысли занимал главный вопрос: отправлять дочь на лето к бабушке или, как обычно, нет.
Каждую весну мать поднимала тему летних каникул внучки, аргументировала, напоминала о семейных традициях, преемственности, давила на психику, грозилась со дня на день умереть, обещала ничему не учить и ничего не рассказывать без родительского на то согласия. Но Кира стойко стояла на своём.
Пока Катя была маленькой, лето у бабушки на море не были проблемой. Но после того, как в четыре года, вернувшись с каникул, она поссорилась с «женихом» и устроила в саду потоп, Кира со своей категоричностью сопротивлялась уговорам матери.
Катя не должна знать. Она должна вырасти обычной. Чтобы жить обычной нормальной жизнью.
Может, мама права. Может, нормальная жизнь с такой-то наследственностью – несбыточная мечта. Но Кира хотя бы пробовала.
– Кира?
Из ниоткуда возник невысокий рыжеволосый мужчина с редкой рыжей бородкой. Одет он был в бежевую льняную рубашку с короткими рукавами, из-под которых видны худые руки с дряблой кожей, почти сплошь покрытой веснушками.
– Кира Сергеевна?
Кира кивнула головой и убрала со стула рюкзак, жестом приглашая присесть.
– Иван Иванович?
– Добрый день. Он самый. Благодарю. Сейчас только чайку закажу себе. Вам что-нибудь взять?
– Латте, пожалуйста, – ответила она, допивая последний глоток свой чашки.
– Конечно-конечно.
Мужчина достал кошелёк, оставил сумку на широком подоконнике рядом со столиком и отошёл, прихрамывая, к стойке с кондитерскими изделиями. Вернулся двумя ходками: сначала поставил тарелку с тремя эклерами и чашку с латте, затем френч-пресс с облепиховым чаем и пустую чашку под него.
– Очень люблю местные эклеры. Не хотите?
– Спасибо, уже корзинку съела.
– Как дела? Погодка сегодня просто отличная.
Несколько раз двинул поршень френч-пресса, убедился, что чай заварился, налил горячую жидкость, отливавшую ярким золотом, в чашку, заполнив её на две трети.
– Вы, Кира, из Подмосковья? На машинке сегодня одно удовольствие – дороги пустые.
– Я на общественном транспорте.
– Ясненько. Тоже неплохо. А я пешком, знаете, люблю ходить. Очень полезно для здоровьица, особенно в моём возрасте.
Не дождавшись, пока напиток остынет, он сделал два больших глотка и закусил эклером.
Кира ждала, когда собеседник перейдёт к делу.
Что-то было в нём фальшивое. Она осудила себя за поспешно складывающееся мнение, но отделаться от него не могла. Ухо, оттопыренное так, что сквозь раковину пробивался солнечный свет. Глаз, правый, глядящий в одну точку. Нет, не уродство, и сам по себе собеседник казался приятным, но что-то в нём было не так. Кира чувствовала, но не могла понять, что именно.
– Так в чём вопрос, Иван Иванович?
– Вы спешите?
Она неопределённо покачала головой.
– Понимаете, Кирочка, дело в моей тётушке, – сказал Иван Иванович. – Мне вас рекомендовали как очень деликатную честную девушку… Ей, то есть моей тётушке, уже 78 лет, у неё, к великому сожалению, прогрессирующий Альцгеймер. Знаете, она меня вырастила, великая женщина, но одинокая, кроме меня никого нет. А у меня, понимаете, семья, дети, внуки. Да и сам я уже не молод…
Кира хорошо понимала. Сдать в дом престарелых родного человека, который день изо дня утрачивал свою личность, было испытанием для совести. К тому же найти хороший интернат задача не из лёгких. Но что-то подсказывало ей, что несмотря на сказанные слова, её собеседник не испытывает мук совести.
– Как далеко зашёл Альцгеймер?
– Меня она пока узнает, провалы кратковременные, а иногда вообще всё в порядке. Но уже с трудом справляется с повседневными делами. Все счета, бытовые вопросы я сам закрываю, но она иногда может забыть поесть или, вот был случай недавно, звонила мне ночью в слезах, что к ней ломится вор. Я вызвал полицию, а оказалось, пьяный сосед пытался попасть к себе домой. Понимаете, Кирочка, наверное, я буду искать для неё дом престарелых… но не сейчас. В перспективе. Сейчас пока не готов, да и она не готова. Боюсь, среди чужих людей ей станет только хуже.
– Вам нужна помощь на время?
– На это лето, да, – подтвердил Иван Иванович. – Мне вас рекомендовали как надёжного человека, профессионала в своём деле…
Он протянул к Кире руку и положил ладонь на её ладонь.
Киру ослепила яркая вспышка.
Кафе исчезло.
Столик остался, недоеденные эклеры, френч-пресс и чашки, и стулья друг напротив друга, и она вместе с этим странным стариком, но вокруг как в тумане вместо стен выросли покрытые мхом стволы сосен, уходящие кронами в небо. Вместо пола – прошлогодние сосновые шишки и пожелтевшие иголки на зелёном покрове молодой травы. Вместо звуков дороги гулкая тишина, прерываемая только криком птиц. Пахло приятной сыростью леса и хвоей. Совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки от Киры, на ветку кедровой сосны, опустившейся тяжёлой лапой почти до земли, перепрыгнул зверёк. Линяющая белка, наполовину рыжая, наполовину седая, с любопытством уставилась на неожиданную гостью глазами-бусинками. Смешно поводив носом, она переключила своё внимание на эклеры и, кажется, приготовилась к прыжку.
Кира отдёрнула руку.
Сосновый бор исчез, она вернулась в то же кафе. Её собеседник пристально наблюдал, сузив белесые глаза почти до щёлочек.
– Всё в порядке? Надеюсь, я вас ничем не обидел?
Кира взяла френч-пресс с облепиховым чаем, обхватила его обеими ладонями и констатировала:
– Ваш чай остыл.
Иван Иванович опустил взгляд на ёмкость в её руках. По стенкам стеклянной колбы, набирая скорость, заиграли пузырьки воздуха, пока, наконец, чай не закипел. Кира разжала ладони и, опустив поршнем френч-пресса облепиху ко дну, долила горячего чая в чашку Ивана Ивановича. Её сердце бешено колотилось.
Старик с некоторым облегчением улыбнулся. В его взгляде даже пробежала мимолётная искорка восхищения.
– Пойдёмте прогуляемся, Кира, – предложил он. – Терпеть не могу закрытые пространства.
Оставив эклеры недоеденными, а чай не допитым, Иван Иванович встал из-за стола. Кире показалось, он стал выше, или просто изначально неверно оценила его рост. Старик забрал сумку с подоконника и жестом пропустил её вперёд. Она, поблагодарив продавца у стойки, вышла из кафе.
– В парк?
– Можно в парк, – согласилась Кира.
Они шли молча, не спеша, в метре друг от друга.
Старик прихрамывал, но уже не казался стариком. Сейчас ему можно было дать не больше сорока. Кожа на руках разгладилась, веснушки стали ярче, под льняной рубашкой прорисовывались мышцы. Глубокие морщины сгладились. Красавцем он не стал, его ухо по-прежнему пропускало солнечный свет, а глаз оставался без движения, но теперь Иван Иванович мог показаться даже привлекательным на определённый вкус.
– Издержки профессии, – пожал он плечами. – У нас с вами примерно 25 минут, потом ливень начнётся.
Они вошли в ворота парка.
– А что вы ещё можете, Кира Сергеевна?
Она промолчала.
Ведовство сродни наркомании. Не получится стать бывшим, тем более если ведьма по крови. Не выйдет наполовину или время от времени. Один раз попробовав, не остановишься.
– Что вам от меня надо? К чему было это представление?
– Ничего конкретного, ничего конкретного, – повторился Боровой. – Просто хотел с вами познакомиться, так сказать, поближе. Как никак, встретить своих в большом городе всегда приятно. И, конечно, я не мог рисковать, сами понимаете. Вдруг вы не ведьма, вдруг моя информация ошибочна. Если бы вы оказались простой смертной, я бы поблагодарил за потраченное на меня время и не перезвонил. Ведь никакой тётушки у меня, как вы понимаете, нет. Уж простите за этот невинный розыгрыш. Позвольте поинтересоваться, какими судьбами вы здесь? Что привело в столицу?
– Думаю, я могу адресовать вам тот же вопрос, Иван Иванович. Леший и в городе? Как так?
– Вы на удивление прозорливы.
– Это было несложно.
– Я здесь, к сожалению, не по своей воле. Дела. Как только закончу, сразу в лес, домой.
– Сочувствую. Ну а я здесь живу, здесь мой дом.
Иван Иванович не стал раскрывать все карты, предпочитая сделать вид, что ничего не знает о Кире. Она понравилась ему: смелая, но осторожная, искренняя, не без самодовольства, но в этом – такая же, как и все молодые ведьмы.
– Давно практикуете?
– А я не практикую.
– Отчего же?
– Неинтересно.
– Интересное основание.
– Не всем это нужно.
– Тогда вы одна из очень немногих, кому это не нужно. Да ещё и такая молодая. Честно говоря, я удивлён до глубины души.
– А я удивлена, как вы обо мне узнали.
– Случайно. У меня много источников – то тут, то там. Случайно и про вас узнал. Как говорится, сорока на хвосте принесла.
– Для лешего у вас необычно поставленная речь.
– Ну что вы, Кира, это предрассудок. Мы действительно не любим говорить, это правда. Слова в лесу излишни. Но зимой у нас достаточно времени для личных интересов. Я, например, люблю читать… А позвольте полюбопытствовать, вы из наученных или по крови?
– Иван Иванович, а ведь вы мне начали нравиться, но сейчас, вижу, зачем-то продолжаете мне морочить голову.
– Что такое, Кирочка? Что не так я сказал?
– Вы, судя по всему, знающий… человек… будем называть вас так. А, значит, прекрасно понимаете, что наученная не для того училась, чтоб не практиковать. Для инициированных это просто невозможно, они приходят в ведовство осмысленно, назад дороги для них нет. То есть либо я ошиблась в вас, и вы далеко не такой мудрый, как мне показались изначально, либо вы зачем-то проверяете меня или попросту морочите голову.
– Прошу прощения, Кира, вы правы. Любопытство взяло, насколько вы самородок.
– Институтов не оканчивала, но домашнее образование получила.
– И что ваша мама, жива-здорова?
– Да, благодарю, с ней всё хорошо. Правда, старенькая совсем, к тёмной магии не прибегает.
– Вас, насколько я понял, вечная молодость тоже не интересует?
– А зачем? У каждого возраста своя прелесть.
– Ну это вы сейчас так говорите, пока морщины не испортили ваше красивое личико.
– Возможно. Мои года – моё богатство. А вам, Иван Иванович, простите за любопытство, сколько лет?
Боровой остановился и, задумавшись, поднял подвижный левый глаз к небу.
– Хоть убейте не помню, – рассмеялся он. – Вы меня, Кира, в тупик поставили. Представляете, не помню. Знаю только, что лес мой вырос сызмальства до густого бора, а сколько зим прошло – не скажу. Не считал и не помню.
– Хорошо у вас там, – улыбнулась Кира.
– Да… В это время, конечно, особенно хорошо. Весной лучше всего. Сами понимаете, лес от спячки просыпается… – мечтательно ответил Боровой, мысленно вернувшись домой. – Хотя и по осени, знаете, неплохо, только грибников слишком много стало в последнее время, люди всё ближе подбираются, и ладно бы только грибы, так они теперь, бывает, ещё и костры жгут, и эти… как их… шашлыки делают, пластиковые бутылки за собой оставляют, дрянь всякую… Знаете, Кирочка, был как-то случай недавно, белки-дуры нашли пакет конфет, сутки их успокоить не мог, как с ума посходили.
Иван Иванович с энтузиазмом погрузился в рассказ о перипетиях спасения белок, вспомнил несколько забавных историй из жизни леса и даже обсудил особенности выращивания новогодних елок. Кира, между прочим, призналась, что однажды, ещё совсем юной, срубила под Новый год в подлеске по соседству с домом ель.
– Денег тогда совсем не было, а так праздника хотелось… Взяла кухонный топорик, пошла в лесополосу, выбрала вроде бы небольшую ёлочку, срубила – до сих пор помню, как звук по лесу гулко отдавал – и еле дотащила до дома, тяжёлая, колючая, ещё и переживала, как бы никто по дороге за руку не схватил с поличным. А она только в лесу казалась маленькой, а на деле половину комнаты заняла. До сих пор стыдно, вы уж простите…
На небе стали появляться тёмные тучи. Духота усилилась, обещая первую майскую грозу.
– А как вы лешим стали?
– Да как-как. Как все, наверное… Я всегда лес любил, с детства, вырос в нём буквально. А когда под тридцать было… Знаете, Кира, городская суета, работа, жена, сын маленький совсем… Помню, накрыло меня как-то тоской, так накрыло, что сил не стало утром глаза открывать, не то что вставать и жить той жизнью, сорвался и в один прекрасный день просто сбежал. Всё лето бродил по чаще, шалаш сделал, рыбу как мог ловил, охотничал, ягоды собирал, потом грибы пошли. А как холода наступили…. В общем приметил меня прежний леший, отдал свой молодняк, а сам в Сибирь ушёл. Так и остался я там.
Боровой замолчал.
Кира, почувствовав напряжение, шагала рядом, поддерживая тишину.
На игровой площадке резвилась малышня, за ними, облюбовав скамейки, присматривали родители. Иван Иванович с глухой болью в груди волей-неволей представил, что он мог бы быть дедом или, скорее, прапрадедом кому-то из них. Он не вспоминал о семье с того самого момента, как переступил кромку леса. Лес стал его домом, он стал его семьёй. Скорее, скорее покончить с делом и вернуться домой!
– Кажется, с минуты на минуту польёт. Думаю, я и так вас задержал, пора и честь знать.
– Ваша правда. Было приятно с вами познакомиться, Иван Иванович.
– Мне тоже, дорогая моя, мне тоже, – он полез в сумку и достал оттуда белую пластиковую баночку. – Разрешите мне, Кирочка, оставить вам небольшой презент.
– Что это?
– Да так, ерунда, пробник всего-навсего. Выжимка из тирлич-травы.
Глаза Киры сузились, она стояла, не решаясь протянуть руку.
– Не волнуйтесь, Кира, здесь всего 5 миллилитров, максимум на лицо хватит. Не захотите, выбросите.
– С Лысой горы?
– К сожалению, Кира, оттуда поставок давно уже нет, – грустно улыбнулся Иван Иванович. – В Подмосковье коллеги выращивают, в теплице. Импортозамещение, так сказать. Удалось наладить производство расширенной инновационной линейки – и крема под любой тип кожи, и шампуни. Дороговато обходится, но за неимением другого…
Кира протянула руку и взяла баночку.
– Спасибо, конечно. Но я правда не уверена, что попробую. Зря пропадёт… Не жалко?
– Да ну что вы, Кира, для вас не жалко. А знаете, что? Вы как к искусству относитесь?
– Спокойно, – ответила она, пряча баночку в рюкзак.
– Я на открытие выставки приглашён, там в общем-то все свои будут, не хотите пойти?
– Это точно не по мне.
– Кирочка, прошу вас, не отказывайте сразу, подумайте. Ничего такого, тесный круг, благотворительная выставка, картины современных художников, мазня, если честно, я не разбираюсь, но говорят, перспективные таланты. Совсем не хочется одному туда идти, а обязан. Это в центре, на днях, на Красную горку, вы подумайте, не торопитесь отказывать. Я вам позвоню ещё, договорились?
Кира пожала плечами. Ей отчего-то стало жалко этого одинокого лешего.
– Давайте посмотрим ближе ко времени.
Боровой просиял.
– Благодарю, прекрасная Кира, что не отказали старику. Тогда до звонка и до встречи!
Он церемонно раскланялся, развернулся и ушёл к выходу из парка к Глубокому переулку. Кира на секунду подняла голову вверх, оценила перспективы и, прибавив шагу, поспешила к метро.
2.
На горище было душно.
Разогретый крышей воздух насыщен тяжелым ароматом подсушенной липы с нотками пока ещё свежей мяты, разложенной на стеллажи только вчера.
Кира упаковала в холщовый мешочек очередную порцию цветков, напевая «Ты где-то, ты где-то, ты где-то, но только не со мной …» Туго завязала бечёвку, положила мешочек в корзину, взяла новый и повторила операцию.
На стеллаже оставалось ещё приличное количество лотков с липой, и всю её нужно было упаковать, постаравшись равномерно распределить по имеющимся мешочкам.
У дальнего фронтона послышался шорох.
Кира замерла и прислушалась. Звук не повторился.
Наверное, птица на крыше.
Горище – или по-русски чердак – было самым таинственным и притягательным местом во всём бабушкином хозяйстве. Поднимались сюда с тыльной стороны дома. Над дорожкой, огибавшей хату, почти из самых кустов малины поднималась вверх под острым углом металлическая лестница, крашеная зелёной краской. Бабушка давно не могла осилить крутой подъём, поэтому девять месяцев в году горище пустовало, и только летом, когда на деревянных стеллажах, установленных здесь в незапамятные времена, сушили цветы и травы, здесь хозяйничали внучки.
Кира официально получила это право, когда ей исполнилось всего восемь. Старшие внучки стали взрослыми, и уже не приезжали к бабушке на всё лето наведываясь. Поэтому других вариантов просто не было.
Иногда на горище было страшновато.
Не так страшно, как в тёмном коридоре за летней пристройкой, ведущем в туалет над выгребной ямой – там и днём было жутко, а уж с наступлением сумерек Кира туда даже не совалась. Она без стеснения предпочитала эмалированный горшок с крышкой.
Нет, на чердаке жили другие страхи, они обитали в тихих шорохах, тёмных пыльных углах, у дальнего фронтона, в накрытой мешковиной квадратной дыре в полу. И хотя Кира прекрасно знала, что дыра эта – всего лишь люк в потолке над коридором, она не рисковала подходить к ней близко.
Посредине чердака стоял скрипучий диван-книжка, обитый давно вытершейся синей материей. Одному богу известно, кто, как и зачем его сюда затащил.
Яна любила заманивать сюда младшую сестру перед дождём. Она была на 10 лет старше, и хорошо чувствовала приближение непогоды. Ещё светило яркое солнце, а Яна уже придумывала новую игру на горище. Совсем маленькая Кира каждый раз велась на эти выдумки. Не проходило и пять минут, как по крыше начинал стучать дождь, гром разрывал раскатами небо, а молнии вспышками электризовали летний воздух. Кира жалась к старшей сестре, та с явным наслаждением рассказывала страшилки про водяных и русалок. Всё заканчивалось слезами, и тогда, чтобы успокоить сестру, Яна набирала со стеллажа засушенных цветков, клала Кире на ладошки, и заставляла лепестки взлетать, выписывая в воздухе причудливые фигуры. «Смотри-ка, сестрёнка, да ты у нас волшебница! – смеялась она. – А сделай слона! Нет, пусть будут пчёлы». И цветы, выстроившись по приказу, роились по чердаку как настоящие пчёлы.
Прошлым летом, когда Кире впервые было официально разрешено подняться наверх одной, она попробовала повторить этот трюк, но безрезультатно. «Маленькая ты ещё, – пояснила бабушка. – Первыми проявляются силы разрушения, они живут в нас от самого рождения и до последнего вздоха, и только сила созидания появляется с возрастом, когда мы принимаем свою природу».
Связав ещё несколько холщовых мешочков, Кира сделала передышку.
Она прошла к центру чердака и огляделась по сторонам. Ещё в прошлом году она обследовала половину с тыльной стороны хаты. Здесь стояли стеллажи под сушку трав, несколько старых стульев, сломанный трёхколёсный велосипед, санки и две пары лыж. В обоих углах лежало по связке высушенного чертополоха. Дальше синего дивана она продвинуться не решалась. Чем ближе была покрытая мешковиной дыра, тем опаснее представлялся чердак. Там, на той его стороне, в зоне видимости стояли ящики с выглядывавшими из прорезей каблуками женской обуви, трюмо с потускневшим зеркалом, швейная машинка с ножным приводом, разобранная панцирная кровать, несколько эмалированных горшков и у самого свода покатой крыши – большая чёрная скрыня, или по-русски сундук.
По версии Яны, в скрыне хранились бабушкины скелеты.
Зачем они нужны были бабушке, Кира не представляла, а спросить не решалась, интуитивно предполагая, что скелеты – совсем не то, чем хочется поделиться даже с самой любимой внучкой.
Но и запрета на сундук от бабушки не было (единственное, что её беспокоило – безопасность внучки при подъёме и спуске по лестнице). Поэтому Кира уверенно предположила, что ничего страшного не случится, если она краешком глаза заглянет внутрь. В конце концов, в скелетах не могло быть ничего страшного. Просто кости. Она видала вещи и похлеще – скажем, как дед Гриша снимал шкурки с убитых кроликов. И ничего, даже любопытно.
Девочка осторожно сделала шаг за диван, словно нарушив невидимую границу.
Послышался шорох и тут же цоканье.
Сердце рухнуло в пятки.
Глухо прокричала птица.
Кира ещё раз осмотрелась. На горище никого, кроме неё, это точно.
Она сделала ещё шаг.
Тишина.
И ещё.
В конце концов, набравшись достаточно храбрости, они подошла прямиком к скрыне и чихнула. Вблизи сундук оказался не таким уж чёрным, но пыль толстым слоем покрыла его крышку и забилась в многочисленные бороздочки, сеткой опутавшими старое дерево. Когда-то, по всей видимости, сундук запирался навесным замком, но сейчас его не было.
Немного помедлив, Кира взялась за крышку и потянула её вверх. Скрыня поддалась не сразу. Наконец, крышка натужно заскрипела и раскрылась.
К великому сожалению, скелетов там не оказалось.
Сундук был доверху забит приданным.
Она осторожно вытащила лежавший на самом верху кусок ткани с многочисленными торчащими на изнаночной стороне цветными нитками. На пол посыпались рассохшиеся в труху веточки полыни.
Развернув полотно, она обнаружила вышитую крестиком картину – кучерявый мальчик в синей рубахе с коротким рукавом и таких же синих шароварах сидел, подогнув одно колено, у водной глади и протягивал руку к грациозному белому лебедю; небо покрывали плотные ряды яркой голубой, жёлтой, оранжевой и фиолетовой нитей. Кира аккуратно сложила картину и отложила её на ящик рядом.
Следующим слоем в скрыне лежали рушники – расшитые яркими цветами полотенца. Под ними несколько холщовых мешочков – почти таких же, как для липы, но объёмнее. Развязав первую бечёвку, она высыпала на рушник драгоценное содержимое – тяжёлые коралловые бусы в 25 нитей, их овальные бусины красного цвета были окованы серебром. В другом мешочке хранилось ожерелье из перламутровых бусин в форме крупных чесночных зубчиков. В третьем – большая потускневшая со временем медаль на атласной ленте: монета с Богородицей на одном ребре и святым Василием на другом, к которой крепился металлический бант, украшенный мелкими сверкающими камешками. Из очередного мешочка Кира извлекла золотое кольцо с крупным красным камнем и несколько колечек попроще – из серебра. Наконец, в последнем лежало намисто – ожерелье – из бисера и крупных серебряных монет.
Настоящее богатство.
Собрав добычу в рушник, она пробралась сквозь пыльные ящики к трюмо. В потемневшем по краям зеркале появилось отражение: большие серо-голубые глаза, волнистые каштановые волосы в растрепавшемся хвосте, белая маечка и голубые, уже с пятнами от малины, шортики.
Кира надела коралловые и перламутровые бусы, поверх них ожерелье с монетами и в последнюю очередь атласную ленту с медалью. Тяжеленая конструкция украшений давила на детскую грудь, но выглядела потрясающе.
Кира поставила руки на бедра и горделиво подняла подбородок. Настоящая украинка, только венка, вышиванки и плахты не хватает.
Отражение поплыло мелкой сеточкой отслаивающейся амальгамы, задрожало и исчезло. Вместо Киры из зеркала смотрели большие серо-голубые глаза взрослой женщины. В длинной сорочке, вышитой белыми нитями с ажурной мережкой. Поверх – юбка с запахом: ярко-красная плахта с жёлтыми звёздами, вытканными по нижней кромке в шахматном порядке. На ней – запаска-фартук в красных цветах. Плечи и грудь незнакомки покрывала бордовая керсетка-безрукавка, украшенная аппликациями из чёрного бархата. Из-под неё выглядывал пояс-рушник. Голову покрывала намитка – убор-повязка, обвитый вокруг лба и полностью закрывший её волосы, концы его были связаны в рожки-обереги. Поверх намитки венок из барвинков, васильков и мальвы. Её шею украшали нити коралловых и перламутровых бус, намисто с дукатами и прямо под подбородком – крупная монета-медаль с образом Богородицы.
Незнакомка с не меньшим интересном рассматривала девочку и по-доброму улыбалась.
– Кира! – послышался снизу бабушкин голос. – Кира, спускайся вже, хату допоможеш прикрасити.
Образ в зеркале исчез. Потускневшая поверхность вновь отражала только Киру.
Осторожно сняв украшения, она упаковала их обратно в мешочки, спрятала в скрыню, уложила поверх рушники и картину, закрыла крышку и, дважды чихнув от поднявшейся пыли, побежала к лестнице. Бабушка ждала её внизу.
