Читать книгу: «Ивана Купала», страница 6
4.
– Маааам, чай, – донеслось из комнаты.
– Ну сейчас! Погодите минуту, сделаю чай и разберемся.
Она быстро заварила большую кружку чай, навалила в вазочку печенья и конфет, отнесла дочери вместе со свечой и вернулась на кухню.
– Что это было-то? – поинтересовался Фёдор Степанович.
Вместо ответа Кира достала из кармана домашней кофты деревянный стержень.
– Что это?
– Веретено.
– Не понял.
– Отобрала у кикиморы.
– Да ладно, – недоверчиво отреагировал Фёдор Степанович.
– Вы сами видели, – пожала плечами Кира.
– Где ты её нашла-то?
Он отчасти верил в существование неких природных сил, иначе как мог бы принять свой собственный «синдром», но как человек цивилизованный объяснял это чем-то вроде психосоматического эфира, методами манипулирования сознанием. Проще говоря, безграничными возможностями человеческого мозга. Однако манёвры деревяшки вне прямой траектории под эту теорию не подпадали. Рассказ Киры про старушку с прялкой и вовсе выглядел бредом. Стараясь не обидеть её скепсисом, Фёдор Степанович выслушал, не перебивая.
– Понятно. Так, а что эта штука, выходит, опасная?
– Ой, совсем из головы вылетело. Снимайте свитер.
– Да ну перестань, домой приеду, обработаю.
– Снимайте свитер, говорю.
Он снял свитер, стараясь не задеть ранение. Кожа на плече начинала гореть и тупой болью отдавала в руку. Кира засунула веретено на верхнюю полку кухонного шкафчика, забрала джемпер, отложила его на окно, открыла холодильник и достала яйцо.
– А теперь, пожалуйста, сидите спокойно, не говорите и лучше закройте глаза. Чтобы я не отвлекалась. Я этого раньше не делала. Только в теории.
Фёдор Степанович с недоумением посмотрел на неё.
– Пожалуйста, просто доверьтесь. Не выйдет, значит, обычным путём пойдем, – ответила хозяйка.
Он покорно закрыл глаза.
Стало тихо, слышен был только лёгкий шорох. Фёдор Степанович чувствовал, что Кира совсем близко. Всё напряжение сосредоточилось в болевой точке, от чего боль становилась жгучей. Компресс что ли холодным яйцом, только бы похолоднее…
Ничего не происходило. Минута, две, три…. Вечность.
Кира словно почувствовала (а, может, увидела в слабом отблеске свечи) и выдохнула:
– Тшшшш…
Фёдор Степанович попробовал расслабиться.
– Владыко, Вседержителю, Святый Царю, наказуя и не умерщвляя, утверждая низпадающия и возводяй низверженныя, телесныя человеков скорби исправляй, – тихо-тихо, еле слышно зашептала Кира.
Он поднял брови, не открывая глаз.
– Молимся Тебе, Боже наш, раба Твоего Фёдора немощствующа посети милостию Твоею, прости ему всякое согрешение вольное и невольное. Ей, Господи, врачебную Твою силу с небесе ниспосли, прикоснися телеси, угаси огневицу, укроти страсть и всякую немощь таящуюся, буди врач раба Твоего Фёдора, воздвигни его от одра болезненнаго и от ложа озлобления цела и всесовершенна, даруй его Церкви Твоей благоугождающа и творяща волю Твою.
Фёдор Степанович сдержал усмешку. За все годы их знакомства Кира Сергеевна не демонстрировала признаки набожности.
– Твое бо есть, еже миловати и спасати ны, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь, – прошептала Кира чуть громче. – Ну всё. Почти всё.
Он открыл глаза. Она налила в стакан воды из-под крана, поставила его на стол и разбила яйцо в воду. Взяла стакан и фонарик, вышла из кухни. Спустя несколько секунд послышался шум воды, слитой в унитаз.
– Вот теперь всё.
Фёдор Степанович смотрел на плечо. Ссадина оставалась, но уже не горела.
– Что это было?
– Лечебник такой, – улыбнулась Кира.
– Признаюсь, неожиданно.
– Ну я не практикую. Яйцом даже не пробовала. Это бабушка хорошо умела. Она, правда, другими молитвами заговаривала, плохо помню.
На коже вместо ссадины оказался едва заметный красноватый след. Не веря глазам, Фёдор Степанович провёл по плечу ладонью, потом пощупал, не почувствовал ни шероховатости, ни боли – ровная кожа.
– Ну дела! Ты так что угодно можешь вылечить?!
– Да нет, к сожалению. Это так быстро, потому что ожёг свежий и слабый. Если травма или болезнь, долго приходится заговаривать, и далеко не всегда выходит. От человека зависит. С детьми проще, ещё не успели испортиться. Но если врожденное или наследственное, ничего не сделаешь, только облегчить боль можно. А взрослые по-разному. Рак заговором не уберёшь. И перелом тоже. Головную боль, крапивницу можно, температуру сбить, ожёг, видите, тоже поддаётся. Бабушка могла даже камни из почек вывести, но она сильная была. Я так, наверное, не смогу. Да я и не практикую, так, по мелочам.
Кира замолчала. Фёдор Степанович тоже молчал.
Все эти годы он, конечно, понимал, что Кира – дочь своей матери, но не задумывался, что она точно так же может быть ведьмой. Или гнал от себя эту мысль.
– Ну ладно, давай я лампочки поменяю.
Забрав фонарик и вооружившись стремянкой, домовой вкрутил лампочки взамен перегоревших. От ужина отказался, собрался, оделся, из коридора попрощался с Катериной (она не ответила, видимо, в наушниках сидела) и вышел в по-прежнему тёмный подъезд.
– Фёдор Степанович, – уже через порог сказала Кира.
– Да?
– Я действительно не могу снять с вас обязательства сама.
– Кира Сергеевна, не говори глупостей, мне не тягость, давно уже привык, ты как родная уже.
– Знаю. Вы нам тоже. Но не по вашей это воле случилось. И не по моей. Поэтому я не могу.
– Не бери в голову, всё нормально.
Спускаясь по лестнице, он вспоминал, как чуть не разрушил свою жизнь. Рано женился на своей Марусе, завел одного за другим, Толика, потом Верочку, бросил институт, занялся металлоломом, поднялся, купил первую BMW, раскрутился, вошёл в раж… 90-е и есть 90-е. Всё тогда было по стандартной схеме: деньги, машины, пьянки, бабы… Как только Маруся терпела ту пьяную скотину, которой он стал? С запахом чужих женских тел. Поднявшегося из грязи в князи идиота.
Если бы не Кирина мать, что бы сейчас с ним было?
5.
Белобрысый хлопчик, стриженный под горшок, с выгоревшими ресницами и бровями сидел без дела на лавке и болтал ногами в сандалиях на белые носочки. Он был одет в чистенькую рубашку в полоску с короткими рукавами и светлые шорты, однако, ссадины на загорелых коленках выдавали совсем не такого приличного мальчика, каким его, очевидно, предпочитали видеть родители. В довершении образа на лбу, ближе к правому виску, светился шрам с парой наложенных на него швов.
Краем глаза паренёк заметил девчонку, наблюдавшую за ним из-за угла хаты. На ней была белая сорочка по пятки с яркой вышивкой на рукавах и венок из мелких полевых цветов. Совсем мелюзга, наверняка, ещё в школу не ходит. Но мальчик приосанился, перестал болтать ногами и сделал вид, что рассматривает ногти.
Девочка вышла из-за угла, подошла поближе, почесала голову, присела на корточки у клумбы с чернобрывцами и, делая вид, что увлечена ими, поглядывала на хлопчика.
Ему было скучно.
Он легко спрыгнул с лавки и сделал несколько шагов, исполненных достоинства, туда-обратно, будто размышляя об очень важных вещах, которых такой мелкоте, безусловно, не понять.
Наконец, не выдержал.
– Ти мавка?
Она встала с корточек, поправила рубаху, почесала под затылком и захлопала ресницами.
– Я Кира.
– Русская?
Девочка растерянно молчала.
– А чего вырядилась?
– Я не вырядилась. А ты чего?
– Это всё мама, – махнул мальчик рукой в сторону дома. – Чего делаешь?
– Ничего, играю.
– Во что?
– Просто.
– Давай в квача.
– Не хочу.
Оба неловко замолчали. Девочка, немного стесняясь, заговорила первой:
– Откуда у тебя шрам?
– На пожаре заработал.
Серо-голубые глаза девочки округлились. Мальчик, довольный произведенным эффектом, ещё больше вытянул шею и задрал подбородок.
– Слыхала, як мирад-завод горiв?
– Не-а, не слышала.
– Це мы с хлопцами. У нас там на складi картонных коробок штаб.
Мальчик на секунду замолчал, поняв, что выдал девчонке военную тайну, но тут же вспомнил, что штабу на мирад-заводе уже не бывать, и решил, что ничего страшного.
– Тобто у нас там був штаб, мы его вже в другое место перенесли, я тобi не скажу куда, це тайна. Мы там секретные документы зныщувалы, и коробка загорелась. Хлопцi сбежали, а я тушить стал.
Кира с восхищением смотрела на отважного мальчика.
На самом деле шрам он заработал, когда бежал к заводской проходной звать на помощь и навернулся, спотыкнувшись о железяку. Но это так, детали, которых девочке знать было не обязательно.
– Ты вже в школу ходишь?
– Не-а, в следующем году пойду. А ты в каком классе?
– В третiй перейшов.
Занавеска из старого тюля, преграждавшая мухам путь внутрь, отодвинулась. Из хаты вышла женщина, следом за ней Кирина бабушка.
– Толiк, пiшли, – сказала мама мальчика и взяла его за руку. – Ще раз спасибі, баб Дуся. До побачення.
– До побачення, Любочка, до побачення.
Не провожая гостей до калитки, она ушла в летнюю кухню.
– Бабушка, а что у мальчика?
Кира заглянула через порог в отдельно стоящую от основного дома постройку, где размещалась кухня и кладовка.
Бабушка ставила на плиту эмалированное ведро, до верху наполненное водой.
– Надеюсь, ты не подходила близко?
– Нет, бабушка.
– Хорошо. Сейчас нагреем воду и будем заниматься твоей головой.
У Киры тут же зачесалось ещё сильнее.
– Не чеши.
– Не буду. Так, а что у него?
– Энурез у Толика, но ты не рассказывай никому.
Кира при всём желании не знала, кому о таком рассказать, потому что с тех пор, как соседская девочка одарила её вшами, она ни с кем, кроме бабушки, не общалась.
– Бабушка, а кто он?
– Кто?
– Энурез.
– Ааа. Это, Кирочка, когда детки уже взрослые, но продолжают писаться в постель.
Кира удивилась до глубины души. Вероятно, это была какая-то ошибка, и баба Дуся чего-то не поняла или перепутала. Этот взрослый мальчик, потушивший целый пожар, со шрамами и царапинами, никак не мог писаться по ночам.
– Так бывает. Иногда детки писаются, не потому что маленькие, а потому что во сне им страшно, но не потому, что трусишки, а просто их что-то мучает, только они не знают что.
– А что мучает этого мальчика? Пожар?
– Смерть. В яйце был гроб.
Кире стало жалко хлопчика и одновременно немного страшно за него:
– А теперь не будет?
– Не должна. Смерть я выкатала.
– А почему она его мучила?
– А бог его знает. Мама его говорит, никто не умирал. Может, он похороны где-то увидел.
– Бабушка, а ты умрёшь?
– Конечно, деточка, мы все рано или поздно умрём.
– И куда ты тогда денешься?
– На небо, Кирочка.
– На самолёте? Я тоже хочу с тобой на самолёте!
– Я уже старенькая на самолётах летать.
Кира не поняла, как тогда бабушка планирует попасть на небо. Был, конечно, вариант с ракетой, но, насколько она помнила эксперименты мальчишек во дворе, постройка ракет куда более сложное дело.
Но возможности уточнить детали не случилось. Бабушка отправила её снимать венок и рубаху, чтобы приступить к очередной, уже второй на неделе, операции по вымыванию вшей дустовым мылом.
Мыло было вонючим, а когда пена попадала в глаза, Кира верещала как резаная, но бабушка удерживала ей голову над тазиком, тщательно растирая пену по каждому локону и ещё тщательней – на корни. Реветь, но терпеть.
К бабушке её отвозили каждый год на всё лето. В этот раз пришлось ждать, когда Яна закончит школу, сдаст экзамены и отвезёт её на поезде до Полтавы. Здесь Киру забрала бабушкина соседка, а старшая сестра уехала в Харьков поступать в колледж. Поэтому Кира пропустила цветение бузины и вообще опоздала на высадку рассады. Даже её собственный мини-огород, который выделила бабушка рядом с баней прошлым летом, уже был засажен цветами.
Зато баня по-прежнему ждала. В этом году бабушка ещё весной побелила здесь стены и покрасила дверь в зелёный цвет, как у забора. С русской баней, да и любой другой баней, баня у бабушки не имела ничего общего. Фактически это была летняя душевая в отдельно стоящей кирпичной коробке с металлическим баком на крыше. Вероятно, когда-то ею пользовались по назначению, но для Киры, сколько она себя помнила, это был личный игровой дом, где жили куклы и рядом с которым она высаживала помидоры. Киру вполне устраивало такое положение дел, она с удовольствием оставалась в одиночестве со своими куклами, разыгрывая сказочные истории или просто «дочки – матери». Когда становилось скучно, сказка выходила за пределы бани, её вымышленные друзья героически справлялись с трудностями в зарослях малины или даже на бабушкином чердаке (одно из наиболее опасных приключений с учётом того, что забираться туда приходилось по открытой лестнице и спускаться было страшнее, чем взбираться).
Проще говоря, Кире было достаточно собственного общества.
Но тем летом ей навязали внучку бабушкиной знакомой. Девочка была старше на два года, и сразу ей не понравилась. Тем радостней оказалось, когда спустя неделю у обеих обнаружились вши, и их источником была никак не Кира.
Бабушка накинула ей на голову полотенце и просушила жёсткой махровой тканью волосы. Расстелив половик на ступеньки, поднимавшиеся кольцами к входу в хату, она надела очки, взяла частый гребень, усадила рядом Киру, положила её голову к себе на колени и принялась тщательно вычищать каждую прядку, то и дело делая паузу, чтобы собрать с зубчиков ошалевших от дуста вшей и их гниды. С щелчком придавливая тушки насекомых на ногте, она аккуратно откладывала их в сторонку, на листок бумаги.
Кире даже нравилась эта процедура. Правда, когда прядь длинных каштановых волос путалась, бабушка без особой осторожности тянула её гребнем, так что у девочки на глаза выступали слёзы.
– Бабушка, а кто такая мавка? – пытаясь отвлечься от очередной волны боли, спросила Кира.
– Мавка? А почему спрашиваешь?
– Тот мальчик, Толик, сказал, что я мавка.
Бабушка засмеялась.
– Конечно, ты не мавка.
– А кто это, бабушка?
– Мавки – это такие девушки, чьи неупокоенные души бродят по лесам, полям и лугам. Когда-то они были живыми, но лишили себя жизни из-за любви или умерли от тоски по любимому и отказались уходить на небо. Они себя не помнят живыми, не помнят, кто их обидел, но всё равно чувствуют тоску по настоящей любви, поэтому, соблазняя живых хлопцев, пытаются утолить ту жажду: заманивают в лес и губят, как когда-то погубили их. А ещё это потеряшки – новорожденные девочки, умершие во время родов или до крещения. Если им не помочь уйти на тот свет, то через семь лет за ними приходят мавки и забирают к себе.
– Тогда я точно не мавка.
– Не мавка.
– Расскажи ещё.
– Говорят, они очень красивые: тоненькие, светлолицые, с большими грустными глазами, длинными ресницами и длинными волосами чуть ли не до колен. На голове всегда венок. Если в лесу живёт, то из листвы деревьев её леса: клён, верба, липа. Если полевая, то из полевых цветов. А если горная, из горных. Ходят они в белых длинных рубахах и босяком, так что раньше их легко можно было спутать с обычной девушкой. Правда, кое-кто утверждает, если со спины их увидеть, страшно станет: спины у них мол нет, видны лёгкие без воздуха и сердце без крови. Но я в это не верю, глупости. И ты не верь.
– Хорошо, не буду.
– Я рассказывала про Житницу?
– Не, ба.
– Тогда слушай.
6.
Допив при свече большую кружку отвара из бузины, Кира открыла шкафчик и достала веретено. Обычная деревянная палочка, наверное, из берёзы, с острым «носком», утолщением к нижней трети, и широкой «пяткой». Сантиметров 30 от силы. Просто деревяшка. Положила на открытую ладонь.
Ничего.
– Что ж ты, давай.
Ничего.
– Ну как знаешь. Выброшу тебя. Сожгу.
Деревяшка подскочила от ладони на несколько сантиметров, раскалилась до красна, но замерла, зависнув в воздухе.
Кира отвела ладонь в сторону, развернув её вертикально так, что она почти соприкоснулась с «пяткой» веретена. Искра чуть отодвинулась, но вела себя смирно.
Кира медленно передвинула ладонь в сторону, искра повторила движение след в след.
Кира вырисовала рукой несколько хаотичных движений, ускоряя темп. Искра покорно повторяла манёвры, следуя за рукой.
– Вот, умничка.
Веретено заиграло цветами радуги. Кира улыбнулась и кивнула.
– Теперь я твоя хозяйка.
Веретено погасло и мягко легло прямо в руку. Кира спрятала его обратно на верхнюю полку шкафчика – туда, где обычно прятала конфеты от дочери.
К утру аварийная служба восстановила электричество.
7.
Виталик крепко спал спиной к Наде. Всю ночь она без конца просыпалась, не в силах отделаться от навязчивых мыслей.
Часы показывали около пяти. До звонка будильника ещё час. Надя обняла Виталика, всем телом прижавшись к его спине.
Может быть, летом отправиться в путешествие на круизном лайнере? Хотя бы на неделю… Море, солнце, ограниченная связь с внешним миром.
Нет. Ограниченная связь – это плохо. Их брак с трудом выдержал испытание карантином. Только большой дом и личная территория с выходом к речке позволили не сойти с ума. Виталику было отлично, он с удовольствием ушёл на удалёнку, будто только и ждал для этого повод: высыпался, закрывался в кабинете, откуда руководил операционным менеджментом своего бизнеса, обедал, возвращался к работе (Надя была уверена, что в кабинете он устраивал себе послеобеденный сон), а вечером, по окончании рабочего дня, уходил с собаками на часовую прогулку вдоль реки. Он был счастлив. Или казался счастливым. Как будто, несмотря на кризис, впервые жил так, как хотел.
Тем несчастнее была Надя, которую карантин лишил последних иллюзий насчет их брака. Они стали чужими людьми, давно остыли друг другу, жизнь превратилась в рутину.
Больше года после изоляции Надя исправно, раз в неделю, ходила к психологу. Отчасти успокоилась. Однажды даже пробовала поговорить с Виталиком о своих переживаниях.
Неудачная попытка.
Он был хорошим человеком и в традиционном понимании прекрасным мужем и отцом. Кормил, одевал, содержал, на сторону не гулял – Надя как минимум очень бы удивилась, если вдруг обнаружила бы обратное. Но никак не про эмоции, никакой страсти. «Что ты от него хочешь? Чтоб Пушкина тебе читал? Где бы вы сейчас были, если б он Пушкиным увлекался!» – Надина мама зятя не просто уважала. Любила всей душой.
А Надя вспоминала юность, школу, как Виталик пел под гитару на скамейке у стадиона. Он подошёл к ней на перемене перед последним уроком, предложил вместе пойти домой, она смутилась, согласилась, впервые прогуляла урок. Несколько месяцев незатейливого школьного романа, первый поцелуй, простые слова любви, коробка конфет на Новый год, скромная роза на 8 марта, посиделки с гитарой у стадиона.
Виталик был на два года старше, готовился к поступлению в военное училище, не жаждал военной карьеры, но снимал обузу с родителей. Поступил, уехал в Петербург. Она ревела, провожая. Потом месяцы ожидания, десятки красивых писем (которые, как подозревала сейчас Надя, он писал под диктовку, для курсантов это было нормой, но тогда она не догадывалась), короткие каникулы вместе.
Окончив школу, она уехала за ним, выбрав простой педагогический колледж. Ещё через год сыграли скромную свадьбу, сняли комнатушку в коммуналке. Ещё через год, не доучившись, Надя уехала с мужем по распределению на север.
Сейчас ей казалось, то были лучшие годы в их жизни – они были бедными (пельмени с тушёнкой из пайка и дешевым майонезом, когда ещё такое приготовишь?), но счастливыми. Их семейные друзья-сослуживцы – выпускники, женившиеся, чтоб не уезжать в гарнизоны в одиночестве, и их жёны, столкнувшиеся в 2000-е с реальностью взрослой жизни, не прошли испытание севером. Кто-то разводился уже через год, кто-то протянул пять-семь лет, а Надя с Виталиком только крепче друг к другу приросли.
Случайное везение вывезло их, уже с двумя сыновьями-близнецами, из Гаджиево в Москву. Виталик в бизнесе раскрылся. Со временем стало совсем хорошо, стало богато. Мечты тёщи сбывались одна за другой.
Но с каждой новой сделкой Виталик становился всё более чужим для Нади. Она почти не замечала этого, когда всё её внимание крутилось вокруг быта и детей. Но близнецы подросли, отправились учиться в Лондон, и вдруг Надя осталась наедине с пустотой.
В поисках нового смысла жизни она занялась садом, потом по совету психолога рисованием (неудачный совет), английским языком, плаванием, йогой, дизайном, безостановочным шоппингом. Подумывала вернуться к обучению, но Виталик не оценил, так и не поняв, чего Наде в жизни не хватает.
Богатые тоже плачут, грустно смеялась она, допивая бутылку французского белого на онлайн-вечеринке с одноклассницей, иммигрировавшей в США.
Обнимая спящего Виталика, Надя подумала, что, пожалуй, стоит вернуться к психологу. Нужно заново всё обсудить, понять, как быть дальше.
Без Виталика она никто. Но и с ним она давно стала никем. И дело не в том, что у неё были амбиции. В былые времена ей вполне хватало роли хозяйки семейного очага. Она стала никем для Виталика.
А вдруг у него любовница?
Надя улыбнулась внезапно пришедшей в голову спасительной версии. Тогда всё стало бы проще, понятнее, обыденнее. Тогда можно было бы рыдать, обвинять, бить посуду как в старых итальянских фильмах.
Она представила, как ловит Виталика с поличным в постели с какой-нибудь длинноногой старлеткой.
Нет, перебор, задевает. Пусть лучше кто-то посолиднее с работы.
Секретарша.
Надя почти засмеялась. Вряд ли 55-летняя Ольга Семёновна тянула на любовницу.
Ну пусть кто-то из подчинённых. Только не сильно молодая и не сильно красивая.
Надя узнаёт, что Виталик с ней спит. Ждёт его с работы. Одета строго, но с лёгкой сексуальностью.
Он входит, она на кухне с бокалом вина.
Он спрашивает про ужин, она молчит, он спрашивает, как дела, она не отвечает, он в недоумении интересуется, что случилось, и тогда она скупо говорит, что ей всё известно, он всё ещё пытается понять, что именно она имеет в виду, и она в едких красках описывает ему всё, что думает насчет его романа и тех лет, что она потратила на него, такого козла, и что больше не намерена это терпеть и сейчас же собирает вещи и уходит (вопрос: куда? – нужно проработать, не к маме же), Виталик бросается ей в ноги, умоляет простить минутную слабость, рыдает, говорит, что любит её и только её, дальше можно, наконец, заняться страстным сексом якобы на прощание, но не уйти, проявить милость и вновь жить так, как когда-то – душа в душу.
Чувство вины, возможно, вернуло бы те времена…
Но сейчас чувство вины испытывала сама Надя.
Ты сам во всем виноват. Всё из-за тебя.
Надежда отвела руку и отвернулась к окну.
Начинало светлеть. Во сне Виталик перевернулся на спину и захрапел.
Неожиданно Надя испытала отвращение. Не в силах оставаться в постели, она тихо поднялась, надела халат и вышла из спальни. Сварила кофе, взяла в тайнике на кухне пачку сигарет и зажигалку, накинула поверх халата домашнее пальто и вышла с дымящейся чашкой на веранду. Влажный утренний воздух обжёг холодом голые ноги в тапках.
Надя поставила кофе на скамейку, зажгла сигарету и глубоко затянулась. Голова слегка закружилась. Она баловалась сигаретами в юности, но с появлением близнецов забыла о привычке. Пару недель назад купила пачку, выкурила без какого-либо удовольствия одну сигарету и выбросила оставшиеся. Через день снова купила и снова выбросила, выкурив только одну. Наконец, на третий раз просто купила пачку, спрятала её в кухонном ящике, куда Виталик никогда в жизни не залез бы, и раз в день тайком от него курила на веранде. Она могла бы курить, когда он был на работе, но тогда ей не хотелось. Да и не хотелось расстраивать Раису Степановну, их домработницу, глубоко уверенную в святости семьи Петровых.
Докурив, она тщательно упаковала бычок в листок бумаги, спрятала в карман и ещё немного постояла на веранде, глубоко вдыхая свежий загородный воздух.
Когда-то она мечтала об уютном загородном доме в средиземноморском стиле, с просторной верандой, выходящей на задний двор, желательно к лесу. Она получила дом своей мечты.
Сегодня в нём было тоскливо и одиноко.
Допив быстро остывший кофе, Надя отставила чашку, несколько раз прошлась по веранде, трижды вошла в позу приветствия солнцу, трижды согнулась к ступням настолько, насколько позволяло пальто, и вернулась в дом. Тщательно вычистила зубы, умылась, нанесла лёгкий утренний крем.
В спальне громко зазвенел будильник на мобильном.
Четверг. День блинчиков.
Надя схитрила: достала из морозилки покупной полуфабрикат, поставила жарить на сковородку – разницу не заметит.
Сварила в кофеварке американо без молока.
К появлению Виталика на кухне стол был накрыт.
– Доброе утро, Надюш, ты чего так рано встала, – Виталик в спортивных штанах и майке чмокнул жену в щёку.
– Не спалось что-то…
– За пацанов что ли переживаешь?
– Да, наверное, – уклонилась Надя.
– Не боись. Сдадут они экзамены. А не сдадут, отправлю в нахимовское.
Заключив, что вопрос исчерпан, Виталик включил телевизор и, погрузившись в новостной поток, принялся за завтрак. Надя как обычно пила свой кофе, второй за это утро, опершись на кухонную тумбу. Она завтракала позднее, когда Виталик уезжал в офис.
– Смотри что творят-то америкосы, а…
Покончив с блинчиками и кофе, он выключился из новостной повестки и вернулся на кухню. – Ты сегодня дома или куда планируешь?
Застигнутая вопросом врасплох, Надя поднесла ко рту пустую чашку. Это дало ей несколько секунд.
– Пока не знаю. Думала, может, за покупками съезжу. А что?
– Степановна что ли тоже в отгуле?
– Да нет, я за своими садовыми.
– А. Гриша отпросился у меня до понедельника, я забыл тебе вчера сказать.
– Ничего, я могу такси вызвать.
– А что, прям к спеху?
– Всё нормально, я разберусь.
– Ну ладно. Но если там что тяжёлое, ты сама не таскай. Если что ты набери Сашку днём, скажи ему, чтоб машину организовал.
– Хорошо.
Он вышел. Спустя 15 минут вернулся в холл готовым. Надя традиционно стояла у парадной двери. Поцеловала в щёку, пожелала хорошего дня и закрыла за ним.
Раиса Степановна приходила после полудня. Раньше, до отъезда близнецов, она жила с Петровыми. Пока сыновья были маленькими, Надя полностью занималась ими сама, но после переезда в подмосковный дом времени и сил на большое хозяйство стало катастрофически не хватать, и она предложила домработнице остаться в доме на постоянной основе. Своей семьи у Раисы Степановны не было. В молодости у неё случилась трагическая история – муж и ребенок погибли в автокатастрофе, и замуж повторно не вышла. Когда развалился Союз, вдова вернулась из Казахстана, куда её увез супруг, дохаживать мать-пенсионерку под Ярославлем. Когда та умерла, Раиса Степановна пришла в агентство по подбору домашнего персонала и несколько лет успешно работала у разных хозяев, пока Надя чудом не получила её по «наследству» от приятельницы, уехавшей во Францию. Сначала вдова приходила трижды в неделю помогать по хозяйству в их московской квартире, затем согласилась на постоянную работу с переездом в загородный дом. Тем более для неё это означало экономию на съеме квартиры и стабильный заработок. Пока Раиса Степановна жила с ними, Виталик помог ей продать ярославскую квартиру, ссудил дополнительные деньги на первый взнос по ипотеке и выступил поручителем для покупки просторной однушки в соседнем Голицыно. Когда близнецы уехали в Лондон, необходимость в постоянной помощи домработницы отпала, и она переехала в свою новую квартиру. Теперь Раиса Степановна работала четыре дня в неделю, кроме среды и выходных, с полудня до шести вечера.
Надя вернулась в спальню, сняла халат, перешла в гардеробную, переоделась в спортивный костюм и направилась в тренажёрный зал.
Зал – конечно, преувеличение. Просто комната, куда мальчишки хаотично свалили своё «железо», а Виталик купил многофункциональный тренажёр (снаряд покрывался пылью, но Раиса Степановна раз в неделю боролась с запустением). Из Надиного здесь стояла скучающая беговая дорожка и коврик для йоги. Йогой Надя увлеклась всерьёз как комфортной, полезной и наименее интенсивной формой физической нагрузки.
Спустя 40 минут приняла душ, обернулась в пушистый халат, позавтракала под телевизионные новости и, прихватив большую кружку латте, перешла в свой кабинет на втором этаже. Это была маленькая комнатушка (в отличие от Виталикиного кабинета на первом) рядом с комнатами близнецов и гостевой. Здесь у стен стояли стеллажи с сувениркой из стран, где они проводили отпуска, поделками мальчишек, лёгким женским и детским чтивом (серьёзная библиотека размещалась в кабинете Виталика, но это были в основном книги, которые никто в семье не читал, они лишь добавляли интерьеру солидности). В здоровенном бабушкином комоде, отреставрированном за какие-то баснословные деньги, хранились сотни мелочей – семейных реликвий – рукописные письма, открытки, тетрадки и дневники близнецов, неразобранные фотографии. У торшера стояло громадное почти королевское кресло и пуфик для ног перед ним. Рядом тумба для книжек или вязания. Изначально планировалось, что этой мебели будет достаточно. Но пока мальчишки не доросли до переходного возраста, они так часто бегали к матери, что пришлось впихнуть в комнату ещё и софу.
Свято место пусто не бывает… теперь на неё были свалены собранные в пакеты вещи, удалённые после очередной ревизии из гардеробной. Надя традиционно пересылала их родственникам.
Встав посреди кабинета, она замерла в раздумьях.
Чем заняться? Как убить время?
Наконец, села в кресло, отхлебнула глоток латте, взяла с тумбы блокнот и пробежалась глазами по вымученному накануне списку дел. Перечень не вызвал энтузиазма.
Взгляд сам собой зацепился за пункт «Садовый инвентарь». Надя улыбнулась невольно ворвавшимся в сознание картинам. Закрыла глаза. Легко прикоснулась кончиками пальцев к губам, провела ниже, вдоль шеи к ложбинке груди…. Открыла глаза, рассмеялась сама себе, раскраснелась.
Какая же глупость всё это. В этой комнате, на этом кресле она планировала нянчить внуков, рассказывать им истории из жизни и сказки, а сама… Нет, конечно, она ещё молодая женщина. В самом соку, как говорится. Но…
Виталик, Виталик, как так вышло…
Надя на мгновение живо представила, как по обе стороны от неё зависли ангелочек и бес и нашёптывают каждый своё. Встряхнула головой, отмахнув глупую картинку, и встала.
Спустилась в гардеробную, тщательно выбрала кружевное телесного цвета бельё. Встала перед зеркалом. На неё смотрела всё еще довольно привлекательная зрелая женщина. Не красавица, но миловидная. Красиво упакованная в бюстгальтер грудь (слегла обвисшая, но после близнецов это просто неизбежно, а в правильном белье – незаметно), гладко выбритое тело, не слишком длинные, но стройные ноги, подкаченные руки, лёгкий жирок на бёдрах и талии.
Оставшись довольна, села за туалетный столик, тщательно накрасилась. Сделала несколько лёгких волн утюжком на волосах. Всё – естественно, без лишнего вызова и фальши. Надела чулки, юбку-миди верблюжьего цвета, молочный джемпер с глубоким V-образным вырезом, несколько тонких золотых цепочек разной длины, часы с бриллиантами (подарок Виталика на 17-летие совместной жизни), коричневые батальоны на устойчивом каблуке. Выбрала свою любимую сумку Marcie от Chloe.
