Читать книгу: «Ивана Купала», страница 5
15.
Большой город уходил в ночную февральскую дрёму. Лишь два юных бесёнка кружили высоко над домами под молодым месяцем, раздувая метель. Поделив город на двое по Москве-реке, они спорили, кто больше бед натворит: сталкивали автомобили на скользкой дороге, ставили подножки редким прохожим, разворачивали на запасные аэродромы самолеты. Одним словом, проказничали.
Часть 2.
Отче наш, ти що єси на небесах, нехай святится ім’я твоє,
нехай прийде царство твоє, нехай буде воля твоя, як на небі, так і на землі.
Хліб наш насущний, дай нам, сьогодні;
і прости нам провини наші, як і ми прощаємо винуватцям нашим;
і не введи нас у спокусу, але визволи нас від лукавого.
Бо твоє є царство, і силa і слава, на віки вічні. Амінь.
1.
Конечно, я всё прекрасно понимала, много лет всё знала, всех его шалав знала поимённо. Если вы думаете, товарищ следователь или как вас там, что я дура, не знала, так нет, знала. Как любая жена знает.
И ваша жена знает.
С самой первой шалавы знала, с Ирки, с одноклассницы моей. Он её, суку, трахнул под забором моих же родителей, когда мы к ним в отпуск приехали. Представляете?! Кобель чёртов. Первый раз увидел и тем же вечером к забору раком. Я из окна увидела. Беременная, стою реву, а что делать?
Красивый был. Такому какая хочешь даст.
А он ни одну сучку пропустить не мог.
Так и жили.
Но всегда домой приходил, товарищ следователь, всегда. Думал, не знаю.
У него ж на лице всё написано. А он думал, не знаю!
Вы, товарищ следователь, когда налево сходите, вы сначала лимон съешьте, а потом только домой, а то у вас, у мужиков, как у кота сметана по морде.
А чего оскорбляетесь? Не мужик что ли?
Я вам совет по делу, а вы оскорбляетесь.
А что к сути-то возвращаться?
Трахал каждое дерево всю жизнь, зато все деньги в дом, хорошо жили, всё было, дочку очень любил, принцессой росла. С возрастом остепенился, дом под Тверью построили, я туда переехала, когда Олечка в институт поступила, между прочим, в Сорбонну, в Париже это.
Ну хорошо, что знаете. Не дурак значит.
Владик в Москве квартиру оставил, а на выходные всегда домой приезжал, всегда. Как второй медовый месяц был, от чувства вины, наверное. Девок реже стал цеплять.
А тут по весне как нашло на него что. Первое время ещё приезжал, но такой погасший, слабенький, спал сутками напролёт, я уж думала, может, онкология, а мне не говорит, бережёт, а потом вообще перестал ездить, мол много дел и тяжело в дороге. Думала, всё, в больницу слёг, а меня пугать не хочет. Припёрлась в Москву, захожу в квартиру, а он там, спит, бледный как смерть, но морда – как у кота в сметане, я такое уж точно ни с чем не спутаю. Ну, думаю, слава богу, если на девок ещё сил хватает, значит, не такой уж и больной. Вот с тех пор я его и не видела.
Я потом ещё в Москву приезжала, уже в мае что ли, да, сразу после праздников, когда он опять не приехал. Он мне, товарищ следователь, звонил на 9 мая, мол развода хочу. Вы представляете? Я 20 лет его терпела, кому я сейчас нужна, а он мне – развод. Да хрен там, а не развод. Он мне что-то там про любовь всей его жизни, отпусти мол, а я ему так и сказала: хрен тебе, кобелина, а не развод, погуляешь – вернёшься, и трубку бросила. А на сердце-то неспокойно, поехала в Москву, нашла его Ленку…
Ленка – шалава его последняя. Вы её допрашивали, не? Я вам дам контакты. Девица слегка того, аспирантка, филологиня, стишки пишет, в Инстаграм голую задницу постит с розовыми соплями, мужики-то понятно, на что клюют, а дура дурой. Но такая нормальная баба, поговорить можно, главное, сразу по делу вопрос ставить, а то её уводит в болтологию.
Я отвлекаюсь? Я не отвлекаюсь, товарищ следователь, я вам описываю картину преступления.
Ну вот я её нашла и говорю, не дури, Ленка, Влад тебе в отцы годится…
На самом деле нет, это ж ему тогда нужно было в 14 лет заделать её, хотя он-то и в 14 лет мог, с него станется…
Ну в общем я ей: верни его в семью, а то прокляну и порчу наведу. А она, представляете, говорит, ни при чём совсем, Владика с марта не видела и слыхом с тех пор не слыхивала. Мол знает, что встретил какую-то другую и влюбился по уши.
Влюбился, кобелина! Куда ему влюбляться, уже 45 скоро, какая на хрен любовь! Внуки скоро пойдут, а он влюбился!..
Квартира? Что квартира? А, это я уже потом узнала.
Сначала этот козёл все наши счета опустошил…
А что мне определяться, товарищ следователь? Он и козёл, и кобель, и моральный урод. Или вы мне обучение дочери оплатите? Олечке вернуться домой пришлось из-за этого урода.
Я не знаю толком, сколько там было, я в дела никогда не лезла, не спрашивайте, что он там мутил, это меня не касается. Могу сказать только, что у меня ни копейки не осталось. Один дом и то, потому что он на моих родителей его оформил в своё время. Квартиру он свою продал. Это его была квартира. Он родительскую ещё 15 лет назад продал, а вместо неё взял в новостройке, поэтому я так и считала, его это квартира, для баб, она мне не сдалась ни разу.
Активы? Какие активы? Без понятия, что там с этими активами. Это вы у его дружков спрашивайте про активы. Я в эти дела никогда не лезла.
А если найдёте его, так и передайте: явится домой, своими руками задушу.
2.
Кира разогнула спину, прислушалась. В мастерской стояла тишина. Из окна, приоткрытого под форточку, доносился шум дороги и резкие окрики грача. Весна в этом году пришла совсем рано, за тёплую зиму снег так и не успел покрыть землю, на деревьях кое-где уже набухали почки.
Отставив веник с совком, она поправила хлопчатый платок на голове, завязанный под затылок, вышла в кухню, налила стакан воды, выпила несколько глотков и вернулась в мастерскую.
Афганец за минувшие недели сдал на глазах. Он перестал спать: выпивал снотворное, закрывал глаза, проваливался в дрёму и почти сразу начинал задыхаться. Кира не могла не заметить, как лицо его с каждым разом становилось всё бледнее, под глаза ложились синие круги, а сам он, осунувшийся, без конца злился и зевал. Мастерскую забросил, круглыми сутками сидел у телевизора, ухватывая сон урывками.
Кира сама вызвала терапевта. Лёгкие чистые, шумов нет, не «корона». Нужно обследование. Она приняла командование на себя, собрала афганца и отвезла в больницу, где он беспробудно проспал следующие 24 часа. Следующие дни Сергей Валерьевич послушно сдавал анализы, просвечивал легкие, сердце, терпел капельницы, ел и очень много спал. Не найдя ничего необычного, его планировали к выписке.
– Поклади на місце, кажу.
Бормотание стало отчётливее. Недовольный голос звучал совсем близко.
– Не тобой покладено, не тобі і чіпати.
Огляделась.
– Очі свої вилупила. Хозяйнуе як господиня. Тьху на тебе.
– Кто тут?
– Хто тут, – передразнивая, громче пробурчал голос. – Кому потрібно, той і тут, а тобі тут бути не положено.
– А кому положено?
– А кому належить, той і тут, а кому не треба, тому знати не положено.
– Ну если не положено, значит, никого тут нет.
– А хто є, а кого ні, це не тобі… Стій, ти мене чуєш?
– Слышу.
Повисла тишина.
– I бачишь? – уже совсем отчётливо донеслось из угла рядом с окном.
Крохотная старушка, не выше локтя ростом, сидела за прялкой. Сморчок в лохмотьях, некогда, вероятно, белого цвета. Её седые волосы растрепались и клоками висли на сгорбленные плечи. Чёрные точки глаз злобно буравили Киру.
– Вижу.
– Сама бачу, що бачиш. Чи не сліпа.
– Ты кто?
– Сама з яких будеш?
– Я? Соцработник.
– Який такий работник?
– Помогаю хозяину дома.
– Допомагає вона, бач ти. А хто тебе просив допомагати?
– А это уж точно не твоё дело.
– Тут все моя справа. А ти не лай старшим, мала ще старшим грубити, поживи з моє, потім будеш грубити.
Старуха, обидевшись, отвернулась к прялке и взялась распутывать кривыми пальцами запутавшуюся грязную нить.
Кира перебирала в памяти подходящие сущности, но в голову, как назло, ничего не приходило.
– Ти плакун-траву притягла? – пробурчал, наконец, сморчок, не отрываясь от нити.
– Я.
– Ну i дура.
Старуха снова примолкла, смочила нить на языке, покрутила кривым пальцем и, сосредоточенно прищурившись, попыталась продеть в глазок на кончике веретена. Неудачно.
– Помочь?
– Помічниця знайшлася. І звідки ти взялася на мою голову? Знахарка чи?
– Нет.
– Вiдьма?
Глаза старухи сузились до щелочек и уставились на Киру.
– Нет, – помедлив, ответила она.
– Брешеш. А патли-то чого острігла? – хохотнула бабка и вновь с ожесточенным рвением погрузилась в распутывание нити, которая удивительным образом успела запутаться опять.
– Ты хозяину спать не даёшь?
Не отвлекаясь от прялки, та пробубнила:
– А якщо і я, то і що?
– За что?
– А за то. Не подобається він мені.
– Это его дом.
– Був його, стане не його.
– Так не пойдет.
Бабка подняла на Киру глаза.
– Смілива чи що?
– Не трусиха.
– Загрожуєш?
– А надо?
Старуха залилась натужным хриплым смехом, схватилась за живот, закинув голову назад и, судя по всему, тем самым опять запутала нить.
– Косми-то спочатку відпусти, а потім загрожуй. Косми-то ще потрібні будуть.
– Давай по-хорошему. Скажи, что тебе нужно от Сергея Валерьевича, обсудим.
– Це ти про кого? Про мешканця мого?
– Не про жильца, а про хозяина.
– Про мешканця, про мешканця, – поправила старуха. Она отложила веретено и, вставая, выросла вдвое. Стала Кире почти по середину бедра. Расставив ноги и подбоченившись, старуха сделала, кажется, самую злобную гримасу из тех, что могло принять её уродливое лицо, и глухо прорычала:
– Мені з тобою домовлятися нема про що. Іди звідси. Другий раз попереджати не буду.
Кира сдержала улыбку, выдвинула вперед левую ногу, сгруппировалась и с веником наперевес шагнула в сторону старухи. Та проворно вскочила на прялку, перекрутила в воздухе веретено и, что-то бормоча под нос, метнула его как копьё в Киру. Веретено зазвенело, стремительно направилось к девушке, оставляя в воздухе мерцающий след. Не успев толком опомниться, Кира дёрнула рукой, попытавшись отмахнуться от летящего деревянного стержня. В двух сантиметрах от её лба веретено зависло, задрожало, задёргалось и, перевернувшись, так же стремительно вернулось в руку старухи. Вся сцена заняла не более 5 секунд.
Старуха озадачено уставилась на Киру. Воспользовавшись заминкой, девушка подскочила к прялке, легко выхватила веретено и торжествующе поднялась над бабкой. Лишившись веретена, она скукожилась, сгорбилась и, со страхом подняв глаза на Киру, умоляюще захныкала:
– Не чіпай, не чіпай, бабусю не чіпай, бабуся стара, не чіпай, дитинко, вік тобі служити буду.
Кира отступила на шаг назад, не теряя старуху из виду, пододвинула левой ногой табуретку поближе и села, положив веник на колени. Крепко удерживая чуть подёргивающееся веретено, она сделала глубокий вдох и спокойно выждала, пока сморчок закончит своё представление. Бабка похныкала, попричитала, но, вскоре поняв, что зритель не способен оценить драматизм её игры, просушила глаза, высморкалась в грязный рукав и деловито обратилась к Кире:
– Що хочеш?
– Исчезни.
– Не можу я. Чи не сама сюди прийшла. Куди привели, тут і хата. Іншоi нема.
– Кто тебя сюда привёл? Кто ты?
– Мужик привів.
– Сергей Валерьевич?
– Нє, інший. По осені ще, мешканця ще не було тута. Ти на бабки не сердься, я людей давно не бачила. Вже й не пам'ятаю, коли останній раз. А тут тепло і зручно. І Сергій твій нічого, тільки хропе сильно. Очі закриє і давай хропіти. Якби не хропів, так і не злив б. Я тишу люблю.
– А кто по ночам шумит? Кто бардак в мастерской устраивает? Не ты что ли?
– Де ти бардак бачиш? Я справою займаюся щоночі. Сама бачиш, пряха я. Віддай веретенце, а.
– Веретено у меня побудет. Так спокойней. Буйное оно у тебя.
Стержень с куском грязной нитки задрожал, бабка тихонько взвыла.
– Сьома? – отвыв, спросила старуха.
– Что?
– Сьома ти?
– Можно по-русски?
Сморчок на секунду задумался.
– Перша, друга, третя … Ти … як це … седьмая?
– Да.
Старуха вновь взвыла и запричитала гнусавым голосом так, что разобрать было невозможно.
– Успокойся уже. Кто ты? Как тебя звать?
– Мокоша я, – сквозь старческие слёзы выговорила бабка.
Что-то из славянской мифологии… Мокошь?
«Повесть временных лет» и всё такое. Единственное женское божество. Жена то ли Перуна, то ли Велеса. Покровительница прядения, ткачества, мать плодородия. Вот откуда прялка.
Но это… это грязное существо?
– Ты и богиня?
Бабка хихикнула.
– Ми всі сестри Мокоші. Перша Мокошь зникла.
– Исчезла?
– Давно вже. Я її ніколи і не бачила. І ніхто з нас не бачив. Вона була перша з сестер. Старша і найсильніша. А потім люди стали все менше і менше нас поважати, ми і розійшлися хто куди. Я сестер давно не бачила. І не пам'ятаю, коли останній раз.
Старуха оказалась словоохотлива. Периодически шмыгая носом и поглядывая на веретено, она затянула долгий жалобный рассказ о том, как светлоликие лучезарные красавицы, пряхи судьбы, дарительницы счастья и благополучия, почитаемые и восхваляемые каждой простой женщиной, были свергнуты христианством и с течением веков превратись в полудиких отшельниц. Одной октябрьской Мокоше удалось перестроится, стать Параскевой Пятницей. Остальные сёстры разошлись по свету. Те, что двинулись на запад, селились в полях, чахли и пугали крестьян. Прозвали их Марами да Маренами и приписали разные ужасы. Другие шли на север, жили ближе к теплу, ночами брались помогать по хозяйству, но из рук вон плохо, за что получили прозвище Шиши… От Шиш и до Шишимор дошли. А там и до Кикимор болотных.
– Чому це болотнi? В болотах ми з сестрами ніколи і не жили. Це ви все люди плутаєте. Ніякої поваги.
Старуха замолчала, украдкой поглядывая на веретено. Оно затихло и больше не трепетало.
– Ну и что мне с тобой теперь делать?
Нечисти доверять – себя подставлять. Ни мар, ни кикимор Кира до сих пор не встречала. Нелюдимые, злые старухи, гонимые из лесов и полей, селились в домах, хозяйничали по ночам, и всё им было не так, оттого били посуду, двигали мебель, пугали малышей ночными кошмарами, заставляя плакать, садились спящим хозяевам на грудь, так что те задыхались, изводили людей сыростью, скрипами и шорохами –до тех пор, пока хозяева не покинут дом навсегда. Люди им были не нужны.
– Віддай веретенце, донечка, – осторожно попробовала Мокоша.
– При всём уважении к твоей старшей сестре, веретено ты не получишь, пока не пояснишь, как ты сюда попала? Что за мужик тебя сюда привёл?
В голове Киры, кажется, начал складываться план дальнейших действий.
– Мужик як мужик. Воны тут працювали.
– Работали? Ремонт делали?
– Так-так, ось це вони и робили – ремонт, – заискивающе ответила старуха, на русский лад повторив слово «ремонт».
– То есть неместная? Строитель заговорил?
– Може і він, звідки мені знати.
Сергей Валерьевич упоминал, что ремонт затянулся из-за строителей. Вполне возможно, один из них, оставшись зол на заказчика, мог навести порчу. Тут и магии не требовалось. Дело нехитрое в руках злого человека: связал из щепок и бечёвки подобие куколки – почти как в вуду, и заложил, скажем, за плинтус. Срабатывало редко. Этот трюк больше для удовлетворения жажды мелкой мести. Но, видимо, при удачном стечении (и неудачном для афганца) кукла вызвала Мокошу.
Правда, пока это была только догадка. Нужную щепку ещё требовалось отыскать. В мастерской таких щепок и бечевок было столько, сколько сена в стогу.
– Віддай, а…
Не обращая на неё внимания, Кира поднялась с табуретки, надёжно упрятала веретено в глубокий накладной карман брюк, поправила косынку и взялась за веник с совком.
Мокоша громко всхлипнула и съёжилась вместе с прялкой.
Первым делом Кира прошлась веником под батареей, собрав весь мелкий сор. Старуха наблюдала из своего угла, но помалкивала, лишь изредка громко вздыхая. Закончив мести мастерскую, Кира собрала мусор в большой пластиковый пакет и оставила в коридоре. Вернулась обратно и открыла окно настежь.
В мастерскую ворвался прохладный весенний воздух. Мокоша задрожала и стала таять в сквозняке.
– Донечка, віддай веретенце, а, веретенце віддай, – жалобно дрожал вместе со старухой её голос. – Ти не вмієш ним користуватися, воно тільки мене слухається!
– Где кукла?! Скажи, где кукла, может, и отдам.
– Тута твоя лялька, тута, подавись своєю лялькою, – злясь от бессилия, Мокоша завыла, застонала, запричитала, залезла рукой под прялку и достала деревяшку размером с палец, обмотанную грязной толстой ниткой – такой же, как пряла сама Мокоша. – На, подавись.
Став почти неразличимой, старуха кинула куколку под ноги Киры.
– Віддай веретенце! Воно мое! Обицяла! – требовательно пищала Мокоша из последних сил. Веретено вибрировало в кармане.
– Ничего я тебе не обещала. Сгинь.
Воздух, в котором растворялась старуха, дрожал, кружился тёмной воронкой, искрился. Но через секунду ничего больше не напоминало о недавнем присутствии Мокоши, только притихшее веретено в кармане и опутанная ниткой щепка в руке Киры.
Она накинула куртку, взяла мусорный мешок и вышла из квартиры, прихватив с кухни спички и старую газету. Выбросив мусор, Кира обернула газетой куколку, уложила у мусорного бака и подожгла. Огонь быстро съел бумагу, подпалил нить на тонкой щепке, а вскоре и её саму. Дождавшись, пока кукла сгорит дотла, Кира раскидала ботинком остатки пепла.
Вернувшись в мастерскую, она плотно закрыла окно и прислушалась. Стояла тишина. На часах было почти шесть. Закончив, наконец, с квартирой афганца, она с удовлетворением заперла дверь, и быстрым шагом направилась на остановку.
Только заняв место в автобусе, она позволила себе выдохнуть и улыбнулась.
Сёстры гордились бы ею.
3.
Фёдор Степанович захлопнул дверцу багажника и включил сигнализацию. На этот раз с парковочным местом повезло. Подхватил чемоданчик с инструментами и направился к подъезду.
– Фёдор Степанович?
Со стороны автобусной остановки к подъезду подходила Кира.
– О, привет! С работы?
– Что-то случилось?
– Не знаю пока. Пока не случилось.
– Так а…
– Не знаю. Потянуло.
Он неопределённо пожал плечам, почувствовав неловкость.
Около часа назад в сердце кольнуло. Не так как обычно, без явных признаков. Может, перестраховался, зря побеспокоил.
Кира с волнением открыла дверь подъезда и через ступеньку понеслась домой. Фёдор Степанович с объемным чемоданчиком лишний раз скакать не решался, да и не горело. Он это точно знал: пока не горело.
Поднявшись на пятый этаж, вошёл в приоткрытую дверь.
– Ну как?
– Да вроде всё нормально, – ответила она, возвращаясь в коридор из комнаты как была – в верхней одежде и обуви.
– Фёдор Степанович, здрасте, – донесся из дальней комнаты голос Катерины, – я вас не вызывала, честно.
– Привет, Катрусь. Верю, – отозвался он, ещё больше смутившись.
– Что будем делать?
– Ты уж извини, сбоев не бывало. Потянуло, значит, что-то будет.
– Понимаю. Проходите, поужинаем тогда.
Он помог ей снять куртку, разделся сам и прошёл на кухню, оставив чемоданчик в коридоре.
– Катерин, как дела?
– Она не слышит, в интернете в наушниках сидит.
– Растёт, что уж там. Скоро и в комнату пускать не будет, – со знанием дела описал перспективы переходного возраста отец двоих уже взрослых детей.
– И не говорите… Страшно представить. Вы пока чайник поставьте, ладно? Я переоденусь.
– Давай, давай, Кирочка. Не обращай на меня внимания. Я всё сделаю.
Фёдор Степанович взял с плиты чайник, вылил оставшуюся воду, прополоскал и поставил под кран. Набрал три четверти, зажёг конфорку и поставил чайник греться. Лампочка на кухне почти незаметно мигнула от перепада напряжения.
Домовой замер, прислушиваясь даже не ушами, а нутром. Нутро помалкивало.
Спустя секунду лампочка заморгала. Но свет вновь стал ровным.
– Думаю, проводка, – крикнул он Кире.
Нить накаливания вновь бешено заморгала, раздался хлопок, из комнаты донесся ещё один, третий прозвучал из коридора, в квартире воцарилась темнота. Её разорвала ярко-красная искра, несущаяся зигзагами навстречу Фёдору Степановичу.
Не успев толком опомниться, он резко отклонился в сторону. Искра замельтешила по кухне, подлетела к окну, хаотично выписала у стекла несколько пируэтов, как назойливая муха, пытающаяся прорваться наружу, зависла, развернулась и устремилась обратно в комнату.
Фёдор Степанович ринулся следом. Красный след с жужжанием рассекал воздух. Глаза, еще не успевшие привыкнуть к темноте, не видели ничего, кроме искрящегося мечущегося пятна.
– Кира, в порядке? – крикнул он.
– Да, я здесь, – донеслось от противоположной стены.
– Что это?
– Ко мне, – вместо пояснения скомандовала она.
Домовой без раздумий сделал шаг.
– Не вы, не двигайтесь. Ко мне, я сказала.
Искра замерла в воздухе.
– Ко мне.
Искра завибрировала и, оставляя в воздухе след, сманеврировала на голос. В её свете Фёдор Степанович увидел лицо Киры. Она протянула к искре руку. Та не двигалась. Кира подставила ладонь. Искра, помедлив несколько секунд, сменила цвет на синий и погасла. В квартире опять стало темно, только из кухни отблескивал огонь с конфорки.
– Мааам, – донеслось из Катиной комнаты. – Когда ужинать будем?
Дверь в детскую открылась.
– А чего вы без света? – раздался удивлённый вопрос.
– Лампочки перегорели, – первым опомнился Фёдор Степанович. – У тебя горят?
– Сейчас… – откликнулась Катя, нащупала выключатель, но свет не включился. – Не-а.
– Проводка, похоже. Свечи есть?
– Где-то были, – ответила Кира.
– Поищи пока, а я щиток проверю.
Фёдор Степанович наощупь направился к входной двери, примерно представляя, где оставил свой чемоданчик, чтоб не навернуться.
– Кать, дай мобильный подсветить, – попросила Кира.
– Мааам, я ролик досматриваю.
– Потом досмотришь, заряд беречь надо.
– Кира Сергеевна, у меня фонарик есть, погоди, сейчас найду, – крикнул Фёдор Степанович из коридора.
Он открыл дверь в подъезд в надежде подсветить снаружи. В подъезде стояла та же темень. Почти одновременно открылись двери соседних квартир. На лестничной клетке этажом ниже и ещё ниже звучали озабоченные голоса.
– У вас тоже света нет?
– Ни у кого, кажись, нет.
– Весь подъезд отрубило что ли?
– Смотрите, напротив тоже темно.
– Кто-нибудь звонил в диспетчерскую?
– А какой номер?
– Коль, у тебя номер есть?
– 112 наберите.
– Да какой 112, аварийка нужна.
– Дядь Саш, у вас нет номера?
– Люда, какой там номер? Поищи в книжке.
На кухне засвистел чайник. Кира добралась до плиты, выключила конфорку и подошла к окну: в домах напротив было темно, только фонари освещали дорогу неподалёку.
Фёдор Степанович нашёл фонарь и, закрыв дверь в подъезд, вернулся на кухню.
– Похоже, авария на линии. Тут я, конечно, сделать ничего не могу.
– А как мне теперь уроки делать? – с фальшивым беспокойством спросила Катерина. – Мам, записку напишешь?
– Напишу-напишу.
– Спасибо, мамуль! Ты лучшая! А когда ужин?
– Кать, ты же видишь…
– Я могу чай с вкусняшками.
– Ладно, хорошо.
– Мамуля, ты однозначно лучшая на свете. Я к себе, принесёшь?
– Иди уже.
– Кира Сергеевна, давай свечи найду.
– Спасибо, Фёдор Степанович, они в ванной вроде были. Ароматические.
– Тоже ничего. Я тебе фонарь на ночь оставлю, но заряд береги, кто его знает, на сколько авария.
– Спасибо большое.
Домовой вернулся с двумя свечами, Кира зажгла их, кухню осветили мягкие огоньки.
– Лампочки я тебе привозил, точно помню. В кладовке?
– Да-да, я их не трогала. Думаете, надо поменять?
– Точно надо. Они хлопнули все, я слышал. У Катерины только не должны, если без света сидела.
– Погодите.
Кира подошла к Фёдору Степановичу, взяла у него фонарь и подсветила левую руку. На рукаве джемпера зиял порез с обожжёнными краями. Кожа под ним приняла багровый оттенок, но открытой раны не было.
Термический ожёг.
