Читать книгу: «Ивана Купала», страница 16
9.
На поляне царила безудержная земная любовь. Голые тела переплетались. Стоны и крики разносили по лесной поляне сладострастие, запах мужского пота и женских выделений пропитал воздух. Каждый вздох давался всё сложнее. Каждый выход увеличил звук стонов.
Боровой окликнул Киру. Она повернулась на звук, помахала рукой и подошла к лешему.
– Что происходит? – с любопытством спросила девушка.
– Инициация, – ответил женский голос за Иван Ивановича.
Он резко обернулся и отступил. Босоркан, сияя в огнях голубыми прожилками фарфоровой кожи, отмахнулась от него, как от назойливой мухи, дав понять, что лешему здесь не место. Он низко поклонился и отошёл.
– Инициация? Это она и есть?
– Русальная неделя. Единственная неделя в году, когда можно стать настоящей ведьмой.
– Исключая родовых.
– Исключая родовых, – подтвердила Анна, поморщившись замечанию.
– Теперь это твой шабаш? – спросила девушка, перейдя на ты.
– Теперь каждая из них ведьма, обязанная мне инициацией, – ответила Босоркан. – Да, это мой шабаш.
– И зачем он тебе? – она села на траву, проведя по ней рукой. Зелёных бархат казался живым и тёплым. Он отозвался взаимностью.
– А зачем солнце? Зачем ветер? Вода?
– Это другое, – ответила Кира.
– Ведьма без шабаша не ведьма, жалкое подобие Бабы Яги из сказок. Вместе мы зло и добро. Единство с природой.
– Какая глупость, – засмеялась Кира, откинувшись на мягкий ковёр. – Какое зло? Какое добро? Сборище тусовщиц.
Босоркан не обиделась.
– Может и так. Почему бы и нет? Каждая из этих тусовщиц теперь моя младшая сестра. Каждая запечатана со своей нечистью благодаря мне. Вон та, скажем, – Анна указала на блондинку, – теперь до смерти связана с градобоем.
– Шура, – сказала Кира.
– Что?
– Её зовут Шура, Александра.
– А эта, – ведьма показала на брюнетку в стае волколаков, – запечатана оборотнем. Шабаш тусовщиц с прекрасным набором рабочих связей.
– И что с того?
– Ты не знаешь?
– Нет.
– Маленькая глупенькая ведьма, – засмеялась Анна.
Кира не обиделась, но виновато улыбнулась.
– Теперь они вместе до смерти. Когда ведьме потребуется, её нечистый дух всегда придёт на зов. У родовых этого нет.
– У нас есть семья.
– И где же твоя семья?
– Они придут, когда потребуется.
– И где твоя любовь?
– Как твой леший?
Анна замолчала.
– Он со мной, когда мне нужен, – ответила она, наконец.
– Это и есть твоя любовь?
– Он – моя семья. Навсегда со мной. Значит, да, семья.
– До смерти, – поправила Кира.
– Мы бессмертны.
– Какой ценой?
– Всему своя цена.
– Какова твоя?
– Душа.
– Не жалко?
– Смеёшься?
– Нет, всерьёз.
– Ни капли. Видишь, тех хряков под дубом?
– Да.
– Каждый из них – важная персона в мире смертных. Вон тот, крупный, у самого дуба. Нефтяник твоей знакомой Шуры. И что им их душа?
– Они живые.
– И смертные.
– Но живые.
– И я живая.
– Живая?
– Только бессмертная. Пока живая.
– И долго ты живёшь?
– Достаточно, чтобы знать этот мир. Каждый из них уверен, что управляет им. Любой мужчина уверен в этом. Неважно, мирок этот в его доме, семье или страна на земном шаре. Они как ослы верят в то, что хозяева и вселенная лежит у их ног. Но кто управляет ими? Мы, дорогая. Каждая из нас. Женщина – вот, кто правит теми, кто правит миром. Мы – тёмная материя, опутывающая их мир. Они управляют миром, мы управляем ими. Мы двигаем шахматными фигурами. Они верят, что они короли. Мы знаем, кто их королевы. Рождённые с короной. Быть может, скрывающее её, когда необходимо, но коронованные от рождения.
– Печально.
– Печально?
– Несправедливо.
– Отнюдь. Это жизнь. Это порядок вещей. Они – сиюминутные. Мы – вечные. Мы меняем ход истории, двигаем фигуры. Уж не ради нас ли крутится эта вселенная?
Кира молчала.
– Кто они? – продолжила Анна. – Кто они сейчас, скажи мне? Эти випы. Грязные свиньи. Дрожат, прижавшись друг к другу, в ожидании, когда же хозяйки вернутся, нагулявшись. Так разве они управляют этим миром? Скажи мне, они управляют этим миром? Молчишь? Правильно. Молчи. Я долго живу. Может, слишком долго. Я многое повидала. Скажи мне, твоя мать жива и здорова?
– Да.
– А моя нет. Давно нет. Я настолько давно живу, что видела, как фрицы насиловали и убивали мою мать. Видела, как отец, такой сильный и смелый, рыдал в страхе, не в силах ничего сделать, неспособный отбить свою женщину. Я видела это и смеялась над ним. Мужлан, избивавший свою жену в кровь, каждый раз, когда возвращался из шинка, бился от бессилия, наблюдая как её насилуют фашисты. Он думал, они друзья. Он думал, они пришли освободить его от советских братьев. Дать ему свободу. Ха-ха. Свободу бить мою мать, когда ему вздумается.
Кира молчала. Анна откинулась, глядя в звёздное летнее небо.
– Они вспороли ему брюхо, потому что я так велела, – злобно выплюнула она. – Так кто управляет миром? Эти твари?
Кире стало холодно.
– На, согрейся, – заметила Босоркан, поднявшись.
Она протянула девушке стеклянный кубок, материализовавшийся из воздуха.
– Что это?
– Настоящий австрийский глинтвейн.
Кира сделала обжигающий глоток. Приятное тепло разлилось по коже.
– Мы – зло, нарушающее природный порядок вещей, – вдруг сказала она.
– Мы солнце и ветер, и вода. Мы – любовь. Истина. Сама природа, – ответила Анна.
Она хлопнула в ладоши и из травяного ковра выросли цветы, заполонив поляну. Ромашки, клевер, васильки, барвинки, бессмертники – Кира не вспомнила бы и трети названий всех цветов, поднявший яркие головки над безжизненной городской крышей. Пьянящий аромат лесной поляны наполнился привкусом детства. В голове зазвучали горные горны.
Голые тела, раскиданные по поляне, вошли в резонанс и, достигнув пика наслаждения, откинулись, подминая под собой только что распустившиеся бутоны. Хряки подняли морды, насторожившись, и замерли. Обнажённые девицы, новорождённые ведьмы, передохнув на секунду, вскочили и в диком танце собрали круг.
Они плясали и хохотали, увлекая за собой Киру и Анну.
Часть 5.
На игровой площадке два юных бесёнка, оккупировав горку, заливались от смеха.
Они потешались над голубоглазым мальчуганом, который настойчиво пытался вбежать вверх по склону, но раз за разом съезжал обратно, остановившись в каких-то десяти сантиметрах от верхней площадки.
Мальчишка оступился о развязавшийся шнурок, кубарем свалился вниз, расшиб в кровь локоть и, разревевшись, убежал к маме.
1.
Лето в Москве раз на раз не приходится. То жара накрывает столицу, раскаляя асфальт до африканских температур, то лета того на две недели, а дальше – сплошь сентябрь, растянутый на три месяца.
Но в этом году погода стояла прекрасная. По ночам шли дожди, охлаждая разогревшуюся плитку тротуаров. Днём пригревало, но не жарило скупое среднерусское солнце.
Костик, одетый в белую футболку и шорты, шёл, припрыгивая, ведомый за руку дедом. Константин Петрович не мог припрыгивать в силу почтенного возраста, но в душе был солидарен с внуком. Дышалось легко, а под густой зелёной листвой парка – ещё и приятно.
Пресненский парк был далеко от дома, но Константин Петрович любил его за близость к другому дому – дому правительства. Там он провёл в общей сложности больше 25 лет своей жизни. Руководители менялись, менялись рабочие кабинеты, и сам он однажды уходил, в другое кресло другого здания, но всё же именно этот белый дом на Краснопресненской набережной Константин Петрович считал по-настоящему родным.
Внук вырвал руку из крепкой дедушкиной ладони и убежал на игровую площадку. Пенсионер по привычке направился к шахматному «полю». Оно находилось поодаль от площадки. Лавочка с фигурой печального коня не позволяла напрямую следить за детьми. Однако Костику было уже восемь и, согласно мужским договорённостям, он обязался не подставлять деда поведением, как-либо нарушающим нормы морали или требования безопасности.
Деда, в честь которого Костик получил своё имя, он и любил, и боялся, а значит, уважал. Это было достаточной гарантией.
Сегодня на лавочке кто-то сидел – и ровно на той половине, которую предпочитал Константин Петрович. Но удобное место, ближе к пешке слева, с которого вполоборота можно было поглядывать на игровую площадку, оставалось свободным.
– Добрый день. Не возражаете, если присяду?
– Добрый день. Нет, – ответил незнакомец, чуть повернувшись на голос.
Мужчина был, вероятно, примерно того же возраста, что и Константин Петрович. Полностью седые волосы гладко зачёсаны назад в духе 50-х годов прошлого века. Гладко выбритый подбородок.
Кажется, Константин Петрович ощутил почти неуловимый запах тройного одеколона.
Брежневские чёрные брови. Чёрные солнцезащитные очки в роговой оправе. Тёмные широкие старомодно скроенные брюки. Белая в мелкую голубую полоску рубашка с коротким рукавом, под ней – майка. Коричневые сандалии на чёрные носки.
Весь старик был словно из середины прошлого века. И всё же одежда и обувь выглядели как новые, а сам он отутюженным.
Рядом с рукой незнакомца Константин Петрович заметил сложенную белую трость на несколько звеньев с чёрной рукояткой и резиновым наконечником.
Слепой.
– Слепой, – подтвердил мужчина.
– Константин.
– Касьян, – старик протянул руку в ответ.
Константин Петрович устроился как обычно и погрузился в размышления.
Когда будущего осталось не так много, всё, что остаётся, жить настоящим и вспоминать о прошлом.
Всё чаще в эти минуты ему приходила в голову первая семья. Варя была его первой юношеской любовью, он ушёл от неё к Люсе, когда сыновьям было 9 и 5 лет. Бросил и её, и мальчишек.
Осознанно отрезал ту часть жизни. «В твоей жизни может быть только одна семья. Иначе в ней не будет меня», – сказала когда-то Люся, и он сделал этот выбор.
Не потому, что был слаб. Просто в глубине души он понимал, что, если Варя останется в его жизни, жизни не будет.
Вари не было уже 10 лет. Они были одногодками, но ушла она раньше.
Он так и не увидел её, не попросил прощения, не признался, что не переставал любить. Женщины у него, конечно, ещё были, о чём жена если и подозревала, то предусмотрительно молча. А вот семья действительно осталась одна.
– Внуки? – поинтересовался сосед по лавке, прервав ход его мыслей.
– Что?
– Вы здесь с внуками?
– Внук, Костик, вон на лестницу полез, белобрысый такой, – Константин Петрович показал в сторону площадки, но тут же вспомнил, что собеседник слеп. – Простите, не подумал.
– Всё нормально.
Константин Петрович души не чаял в дочках. Участия в их воспитании он не принимал, потому что всегда работал, но в редкие свободные минуты был для них праздником. Теперь, выйдя на пенсию, обеспечив себе и семье безбедную жизнь, он восполнял утраченные мгновения с младшим внуком, посвящая ему намного больше времени, чем когда-то детям.
На самом деле он был уже прадедом. Но сыновья и их семьи с Константином Петровичем не общались. Как-то, лет десять назад, вскоре после смерти Вари, он попробовал связаться со старшим сыном, но тот, удивлённый звонку биологического отца, отреагировал холодно и попросил больше не беспокоить.
Это отчасти было ещё одной причиной выбора Пресненского парка – здесь иногда гуляла с 6-летним сыном старшая внучка Константина Петровича. Она, может быть, знала о его существовании, но никогда с ним не встречалась.
Старик лишь украдкой наблюдал за ней издалека. Он до сих пор не решался к ней подойти.
– А вы?
– Я?
– Вы с внуками?
– Нет, один.
– А есть?
– Внуки? Целая банда.
– Внуки – это хорошо. Ради кого ещё жить, если не ради них, – сказал Константин Петрович и ещё раз оглядел площадку в надежде увидеть старшую с сыном. Она не появилась.
– Не скажите. Живём мы совсем ради другого, – не согласился сосед.
– Ради чего же?
– «Из-за женщины начался грех, и из-за неё мы погибаем все».
Константин Петрович засмеялся:
– Женоненавистник?
– Екклесиаст. Библия.
– Я атеист.
– Тоже религия.
Старики замолчали.
Солнце проникло лучом сквозь крону деревьев и осветило седую голову собеседника. Почувствовав тепло, он поднял лицо к свету и замер.
То-то Люся удивится, когда узнает, что последние годы Константин Петрович активно развивал трастовый фонд на Кипре, который полностью отойдёт детям сыновей после его смерти. Он улыбнулся, представив лицо супруги. Это справедливо. Все внуки получат поровну.
– Думаете, всё ради них? – прервал тишину Константин Петрович.
– Вся жизнь человека – дар или проклятье женщины.
– Проклятье?
– Зависит от точки зрения. Что значит жизнь как ни смерть в кредит?
– А как же деньги, власть?
– А зачем человеку деньги?
– Ну как. Чтобы жить хорошо.
Уж чему-чему, а деньгам Константин Петрович цену знал. Родился он в Одессе, мать растила его и трёх сестёр одна, работала в порту, в кафетерии, много работала. Он видел её в основном по ночам, нередко – в прокуренной дешёвыми папиросами кухне за столом, накрытым скромно – бутылкой водки и консервами, в компании с очередным моряком. Кто были эти мужчины, он только догадывался. Она называла их знакомыми, а утром Костя получал за хорошее поведение конфетку или даже квадратик молочной шоколадки.
Всю жизнь он терпеть не мог сладкое.
– Деньги дают свободу. Свобода – сестра всемогущества. Свободный человек сам себе хозяин. Но этого ему мало. Человек не может отказаться от того, чего у него не было. Он хочет всё, сразу и немедленно. Власти над миром – над жизнью и смертью. И что это как ни власть над женщиной? Её право – дать эту власть или нет. Она решает, любить или нет. И если любит, её любовь безусловна, в ней нет границ. Она отдаст душу, отдаст жизнь ради своей любви. А что жизнь без любви женщины? Проклятье. Без денег нет свободы, без свободы – всемогущества, без власти нет женщины. Нет женщины – нет её любви, нет любви – нет жизни. Без жизни нет и смерти. Одна пустота. Круг замкнулся, – сказал слепой и засмеялся. – «Эти самки вечно портят всё бесконечное».
– Извините?
– Цитата.
– Библия?
– Луи-Фердинанд Селин.
– Не знаком.
– Француз.
– Удивительный взгляд для француза.
– «Они очень редки, те женщины, кто по сути своей не коровы и не горничные, – но тогда они ведьмы и феи».
– Он же?
– Да.
– Интересная мысль. Что это значит?
– Женщина – либо мать, либо любовница. На первых мы женимся, вторых – любим. Третьего не дано. Но отчего-то человек вечно стремится к недостижимому идеалу.
– Сложно. Психология?
– Житейская мудрость.
Константин Петрович задумался. Вообще-то он женился на любовнице. Люся была его подчинённой в НИИ экономики сельского хозяйства, на 7 лет младше, яркая, притягательная, всегда в коротких юбках, увлёкся, поддался, загулял, предал Варю за восторженные обожающие взгляды юной аспирантки, и сам дурак, во всём признался, собрал чемодан и сбежал в новую жизнь. Лишь с годами понял, как любил её, свою Варю – так, как любил когда-то образ потерянной матери, не той, ночной, а солнечной – в те немногие выходные, когда они шли на пляж, она смеялась от брызг воды, поднимала его над собой, ещё малыша, и бережно окунала в воду, приручая к морю.
– А любовь к родине?
– Нет ничего, кроме любви к женщине, которая изначально является любовью к матери. Отсюда, кстати, родина-мать.
– И дети с внуками, выходит, тоже не про нас?
– Вы готовы отдать жизнь за детей?
– Конечно.
– Их у вас сколько?
– Две… нет, четверо.
– Так двое или четверо?
– Четверо. Двое от первого брака.
– В какой последовательности отдавать будете?
Константин Петрович замолчал.
Он вспомнил, как Сеня, старший, через год после его ухода из семьи, попал под машину, возвращаясь из школы. Несколько переломов, сотрясение, но он ни разу не пришёл к нему в больницу. Он предал его как предал Варю. Тогда эта мысль почему-то не пришла ему в голову. У него была другая жизнь, другая семья, Люся ждала ребёнка, её здоровье было важнее.
– Сомневаюсь, – ответил за него сосед. – Дети нужны, пока нужна женщина. «То и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте, так что они сквернили сами свои тела. Заменили истину Божию ложью… Потому предал их Бог страстям».
– Возможно, по молодости я допускал ошибки. Кто их не делает. Но сейчас бы отдал. За каждого из них, будь у меня четыре жизни, – уверенно произнёс Константин Петрович.
– Это вы уже про след в истории, – уточнил старик. – Чем ближе смерть, тем больше человеку хочется верить, что он оставит после себя нечто существенное. Иначе к чему всё это было? Художник оставит картины, строитель – мосты, политик – события, а простой человек – генетический след.
– Как бы то ни было, в мои планы пока не входит смерть. И вам советую сохранять оптимизм, – усмехнулся Константин Петрович. – Найдётся ещё порох в пороховницах! Даст бог, и здоровья хватит.
– А это уже от него не зависит, – сказал старик, взял с лавки свою складную трость и лёгким движением руки раскрыл. – У вас, напомните, какие планы?
– В смысле? – удивился Константин Петрович.
Странный был этот старик.
– Сейчас с Костиком поедем домой, бабушка его накормит, лягу отдохнуть, вечером встречусь с коллегой, лето проведу в Москве, в делах и с внуками, в сентябре куплю двухэтажный дом с мансардой под Ялтой, куда мы с Люсей и отправимся на зиму, в первый же дождь протечёт крыша, повредив проводку, и, не дождавшись мастера, я полезу смотреть, в чём там дело, меня ударит током, упаду со стремянки, сломаю два ребра и ключицу, ударюсь головой о плиточный пол и впаду в кому, через неделю начнут отказывать лёгкие, затем почки, ещё через неделю Люся позволит отключить меня от аппаратов жизнеобеспечения, ей будет тяжело, но она не будет плакать, мои останки кремируют в Крыму, похорон не будет, никто не придёт, кроме Люси и старшей дочери, уже в Москве нотариус сообщит о завещании, и Люся, сгорая от злости, разобьёт моего любимого фарфорового слона… Что со мной? Что происходит?
Константин Петрович взмок, будто вышел из бани, отдышка усиливалась, воздуха стремительно не хватало, пульс подскочил, зашумев в ушах.
– Ну-ну, не волнуйтесь вы так, а то не доживёте до своей Ялты, – почти что ласково ответил слепой старик. – Кажется, вас внук ждёт.
– Да-да… я пойду?
– Идите, Константин, идете, – разрешил старик.
Еле передвигая ногами, Константин Петрович направился в игровой площадке, с каждым шагом приходя в норму. Отыскав Костика, он крепко взял его за руку и утащил в направлении выхода.
– Кто это был? – поинтересовалась Босоркан, подходя к слепому.
Она поглядывала на свои ярко зелёные туфли, чьим шпилькам парковые дорожки были не кстати.
– Да так, один гражданин. Неважно. Пойдём прогуляемся. Здесь хорошо.
Старик поднялся с лавки, взял под руку не слишком довольную перспективой прогулки Анну и неспешно повёл за собой.
2.
Из окошек на экране монитора на Романа Викторовича смотрели руководители подразделений и дочерних компаний, раскиданных по разным городам.
– Добро. Договорились. Вернёмся к этому в сентябре. Ещё вопросы вне повестки?
Роман не любил удалённый формат, он не давал почувствовать истинное настроение собеседников. Сегодня ещё и затянули. Если совещание длится дольше 20 минут, оно плохо подготовлено.
На часах было восемь вечера.
– Хорошо, коллеги. Если вопросов больше нет, всем спасибо, до свидания, – сказал он и отключился.
– Роман Викторович, прошу прощения, я ещё нужна? – секретарь отследила, когда завершилась конференцсвязь, и с надеждой заглянула в кабинет.
– Нет, всё в порядке, можешь идти. Завтра буду поздно. Отмени все встречи до полудня как минимум. А лучше до двух.
– Роман Викторович, завтра на одиннадцать замминистра, – предупредила она.
– Ничего. Перенеси. Придумай что-нибудь.
– Хорошо. Конечно. До завтра.
– Пока.
Дверь закрылась, и он откинулся на спинку кресла.
День выдался тяжёлым. Впрочем, как и каждый день предыдущих месяцев. Ему пришлось выкупить акции большинства миноритарных акционеров, долговая нагрузка увеличилась, нужно было корректировать инвестиционную программу: как минимум, от идеи строительства нового терминала в Тамани он отказался, планы по строительству флота с большим дедвейтом отложил до лучших времён.
Роман Викторович поднялся и сделал несколько шагов к двери. Потом обратно. Этот ритуал он совершал каждый раз, когда нужно было отвлечься или как сейчас – завершить рабочий день, скинуть груз будничных забот.
На столе всё ещё ждала папка с документами на подпись. Он бегло просмотрел её содержимое: несколько проектов договоров, кадровые записки, докладные, аналитический обзор, вечерний мониторинг прессы – значит, ничего важного, до завтра терпит.
Подошёл к мини-бару, налил четверть стакана виски со льдом и залпом выпил, глядя на вечернюю Москву с высоты 48-го этажа стеклянной башни. Поставил стакан на стол, открыл верхний ящик и вынул изящную подарочную коробочку. В ней была брошь – насекомое, то ли пчела, то ли оса, но без чёрных полосок на брюшке из жёлтых сапфиров, с крылышками из бриллиантов на белом золоте. Почему-то ему показалось, это то, что нужно. Утром, получив сообщение от Киры, он заехал в ЦУМ и выбрал эту брошь, не раздумывая.
Сам не знал, зачем. Он никогда ничего ей не дарил. Он вообще давно никому ничего не дарил, кроме денег. Но сейчас захотел. Просто захотелось.
Захлопнул коробочку, перешёл в смежную комнату, снял галстук, туфли, костюм, рубашку, трусы и встал под душ. Прохладная вода освежала и тело, и мысли.
Он скучал по Кире. Ждал звонка, письма, сообщения, но она не отвечала. Странная девушка. То манит, то отталкивает.
Насухо вытерся полотенцем, выбрал в шкафу простые брюки, рубашку, надел мокасины, забрал со стола коробочку с брошкой, взял из папки вечерний обзор прессы и спустился в гараж.
– Добрый вечер, Роман Викторович.
– На Бережковскую набережную. Там причал у Киевского вокзала.
– Да, знаю, – водитель привык не удивляться.
– Сколько по времени?
– Минут 10, максимум 15, если в пробку попадём.
– Хорошо. Высадишь и свободен.
– Вас не ждать?
– Нет.
Роман Викторович открыл тонкую брошюрованную распечатку на несколько листов. Он мог перейти на электронный формат, мониторинг прессы и так приходил ему на почту, но просматривать бумаги в дороге было проще.
Пролистал блок общественно-политических новостей и остановился на заметке РБК: «Один из крупнейших производителей минеральных удобрений на рынке России и в странах СНГ холдинг «Надария» сменил владельца. Генеральный директор и основной бенефициар компании Виталий Петров сократил долю в холдинге с 86% до нуля, следует из данных «СПАРК-Интерфакс». Представитель «Надарии» подтвердил РБК, что холдинг находится в стадии продажи, но отказался от подробностей до завершения сделки. Партнера, получившего контрольный пакет в компании, он не раскрыл. По мнению экспертов, рыночная стоимость актива превышает 40 млрд рублей, но в текущей конъюнктуре холдинг мог быть значительно недооценен. «С учётом текущей долговой нагрузки, относительно низких результатов за первый квартал и прошлый год вряд ли господин Петров мог претендовать на продажу с премией, – говорит аналитик РМСИ-Капитал Иван Смирнов. – Однако, как хорошо известно рынку, господин Петров отверг ни одно предложение о продаже «Надарии», так что если принял такое решение, то, очевидно, покупатель предложил цену, от которой невозможно отказаться».
Роман не был знаком с Петровым, не погружался в рынок минудобрений, но за минувшие дни число подобных сообщений в прессе зашкаливало. В мёртвый сезон бизнесмены вдруг начали избавляться от активов: поменяли владельцев сразу два агропромышленных холдинга, продан контрольный пакет в нефтеперерабатывающей компании, из капитала целлюлозно-бумажной группы вышел её основной бенефициар, сменились несколько контролирующих акционеров в холдингах деревообрабатывающей отрасли. Это настораживало. Но ещё больше заставляло задуматься тотальное отсутствие детализирующей информации: оставалось неизвестным ни прессе, ни рынку, кому и как уходили активы.
Что-то происходило. Кто-то что-то знал и избавлялся от бизнеса. Или кто-то что-то знал и отжимал его. Ни сам Роман Викторович, ни его окружение, ни его давние надёжные источники подобным инсайдом не обладали, от чего напряжение только росло. Требовалось более пристальное изучение ситуации. Надо подумать об этом.
Завтра. Уже завтра. На сегодня рабочий день завершён.
Движение у Киевского вокзала было напряжённым, несмотря на вечернее время. Роман Викторович всё больше задерживался. Машина подъехала к причалу, когда часы показывали половину десятого. Отпустил водителя и вышел к Москве-реке. У причала стояли два прогулочных теплохода. Он сразу узнал, на какой ему, – вместительный с ярко-красным бортом и затемнёнными стёклами. У трапа скучал долговязый паренёк, уставившийся в экран мобильного. Роман назвался.
– Да-да, вы последний, проходите, – отреагировал он, спрятал телефон, вынул из нагрудного кармана рацию. – Все на борту, можем отчаливать.
Роман прошёл на главную палубу, служившую, очевидно, банкетным залом. По периметру просторной площадки с большими панорамными окнами и полукруглым потолком был накрыт фуршет.
Гремела музыка, вероятно, фолк-рок. На сцене в глубине зала крупная блондинка с хвостом и тесьмой вокруг лба в платье-балахоне пела что-то про то, как за ней придёт валькирия, если она умрёт в бою. Зал был забит под завязку разношёрстной публикой. Женщины в цветочных венках, с бусами, в платьях и сарафанах, мужчины в джинсах, шортах, майках, рубашках. Кто-то уже в подпитии, хотя ещё не в той кондиции, чтобы танцевать. Они пытались общаться, перекрикивая певицу, но больше увлекались своими бокалами.
Роман попытался пройтись сквозь толпу в поисках Киры, но быстро понял, что у этого мало шансов на успех. Достал телефон и набрал её номер. Она не ответила. В этом шуме он и сам бы не услышал входящий. Написал ей сообщение и в ожидании попросил у официанта стакан виски со льдом.
– Привет, красавчик, – прокричала ему почти в самое ухо неизвестная дамочка.
Её загар из солярия делал кожу неестественно тёмной, особенно контрастирующей своим декольте с белым сарафаном. Иссиня-чёрные прямые волосы спускались до лопаток. Ярко-красная помада на накаченных губах и сильно накрашенные глаза делали дамочку похожей на сотни других таких фиф, уходящих корнями в прошлое десятилетие. От столь насыщенного макияжа она казалась, возможно, старше своих лет. Отталкивающая внешность, но, судя по всему, дамочка считала иначе.
– Привет, – ответил Роман.
– Как дела?
– Хорошо. Как ты?
– Прекрасно! Отлично! – кричала она и явно наслаждалась возможностью приблизиться вплотную. Несло спиртным. – Отличная задумка. А ты приглашённый или со стороны приглашавших?
– Приглашённый, – ответил Роман, постарался отодвинуться и демонстративно проверил телефон. Ответного сообщения не было.
– Я Оля, – настаивала брюнетка.
– Привет, Оля.
– А тебя как звать?
– Роман.
– Красивое имя, Роман, – томно выдохнула она, насколько это было возможно в шумном зале, взялась длинными красными ногтями за пуговицу его рубашка и максимально выставила вперед загорелое декольте. Он взял её руку и отвёл от своей груди. – Ты что ли с кем-то?
– Да.
– Понятненько. Опять промах, – не сильно расстроилась дамочка. – Ну если что, я здесь. Отсюда теперь до утра не выбраться, только вплавь, – она рассмеялась. – Если соскучишься, найди меня, красавчик.
Брюнетка взяла со стола ещё один бокал красного, огляделась и, виляя бёдрами, растворилась в толпе. Роман допил виски, заказал новый и спросил у официанта, где найти воздух.
– Что-что? – не расслышал тот.
– Где можно подышать воздухом?
– А, вам на верхнюю палубу, идите к выходу, мимо гардеробной, лестница наверх.
Он последовал совету, быстро нашёл лестницу и поднялся на открытую площадку, с облегчением почувствовав свежий летний воздух. Здесь было тише и совсем не так многолюдно, как внизу. По краям палубы на диванчиках сидело всего несколько человек.
На носу, навстречу реке, закованной в городские берега, стояла девушка в длинном белом платье с обнажённой до пояса спиной и пышном венке. Роман узнал её по силуэту. Кира почувствовала его взгляд и обернулась.
