Читать книгу: «Хорс: о чем молчит школа», страница 10

Шрифт:

– А что ты называешь правдой?

– Ну уж точно не те этюды мистицизма, которые наверняка этот ваш человек вырисовывает сейчас у себя в голове. – Иван помолчал и продолжил. – Вы даже не представляете что такое свобода, настоящая свобода мысли! – его глаза заблестели. – Свобода познания и осознания, соглашусь это трудно понять, а главное принять; но если уж пойдешь до конца, не оглядываясь при каждом ударе судьбы , это и есть то, ради чего стоит жить, а не существовать,– казалось еще не много и Иван впадет в транс. – У меня к вам встречный вопрос, допустим есть некая форма существования отличная от земной, и есть некая сила вдохнувшая жизнь в земную форму существования, непонятная нам сила, назовите ее как хотите. Тогда зачем, зачем все живое так цепляется за земную форму существования? Из последних сил? Боль, страдания, страх, всего не перечислишь, так нет же – быть здесь, не смотря ни на что. Зачем? Может наш мир и есть единственный, где есть жизнь, только здесь и нигде больше, и во имя этого бытия и есть все? Иначе зачем? Ведь существует другой мир, там лучше.

Иннокентий Сергеевич посмотрел на него:

– А сам то ты хочешь осознавать, чтобы этот мир был пределом совершенства?

Иван молчал.

–Ээ, то то и оно. Намедни профессор физиологии один по радио. – « Дайте мне средства, лабораторию, несколько человек которых я назову, и через некоторое время люди будут другими». – Даже самый образованный атеист, и тот мечтает о иных мирах с другими людьми. –В доме на некоторое время воцарилась тишина. – Спустимся с небес на землю. Допустим человек ошибку совершил, по его вине человек погиб – не преднамеренное убийство, ну или что-либо подобное, конечно есть люди которые переживут и кашлять не будут, но конкретно ему плохо, ты думаешь он всю оставшуюся жизнь о свободе мысли думать будет? Или вон, в телескоп звезды разглядывать, – он кивнул в сторону телескопа стоящего в углу. – Куда ты ему прикажешь податься?

Этот вопрос был для Ивана как обухом по голове. Буквально год назад с ним произошел случай, который он запомнит на всю жизнь. Он ехал по Москве на переднем пассажирском сиденье машины своего друга, за рулем была его девушка, которая попросила дать ей покататься по ночному городу, Иван нехотя согласился.

– Откуда он взялся? – задумчиво произнес Иван,

– Кто? – Иннокентий Сергеевич взглянул на Ивана.

– Пацан: он выскочил откуда-то из-за куста, к тому же было темно, еще бы совсем не много и… мне даже страшно подумать. Он куда-то бежал, я помню только визг тормозов… повезло, мне кажется он даже нас не заметил, так и убежал скрывшись в темноте, какая-то доля секунды и возможно сейчас я не сидел бы перед вами. Да я понимаю, о чем вы говорите, я все прекрасно понимаю, но у меня вопрос – а что вы ему скажете, чтобы он смог продолжать жить в подобном случае? И будет ли это правдой или оправданием?

Иннокентий Сергеевич не зная что ответить случайно увидел свое чуть искаженное отражение в самоваре стоящем на столе, он стал внимательно разглядывать себя в нем и небольшими поворотами головы пытался поймать то отражение, которое как он считал и есть правильное, однако ему никак не удавалось увидеть в отражении четкое очертание своего лица, то лоб был не много вытянут, то щеки казались слишком велики, то нос расплюснут.

– «Правда, что есть правда?» – подумал он. – Не знаю я Ваня, не знаю что ответить тебе, никому не могу сказать такое, все от меня чего-то ждут, а тебе сегодня говорю. Знаю только одно – если человек здесь, я промолчать не имею права, не смотря на то, будет ли это правдой или оправданием. Если сможете в подобных случаях найти ответ, пожалуйста, я не против.

– Есть наука, есть профессионалы, которые занимаются подобными проблемами.

– Есть то есть Ваня, только уж человек так устроен, он во многом ищет не рациональное объяснение, а некую предначертанность и волю неких, ему не понятных сил. С ним этот профессионал может годами работать и толку не будет, а мне достаточно одно нужное слово сказать и… глядишь ожил человек.

– А вы сами то верите? Или …?

Иннокентий Сергеевич ничего не ответил.

– Да кстати, – Иван как будто что-то вспомнив выпрямился сидя на стуле. – Зачем вы утверждаете что Солнцу пять тысяч лет? Девчонка у меня в седьмом классе учится. Так вот, пару месяцев тому назад она на уроке вполне серьезно заявляла, что Солнцу около пяти тысяч лет, и якобы ее мать выносит эту теорию из стен этой общины.

При этих словах Иннокентий Сергеевич встал и уставился на Ивана как Эйнштейн на Шведского короля, как если бы тот заявил, что нобелевская премия вручается ему за теорию о плоской земле.

– Не может быть, конечно, по чьим-то меркам я столп мракобесия, но такого я никогда не утверждал, эти мраки которые они вылепливают исходя из собственного невежества и страхов, дополняя их своими узколобыми выводами, ко мне не имеют никакого отношения, – видно было, что это сильно задело его. – Я еще и еще раз могу повторить тебе Ваня, – он наклонился к нему и четко и членораздельно произнес. – Все эти умозаключения- есть результат человеческой жизни, а уж как вы там живете и что вы впитываете сызмала, я в этом не виноват; не буду я – будет другой, не будет другого – будет третий. Завтра я объявлю о закрытии общины, кто придет на мое место? А то, что он непременно придет или его придут, в этом у меня нет никаких сомнений, – глубоко дыша он замолчал. – Профессионалы… – Иннокентий Сергеевич сделал правой рукой зигзаг в воздухе.– А к каким профессионалам ты прикажешь определить сходящих с ума от одиночества? А у меня таких добрая половина, включая твоего непосредственного начальника.

– Загорутько? – изумился Иван.

– Он самый. Одинок как перст. «Секс, драгс, рок-н-рол», – до сих пор не может наколку у себя с руки свести. Тот еще отпрыск хипстерского поколения. А сейчас…?

Иван сидел молча, не зная что возразить.

– А если у матери имеет место быть обычное психическое расстройство и обострение на фоне болезни единственной дочери?

Иннокентий Сергеевич немного успокоившись медленно сел на стул.

– Как фамилия?

– Летина.

–Я попробую поговорить с ней.

– О чем тут можно говорить, по девчонке все видно. Ее спасать надо, а вы тут… – Мать взрослая, она сама свой путь выбрала, а вот дочь ее ребенок совсем; я думаю что если она это переживет и поймет что к чему, мягко сказать –непонимание между ней и ее родителями гарантировано на всю оставшуюся жизнь. Очень сложно сказать к чему это может привести. И вообще – Иван встал . – Вся наша жизнь способствует подобным чувствам в человеке, а жизнь в таких городах как этот, способствует им втройне. Если уж вы для них авторитет, и я так вижу, понимаете что происходит – скажите пожалуйста ей то самое единственное слово о котором вы упоминали выше. Только пожалуйста – обойдитесь без зарисовок о иных мирах, ей и в этом то не сладко, -его взгляд упал на телескоп стоящий в углу комнаты.

Иннокентий Сергеевич заметил куда смотрит Иван.

– Я так вижу, все-таки ты тоже ищешь другие миры в надежде на лучшее, только есть ли они там Ваня? – он поднял палец вверх. – Ну если так хочешь разглядеть там что-то бери, пользуйся.

– А вы значит, просто так его приобрели? Дополнение к декору комнаты?

Иннокентий Сергеевич ничего не ответил.

– Пару месяцев тебе думаю хватит, если найдешь что, не забудь сообщить, – он улыбнулся и подошел к телескопу. – Диаметр не большой, сто два миллиметра, фокус шестьсот, увеличение двести десять, монтировка азимутальная, искатель, дальше думаю разберешься, – он стал упаковывать телескоп в чехол. Собрав его он сказал. – Я поговорю с Летиной, сделаю все что смогу.

– Спасибо, – поблагодарил Иван. – Приятно было познакомится.

– Заходи милости просим, искренне будем рады, – пожимая Ивану руку на прощание, и протягивая чехол с телескопом, ответил Иннокентий Сергеевич.

– Нет, уж лучше вы к нам, -осторожно закидывая чехол на плечо, поблагодарил Иван.

Иннокентий Сергеевич опять ничего не ответив, подошел к входной двери и открыв ее крикнул:

– Митька.

Из-за угла вышел юноша сопровождавший Ивана.

– Че, – коротко ответил тот.

– Я те дам –че, -с улыбкой в глазах возразил Иннокентий Сергеевич. – Сопроводи, молодого человека к выходу, да смотри у меня без шуток, – он повернулся к Ивану. – Если грубить будет ты пожестче с ним, – затем он перешел на шепот. – Порой мне кажется что этот чертенок единственный, кто точно понимает что здесь происходит, только и делает что дерзит и ухмыляется, как на него посмотрю, так себя в молодости вспоминаю, сирота он, также как и я, один на всем белом свете.

Иван вышел из дома и еще раз попрощавшись пошел вслед за юношей. Открыв внутреннюю калитку, навстречу им буквально ворвалась женщина лет пятидесяти с криками – «нашелся, сын нашелся…», – подбежав к дому она стала колотить в двери руками. Дальнейшее Иван не видел, так как Дмитрий грубо одернув его буквально выволок из пределов внутреннего двора. Идя впереди вдоль кирпичного забора, провожая Ивана Митька сказал:

– А я в этот телескоп за девками подглядывал.

– На Марсе? – усмехнулся Иван.

– На нем самом. Ух уж эти марсианочки и венерианочки… прям любо дорого посмотреть, – поняв что Иван имел ввиду, огрызнулся Дмитрий.

– Ты хоть учишься? – поинтересовался Иван.

– А зачем? Умного учить – только портить. Мои институты здесь, я тут такого насмотрелся, на всю жизнь знаний хватит.

Они подошли к главным воротам общины, случайно оглянувшись назад, Иван увидел Василия Васильевича Загорутько, выходящего из здания, не заметив Ивана он шел с кем-то разговаривая.

– Ну че замер? – окликнул его Митька. – Я те не дворецкий двери перед тобой открывать и закрывать, милости просим на выход, – он указал в открытые ворота.

– До свидания, – Иван вышел, Митька не попрощавшись с грохотом закрыл ворота изнутри. Иван еще раз осмотрел высокие стены из кирпича и железные ворота закрывшиеся за ним. Он думал о встретившемся ему Загорутько, последняя его встреча с Василием Васильевичем закончилась не совсем мирно, неделю назад он вызвал его на ковер, и стал показывать ему папку с какими-то бумагами, то были жалобы одного из родителей седьмых классов на Ивана, в них говорилось о –«самоуправстве нового учителя физики, открыто ставящего под сомнение проверенную годами систему обучения, в которой оценки являются стимулом к получению новых знаний».– Жалобы направлялись во все вышестоящие инстанции, и поэтому разговор был на повышенных тонах. Иван твердо был уверен в своей правоте, у директора была своя правда, конечным итогом их разговора была фраза Василия Васильевича. – «Я все прекрасно понимаю, но и ты меня пойми».

– Ну да ладно. – прошептал Иван. –Жалобы так жалобы. – Пройдя метров десять от ворот он заметил белую «Ниву» подъезжающую к главному входу общины. –«Да это та самая, которая стояла у подъезда Александра Аркадьевича».

Остановившись у ворот, из машины вышел Артем, закрыв двери «Нивы» и не замечая Ивана, он достал телефон и стал набирать номер.

– Вот те на, пойду ка я отсюда пока мне не пригрезилась моя тетя выходящая вслед за мной, – он поправил чехол, и в надежде на ясную погоду пошел в направлении дома.

Придя домой в отличном настроении, Иван бережно достал телескоп из чехла, после не долгих сборов он установил его посреди комнаты.

– «Сколько веков понадобилось человеку чтобы изобрести простейший телескоп?» – размышлял он. –« По последним данным двести тысяч лет. Что мы делали все эти двести тысяч лет? На что рассчитывали? Иногда просто уничтожали друг друга, даже не ради выживания, а из-за примитивных представлений о своем существовании, да и большинство наших лучших изобретений так или иначе связано с попыткой как можно быстрее и изощреннее уничтожить себе подобного. Двести тысяч лет – даже подумать страшно; двести тысяч лет – что делал все это время человек? На что были направлены все его основные силы и устремления? Почему на то, чтобы изобрести телескоп, ему понадобилось двести тысяч лет? Инакомыслие – уничтожалось, свобода– подавлялась, несогласие –сжигалось; а кто выжил?» -он подумал что если он сейчас продолжит эту цепочку размышлений, он точно впадет в депрессию, и не известно чем это может закончится…

Еще раз взглянув на телескоп, он почему-то вспомнил произошедший на днях очень сложный разговор с тетей. Она укоряла его, что он очень редко звонит родителям, а между тем они очень волнуются за него, особенно мама. Иван откровенно отвечал ей, что все силы его родителей всегда были направлены лишь на то, чтобы сделать из него успешного человека, а когда он заявил, что хочет посвятить себя науке, они решили что он непременно должен стать успешным ученым. Эта мысль настолько глубоко сидела в них, что они до сих пор не могут поверить в произошедшее, и лишь пытаются повернуть все вспять. Между тем Ивана коробило от самого слова – успешный, в нем он прослеживал тот самый мрак адаптивного конформизма, который исподволь навязывался ему родителями ради некоего – успеха, которого он непременно должен был достичь, хотя бы только ради того, что они столько сил и времени вложили в сына. Успех – вот та мантра которую повторяют и вдалбливают почти в каждую голову с самого раннего детства, не зависимо, что стоит за этим самым успехом.-« Успешный ученый – что это значит?» – думал Иван. –« Квартира, машина, дача? Наверное прав был Сенгеенко настоящая наука это – бунт, инакомыслие, свобода и несогласие, но с большой долей вероятности тебя ждет свой костер или плаха, а не признание и успех».

Иван долго спорил с тетей по поводу родителей, он мягко намекал на то, что их взгляды на жизнь не совпадают с его взглядами, что он не против заслуженного упорным трудом достатка и уважения, но успех достигнутый любым путем, иногда не приносит счастья человеку, что он прекрасно понимает – он у них единственный, и они очень переживают за него, но если уж так вышло, что в детстве он читал те книги, которые способны перевернуть с ног на голову все однобокие представления об этом мире, то он не виноват. Этот вирус внутренней свободы творчества и познания, не излечить никакими инъекциями искусственной жизни и самообмана. Тетя возражала и корила Ивана за жестокосердие и не желание понять чувства матери и отца, Иван отвечал ей тем что, возможно чрезмерная родительская опека – это одна из форм эгоистических чувств, и вызваны они подсознательной заботой о своих же генах которые заложены в ребенке, и желанием сохранения и распространения этих генов, и приводил ей названия книг и научных трудов, в которых делаются подобные выводы. Тетя приводила цитаты и высказывания великих мыслителей прошлых лет в которых кратко говорилось о всепоглощающей материнской любви и всепрощении не зависимо от поведения своего ребенка. Их спор длился очень долго и закончился очень затертой, но от этого не менее правдивой фразой Раисы Павловны – «вот будут у тебя дети, тогда посмотрим».-Сначала Иван хотел ответить другим, не менее известным высказыванием, но решил закончить спор просто промолчав, чувствуя, что так может зайти очень далеко.

«А будет ли толк, если мне все-таки удастся показать – Марс, Юпитер, Венеру, может быть перенасыщенные зрелищами, они воспримут это как нечто само собой разумеющееся?» – продолжал размышлять Иван.– «Ну и что, ну вот она соседняя планета, как будто висящая в черном безжизненном пространстве, окруженная множеством звезд, зачем это им? Может быть я ошибаюсь, подгоняя их очень часто не простую жизнь, под свой взгляд на мир? Ты ему – «е равно м ц в квадрате» – дети эта формула жизни. Да видел он тебя и эту формулу в известном месте, для него формула его жизни здесь и сейчас- он сам».

Особенно поражала Ивана классно-урочная система, вокруг которой давно сломано тысячи копий и стрел. Она вызывала у него отторжение и не понимание, призванная вырастить послушных исполнителей, и не задавать лишних вопросов. А точнее происходило то, что он называл – знания по звонку. С детства начитавшись книг о великих научных открытиях, он почти везде находил примерно схожие истории и условия предшествующие открытию. В них говорилось – в результате долгих размышлений и многих ошибок, человек который иногда годами бился над разрешением той, или иной загадки природы, приходил к выводам, которые способствовали понимаю сущности явления.

Долгие лабораторные эксперименты и опыты, наблюдение за природой, работы предшественников, а иногда и просто счастливая случайность – вот те кирпичики мироздания, из которых ребенку в школьных условиях пытаются выстроить уродливое здание покосившегося сортира. А если ты намекнешь на то, что ты никак не можешь понять из чего сделан этот кирпич, тебе же пригрозят ударить по лбу этим кирпичом в целях назидания и устрашения остальных. Классе в седьмом у него впервые появился вопрос. – «Как отсидев сорок минут на физике, например на первом уроке, и пройдя там закон Паскаля, над которым он точно работал более чем сорок минут отведенного урочного времени, можно пойти на второй урок геометрии и изучать там пространственные структуры, над постижением которых не один год трудились математические гении прошлых веков, возможно ли это?– Иногда он думал что сам Декарт, попав в современную среднюю школу, был бы там посредственным троечником по математике, а Эвклид живший в третьем веке до нашей эры, с тем объемом информации свалившейся на голову современного школьника, не смог бы сформулировать и азов геометрии. Сначала он робко пытался спрашивать у учителей и родителей о правильности подобных методов обучения, но не получив внятных ответов, а только одинаковое. – « А как ты хотел?» – он стал осознавать, что взрослые и сами не знают – как иначе? А очень часто и не хотят ничего менять.

Со временем он все смелее и смелее стал говорить вслух те вещи, которые не нравились не только учителям, но и его родителям. В старших классах такое поведение привело к конфликту с директором школы в которой он учился, и если бы не отец профессор, с которым у директора были хорошие отношения, трудно представить, чем бы все могло закончится? А закончилось очень сложным разговором с отцом, в котором отец прямо говорил, что он итак учится в одной из лучших школ Москвы, и работающие там педагоги делают все возможное и не возможное, в пылу спора он даже произнес замыленную фразу, от которой Ивана подташнивало с детских лет, – «разжуют и в рот положат».– Иван отвечал, что он не имеет ничего против учителей, а лишь очень сомневается в разумности той системы обучения, в которой все перевернуто с ног на голову. После долгих препираний отец выдал фразу, от которой Ивану стало не по себе. -« Ты утверждаешь, мол если изменить подход, то мы получим как минимум Никола Теслу в каждом классе, но этого не может быть Ваня, этого не может быть… А пока мы имеет систему, и ты ее не изменишь, попытайся понять».– Иван думал, что его догадки не подтвердятся и отец даст ему хоть какую-то надежду на то, что они ошибочны, и лишь тихо спросил. – «Получается я заложник в системе, да и не только я один? И если так, тогда кто держит нас в заложниках?» – отец грустно посмотрел на сына. – « Мы сами Ваня, мы сами где-то внутри понимаем, что если начать менять систему, очень вероятно, что все полетит к чертям, и не известно будет ли лучше?»

Поздним вечером того же дня из ворот общины вышел человек в форме цвета хаки, он был в глубокой задумчивости и как-будто чем-то сильно раздражен. Постояв пару минут и оглядев стены он открыл машину и сев в нее резко сорвался с места.

Через десять минут громкий стук в дверь оторвал Александра Аркадьевича от созерцания только что написанного им весеннего пейзажа, он подошел к двери и открыл ее, на пороге облокотившись о стену стоял Артем и пристально смотрел на друга.

– Заходи, – пригласил Александр Аркадьевич.

Артем не спеша переступил порог и пройдя сел на стул, продолжая внимательно смотреть на друга. Не обращая на него внимания Александр Аркадьевич закрыл двери и вернулся к картине продолжая ее рассматривать, ища в ней несоответствия между первоначальным замыслом и готовой работой.

– Ну и зачем Саша? – прервав тишину, спросил Артем.

Александр Аркадьевич не обращая внимание и ничего не отвечая продолжил созерцание даже не обернувшись.

– Неужели ты просто испугался? – продолжил Артем. – Привык значит, я понимаю года уже не те:

« Катит по-прежнему телега,

Под вечер мы уже привыкли к ней,

И, дремлем едем до ночлега-

А время гонит лошадей».

–Процитировал на память Артем и ждал ответа. Александр Аркадьевич, ничего не ответив, взял кисти и стал разглядывать их.

– Знаешь кто сейчас напомнил мне эти строки? – Ай, да зачем я? Знаешь ты все. Сначала обрадовался он, о тебе распрашивал, чаем поил, о себе рассказывал, делал вид будто и не знал что я к нему должен нагрянуть, короче – «Не ждали..».– Потом понял – блеф его зря, стал с серьезным видом на меня озираться, затем перестав комедию ломать выдал. -«Давай Тема, не тяни, зачем пришел?».– Я как на духу ему все выкладываю, только говорю и вижу, что знает он заранее все, что я дальше скажу, а раз знает, то и ответ обдумал уже. Я все же закончил, но по глазам его вижу, что зря я к нему приехал и помощи от него не жди, – Артем замолчал и задумчиво стал постукивать пальцами по стене. – А я если честно и не надеялся, так думаю…на всякий случай, как говорится- авось повезет… Долго он смотрел на меня, затем – « Я все понимаю Артем, ты не поверишь, я очень рад был тебя увидеть, но я думаю зря ты это затеял…». -Я чуть не охренел, спрашиваю. – «Да ты ли это Кеша? Я тебя другим помню, с каких пор ты стал воспринимать все всерьез? Неужели бабки и власть так меняют людей?» – Смотрю он занервничал, на стуле заерзал, и такую проповедь мне выдал, что хоть записывай, только чувствую я, что говорит он мне, и сам себе лжет, а раз до того дошло, то пиши – пропало. Такое ощущение у меня сложилось, что он сам своей роли не рад, только сделать уже ничего не может, тогда понял – зря я к нему наведался. – Артем замолчал и встав со стула стал снимать верхнюю одежду, раздевшись он подошел к другу и стал рассматривать картину.

– Как назовешь?

– Весна, – равнодушно ответил Александр Аркадьевич.

– Весна… – выдохнув сказал Артем. – У всех она на уме в ожидании чуда, надежда на лучшее, новый виток безначально – бесконечного круговорота жизни. Тепло и свет, после холода и тьмы,– он отвел взгляд от картины, его глаза стали безжизненно-отрешенными и безразличными ко всему. – А ты знаешь Саша, я тоже порой задаю себе вопрос – что после меня останется? Что я в своей жизни такого сделал, что жить и после моей смерти будет? Все мы боимся сгинуть бесследно, вот и корячимся кто как может, – Александр Аркадьевич ничего не ответил. – Долгий и сложный разговор у меня с Иннокентием Сергеевичем вышел, думаю – неужели я один такой на всем белом свете остался? Может лет через десять, я cвою прошлую жизнь как кошмарный сон вспоминать буду и забыть захочу? Ну там знаешь, простатит, геморрой, давление и все сопутствующие старости невзгоды и приметы. Смотрю на него, вспоминаю и своим глазам не верю, думаю – «что же жизнь с человеком делает, если такие люди так меняются?» – Пытался его утихомирить, мол- «ты мне тут проповеди не пой, давай по хорошему поговорим, я ж тебе не на дело идти предлагаю, я за людей радею». -Этот битый волк свое дело знает, смотрит на меня и только глазами моргает. – «Ошибся ты Тема, не ко мне».– Так плохо мне стало, еще казалось пару минут и кольт к своему виску приставлю и спуск нажму. Тут громкий стук в дверь, и без разрешения паренек молодой входит, а у него глаза блестят, а в глубине этих глаз греческий огонь пылает,

докладывает он ему о чем-то . – «Срочно мол вас требуют, проблемы большие», Иннокентий Сергеевич выслушал добра молодца. – «Выйди Митрий», – говорит. – Артем откашлялся. – Паренек сообразительный в помощниках у Кешы, не промах парень.

Александр Аркадьевич чуть повернул голову в сторону друга, и свел брови.

– Сирота он, как тут сообразительным не стать.

– Ну и я о том же. В общем, наша беседа к концу подошла…– Артем замолчал на секунду. – Зря ты его Саша предупредил, он бы и без тебя не согласился. – Артем развернулся и пошел в сторону кухни. – Все же думаю, я не один здесь… Давай поужинаем, – резко переменив тему предложил Артем.

– Я не против.

На кухне Артем огляделся по сторонам, его взгляд упал на мусорное ведро стоящее в углу, возле него лежал пустой использованный шприц с закрытой иглой, подойдя к ведру он поднял шприц.

– Саша что с тобой? – прошептал Артем. И только он решил подойти к другу и выяснить зачем он использовал шприц, и если нужно предложить ему свою помощь, как на улице послышался шум, Артем подошел к окну. В свете единственного фонаря в округе почти возле «Нивы», был припаркован черный Гелиндваген, чуть в стороне, чуть покачиваясь и держа одной рукой за воротник тощего и небрежно одетого соседа Колю, стоял почти лысый, не высокого роста, но коренастый человек лет тридцати в черной кожаной куртке, вокруг них суетилась молодая девушка. Артем приоткрыл форточку.

– Человек Гизурина, он у него все пикантные вопросы решает, Гоша,– услышал Артем позади.

– А девушка кто, и что ему здесь нужно? – спросил Артем.

– Девчонка соседка, Аленка, этот бык к ней приехал, у девчонки с Витьком- сыном Коли любовь с детства. Вот и он, в сторонке лежит уже, за челюсть держится, – показал пальцем в темноту за окном Александр Аркадьевич.

– А почему Гоше доходчиво никто не объяснит, что он сейчас не прав?

– Второй раз его здесь вижу, первый раз… – Александр Аркадьевич потер рукой затылок. – Ты думаешь Тема это так просто сделать? У быка весенний гон, да еще и выпил немного, а тут девка в цвете, он за нее любому голову проломит, особенно когда Гизурин за тобой; уж как я ему в прошлый раз объяснял, вижу – плевал он.

– Да я не о том, ты слушай что он говорит, – Артем полностью открыл форточку.

– Ты кто такой, – тряся за воротник Колю, кричал на него коренастый человек среднего роста в кожаной куртке. Николай не знал что ответить и тихо бубнил:

– Коля я…

– Я тебя спрашиваю – ты кто?

– Я батя его, – он указал на лежащего в стороне молодого человека.

– Ты меня не понял, – быковатого вида человек стал сильнее трясти Колю за воротник. – Я еще раз спрашиваю – ты кто такой? – его глаза налились яростью. Все это время девушка металась то к молодому человеку лежащему в стороне, то к его отцу с причитанием:

– Гоша не надо, ну пожалуйста не надо.

Однако Гоше было плевать на все эти сантименты, сейчас в нем кипело и бушевало очень древнее чувство, сквозь пелену которого он видел только два препятствия у себя на пути к вожделенной цели – отец и сын. Один был устранен четким ударом в челюсть, второго он подавлял морально. Никто не знает на что надеялся после этого Гоша, но по другому он не хотел и не умел. Сейчас в нем стояло и сосредотачивалось все, начиная с его либидо, до его очень скромных умственных способностей.

– Ты тупой? – продолжал Гоша.

Даже для Коли в его очень затруднительном положении этот вопрос показался более чем смешным, учитывая то, от кого он исходил.

– А я тебе скажу кто ты – ты мужик, так вот- сиди мужик дома и не дергайся, знай свое место. Работаешь ты где Коля?

– Сторожем, – ответил Коля.

– А кредит у тебя есть?

– Есть.

– На что ты Коля кредит брал? – как бы участливо спросил Гоша.

– На телевизор.

– Так вот Коля, иди возьми за сиську свою бабу, включи свой телевизор и чтобы я тебя не видел и не слышал, я тут сам разберусь, – он кивнул в сторону молодого человека, уже пытавшегося подняться с земли..– Подумай Коля, как ты кредит отдавать будешь, если я сейчас тебя немного покалечу, а быть может ты застрахован? – он начал весело напевать песню с окончанием на .уй.

– Нет, – ответил Коля.

– Ну так тебе сам бог велел дома сидеть, ты в бога веришь?

– Не знаю,– пожав плечами, сказал Коля.

– Ты что, за последние пять минут не стал верующим? – удивленно спросил Гоша.

– Да я как-то… комсомолец вроде был.

Гоша напряг лобные мышцы и сделал задумчивое лицо которое шло вразрез с общей его физиономией и физиологией , после короткой паузы он продолжил:

– Так вот мужик-комсомолец Коля, до трех считаю и тебя не наблюдаю; о даже в стихах тебе объяснил, – Гоша поднял указательный палец вверх и усмехнулся.– Не успеешь сам виноват, – он разжал кулак на воротнике Коли, выпрямив эту же руку растопырив пятерню, и стал медленно считать загибая пальцы другой рукой. – Раз, – Коля стоял не шелохнувшись. – Два, – глаза Гоши стали потихоньку вылезать из орбит. – Три, – он почему-то загнул четвертый палец, опустил руку и часто задышав уставился на Колю.

Сложно сказать, что происходило у шестидесятипятилетнего Николая из семьи потомственных рабочих приехавшего сюда из далекого края работать на вновь построенный завод. В двух строчках не перескажешь все чувства человека, которому в детстве рисовали светлую картину победившего коммунизма, что на деле было подкрепляемо небывалым подъемом промышленности, расцветом науки и общим развитием страны. Все сопровождалось как ему казалось, всеобщим воодушевлением и верой во что-то светлое и пока ему не понятное но точно существующее – лучшее будущее. Из семьи рабочих, он с детства отличался скромностью и честностью. Когда многие из его окружения системно несли с завода по крупному и не очень, его мучила совесть за десяток гаек вынесенным им с завода по большой необходимости. Иногда он поражался сам себе, и успокаивая себя говорил –« они никому не нужны, их пропажи никто не заметит», – но на душе у него в этот момент было очень скверно. Зато преодолев очередной соблазн поживится за казенный счет, он щедро вознаграждал сам себя тем, что чувствовал себя в такие моменты чуточку выше остальных, и вообще всего сущего на земле. Его свойства характера не понимали многие, включая его жену, которая отчасти справедливо корила его, что он в свое время не сделал то, что нужно было сделать, и не взял того, что можно было взять без нарушения его душевного спокойствия – честным путем. Результатом была жизнь в разваливающемся бараке с общим туалетом на улице и нищенском существовании. До поры до времени вся эта мелочь не тревожила Николая, так как он еще с юности был заряжен такой дозой – «светлого будущего» , осознанием своей правоты и верой в разум человека, что не взирая на очень сложные постперестроечные времена, его сил почти хватило до шестидесятипятилетнего юбилея.

Работая в советское время на местном заводе обычным слесарем, еще одной отличительной чертой Николая было то, что его умственные способности на порядок превосходили умственные способности тех людей, которые им руководили, но сам он не вдавался в рассуждения, считая что не его ума дело сомневаться в правильности их решений. Он искренне радовался небольшой премии, которую ему начисляли в случае удачного внедрения поданного им очередного рационализаторского предложения, которое позволяло сэкономить много времени и денег. Войдя во вкус, он начал засыпать ими начальство, но со временем те почему-то очень скептично стали относится к его творческому подходу, если не сказать – враждебно. Коля искренне недоумевал- почему его предложение, которое позволяло бы освободить людей от ручного труда и автоматизировать процесс, воспринимается ими с таким недоверием? Они смотрели на него стеклянными глазами беспрестанно хлопая ресницами, и отводя взгляд приводили бесконечные причины и проблемы, которые не позволят реализовать предлагаемое им новшество. Дело дошло до главного инженера завода, которым тогда работал Сергей – муж Раисы Павловны, который вызвал Николая поговорить о сложившийся ситуации. Войдя в его кабинет и поздоровавшись, он заметил что главный инженер ответив на приветствие, также стыдливо отводил взгляд стараясь не смотреть ему в глаза, затем он пригласил его присесть, а сам встав и расхаживая по кабинету сказал то, что Коле с его искренне- доверчивым восприятием этого мира, по началу показалось абсурдным, а затем прикинув и оценив все трезво и обдуманно, он пришел в некий ужас от происходящего, и с тех пор стал часто появляться дома пьяным.