Читать книгу: «Проводник», страница 4

Глава 7

Всю ночь проспали без задних ног – все к тому располагало. С утра все вместе плотно и вкусно отзавтракали жареным мясцом птиц с добавлением вина (или «вишна»), и слегка подпеченными кисловатыми фруктами. По несколько штук этих луко-яблок (Евгений от остатков прошлых жизней знал, что они зовутся «каранехелями» – завезены давным-давно сюда «серыми») было положено в походные мешки. К тому разнообразию, что бедные лошади уже тащили на своих горбах до сюда добавилось немного теплой одежды, продуктов питания и кучи прочего скарба. Теперь они совсем были похожи на мулов из фильмов про отвратные расточительные одноцветные иссушенные места Земли девятнадцатого века.

Товарищи по несчастью как-то уж больно легко согласились на это новое несчастье. Они даже ничего не спрашивали, а просто молча собирались, как бы подразумевая, что подписались идти до самого конца. Может быть, дело в духе этого народа, может быть, Люциана накануне уговорила Шаттьяха, (а почему бы и не наоборот?) на новую авантюру, а может – они просто хотели убедиться, что Евгений точно помрет, и все будет, почти как раньше. Но не стоит исключать и такой вариант, что они действительно считали Евгения достойным продолжателем дела их полоумного стареющего отца-самозванца. Существо Евгений знало все варианты, но отводить их обработке больше пяти-двадцати процентов ресурсов своего разума не собиралось.

Также оно не собиралось слишком много размышлять о том, почему Мелик с Ксаанарой не поехали с ними. Да – это приключение – полнейшая глупость и, возможно, самоубийство; да – возможно, Келамизар был против того, чтобы помощники и ученики покидали его. Но в конечном итоге решает сам человек… С новой оговоркой.

Примечателен момент: с утра, когда они только вышли из Библиотеки, Евгений наступил в лужу. Временные соратники спросонья посмотрели на него каким-то недобрым (существенно более недобрым, чем пристало) взглядом и порекомендовали посмотреть в отражение. Когда рябь разгладилась, Евгений увидел, каким несвежим стал: начали проступать морщинки, цвет кожи потускнел, появилась небольшая сутулость, а ногти с волосами отросли опять. Вновь загорелись голубые жилки. Он за вечер и ночь здесь постарел лет на пятнадцать, хотя пока еще этого не ощущал. Евгений напугался и врезал ладонью в лужу, словно пытаясь содрать с того лица кожу. «Души» унесли его подальше от бесполезных, а то и вредных раздумий и возможных действий. И они продолжили свой путь на север, как ни в чем ни бывало.

Вернувшись к развилке, группа повернула на последнюю дорогу. По ней, в принципе, можно было добраться и до земель Идренрума. Некоторые части группы даже на семь секунд призадумались об этом.

Они ехали по протоптанной неизвестно какими чингарами стезе. И непонятно, зачем эти чингаре так виляли – хотели срезать или приспичило в туалет? А быть может, первому просто захотелось сорвать цветок и подарить любимой? Но неужели следующим двум-трем тоже?

Как бы там ни было, к вечеру и эта тропа закончилась. Какими бы чингаре не были, и их храбрость способна договариваться со здравомыслием. У наших героев, возможно, с балансом этих добродетелей были проблемы.

Шаттьях с капитаном посмотрели в подзорные трубы. Следующий кадр в памяти Евгения – они едут по рыхлому снегу. Дорожка, словно дождевой червь, рассеченный на части, проползала еще и еще, но с каждым разом исчезала все быстрее, словно ползла из последних сил.

Евгений молчал, потому что пребывал в состоянии максимального восприятия. Даже амбре кожаной упряжи и лошадиных копыт, прошедших поблизости пару-тройку дней назад, как будто бы, еще витало в прохладном воздухе. На этом предгорье практически не было деревьев – только самые последние, смирившиеся отщепенцы или отважные глупцы, остались стоять при своем мнении. Остались ждать неминуемого конца (или они поставили на ту лошадку, и вскоре все расцветет?). Зато был пушистый коврик из снега. Он был сырой и грязный, но все еще поблескивал в лучах отстраняющегося светила. Хруст копыт о ковер создавал множество аллегорий из прошлых жизней: от дороги рыбака домой, застигнутого слишком рано пришедшей зимой до рассекающей водную гладь лодки. Но достаточно сильно ничего уловить не удавалось. Как бы там ни было, этот плавный и пассивный хруст успокаивал и напевал почти то же, что недавно пел ветер.

Остальные ребята не разделяли его позитива. Их трудно винить – они понимали, что даже лошади способны замерзнуть или устать. Даже Шаттьях – горделивый ублюдок, считающий себя умнее всех, кроме, разве что Келамизара, – словно чувствовал, как мерзнут ноги у его любимой, невзрачной по общепринятым меркам лошади Ич’хань.

Броня капитанов почти не согревала. Поупрямившись часа три, пока их совсем не скукожило, и не послышался стук зубов сквозь шлемы, капитаны сняли броню и надели толстенные теплые вещи. Случай небывалый и невероятно их разочаровал, но это был единственно правильное решение. Ребята суровые, но на холоде они почти не бывали.

Темнело очень быстро, и, пока они раскладывались, наступила глухая ночь. Погрелись у костра, потравили байки. Время от времени Шаттьях с Женей ощущали чье-то присутствие рядом и всматривались в окрестности, но никого увидеть не удалось. Они решили, что это животные, которых привлек костер. Возможно, надеялись, что от ребят, устроивших пикник, им перепадет что-нибудь вкусненькое, но боялись подойти.

А тем временем Люциана рассказала случай из детства – чтобы дотянуться до чего-то встала на плечи сестренки Аверсель и навернулась. Тогда их «Батя» хорошо к ним относился – с теплом, даже поощряя тягу к тому, «что их по праву».

Капитан поведал про какое-то волшебное место, где он помочился, и то сразу забурлило. Другой сказал, что если столько пить, он дырки сможет прожигать до подземного царства.

Вообще у чингар алкоголизм считался пороком, но весьма неоднозначным в восприятии общественности. И популяция и количество алкоголя были ничтожно малы в сравнении с земными. Плюс алкоголь не был в почете, особенно, среди новоявленных капитанов и сержантов, так как мешал боевым навыкам раскрываться в полной мере. Еще бытовало мнение, что пьют те, кого не удовлетворяла женщина. Одиноким же недуг прощался полностью.

В общем же пили по кружке бормотухи (похожей на смесь портвейна с пивом), чтобы унять боль, для согрева или чтобы отпраздновать относительно значительную победу, а в остальных случаях это делалось редко и украдкой. Тем более, в таком разреженном коллективе многие не знали многих, ибо «многие» являлись клонами.

Но и тут следует ремарка: клонов плодил Хаш, и он же следил за производством алкоголя и жестоко наказывал пьянчуг-рецидивистов. Евгений же – в прошлом алкоголик, да и в недалеком прошлом – опять то же, относился к пагубной привычке снисходительно. Особенно его ничего не волновало, когда дама в подпитии отрабатывала всю программу пируэтов, как восемнадцатилетняя олимпийская гимнастка.

Откушав, они легли спать. Евгений попросил Люциану составить ему компанию, но та отказалась. Через час после отбоя послышался мерный хруст снега, как будто кто-то легкий осторожно подкрадывался. Евгений лежал в позе покойника и медитировал. Услышав шорох, он сразу же послал ментальную команду всем проснуться и проверить, что за незваный гость к ним пожаловал.

Только вышло два капитана, и занавес застоявшегося холодного ночного воздуха разорвали крики и ржание лошадей. Выскочив, Женя увидел, как с противным лязгом темная фигура отбила меч капитана и тут же проткнула его насквозь. Из защитника вырвался глухой выдох, и он, обмякнув, съехал вниз, окрасив клинок напавшего в красный.

Перед Евгением стоял молодой человек в невиданной доселе броне с не менее экстравагантным мечом, только что светящимся не хуже серебра на солнце. Трехдневная небритость, коротко стриженные черные волосы и хищный взгляд карих глаз – словно он уже победил. Позади него лежал мертвый соратник, первым, в одиночку, вступивший в бой.

Из палаток выпрыгнули остальные воины с обнаженным оружием.

– Ты не бог! Я – бог! – крикнул он настолько громко, насколько это возможно телепатически размноженным голосом.

Женя сразу навел на врага мощную иллюзию, что тот в прошлом и стоит посреди бело-голубоватого, туманного величественного, но всеми покинутого города. Женя ухватился за эту мимолетную слабость и навел сильный гул в ушах, чтобы тот поднял руки или бежал. Он хотел знать перед смертью и на полсекунды замешкался в выборе дальнейшей стратегии.

В этот же момент напал капитан и нарушил план, заставив противника собраться. Пара ударов, озарившие ночь искрами; Люциана подгадала момент и швырнула свою «царапину». Мужику распороло бок, и он закричал – скорее от неожиданности.

Сразу после откуда-то сбоку выпрыгнул Шаттьях и всадил топор тому в шею. Еще один истошный крик, и капитан насадил психа на свой палаш, едва не задев Шаттьяха. Сын Хаша резко оттолкнул капитана, склонился к захлебывающемуся кровью неприятелю неприлично близко, и, держа в одной руке топор, другой стал душить жертву. Через пару секунд между их лицами появилось марево, и Шаттьях довершил ритуал, покончив со страданиями агрессора.

Люциана смотрела на брата с пренебрежением и каплей отвращения. Евгений на всякий случай проверил – оба мертвы. Шаттьях тоже осмотрел тела. Даже Жене было стыдно представить: стал бы Шаттьях их поглощать на глазах у сестры?

Третий капитан отправился за медикаментами – ему прилично досталось. Рана была не критичная, и от помощи он, естественно, отказался.

Вновь все стихло, вновь ночь опустила занавес, пытаясь скрыть произошедшее. Они стояли и молча рассматривали напавшего. На вид ему было лет тридцать, а темно-серая броня со слабыми, будто конвульсирующими фиолетовыми переливами, покрывавшая его тело, кроме головы, придавала ему мускулистый, могучий вид. Из поврежденных участков медленно вытекала густая жидкость бирюзового цвета. Смешиваясь с рубиновой кровью, образовывалась чудная кашица, как на палитре ребенка, который не знает, что хочет нарисовать.

– Узнал кто это? – с нехарактерным ему волнением спросил Евгений.

– Чушь какая-то, – помедлив, ответил Шаттьях. – Он из другого мира…

– Откуда он мог меня знать?

– Не увидел, но он очень силен – сплошные тренировки.

– Ну ума они ему не придали, – с ненавистью сказала Люциана и ушла к подрезанному капитану, как бы намекая, что со всем этим бардаком разбираться им.

Они долго думали, неестественно сгорбившись.

– Скажи… брат, ты готов им стать?

– Максимум высоты с счастьем при минимуме несчастий. – У Евгения в голове всплыли затонувшие танкеры во льдах и моряки, что этого не заслужили. – Никто не заслужил… – Он опять взглянул на все это дерьмо под ногами и выпалил. – Брат верил, что мы все будем счастливы, и что это достижимо. Он умнее многих богов – я склонен доверять…

Шаттьях все еще был под впечатлением, но это не мешало ему помогать Евгению. Как говорится: «глаза боятся – руки делают». Оттащив трупы чуть подальше, и собрав их в кучу, они разожгли костер и смотрели, чтобы пламя обязательно поглотило все целиком. Во-первых, чингаре почти всегда кремируют тела, во-вторых – запах крови привлекал бы к ним хищников даже когда хочется поспать.

– Ну что я могу сказать – кажется, я знал их несколько дней. Но они были славными парнями и погибли, как герои. Ну и слава богу, что этот глупец сдох. Это вся речь… – произнес Женя. Шаттьях промолчал.

Ничего у мертвых брать не стали. Меч врага лишь осмотрели и брезгливо забросали снегом. Если бы капитаны были в броне, возможно, они выжили бы. По крайней мере, в этой схватке. Как-то машинально Женя с Шаттьяхом выбросили все лишнее, чтобы лошадям было проще передвигаться. Люциана, все же уговорив капитана, помогла ему со штамповкой труднодоступных мест и осталась на ночь, чтобы утешить.

Евгений почувствовал вину и бессилие рядом и, чтобы не искушать судьбу, повернулся и решил поскорее закончить этот не лучший день. В этот момент на него накинулся Шаттьях и повалил на тонкую прослойку снега. Женя успел сгруппироваться и наигранно воскликнуть что-то нечленораздельное.

– Куда мы направляемся? – процедил Шаттьях, прижав свой топор к горлу Жени.

– К знаниям, к балансу, к свободе, – спокойно отвечал Женя. – Видения не лгут, даже их обрывки.

– Почему ты выбрал нас? – В его глазах промелькнули мутные пятна, и затем они словно опустели. Губы насмехались, желваки играли в приступах злости, неестественно проявлялись складки по всему лицу.

Из палатки опять выскочила Люциана, и с толикой озабоченности оглядела эту несуразную картину, но вмешиваться не спешила.

– По зову сердца. – Он вывернул шею и посмотрел на нее. – Тяга к познаниям есть в каждом из нас, но никто не имеет права заставлять вас.

– Если мы умрем? – оскалился Шаттьях.

– Значит, такова наша судьба… – Он посмотрел на того ничего не выражающими глазами.

– Если я высосу тебя – у меня будут силы и знания и твои и Баррента. Такая судьба мне больше по нраву. – Шаттьях часто дышал, как зверь перед атакой, а из ноздрей вырывался пар пока еще живого существа.

– Тогда мне придется как-то уживаться с вами двумя…

Шаттьях опять блеснул глазами, и тут Люциана подала голос:

– Шаттьях! Оставь его!

Тот еще долго думал, но когда сестра звякнула мечом в ножнах, он убрал топор и отошел.

В очередной раз Женя прочувствовал во всей красе, что тело ему не принадлежит. Он порол такую чушь! Но в то же время он не знал, как говорить правильнее, да подумать ему и не дали.

Дрожь в телах давно прошла, но на душе осталось неприятное, горьковато-кислое послевкусие. Откуда-то из глубин всплыло четкое и до страха безапелляционное осознание: «это восхождение будет самым тяжелым, что я когда-либо делал». У разума много механизмов защиты, и через несколько минут герой уснул на заслуженные пять часов.

***

Половину следующего дня они опять ехали молча, еще более хмурые, чем обычно. Как обиженные детишки, которые друг с другом «не разговаривают» – только скрещенных рук на груди и надутых губок не хватало.

Пару раз они сходили с лошадей, надевали снегоступы и пытались охотиться. Один раз удачно прострелили брюхо саблезубому песцу-переростку. Капитан так увлекся, что его швы опять разошлись – Люциане пришлось перешивать. В принципе, он выглядел бодро.

Во время охоты случилось нечто непредвиденное – лошади взбесились и драпанули во весь опор. Какими бы преданными ни были, смекнув, что дело гиблое, их не привязали, и к тому же отвлеклись – они умчались, и догнать по этому проклятому снегу их не было никакой возможности. Только одна осталась с группой.

Было немного страшновато ложиться спать. Казалось, каждый старался как можно дальше отодвинуть этот момент. И они терпели, стремясь вымотаться. А под ногами все хрустел и хрустел этот чертов, надоевший до рвоты, сидящий в печенке, снег. Бескрайние просторы ничего, кроме белой пустоты. Они уже почти забыли, как выглядят деревья, и никакое зверье им с тех пор не показывалось. Все, что они видели: подъем на белую гору и лишь изредка позволяли себе глянуть на горизонт, где красовались такие же, некогда красивые и манящие, а ныне монотонные, безжизненные и однотипные горы. Стало страшно, что они умрут от холода и голода. Припасов с собой всегда было на день максимум.

Когда кому-то нужно было в туалет, остальные не ждали – даже не оглядывались. Люциана как-то удивилась, как Жене удается так мало проваливаться при ходьбе. Он ответил: «за счет оптимального перераспределения веса тела». Это была правда – чужие жизненные силы, знания и умения позволяли ему тратить меньше энергии. Люциана услышала ответ, отвернулась и сразу опять стала мрачнее тучи. Да, все хотели экономить энергию, пребывая в трансе. И да, ему было существенно проще, хотя и ему уже опостылела дорога до трехслойного мата.

Ветер – этот поганый, непрерывный ветер. Он уже иссушил кожу на лице и всюду, куда мог пробраться, как микроб, как противный паразит.

Взобравшись на вершину горы, они устроили привал. И здесь особо никто не обрадовался, никто не собирался ничего втыкать в свою честь, да и нечего было втыкать – постоянно выбрасывали все, что казалось бесполезным в ближайшие полтора дня. В подзорную трубу они увидели небольшой участочек леса и потемнение, подозрительно похожее на пещеру.

Этой ночью им не удалось выспаться. Поднялся настоящий ураган, и палатку сломало и унесло, пока они спали внутри. Им показалось, что они достаточно хорошо укрылись, но предательский ветер со всей силы ударил в момент самой уязвимости.

На следующий день Шаттьях первым делом зарезал последнюю лошадь. Именно ту, бедняжку – самую преданную, согласную идти с нами до конца. Никто даже не пикнул – просто навалились, оторвали по паре кусков и засунули их в сумки до «лучших» времен. Пища стала единственным верным источником постоянно иссякающей энергии и тепла для двух третей группы, но и она превратилась в вечно холодное, безвкусное, отвратительное, слипшееся месиво. Его жевать можно было только не задумываясь ни о чем, либо задумавшись о деликатесах слишком сильно, иначе могло вырвать, а это, вкупе с остальными потерями значило возможное обезвоживание. Запас воды тоже был весьма урезан, а пить холодную воду чревато другими ужасными последствиями.

Головы плохо соображали, мысли путались. Теперь все члены команды воспринимали реальность кадрами, как в пьяном бреду. Выяснилось, что в какой-то момент Шаттьях «отпустил» последнего капитана. Дескать, предложил тому вернуться за помощью, а заодно и самому долечиться. Непонятно, как вообще такое могло остаться незамеченным для остальных. Разумеется, компаньоны ни на йоту ему не поверили. Было очевидно, что вместо такого невыгодного альтруизма Шаттьях скорее зарубил капитана и подпитался его жизненными силами.

Люциана обнажила меч и выжидающе посмотрела на брата, уже представляя, как у того падает голова с плеч. Шаттьях прикидывал варианты.

– Стоп. Вы – самые совершенные существа этого мира. Вскоре мы всласть отдохнем, наберемся сил, и с кем угодно договоримся, а если нет – сделаем все вместе…

Слова Евгения не произвели должного впечатления на этих двух зомби, но сам факт наличия сторонней речи, видимо, заставил их убрать оружие.

Спуск, хоть короткий и пологий, дал хоть какую-то передышку и очень вовремя. Здесь Люциана дотронулась до плеча Евгения и, кашляя, сказала:

– Это хуже, чем путь Тьмы. Это путь Дьявола.

– Я примерно так и сказал твоему отцу.

Вот и эта непоколебимая сильная женщина и – вполне возможно – хороший человек, заболела. Теперь ее стало жаль: глаза покраснели, кашель она больше не сдерживала, и все это ради ничего. Конечно, еще должны были оставаться шансы, но Евгений знал, что это не так.

В детстве Женя любил холод и почти все, что с ним связано. Он даже закалялся и гордился этим, пока ему не надоело каждый день испытывать дискомфорт от замирающего дыхания, аритмии и опасного понижения температуры в области самого главного, но все равно почти бесполезного мужского органа.

Но теперь все было иначе: холод больше не был моим другом, он не проходил ни на секунду; от него не было спасения, от него негде было скрыться. Ветер и метель, казалось, навсегда застыли в ушах. Кожа покраснела и покрылась волдырями. Она просто напросто не ощущалась. Горе-путешественники не прикасались к ней, боясь, что она осыпется, как побелка или слезет, насовсем оголив мясо и кости.

Снег, хрустящий с каждым шагом, бесполезно отбирающий силы, замедляющий до такой степени, что казалось, что они вовсе не перемещались.

Снег слепящий, отражающий лучи светил, которые ни черта не грели, а наоборот – только вредили и доставали. Им хотелось стонать и рыдать, но жалко было тратить силы.

Женя по природе своей недалек от маменькиного сыночка. Если бы не «души», он бы еще после унесенной палатки или после очередного загребания снега в сапог дал деру, наплевав на все понятия о чести. А если бы не свернул, то в очень скором будущем просто позволил бы себе подохнуть, а в крайнем случае – попытался бы зарубить обоих «друзьяшек» и сожрать их к чертовой матери, или, хотя бы, помереть не от своей руки. Даже тренировки и бои, которые он пережил вначале, казались намного проще, потому что у него рядом всегда была любовь, и не было иного выбора. А наиболее вероятно, что он просто бы заныл настолько сильно, что тем самым уговорил бы без того сомневающихся в успехе экспедиции соратников повернуть назад.

Но он держался. Притом – весьма неплохо – нечеловечно. Силы все еще распределяли энергию и питательные вещества в организме оптимальным образом – так, как заслуживает человек или чингарин.

В последнюю ночь они вообще спали, просто укрывшись всем добром, что у них было, включая ободранную палатку, придавив это тем тяжелым, что смогли найти. Они, ненавидя всех и вся и даже друг друга, заснули в обнимку, как собаки, поджав ножки друг у дружке – все ради сохранения драгоценного тепла, которое тела производили с перебоями. Получилось недурно – их толстенное одеяло из скарба еще присыпала снегом метель, и стало тепло – почти как дома.

В двадцатый раз набрав снега во фляги и засунув их за пазуху, они продолжили путь к деревьям. В голове был только потрескивающий костер и жареная конина, не должная испортиться в такой стуже.

Еще километров за пять они почуяли движение, но это ничего не меняло. Через какое-то время показались и следы здоровых лапищ, а позже – кровавые следы от протащенных несколько метров туш. Судя по тому, что их еще не замело, хищники «проплыли» здесь недавно.

Кашель Люцианы доводил и без того раздражительных ребят. Они больше ничем не оправдывали ее присутствие – даже думать не желали, что чертов кашель кого-то заразит, спугнет кого-нибудь или их выдаст.

Так и случилось.

Они умудрились проглядеть куараг’зора – здоровенную серую гориллу, ростом в два метра. На локтях, кулаках и коленях выпирали наросты костной природы. О них многие читали, но ни у кого не было необходимости встречаться с ними лично.

Эта мохнатая образина прибежала справа. Люциана быстро среагировала, отправив врагу царапину. Страшный рев и всплеск крови слегка мобилизовали группу. И пока ретивая тварь пыталась поднять отвалившуюся лапу, Шаттьях с Женей пустили в нее по стреле буквально с трех метров.

Еще два куараг’зора приближались со склона. Ребята попробовали взять их под контроль, но тщетно. Евгений удивился – как эти тупые существа могли создать такой непробиваемый барьер? Вскоре стало ясно: метрах в двухстах, у входа в пещеру стоял какой-то взъерошенный комок в тряпках с палкой и что-то неистово кричал. Чудовища ему подчинялись. В этом кличе было столько ярости, что хватило бы на целое поселение.

Пустив стрелы в надвигающихся, как лавина, зверюг, герои в последний момент откатились кто куда. Собрав все силы в кулак, они вступили в бой. Люциана нанесла три изящных удара по раскрывшемуся мясу; Шаттьях со своим топором управлялся чуть менее удачно, а Женя, еще раз откатившись и промазав, решил опробовать прием Баррента. Он сконцентрировался быстро – существо, почему-то, замешкалось. И только враг опомнился, Евгений бортанул его плечом. Само собой, Женя не был столь массивным, как мастер этого приема, да и снег с усталостью и другими факторами не дали ни требуемого разгона, ни силы удара. Куараг’зор отшатнулся на пару дециметров и дал Евгению по морде ладонью наотмашь. Хоть этот удар удалось смягчить, парень упал, как подкошенный. Лишь кадр в полете и слепящий свет – пусть он слепит всех. А тем временем шаман с безумной чумазой рожей машет жезлом и кричит натужно.

Не ясно почему, но от Евгения отстали. Возможно, ему все же удалось перед потерей сознания сгустком одной лишь своей воли вызвать столп света, отвлекающий внимание. Возможно, упав в снег, его сочли временно неважным. Как бы там ни было, прошло несколько секунд, а поле битвы переместилось в пещеру, куда так рьяно пробивались брат с сестрой.

Прямо у входа лежал порубленный куараг’зор и мертвый Шаттьях с вывернутой рукой. Проткнув на всякий случай горло кровоточащей твари, и еще слыша доносящиеся из глубин звуки борьбы, Евгений сел поудобнее и ввел себя в состояние, близкое к тому, в котором пребывал при перерождении в обрыве.

Время замедлилось, и без того темный коридор заполнился тягучими тенями. Дух Шаттьяха нашелся сразу. Он был недоволен, жаждал мести. Еще немного и все померкло. Все жизни, как в бреду, и если кто и видел что-либо в этот момент, то только духи, обитавшие среди тесных стен.

Куараг’зор, оглянувшись, встретился глазами и, попятившись, ударил «командира». Шаман отлетел, лишившись одной чужой шкуры и палки с набалдашником. Сородичи посмотрели на диссидента непонимающе.

Та тварь, в которую вселились, подошла к шаману и раздавила череп ногой. Теперь точно безмозглый смертный успел только округлить глаза, да начать прудить в набедренную повязку.

Дальше неумолимая машина приблизилась к стоящему, освободившемуся от влияния шамана существу, приняла в грудь удар и тут же обеими лапами размозжила уродливую башку о ближайший сталагмит.

На все это смотрела последняя живая тварь. При первых шагах в ее сторону, она бросилась наутек, едва не сбив сидящего Евгения. Одержимый погнался за ней, но, увидев дневной свет и поняв, что у трусишки фора, разогнался и попытался прыгнуть. Ничтожество даже на это не было способно и покатилось кубарем по склону. В последний миг перед обрывом из разума существа выбрались, позволяя комку мяса с шерстью дожить свой век, как пожелает.

Евгений очнулся слегка отдохнувшим. Еще были слышны остаточные звуки, наподобие дыхания, отражающиеся эхом от вибрирующих стен. Он пробежал до самого логова дикаря (даже по меркам чингар) и увидел Люциану. Как и по Шаттьяху, трудно было сказать, что именно у нее повреждено – кольчуга со шкурой надежно закрывали ужасы побоища. Она была мертва, судя по всему, уже с минуту – две. Но перед смертью она как следует нашинковала монстров. Похоже, все силы отдала в последнем рывке, обезумев от гнева и жажды крови. Евгению хотелось высосать ее жизненную энергию, чтобы впитать больше хорошего, а возможно и научиться также швырять царапины пространства, но уже было поздно. В принципе, он мог бы даже попытаться воскресить ее, но опять распылился на прагматично-морально-этические вопросы. По его замыслу наиболее подходящей кандидатурой для поглощения являлся Шаттьях, который тоже теперь навеки недоступен. Благо хоть в битве помог.

Хотелось заплакать, но и это не получалось. Вновь подступило обжигающее затылок бешенство, усугубляющееся голодом и опостылевшим запахом сырости, пота и испражнений тупых убогих тварей. Он подумал, что в некоторых условиях и Евгений мог бы уйти на север и одичать, совсем как этот «шаман», недооценивший противника. Да и был ли у него выбор? На его месте многие бы пытались удержать авторитет любым способом – даже заставляя самого себя верить во всесильность палки с ненавистью к иноземцам.

Женя воспользовался тем, что было в пещере. В каком-то смысле группа получила то, за чем сюда шла. Довольно аппетитный кусок чьего-то мяса уже был не дожарен, но все равно поглощен. У Шаттьяха он забрал подзорную трубу, у Люцианы – меч и стрелы, а у дикарей впрок немного хвороста и ломтиков вяленого мяса, висящих неподалеку от костра. На самом деле, там было, чем поживиться, но в снадобьях в мешочках и горшочках Евгений плохо разбирался, а остальное бы серьезно тянуло сумку со спиной.

Он вышел наружу из затхлой и мертвой пещеры и не пожалел времени на тщательный осмотр местности. Каждую гору в округе он просканировал своими взорами: внешним и внутренним. Где-то вдали, на северо-востоке, показалась серая точка и сразу исчезла.

Евгений вновь присел, расслабился и сосредоточился. Да, внутренний голос толкал в ту сторону – ну кто бы сомневался…

Еще один спуск принес немного радости; хождение по горам – очередная модель жизни. Только в жизни чаще именно «блуждание».

Природа знала, что отняла у него очень много, и больше не беспокоила его. А может, дело в том, что теперь он чувствовал себя иначе: незаметнее, раствореннее, и никому ничем не обязанным.

Путь неспешным шагом (хотя тут иного и не бывает) занял несколько часов, и вновь начало темнеть. Обойдя примеченную гору справа, путник осмотрелся, и пред его взором раскинулась совсем уж сюрреалистичная картина: вдоль пологого склона росли деревья, похожие на земные ели; кое-где земля выглядывала из-под снега, словно его здесь постоянно чистят или это место еще не замело; вверх шла отчетливая тропа, а по бокам ее торчали сучья. Теперь не было никаких сомнений, куда следовало идти – туда манило.

Чем выше поднимался персонаж (со временем происходящее все больше напоминало сказку), тем чаще были колья, и становилось спокойней на душе. Зрение вновь позволило себе пуститься в тантрический танец: очертания рябили и раскачивались волнами; на вершинах кольев проявились голубые огоньки, освещавшие дорогу путнику в час столь поздний. Опять проснулись шепоты людей, и шипения животных. Они звали, направляли. С каждым шагом по заботливо протоптанной дороге голоса звучали громче, а огни разгорались все сильнее, раздуваемые несуществующим ветром.

Без сомнений, это место наводило ужас на всех живых существ – здесь не пролетали даже птицы. Хоть оно и скрыто от любопытных глаз, – есть правило: любое место рано или поздно кто-нибудь посещал, посещает или посетит. Тем более, если оно так близко. Свято место пусто не бывает, хотя это скорее походило на проклятое, и, возможно даже шаман со своим зверьем его обходил стороной. Но все это пустяки и домыслы.

В конце тропы стояла невзрачная, средних размеров хижина; в оконцах горел тусклый свет. Евгений распахнул ветхую дверь и зашел, как к себе домой, ощущая уют и безопасность. В момент стало тихо.

Посередине комнаты, занимающей почти все пространство домика, расположился большой и грубый стол. С дальней стороны полукругом стояло пять фигур. Две женщины и трое мужчин. Их лица были скрыты в полумраке, слабые, колышущиеся огоньки свечек порой приоткрывали их абрисы, но точно можно было сказать, что они рады долгожданному гостю – искренние, но немного сдержанные улыбки, а их ауры сияли, как у святых, несмотря на высохшую чужую кровь кое-где.

Все незнакомцы разного роста и комплекции; у каждого свое одеяние и обмундирование. Женщина с огромным бурым арбалетом за спиной в клепанной кожанке; еще одна, покрепче, в броне, с мечом и со щитом, которые навсегда избороздили когти чудищ; низенький бородатый коренастый, как шифоньер, мужик с бородой; парень с телосложением, как у Евгения и с такими же безумными «предательскими», но в данный момент заинтересованными, глазами. Этот обвешан мечами и кинжалами, а редкие открытые участки кожи усеяны шрамами различного происхождения. И последний – самый высокий и, разумеется, худой в скромном балахоне цвета пыли. Его лицо надежно скрывал широкий капюшон. Этот, похоже, безоружен. Среди присутствующих были и люди и чингаре, как минимум.