Читать книгу: «Проводник», страница 2

Он разочарованно вздохнул, молча повернулся и пошел назад. Я последовал за ним. Единственное, о чем я сожалел, что мы предали доверие тех существ, совершим абсолютно бесполезное убийство. А потом, – что нет музыки: за время, проведенное на Земле, я не успел наглотаться шедевров, а те, что в голове, уже опостылели.

По дороге я стал его расспрашивать:

– Так что насчет серых? Я постою рядом и послушаю молча.

– Нет.

– Мне нужно знать принципы работы раскрытия брешей. Я не могу больше оказаться в таком положении.

Он немного ускорил шаг, и через пару минут я продолжил:

– Ну хоть что-нибудь скажи.

– Место, которое ты только что видел, – в моем родном мире. Я уже рассказывал кое-что. Ходили слухи о талантливых исследователях, открывших тонкости взаимодействия между временем, материей и духом. Мне удалось найти зашифрованные записи одного из магов в лаборатории. Что случилось с хозяином или хозяевами – неизвестно. Я был близок к открытию, я ощущал, как все вокруг меняется, пододвигая меня к правильным ответам. Я был бесконечно близок, но судьба распорядилась иначе, и я потерпел крах – все мои мечты разрушились в одночасье. – Тень эмоции скользнула по его душе. А тем временем мы вошли в Крепость и миновали центральную лестницу.

– Когда я очутился здесь, Стеаран, местный правитель, разглядел во мне мой гений и принял в свою семью. Каково же было мое удивление, когда я узнал о поверье, что здесь было существо, постигшее истины, к которым я так отчаянно стремился. Этим существом была Агна…

Хаш достал из-за пазухи большой ключ и отпер массивную металлическую дверь – одну из тех, на которые часто падает взгляд, но про которые тут же забываешь. За ней следовал спуск в пещеру. Здесь не было источников света, и с непривычки я пригнул голову, словно преклоняясь пред величием тьмы. Пахло сырой землей, а звуки ходьбы утопали в глиняных стенах.

Когда глаза уже привыкли к темноте, Хаш зажег факел и продолжил:

– По преданию, Агна потеряла детей и сошла с ума. Она попросила богов всегда видеть и чувствовать, что с ее детьми. Боги лишили ее зрения, но взамен она обрела больше, чем кто-либо мог пожелать. Она жила за четыреста-пятьсот лет до рождения Стеарана. Она считала, что когда ты сможешь жить, будучи пропитанным осознанием того, что есть «то» и «это», прошлое, настоящее и будущее «все одновременно и всегда», то ее книга тебе не понадобится. Она ходила по миру, жила без собственности, судя по всему, не имея существенных желаний, и пыталась научить тому, чем обладала, достойных. Таких всегда мало. Глупцы не воспринимали ее слова всерьез, даже верить в нее не собирались, а ведь она могла видеть в духовном спектре и внесла огромный вклад в раскрытие в чингарах телепатии.

Мы спускались глубже в нору, петляя, и я не сразу осознал, что мы вышли в огромный зал, и непонятно, как мы здесь могли очутиться.

– Крепость, как и многие другие великие сооружения, воздвигли в местах наибольшего проявления силы.

Мы остановились, и я увидел, что буквально в метре от наших ног разверзлась зияющая пропасть. Природа ее возникновения неясна абсолютно. Не видно следов пород, опаленности, не шумели ключи и реки. Не было ни ступеней, ни дорожки, ни ограды, ни следов чего-либо на стенках. Это была просто яма в тридцать метров в диаметре и гораздо больше в глубину.

Хаш посмотрел на меня и продолжил тем же тоном: ни заинтересованности, ни восхищения – только долг поведать это мне.

– Есть такое понятие «Сплав душ». Это существо, вмещающее в себя волю тысяч, миллиардов, бесконечности. Сплав душ способен знать и влиять практически на что угодно в не зависимости от условий мира, в котором пребывает. Такое существо сродни богу. – Он сделал паузу, и вдруг почудилось, что где-то глубоко внизу бездны колышется едва заметное голубое свечение. Я присмотрелся, но ничего не разглядел.

– Мы на Земле достигаем того же самого, – сказал я ему телепатически.

– Я всем детям давал почитать Книгу Агны, тренировал их, как тренировал бы самого себя. Время не щадит никого, Евгений. Я почти утратил способность гордиться детьми… – Уныние до того явственно почувствовалось, что он даже немного склонил голову.

Вот и слух сыграл со мною шутку. Это был шепот голосов, перебивающих друг друга, нарастающий, но незаметно прекратившийся.

– Просто представь, чего мы достигнем вместе, – я сжал кулак, не чувствуя его. – Интеграцией со всеми поддерживающими разумами, единой волей, что крепнет день ото дня.

Он улыбнулся и посмотрел мне в глаза, и искра там разожглась ярче пламени костра.

– Четырех моих дочерей и пятерых сыновей души не приняли. Надеюсь, они примут тебя.

И он столкнул меня. Голубое пламя и голоса притаились.

Глава 4

Пустота и тишина. Не звенящая, не пугающая – успокаивающая. Просто ничто, но и так сказать не выйдет. Как будто что-то все же было, как будто все стереть еще не получилось. Да и говорить вслух – тоже.

Множество голосов в бешенстве кричали, шутили, насмехались, прощали, поддерживали. С этим буйством не получится договориться – даже понять его невозможно – остается просто оставить, как есть. Когда их бесконечность – кажутся безумцами, глупцами. Когда их меньше – это заметно еще сильнее. И только кажется, что свыкся – вновь за свое. Хочется кричать, но мысли захлебнутся, затеряются.

Проскальзывает видение. В нем множество Евгениев стоят на круглом пьедестале, метров в сто шириной. Хочется со всеми подружиться, сговориться, сделать что-нибудь. Но они разные, хоть и похожи очень сильно. Евгений уже видел их когда-то где-то: один в шрамах, как будто из мясорубки вылез; еще один в костюме вычурном, напыщенный, надменный, хоть и едва держится, чтобы лицо не растеклось. Еще один в очках забавных и перчатках замудренных, улыбается и обалдевает от увиденного. Явно в шаге от безумия и гениальности. И так далее, и тому подобные ребята разного возраста и роста.

И вот они все в серых робах – что-то их сравняло. Позади них открытый космос. Но и он без эмоционального окраса – не хочется съежиться от холода или страха, никуда не швыряет, не бросает. Он скорей похож на выбор. И сразу после он стал наполняться планетами и звездами.

Пока все не поглотил Свет. Хотелось смеяться – до того было весело и легко. Блаженство – и то ли еще будет! Да, тепло и интересно. Здесь можно быть сколько угодно, а перекликающиеся отголоски теперь шутят, замолкают, чтобы глубоко вдохнуть свободу, счастье.

Вот, вкратце, что почувствовал Женя, прежде чем очнуться. Дно у ямы также выстлано мокрой землей и глиной, и было на удивление ровным. По-прежнему, повсюду темнота кромешная, хотя он, опять же, что-то умудрялся видеть. Виденье внутреннее, для которого глаза не нужны – что-то вроде интуиции, знания.

Например, в стенах кто-то выскоблил слова из неизвестных символов – всего лишь бороздки в пару сантиметров глубиной, но этого было достаточно, чтобы внутренний взор их уловил. Некоторые символы казались знакомыми – не ведом перевод, но улавливается настроение.

Также под ногами было немного костей – здесь кто-то помер. Также была нора в стене, уводящая еще глубже и дальше.

Евгений выбрал сложный путь. Из стен торчали камни и кое-где были выступы. Первый шаг – упор – поупражнялся с телом. Оттолкнувшись, и не рассчитав силы, он неуклюже шлепнулся обратно. Жалкое зрелище. Зато сразу встал и решил приноровиться. Он попружинил на ногах, раскачивался, понимая равновесие, попробовал цепкость. Затем подпрыгнул раз – второй – третий. Снял помятую броню Мрака, заслуженную много раз, выкинул оружие.

Довольно скоро он полез вновь. В теле были приятные легкость и нежность; теперь мышцы трудились, но не уставали. Нечто подобное Женя уже чувствовал не раз. Только тогда это был Женя с «измененным состоянием сознания». Сейчас же это вообще был не Женя. Он даже не пытался сражаться – сила захватила его сразу. Стоит заметить, что даже если бы Евгению позволили, он вряд ли взял бы тело под контроль, боясь падения. Как-то так выходило, что «души» знали, как управлять его телом лучше него, и даже если бы он упал вновь, существенных повреждений тело бы не получило.

Безусловно, какие-то фрагменты виденного и прочувствованного души оставляли его памяти. Трудно не описать происходящее, а скорее поймать момент, который можно описать прежде, чем ситуация изменится. Среди душ не было устойчивого баланса – время от времени преобладала воля то одних, то других. Иногда большинство договаривалось, помалкивало. А иногда контроль так ослабевал, что даже Евгений на миг мог преобладать.

Руки уверенно хватались, ноги отталкивались, тело переносило центр тяжести, училось все быстрее и быстрее.

Вот показались корни деревьев – легкая радость проскользнула и исчезла. Подпрыгнув раза в два с половиной выше, чем Женя был способен, рука ухватилась за склизкий отросток. Затем другая – оттолкнулся от стены, подтянулся и полез дальше.

Голые руки и ноги уже давно должны были ободраться обо все препятствия до крови. В раны должна была залезть грязь и черт знает, что еще. Но ничего, казалось, не было – только ногти некоторые выгнулись наизнанку. Но в обычном состоянии этого месива из боли и отвращения могло хватить, чтобы вырвало. Хотя в желудке было почти пусто.

С забавой Евгений ловил фрагменты, как ловко его тело бежит по корням, на которых только птица устояла бы. Словно его тело еще и весить меньше стало.

Еще корень, еще выступ, еще десяток метров. Еще одна нора непонятно чья, ведущая в тупик. Нет здесь животных – все удрали кто куда. Даже подземные чудовища не стали бы сюда соваться. Как и чингаре.

Спустя три часа этого извращенного альпинизма Евгений вылез наружу. Только здесь они позволили себе сбавить обороты, и, завалившись, как свинья в грязюку, дико рассмеялись, чужого горла не щадя. Босыми ногами он пошел по черной, хлюпающей бяке. Когда части тела попадали на глаза, они размазывались и забывались, как во сне.

Дверь из пещеры Хаш не закрыл. Евгений толкнул ее грязной ногой и, едва появилась щель, в нос ударили запахи так называемой цивилизации. Это был пот, запах кожи в обмундировании, из столовых пахло жареным мясом и пряными специями, еще немного металлического привкуса крови, и все это деликатно сдабривал сквознячок, несущий прохладу ночной влаги. Вдохнув поглубже, и сморщившись, как кот, он улыбнулся и направился туда, где влаги больше.

Засохшая грязь мешала восприятию, органы чувств закрыло от мира. Но отлично работало зрение. Оно работало даже лучше, чем положено обычным смертным. Грубый аскетичный интерьер со скудной гаммой уже не казался таким однозначным. Плитка, которая расстраивала зрение Евгения раньше, теперь приобрела значительный объем. Его было достаточно, чтобы не знать, куда ступить и чтоб от этого упасть. Ноги проваливались сквозь выдавленные образы, не издавая звуков и пружиня. Вскоре стало понятно, что все определяется волей.

Стены тоже были ближе, чем казались, и цвета: множество отблесков от дальних остатков света – наслоение и перебивание волн, из которых обычный глаз вычленил и вырвал бы для себя лишь пару наиболее логичных процентов. Стены «дышали», переливаясь даже синим и зеленым, оставаясь при этом черными. И войдя в их проекции, можно было услышать здание, все целиком, и даже то, что за его пределами, а сам носитель при этом был бы скрыт от внимания существ, словно пропуская все через себя.

Внизу стояло несколько солдат и сержантов – то ли на ночном дежурстве, то ли им просто не спалось. Они заметили спину грязного человека в обносках, когда тот выходил из Крепости.

Очутившись на улице, Женя улыбнулся, и все внутри запело. Свобода! После стольких сотен лет! Смех – откуда-то снаружи – из чужой груди и горла раскатом грома содрогнул стены погремушки, вытащив из постели чингар.

«Вот оно – идем!» – «Я не верю» – «В горы!» – «Жрать хочу» – «И какать» – «И трахаться» – «Нужно оружие» – «Все сразу!».

Евгений, похудев еще на полкило там, где стоял, отдав дань этому завораживающему гостеприимному месту, побежал к озеру. Он несся и смеялся, захлебываясь слюной от языка, что разметался, как у пса.

За пару минут расстояние было преодолено, и с разбегу, рассекая водную гладь, он нырнул. Прямо к тварям съедобным, что там кишмя кишели и ночью от чингар такого не ожидали.

Вода холодная – всего градусов десять, но сыну божьему все нипочем. Это и есть те «скрытые внутренние резервы организма», о которых все говорят, и раскрыть мечтают, но никогда не получают. Это и был тот случай, когда человек «просто живет», наслаждаясь душой и телом, и никакая слабость, ущемленность, обделенность и прочая грязь из-под ногтей не способна омрачить то, что по праву наше!

Он вынырнул и закричал, завыл на светило, засмеялся бултыхаясь. Нырнув еще, он проплыл метров двадцать, наблюдая, как омут проясняется, наполняясь долгожданным светом. Частички грязи, ила расползались, а глаза, словно прожекторы, прожигали все впереди, иссушали и увеличивали каждый изгиб дна, каждый камень и испуганных рыбешек. И даже лучи не самого сильного светила, обычно робкие и безучастные пронизывали водяную толщь, делая ее объемней и богаче. Как процитировал бы Женя, если б мог: «Ради главного героя пьесы сама природа встанет нужной позой».

Вынырнув, он вспомнил про еду и побежал по пологому пляжу с колючками и высохшими водорослями к новой прихоти, пользуясь знаниями носителя, в которых, строго говоря, в большинстве случаев нет нужды.

На кухне, к сожалению, готовили для ночных работников две чингарки. Разумеется, как взгляд тысяч мужчин и женщин, проведших неизвестно сколько времени неизвестно где, скользнул мимо усталых сонных женских лиц на упругие бедра, проснулся иной голод, и разрешения питаться ни у кого и в мыслях не было. Это неосмотрительно, ведь обе женщины – жены солдат или сержантов. Капитан, и даже сержант-бирюк – недопустимая аномалия здесь, и таковому общество просто обязано подыскать одинокую женщину. В таком и только в таком случае разрешалось безнаказанно изнасиловать. Конечно, на Женю и капитан бы не полез даже в таком случае, а если бы и полез, то умер непременно. Но Евгений – параноиком родился и таковым умрет. А все потому, что знает: есть вещи пострашнее смерти и напакостить даже насекомое может не сразу.

Ничто не остановило мокрого Евгения ущипнуть за задницу кухарку. Та попыталась сделать вид, что ей приятно, хотя через полсекунды стало ясно, что это не так. Женя полез целоваться (во дают бездушные мальчишки – вроде проститутки, а все целоваться лезут). И только первая попыталась выскользнуть из объятий рьяного любовника, пока другая, менее привлекательная (увы, даже для тысяч душ) пряталась за мебелью похожей на себя, ворвался Хаш и стуком башмака об пол казенный прекратил весь этот Беннихилловский балаган.

– Ко мне, быстро! – скомандовал тот, что когда-то провозгласил себя главным здесь.

Евгений схватил парного мясца неизвестно кого, травы, похожей на сельдерей, но не такой отвратной (без клея и бензина), и, пока шел, откусывал и наслаждался трапезой. Носитель разочаровался, что всеми почитаемый ритуал был осквернен и потерял элемент возвышенности – пользования столовыми приборами, но через секунду смирился.

Они поднимались ввысь, и, господи, как этот мальчик выл и чавкал по пути! Мясо было настолько горячее, что вкуса невозможно почувствовать человеку. Но это не беда – все снедалось бы в любом случае – и как! О да, животное и травяное – все подпалили, подсолили, пропитали. Каждая молекула трупа этой убиенной твари суждена была дать топливо, подпитку шагающему организму. Каждый новый кусочек не терял своего вкуса шашлыка, рассыпающегося, соприкасающегося со всем, что внутри любого иного куска мяса, пока еще живого. Каждое сжатие зубами высвобождало больше сока, чем ожидалось, при этом все распадалось, чтобы опять собраться и дать едоку больше оргазма – того, что он всегда хотел и всегда будет хотеть.

Мгновенья музыки чудной и инородной. Они поднялись – «отец и сын». Хаш обернулся и устремил суровый взгляд на собеседника, выбросившего пустую миску на пол.

Это самый, черт его дери, озверительный момент. Хаш, в своих традиционных, богоподобных, но чересчур «изъежистых» доспехах, был окружен аурой постоянно произвольной формы. Она представляла собой хаотично переливающиеся и смешивающиеся в голубоватые, фиолетовые и даже белые оттенки красного, зеленого, желтого и синего сияний. И при каждом шаге этого гиганта от ступней его взметались всполохи синих искр, шуршащих горящим хворостом в костре и отзванивающих электрическими разрядами. Он смотрел на Евгения непонимающе.

Босой Женечка в своих темных, не достиранных обносках, стоял спокойно, растопырив пальцы. Грязные ногти (два из которых еще не разогнулись) и волосы за день с небольшим отросли, как будто пробыл неделю в заточенье. Зрачки расширены настолько, что вся роговица была залита нефтью, отражающей любой блик. На руке проявились голубые жилки неизвестного происхождения. Лицо перекошено, а правый уголок губ, увлажненных животным жиром, приподнялся кверху и так застыл.

– На колени! – скомандовал, немного подумав, смертный. Он посмотрел в Женины глаза, не особо рассчитывая на успех.

«А чего ж у меня от ног искр нет?».

Почуяв неповиновение, Хаш бросил ментальную атаку со всей мочи. Души, прислушавшись к остаточным вибрациям всей этой богадельни, и тем самым замедлив время, как им нужно, восприняли посягательство как пучок или луч. Это позволило им отразить от этих самых очей зеркальных, от стен гремящих и звенящих, выпад и перенаправить его обратно.

Тот отшатнулся. И хоть тупая мразь выставила руку, со всех сторон, вторя эху, на него обрушились науськивания. Надо отдать должное – Хаш боролся храбро. Но, как и в большинстве случаев жизни смертных – все тщетно: его заставили потерять равновесие. Он устоял, и правая рука вытащила тело за шкирку вверх. У Евгения же не дрогнуло ни одной мышцы. Хаш еще раз выставил руку, защищаясь от удара, но та, что только что спасла, толкнула его в грудь с чудовищною силой. Коренастый кусок дерьма перевалился через парапет и полетел вниз.

Если бы души контролировали его тело, он не получил бы существенных повреждений. Но на последних из тридцати метрах контроль ослаб, и хозяин пал. Рука, нога, ребра были сломаны, печень разорвана, а в черепе и тазовой кости трещины с мизинец. Грудь сдавило, мешая сделать половину вдоха; кровеносные сосуды перерезало, и потекли алые ручейки.

Евгений подошел к краю, посмотрел немного виновато, как будто забыл протянуть руку (это правда), и произнес вслух: «Как вид снизу, сучонок?!».

Глава 5

Души взбунтовались: одни радовались инвалидности верховного правителя, другие мирились с этим, третьи – что они поступили неосмотрительно, и нельзя было оставлять эту змею с головой, четвертые считали: «Хаш ведь послал нам тело, и явно плохого нам ничего не делал – потому мы поступили справедливо»; пятые вообще хотели уйти в дали заснеженные, где нет никого, в том числе этого ужаса. Были и шестые и седьмые и восьмые и девятые и даже какие-то черти непонятные. Евгений слушал (научился зачем-то), и готовился адаптироваться; он знал, что рано или поздно захватит власть хотя бы над своим телом. Они это знали, но, казалось, не придавали значения, хотя несколько начало выступать за вытеснение носителя на вечные задворки.

Сразу после скидывания притеснителя Евгений пришел к жене. Непонятно, каким образом это вообще вышло, но у них с Мией все вышло. Только Женечка хотел прижаться к детям, – те заплакали. Остатки жизненных энергий поработали над внешним видом носителя, и со стороны он от обычного человека ничем не отличался. Но дети чувствовали, что с папой что-то не так, что внутри него есть что-то инородное. Их чутье не обманешь. Мия просто попыталась не обращать внимания на изменения на фоне последних событий. Она надеялась, что это что-то вроде нервного срыва и вскоре Женя поправится окончательно.

После ужасающей реакции детей, Мия, плача и крича, стала гнать Евгения грязными тряпками и всем, что под руку попадется. Когда тело его уже выходило за дверь, Евгений протянул руку к ней, и лишь один глаз его прослезился. И, не смотря на все это безумия, места которому быть не должно нигде, все члены семьи сияли равномерным белым светом.

Сходя вниз, Евгения уже ждали дрожащие женщины и мужчины, ожидая приказаний. Новый правитель появился, непровозглашенный, но очевидный. Он сказал, что пока ничего не меняется, обнял ближайшую, совсем юную девушку и повел за собой.

На протяжении трех недель Евгений каждый день проводил, всецело предаваясь разврату и похоти. Такой ненасытности никогда прежде в нем не было – организм подчинялся воле воспаленного разума и продуцировал гормонов и семени за десятерых. Из чертогов Хаша то и дело раздавались самые разные звуки. Писклявые и непонятные вскрикивания, стоны измождения и боли, восклики облегчения, наслаждения и демонического задора перемежались с рокочущим хохотом и женским смехом.

Часами все, что видел Женя – это месиво из оголенных участков разгоряченных женских тел. Они бились в конвульсиях и вибрировали, дрыгались в агониях и утопали в желтой пелене витающего одеяльца и пьяного угара. Однако, нельзя не отметить, что Евгений тоже долю удовольствия получал.

Он курил местные зелья, затмевающие рассудок. Раньше в них он не видел смысла. Эффект от воскурений занимательный: в зависимости от выбранного аспекта восприятие обострялось, и объекты приобретали более явственные и выразительные качества, в остальных же восприятие наоборот притуплялось; течение времени становилось относительным, и еще хотелось обнять весь мир, ведь он такой мягкий, дышащий и нежный… Это был своего рода усилитель вкуса, а Евгений в своем положении в нем не нуждался. К тому же на его разум это влияло совсем не так, как на уравновешенных людей или чингар. Тем не менее, он, уже не знающий зачем, злоупотреблял наркотиком все больше, а от повышенной дозировки все приобретало менее привлекательный вид и неизбежно клонило в сон, притом довольно неожиданно. Разумеется, Женя заставлял принимать эту субстанцию и своих одноразовых избранниц.

Снисходил он по любой прихоти или наитию, размять чресла и увести с собой очередную девушку. Хватал любую, что попадалась под руку и радовала глаз. И наплевать – даже если она была чьей-то женой или мамой. Всех, кто был против, он давил телепатически и те в итоге не просто соглашались, а даже находили в этом упоенье. Тех, кто был за, было гораздо больше – он нравился девушкам, и многие хотели родить от нового, более гуманного, как им казалось, главнокомандующего. И подавляющее большинство старалось всячески угождать ему, потому что боялись сильнее Хаша. Помешательство Евгения не вызывало никаких сомнений, и частично его поведение оправдывали.

Души вновь и вновь спотыкались на печальное и тусклое прошлое Евгения, как о беспорядочно раскиданные кирпичи, комки из тревоги и уныния. Самое забавное, что даже сам исходный материал про них почти забыл, как страшные сны, что прежде преследовали постоянно, а ныне скинуты в кювет и оставлены позади – так далеко, что их не разглядеть в зеркале заднего вида. Но для душ этот разум, в котором они тоже, отчасти, являлись узниками, был в новинку, и, определив и пометив все, что не нравится, красным, они пытались миновать препятствия. Поэтому у Жени часто и неконтролируемо менялось настроение, например, он ни с того ни с сего мог завыть или заплакать, а потом вдруг глубоко вздохнуть и засиять улыбкой.

Время от времени на руках Евгения проявлялись голубые жилки, как будто вены, наполненные светом. Затем они исчезали, но через какое-то время показывались снова, как прогрессирующий недуг с ремиссиями и осложнениями. Этот недуг тихой сапой расшатывал Женин разум. Он протестовал, как мог, кричал, чтобы оставили в покое хотя бы окружающих, но его бунты жестко подавлялись, банально «заваливая его телами». Души желали большего, и, не получая упокоения, злились еще сильнее, срываясь на женщинах, словно пытаясь исторгнуть из тела как можно больше.

Женю радовало, когда чингаре слаженно и по своей воле исполняли все должное. Но также он чувствовал почти все неугодные настроения, страх и ненависть к нему. Он понимал, что долго так продолжаться не может, и что против него зреют заговорщицкие настроения. Носитель боялся, что души жестоко покарают дерзнувших напасть, дабы преподать урок, который навсегда оставит на лице вполне достойного народа щербатые раны и растянет его странное правление на годы.

Все это время Хаш был неподалеку. Его выходили, и даже набравшись сил, он позволял узурпатору пользоваться всеми его привилегиями. Он наблюдал за поведением противника и выжидал. Он знал, что подвернется удачный момент, и потому не рисковал выступать. К тому же Евгений ничего из ряда вон выходящего не делал, да и заболевал – так что, «вроде, и спешить-то особо некуда».

Однажды Женя лег в постель и, повинуясь настроению, выгнал всех вон. Он задумался, какого было Хашу, какая это ноша – знать, что тебя так много людей ненавидят. И ненавистники были не где-то вдалеке, а прямо здесь, в доме, под боком. А ведь он, по мнению многих, ни в чем не виноват. Это был момент ясности – он просто лежал и смотрел в потолок – туда, где хотелось видеть небо и столп света, и не по кадрам из ставшей фотографической памяти, а по-настоящему. Потолок закружился, растворяясь и подчиняясь воле полубога, но, как бы они ни старались, от его присутствия избавиться никак не удавалось.

Тогда Евгений вышел и лег на балконе. Но и здесь он чувствовал что-то лишнее, нарушающее «правильное». Как будто даже души осознали, в каком они ущербном и шатком положении, как будто они позволили носителю высказать мнение.

Этот момент и стал переломным. Евгений пришел к Хашу и попросил (или приказал – неважно) позвать Шаттьяха и еще кого-нибудь из детей, что он не знает. Тот молча выполнил просьбу.

Через пару дней прибыла Люциана, дочь Хаша и старшая сестра Шаттьяха. Отец с дочерью взялись за руки и поклонились друг другу. Очень необычный жест для таких людей. Евгению Люциана сразу понравилась: помимо хорошо сидящей на широких плечах серебристой кольчуги с монолитными вставками и коротко стриженых каштановых волос в глаза бросалась лучезарная, искренняя улыбка. Настолько непривычно было ее видеть в здешних условиях, что она казалась совсем несуразной и при этом единственно верной.

Евгению было все равно, кто прибудет помимо Шаттьяха, но гостю даже он удивился и решил немедленно спуститься, чтобы лично познакомиться. Люциану нисколько не удивило положение отца, хотя, вряд ли он всем сообщал о такой пустяковой неудаче.

– Здравствуй, я Евгений, – улыбаясь, начал Женя.

– Здравствуй, а я Люциана. – Она посмотрела в чистые, зеленые глаза.

– Как смотришь на то, что мы едем в библиотеку к Келамизару? – осведомился Женя.

– Смотря зачем.

– За знаниями. Располагайся – ждем Шаттьяха.

Они улыбнулись друг другу и разошлись. Одному Богу известно, что заставляло души придерживаться границ благоразумия и не творить полнейшую вакханалию, стихийно усугубляя положение вещей, но носитель из раза в раз был им благодарен.

Спустя несколько часов прискакал и Шаттьях со своей свитой. Время не играло существенной роли для Жени – оно шло рывками, едва уловимыми фрагментами. Вот они поздоровались – вот позвали трех капитанов – вот он уже стоит в броне с оружием – и вот ребята уже тащат снаряжение.

Евгений навестил семьи и со всеми попрощался. Его принимали по-разному: кто-то опасливо, чуть не вжимаясь в угол, кто-то безучастно и сдержанно, но пожать руку или обняться никто не отказывал в удовольствии. Детишкам он сказал, что отправляется за приключениями по зову души. Райатта и Смилка сначала обрадовались, но потом им тут же стало завидно. Женя потрепал их светлые головки и сказал, чтобы они были терпеливы, и их пора тоже придет.

К целиком своей семье он заглянул напоследок. Вот так противно вышло – именно от них он был дальше всего. Мия вышла из апартаментов и закрыла за собой дверь.

– Что? – спросила она сухо, едва поднимая губы. Хотела выдавить из себя как можно больше пренебрежения и хладнокровия, но аура и тело дрожали.

– Я к Келамизару. Не знаю, когда вернусь. Скажешь детям?

– Хорошо.

Она уже опустила взгляд и хотела было уйти, но остановилась. Секунды три они просто стояли и смотрели друг другу в глаза, и вдруг Евгений резко повернулся и ушел восвояси, так же, как он делал много-много раз за пару секунд до того, как горько пожалеть об этом.