Читать книгу: «Красная строка. Коллективный сборник №2», страница 7
Таня Мороз
Мороз (урожденная Трифонова) Татьяна Юрьевна родилась в г. Павлодаре (Казахстан). Детский писатель. Поэт. Член союза писателей России, Российского союза писателей, Интернационального союза писателей и Евразийской творческой гильдии (Лондон). Лауреат премии А. Куприна (Крым, 2015 г., рассказ «Копить мечты»). Лауреат фестиваля «Ялос» (Ялта, 2016 г., повесть «Валина Бусинка»). Публикации в журналах, литературных альманахах, сборниках России, Белоруссии, Болгарии. Книги: «Валина Бусинка» (2016), «Даниэла» (2020), «Знакомство в деревне» (2014), «Нужные игрушки» (2014), «Клара» (2014), «Лиса Василиса» (2021), «Заяц Степан» (2021), «Барашек Бешка» (2021).
Удар
Аннет, как гостье, выделили самые тёплые и просторные комнаты – над кухней. Комнат было три, отделённых от остального дома широким коридором и дубовыми дверьми. Однако Аннет считала, что они отвратительны. Привезённые с собой бесчисленные наряды, белье, казалось, сразу же провоняли вываренными для холодца костями. Прежде чем покинуть комнаты и спуститься вниз, Аннет сверху донизу заливала себя дорогими духами, запрещая служанке приблизиться, чтобы поправить ей волосы или одёрнуть подол платья. Когда она подносила к носу затянутую в перчатку руку, ей чудилось, что та источает запах растопленного в печи сала.
Желание попросить переселения в другие комнаты разбивалось об её природную и какую-то даже болезненную высокомерность. Это просто не могло быть произнесено вслух! Прослыть барышней, пропахшей куриными потрохами, Аннет не желала. Служанка, уставшая от бесконечного перестирывания и проветривания белья и посмевшая заикнуться о смене комнат, была немедленно ею уволена. Терпеть это казавшееся надуманным и раздутое до невероятных размеров обстоятельство Аннет вынуждало чувство, родившееся из ничего. Именно это чувство, причиняющее невозможные, необъяснимые разумом страдания, вынудило её решиться приехать в гости. Не одобренный папенькой и вызвавший его недовольство, этот визит, однако, очень обрадовал сестру – особу, незаслуженно получившую всё и, как считала Аннет, укравшую у неё Владимира. Сестра, старше её на полтора года, отяжелевшая третьей по счёту беременностью, неимоверно раздражала Аннет. Её показная покорность, потакание избалованным детям, её принятие всех и вся! Нет, сестра попросту не заслуживает свалившегося на неё счастья! Владимир, казалось, не замечал в своей жене никаких изъянов. Смирялся, считала Аннет.
В тот вечер она наблюдала из окна спальни за треснувшим электрическим столбом с обвисшими, словно вывалившиеся из тарелки макароны, проводами. Апофеозом собиравшихся целый день грозовых облаков послужил страшный удар молнии. Поместье мгновенно погрузилось в мрак преждевременно наступившей ночи, перепугав всех домочадцев. Однако искрящийся толстый провод отчего то не вверг Аннет в шок, не заставил в ужасе замереть, нет! Это происшествие, наоборот, послужило катализатором, спусковым механизмом ружья, до этого мирно висевшего на стене. Владимир один в кабинете! Это именно тот единственный шанс объясниться! Она, Аннет, во сто крат лучше сестры, моложе, красивее! Возникшие из ниоткуда мысли заставили её излишне резко подхватить подол платья и стремительно выбежать в коридор. Аннет, заглушая голос разума, призывавшего её немедленно воротиться и, вставши на колени под образами, истово вымаливать прощения у Пресвятой Богородицы, кралась в полумраке, как воровка, как настоящая преступница. Ни страх свернуть себе шею в кромешной тьме плохо изученных ею коридоров, ни стыд быть застигнутой сестрой или слугами, ничто не могло заставить её повернуть обратно.
Запыхавшаяся Аннет решительно распахнула дверь кабинета. Огонёк тлеющей сигары в глубине комнаты она увидела сразу, он послужил ей маячком. Запах одеколона, борющейся с едва заметным запахом мужского пота, раздражал её аристократический нюх. К нему примешивался тянущийся из кухни аромат булочек, щедро присыпанных корицей, и поданного на ужин супа. Мысленно отгоняя все остальные запахи, Аннет, как лишённая последнего рассудка сука, внюхивалась в запах ваксы его начищенных ботинок. Стараясь не споткнуться и не задеть локтем одну из фарфоровых статуэток, хаотично расставленных по всей комнате, она пробиралась к искорке света. Аннет придерживала подол юбки и вытягивала вперед носок туфли, ощупывая пространство перед собой, и, лишь почувствовав опору и равновесие, ставила на пол вторую ногу.
– Месье, вы не могли бы подать мне руку? – взмолилась она. – Тут так темно, а я ещё плохо ориентируюсь в комнатах… Поль играл тут перед обедом, расставил фарфор из буфета и библиотеки. – Только что мелькавший перед ней огонёк сигары был безжалостно потушен, и комната окончательно погрузилась во мрак.
– Ну же, не будьте так холодны ко мне! Я ничего не вижу… Месье…
Аннет, пытаясь усмирить своё шумное дыхание, приоткрыла рот и вдохнула терпкий аромат мужского одеколона. От волнения капля липкого пота с затылка покатилась за ворот платья, защекотала спину, заставив передёрнуть узкими плечами. Сделав ещё пару осторожных шагов и оказавшись в самом тёмном углу зала, Аннет неожиданно упёрлась в крупное колено Владимира. Мысль быть непонятой или отвергнутой им заставила Аннет в нерешительности замереть. Она никак не могла придумать фразу, с которой можно было начать этот сложный разговор, когда Владимир мягко придержал её за локоть властной рукой, не дав упасть.
– Право, здесь достаточно светло, отчего вы так беспомощны, Аннет? Поднимите глаза к окну, луна нынче полная! Посмотрите же!
Она как в бреду обернулась. Действительно, полная луна давала достаточно света, чтобы разглядеть молочные шторы и силуэт китайской вазы на подоконнике. Увядшая роза откидывала длинную раздвоенную тень. В этот момент Владимир ловко переставил колени, зажав Аннет в плотные тиски, его ладони легли ей на бедра, смяв шелк платья и нижние юбки. Неторопливо и оттого совершенно уверенно они поднялись выше, подол потянулся следом, оголив белоснежную полоску кожи у края чулок. Она будто умерла, послушно застыла, отдавшись его властным рукам. Не чувствуя сопротивления или приняв его за согласие, пальцы, на секунду запутавшись в подвязках, с треском разорвали их. Чулки, лишённые поддержки, бесшумно скатились к туфлям. Притянув Аннет к себе, словно безвольную куклу, Владимир по-хозяйски сжал два упругих полушария и ощупал их, будто булочник тесто. Её кожа под его шершавыми ладонями вмиг покрылась нервными мурашками и задрожала. Грудь, жаждущая поцелуя, вынудила Аннет выгнуть спину ему навстречу, но руки её продолжали висеть плетьми. Она не смела поднять их, прикоснуться к Владимиру, такому далёкому, такому недоступному для неё. Застыв в совершенном безумии, позволяя творить с собой всё, что ему заблагорассудится, Аннет не дышала, забыв, как это делается, и этим своим неучастием, как бы выгораживала, оправдывала себя. Будто вовсе и не она пришла сюда, а он, он сам, посмел прикоснуться к ней – к деве, судьбой предназначенной другому.
– Повернись! – окрик заставил Аннет распахнуть глаза и с шумом втянуть в себя воздух.
Владимир, не дожидаясь какой-либо реакции с её стороны, грубо развернул Аннет спиной к себе, бесцеремонно закинул подол платья и нижние юбки ей на плечи, оголяя полные ягодицы, беззащитно открывшиеся мужскому взору. После минутной паузы он наотмашь шлёпнул её раскрытой ладонью, заставив жалобно вскрикнуть. Аннет дёрнулась, словно животное, пытающееся спастись, но тут второй шлепок, не меньшей силы, настиг её, заставляя до боли прикусить губу, заглушая крик. Владимир, придерживая её за плечо, в свете луны удовлетворённо наблюдал, как на нежной коже, припухая, появляются следы его расставленных пальцев.
– Приходи в кабинет после полуночи. А встретишь сестрицу свою, передай – завтра в гости Латынины заедут. Будем принимать. Да… Что это за штука такая – новомодное электричество? Мороки с ним, мороки… Молния ударила в столб – и нет электричества… А ты всё «месье, месье…» Я-то думал, поумнее сестрицы будешь, жены моей, ан нет… Одного роду-племени. Или это обеденное солнце напекло тебе голову, что ты одурела?
Наконец, сжалившись или потеряв к ней интерес, Владимир одёрнул её юбки и грубо толкнул в направлении двери. Аннет как чумная шагнула в темноту, не понимая, что с ней, и в огорчении думала: почему она не взяла свечу? И почему он казался ей недоступным божеством, неизмеримо высшим, чем она сама? А теперь? О, как она была слепа! Что-то со звоном покатилось под её туфлей, захрустели осколки. Поль… Она забыла – Поль, племянник, играл тут. Аннет, не наклонившись и не посмотрев на то, что она задела ногой, будто впав в исступление, нащупывала дверь. Беззвучно льющиеся слезы, казалось, не имеющие к ней отношения, застилали глаза. Пальцы, нервно скользя по шёлковым обоям, зацепились за висящий на стене выключенный светильник, чуть не сорвав его со стены.
– Правее возьми, правее! Да что ж ты, и в самом деле ничего не видишь? Сестрица-то твоя попроворнее будет! – Владимир раскатисто захохотал, поправил бриджи в паху и закинул ногу на ногу, наблюдая за её метаниями в поисках двери.
Наконец нащупав косяк и отыскав ручку, Аннет нажала на неё, бессильно вывалившись в коридор. Чулок, окончательно свалившись с ноги, запутался в носке туфли, заставив её споткнуться и наступить на подол платья. Теряя последнюю волю, Аннет с облегчением услышала звук захлопнувшейся за её спиной двери и упала на колени. То ли от голоса его, то ли от смеха, несущегося ей вслед, она наконец безудержно разрыдалась.
Александр Сизухин
Сизухин Александр Петрович родился в 1947 г. в подмосковной Салтыковке, после 8-го класса поступил в Московский радио-механический техникум, по окончании которого сразу же отправился служить в ряды Советской Армии. Отслужил три года, и после армии учился на вечернем отделении факультета русского языка и литературы Московского педагогического института имени В. И. Ленина. С детства увлекался фотографией, а в конце 70-х годов начал заниматься ею профессионально, работая в нескольких центральных газетах и журналах. Прозу пишет давно. Первый рассказ был опубликован в «Енисейской правде». Было это ещё в 60-е годы. В настоящее время рассказы опубликованы в сетевых журналах «Лиterraтура», «Камертон», «Великоросcъ», «Живое слово», в журналах «Сибирские огни», «Москва». В издательстве «Авторская книга» изданы сборники рассказов и повестей «Плен времени» и «У берега любви». Живёт в Подмосковье.
Кардио
Рано или поздно оказаться здесь может каждый. И это хорошо, это всё-таки лучше, чем отправиться сразу на кладбище. Уклад современной жизни приводит сюда двумя путями: в плановом порядке после больницы бесплатно, но можно приехать отдохнуть и за свои деньги любому желающему.
Здание подмосковного санатория, возведённое в сталинскую эпоху, величественное и монументальное, архитектурно напоминало павильоны Выставки достижений народного хозяйства. Корпус окружали вековые липы, сосны и ели, среди которых для восстановления сердец проложены «дозированные» маршруты. Ранним утром дорожки расчищали от выпавшего за ночь снега, а его нынче изрядно – и большими хлопьями и мелкой изморосью снег сыпал и сыпал почти непрерывно, будто небо возвращало земле долг за прошлые годы.
Группа отдыхающих, совершив утренний моцион, выстраивалась полукругом у входа, и врач лечебной физкультуры, достав секундомер, говорила:
– Так, нашли пульс, внимание, приготовились, и – р-р-раз!
Больные молча считали пульс, внимательно прислушиваясь к толчкам крови внутри себя.
– Стоп! – командовала врач.
– Шестнадцать… двадцать два… семнадцать… восемнадцать… двадцать пять, – слышались ответы.
– У кого за двадцать – не есть хорошо, скажу я вам. Им надо маршрут сократить… – выносила приговор врач лечебной физкультуры.
После прогулки все собирались в столовой на завтрак. Овсянка, тушёные овощи с тоненькой вкусной сосиской, бутерброд и чай из пакетика – «пыль индийских дорог», как называл его сосед по столу, всё неторопливо поглощалось под застольную беседу. Я не прислушивался, потому что за противоположным столом внимание привлекла милая женщина. Смотрел пристально и долго, но она взгляда моего совершенно не замечала, более того – мне показалось, что она никого и ничего не замечала вокруг, потому что внимательно смотрела на мужчину напротив и о чём-то оживлённо говорила ему. Передо мной бильярдным шаром светилась его лысина. Он отвечал, и по лицу её было заметно, что каждое слово находило тот, или иной отклик. То глаза её лучились радостью, то вдруг как-то мило и кокетливо морщился лобик, и она махала на собеседника ложкой, то вздрагивала верхняя губка с налётом овсянки и треугольником поднималась кверху, обнажая ровные зубки… Но глаза! Глаза её не давали мне покоя! Они излучали такую силу любви, что я невольно задавался вопросом: кто эта пара? Муж и жена? Как странно…
Семейных пар в санатории было достаточно: пары старичков, проживших вместе не один десяток лет, и вдруг один из них, перенёс инфаркт, или коронарное шунтирование; такие не разлучались и здесь, но трогательно поддерживали друг друга, – они, как правило, виновато смотрели – что вот, мол, доставляю теперь тебе столько хлопот, прости уж. Так смотрела старушка на своего старика, который нёс ей, боясь расплескать, тарелку супа, – их я приметил вчера. Или пары среднего возраста, перепуганные случившимся недугом одного, растерянно поглядывали друг на друга, привыкая жить по новым правилам. Или чужие люди, познакомившиеся здесь, испытав взаимное расположение недавно, мило беседовали о своих анализах, сосудах, холестерине, сахаре в крови, врачах. «Что вы говорите, неужели холестерин восемь! Это много. А сахар? Ну, этот-то врач – пустое место! И почему таких держат?» – они смотрели друг на друга понимающими, печальными глазами…
Завтрак заканчивался, пациенты вставали и расходились на утренние процедуры. Из-за стола встали и «мои». Лысый оказался крупным мужчиной, сравнить которого уместно с лосем, она же – небольшого роста, ладненькая, лет пятидесяти, умело скрывшая недостатки полнеющей фигуры зрелой женщины лёгким, газовым парео. Он шёл впереди, она перебирала ножками следом. Её лицо мне кого-то напоминало, и я мучительно вспоминал – кого? И вдруг – вспомнил! Ну, да, конечно, она была похожа на актрису Елену Соловей из михалковского «механического пианино». «Надо же», – подумал я и поразился тому, что в мире действительно очень много похожих людей, чуть ли не двойников. Почему так получается? Или у природы не хватает фантазии? Или хочет повторить понравившийся вариант? Но скорее – все мы в каком-то поколении родственники и похожи на одного из пра-пра-пра-пра-пра…
К обеду «Софи», так про себя я прозвал милую женщину, похожую на актрису Елену Соловей, пришла с новой причёской – голову украшали задорные кудряшки, она много смеялась, от чего эти кудряшки казалось звенели колокольчиками. Однако внимание я переключил теперь к нашему столу, где появился новенький – молодой парень, и мы, удивлённые его возрастом (на вид лет тридцати), задали один вопрос:
– Ну мы, ладно, люди пожившие, а ты почему сюда попал и с чем?
– После инфаркта… Обширного, – прозвучал ответ.
– Рановато… Тебя как звать-то?
– Иван.
Я присмотрелся к нему. Худое лицо со впалыми щеками, добрые голубые глаза в соломке ресниц, и ещё обратил внимание на его левую руку с куском хлеба, – у ладони не хватало двух пальцев, безымянного и мизинца.
– Травма? – спросил я, кивнув на увечную руку.
– Ранение… Руку вообще еле собрали.
– Где же тебя угораздило? – полюбопытствовал сосед.
– В Донецком аэропорту. Слышали небось, что там творилось. Вот там и угораздило.
Мы, «пожившие», замолчали, – чувство вины перед этим парнем воцарилось за столом и не оставило места для обычной болтовни и шуток.
После обеда я ежедневно отправлялся на прогулку – медленным шагом, как велел врач, топтал полуторакилометровую петлю вокруг пруда, благо к этому времени дорогу там уже успевали расчистить трактором. На всей территории санатория курение запрещено, а курильщики, которых было не много, что вполне понятно после перенесённых сердечных недугов, выходили через проходную на улицу. К ужасу своему среди них я заметил сегодня и нашего Ивана. Я направился к курильщикам.
– Иван! – крикнул я из-за забора. – Зачем ты куришь?
Он повертел головой, определяя, кто его зовёт.
– Ваня, давай лучше пройдемся.
Он увидел меня, кинул тут же бычок и виновато, как застуканный школяр, улыбнулся.
– Никак не могу бросить… – он подошёл ко мне. – До инфаркта-то курил по две, а то и три пачки в день…
Мы неторопливо направились к пруду.
– Ты с ума сошёл! Три пачки в день… это надо одну сигарету от другой весь день прикуривать, – недоумевал я.
Иван долго молчал; тишину иногда нарушало падение снежной шапки, которая всё росла и росла на зелёной еловой лапе и вдруг слетала комом вниз, глухо плюхая в сугроб; откуда-то сверху слышался тоненький свист невидимой птахи.
– Как же здесь хорошо! – Иван первым нарушил молчание. – Непривычно…
– Да, очень хорошо, – согласился и я. – А ты кем работаешь?
– Автослесарь… машины битые на запчасти разбираем.
– Это бизнес нынче. Кормит?
– На жизнь хватает, – он улыбнулся.
– Женат?
– Да, десять лет уже.
– А жена, чем занимается? – продолжал я «допрос».
– Цветами торгует.
Мы вышагивали по скрипящему снегу некоторое время опять молча. Потом Иван начал рассказывать.
– Жена у меня родом из-под Донецка, из села. И я с ними жил, у них дом свой, хозяйство… Утки там, гуси, кабанчика держали, ну и корова, овечки… Хорошо жили. Пока не началось. Обстрелы эти… К нам прямо в огород дважды прилетало… Не знаю, как хата уцелела… А тёщу с тестем…
Иван махнул рукой, замолчал и полез в карман за сигаретами.
– Послушай, нельзя здесь курить. Увидят – штраф пять тысяч! Не рассказывай ничего, не вспоминай. Понял я…
Во льду пруда с помощью постоянно бьющей струи поддерживалась незамерзающая широкая полынья, сделанная для того, чтобы рыбы не задохнулись подо льдом. По белому краю полыньи важно, как начальник, шествовал чёрный ворон; иногда он подходил к самому краю и что-то внимательно, то одним, то другим глазом, высматривал в тёмной воде.
– Вон гляди, ворон, рыб, наверно, пересчитывает, – я старался отвлечь Ивана от воспоминаний.
– Ну! Начальник, за порядком следит, – улыбнулся он.
Мы сделали полуторакилометровый круг, потом отряхнули друг друга от снега и вернулись в тёплое, уютное помещение. В холле, рядом с буфетом сидел баянист и наигрывал хиты советских лет. Несколько человек, расположившись на диване, с удовольствием ему подпевали:
– Ни-слышныыыы-фсаду-дажи-шооороохиии…
Среди поющих я заметил и лысого собеседника милой «Софи», но её самой здесь не было. Лысый же вёл песню красивым баритоном.
– Фсёоо-сдесь-зааамерлооо-дааутраааа…
– Весело у вас тут, – сказал Иван, снимая и стряхивая вязаную шапочку.
– Выздоравливают люди, слава Богу! Ну, спасибо за компанию, увидимся за ужином, – попрощался я.
К ужину Иван опоздал. Как потом выяснилось, он после прогулки крепко заснул и проспал несколько часов. Милая Софи была на месте и как всегда оживлённо что-то рассказывала своему Лысому. За день кудряшки на голове распрямились, и она собрала волосы в два задорных хвостика. Говоря, она обращалась только к Лысому, как будто рядом не сидели ещё двое. Нет, нет, только ему блестели глаза её, только ему – улыбка чуть припухших губ, только ему – трепет хвостиков. Оба соседа, тощая мрачная дама и мужчина с интеллигентной бородкой, молча уткнулись в свои тарелки. Может быть их смущало то, что оказались они вдруг невольными свидетелями чужого… счастья? Наконец, пришёл и наш Иван.
– Эх, вы уже заканчиваете… А я так заснул, так заснул… как давно не спал, – оправдывался он за опоздание.
– Сон лучшее лекарство. Ешь, не спеши. Тут никто никого не торопит и не гонит. Не остыло ещё?
– Нет, нет, тёплое. Я ведь первое время, как вернулся, вообще не мог спать.
– А как ты туда попал-то? – задал вопрос сосед, которого я про себя называл «пыль индийских дорог».
– Добровольцем. Я же говорил – женился там. А как началось и родителей её убило, мы с женой решили оттуда уехать – сюда, ко мне в Подмосковье. Я сам-то с Электростали, с детдома, до армии здесь и работал… Её на границе с украинским паспортом выпустили, а меня с российским завернули. Я и психанул: ну, думаю, гады, я вам припомню… Пошёл в ополчение… дальше-больше. Видел, как снайпера ихние по бабам и детям стреляют… Не люди они, пьяные, или под наркотой все. Вот с тех пор не мог спать и тут уж меня было не остановить… Потом аэропорт… Там просто ад, где меня подстрелили. Думал – всё, конец… Ребята вытащили чуть живого. В госпитале выходили, руку вот спасли… Но уж вояка из меня никакой. Добрался до своей Электростали, к жене, мы теперь тут и живём, в общаге. Но и дома спать не мог нормально, в забытьё провалюсь ненадолго, и снайперов опять вижу, и деточек мёртвых… Своих-то у нас нет, перед войной случился у жены выкидыш… думаю, оно, может, и к лучшему.
– Да, Ваня, досталось тебе…
– Столько пережить, а ведь пожил-то не долго…
– Эх, Иван, понимаю тебя… Сам на чеченской был, тоже ранили, – заговорил молчавший всё это время «пыль индийских дорог». – И спать долго не мог… А хромаю вот до сих пор. А если устану, натружу ногу, она и вовсе отказывает.
Мы замолчали. И тут я обратил внимание, что процентов на восемьдесят столовую санатория заполняют мужчины, – самого разного возраста, в основном, конечно, пожилые и старики, но много и возраста среднего, и молодых совсем. Афганистан, распад страны, Приднестровье, Чечня, Украина – зловещие пожары века, если не рвали сердца мужиков сразу, то оставляли рубцы на них…
На следующий день, в пятницу, чуть ли не половина отдыхающих не пришла к ужину. Сосед-«старожил» объяснил почему:
– По домам разъехались, по пятницам всегда так.
– Правда, что ли? – удивился я. – Как это их отпускают?
– Демократия теперь – пиши расписку, что под свою ответственность хочу, мол, провести выходные дни дома, лекарства обязуюсь принимать, режим не нарушать… Ну и ещё чего-то там пишут, я толком не знаю, потому как мне за ненадобностью…
Тут-то я начал догадываться, почему передо мной не светилась жёлтая лысина, но Софи сидела на месте. По выражению лица её я понял, что Лысый уехал… Ножом и вилкой Софи сосредоточенно ковырялась в тарелке; она ни на кого не смотрела; не доев порции, встала и, опустив голову, быстро ушла. Соседи же её, тощая, мрачная женщина и мужчина с интеллигентной бородкой, весело беседовали, шутили. Странный смех женщины, напоминавший взлаивание маленькой собачонки, аппетита никому не прибавлял, и мне в том числе.
После ужина многие пациенты собирались в большом холле около буфета, только здесь действовал вай-фай. Заняв удобные кожаные кресла по дальним уголкам, чтобы не мешать друг другу, они разговаривали, кто по скайпу, кто по ватсапу, со своими. Пришёл сюда и я, чтобы проверить почту и полистать фейсбук. В холле, кроме электронного достижения цивилизации современной, стояли образцы прошлых цивилизаций – бильярдный и шахматный столы.
За шахматным столом сидел и расставлял фигуры собеседник сухой, мрачной женщины. Мы встретились взглядами, и он, обведя рукой шеренги больших, величиной с литровые бутылки, деревянных слонов, коней, королей и королев, строй аккуратненьких пешек, пригласил:
– Вот… не желаете ли партейку?
Я подошёл и заметил, что у белых не хватало деревянной ладьи, а вместо неё стояла алюминиевая банка из-под колы.
– Не откажусь, – ответил я и добавил: – А звать вас…?
– Андрей Васильевич.
– Меня – Борис Николаевич. Будем знакомы.
Мы разыграли цвет – мне выпало играть белыми. Тут надо заметить, что игрок я не ахти какой, но хода на два вперёд вижу. Андрей Васильевич играл увереннее, и первую партию я, несмотря на владение белыми, продул. Но сдаваться не хотелось, мы вновь расставили фигуры. Играя белыми, я сидел за столом спиною к холлу, а теперь, перейдя на противоположную сторону, весь холл был перед глазами. В дальнем углу с айфоном в руках сидела Софи. «Интересно, с кем она разговаривает? Неужели с Лысым?» – подумал я и ответил на первый ход противника тоже пешкой.
– Андрей Васильевич, а вот ваши соседи за столом – муж и жена?
– Которые?
– Ну, женщина рядом с вами сидит и лысый мужчина напротив.
Андрей Васильевич выкатил по диагонали слона.
– Не будем нарушать традицию – слоника сюда! А, эти-то… тут, друг мой, по Тютчеву: «О, как на склоне наших дней…»
– На склоне наших лет, – поправил я, – нежней мы любим и суеверней…
– Ну да… – задумался он над очередным ходом, – дней, лет… в сущности какая разница! Кто знает, сколько нам осталось… А мы вот так пойдём!
Андрей Васильевич выпрыгнул конём, угрожая моей пешке.
– Вот так вот – пешечку мы вашу возьмём… А вы – дней, лет… Любовь, друг мой, больше жизни… Мы уйдём, а любовь останется…
На этот раз партия зашла в тупик, и мы согласились на ничью. Играть больше не хотелось, мы уступили стол другим игрокам. А я решил проводить нового знакомого. Жил Андрей Васильевич на втором этаже; мы шли длинным коридором, и он рассказывал:
– Лысый месяц назад загремел с инфарктом, но обошлось, выкарабкался, стент вставили. Он местный, москвич, а она из Питера.
– А вы обратили внимание, что она очень похожа на актрису Елену Соловей?
– Пожалуй, вы правы. Но он-то совсем не… Мишель, так кажется звали героя фильма, мямлю этого… Наш-то совсем не мямля, я бы сказал – орёл! Очень жизнелюбив и активен.
– А сегодня куда он делся?
– Поехал домой к семье.
– То-то я смотрю за ужином она сидела никакая.
– Обиделась. Она же из Питера приехала, всё бросила, беспокоилась за него, хотела эти дни провести вместе. В воскресенье вечером ей уезжать.
Мы подошли к номеру Андрея Васильевича и, пожелав друг другу спокойной ночи, расстались. Я спустился на первый этаж и, проходя через холл, заметил, что Софи всё еще сидела в уголке с айфоном. Я замедлил шаги. Лицо её было освещено синеватым, фосфорным светом, глаза блестели, и слышался детский голосок: «Бабушка, бабушка, хочешь я тебе стишок расскажу, нам в школе задали, и я уже выучил!» – «Только, чур, не подглядывать! – отвечала Софи, – ну, давай, слушаю…»
Звонкий голосок мальчика зазвучал в её руках: «Снежок порхает, кружится, на улице бело. И превратились лужицы в холодное стекло… Стекло… ну это… как же там? А! вспомнил, – где летом пели зяблики, сегодня – посмотри! – как розовые яблоки, на ветках снегири…» Я обернулся и показал большой палец вверх. Софи, улыбнувшись, кивнула…
За завтраком в воскресенье Лысый сидел на своём месте. Софи в этот день была особенно красива, но… молчалива. Лысый болтал, не смолкая. Я, конечно, не слышал о чём он витийствовал, но догадывался, что, скорее всего, оправдывался. Из-за стола Софи встала первой и направилась царственной, насколько позволял её рост, походкой к выходу. Лысый, этот два дня назад гордый лось, семенил за нею, склонив голову и продолжая что-то говорить. Мы с Андреем Васильевичем переглянулись – он развёл руками и чуть приопустил уголки губ, я покачал головой, а тощая, мрачная женщина обернулась паре вслед.
К вечеру началась настоящая метель. Я сидел в номере у окна и смотрел, как снежные космы кружились вокруг фонаря и почти затмевали электрический свет, потом увидел, как к проходной подъехало жёлтое такси, и по дорожке к нему направились двое – крупный мужчина в распахнутой куртке и под руку с ним маленькая женщина в шубке с дорожным чемоданчиком на колёсиках. Он открыл перед ней дверцу, а сам сел с другой стороны. Через минуту машина исчезла в снежной заверти. «Не опоздали бы к поезду», – подумалось мне.
Я включил телевизор – на экране мелькал кадрами какой-то бесконечный сериал, где человечки стреляли, дрались, целовались, лежали в постели, изображая как бы жизнь. Время от времени я задрёмывал, потом просыпался, смотрел на экран, где длилось то же действо – стреляли, дрались, целовались, лежали в постели. Сознание опять на время отключалось, но никак не отпускало в сон. Вдобавок у телевизора не было выносного пульта, и, чтобы выключить, или переключить на другую программу, пришлось бы вставать; но в конце концов я всё-таки пересилил себя: встал и вырубил ящик, а посмотрев на часы, понял, что в полусне провёл несколько часов. «Нет, нужно стряхнуть с себя этот морок, иначе не заснуть, – подумал и решил прогуляться, – надо освежить голову, напитать сердце кислородом».
Преодолевая долгий коридор, в закутке с дверью на балкон, я увидел Лысого. Он сидел с закрытыми глазами, откинувшись на спинку глубокого кресла, в куртке и серой, тёплой кепке с модной пуговкой на макушке. «Неужто ему плохо?!» – пронеслось в голове. Я подошёл и тронул его плечо.
– С вами всё в порядке? Послушайте, может позвать сестру?
Он медленно приоткрыл глаза.
– Спасибо… нет… ничего, отойдёт…
– Вы успели к поезду? – задал я вопрос, не подумав, что вопрос-то бестактен.
– К сожалению… – тихо ответил Лысый и опять закрыл глаза, показывая, что разговор окончен, и продолжения не будет.
Я вышел на улицу. Ветер стих, метель улеглась, а снег не перестал, но падал и падал с тёмного, ночного неба крупными хлопьями. Он кутал деревья в белые шубы и набекренивал белые шапки. У пруда я заметил одинокую фигуру. Подумав, что вот кому-то тоже не спится, а гулять лучше на пару, я потопал навстречу и не удивился, когда, подойдя ближе, узнал в пешеходе Ивана.
– Не спится, Вань?
– Да, я теперь, когда хочу курить, выхожу просто на улицу и гуляю…
– Молодец! – похвалил я.
– Меньше стал курить, всё время сокращаю. Но полпачки в день ещё смолю.
–Надо совсем бросить, чего сердце-то с этих лет сажать… У тебя ещё всё впереди.
– Кто его знает, что там впереди-то… Может опять какая-нибудь заваруха?
Мы остановились на берегу пруда, в чёрной полынье отражалось здание санатория с редко освещёнными окнами.
– Смотрите, будто корабль в океане, – Иван указывал рукой на отражение здания в воде и, помолчав, добавил: – «Титаник».
– Не дай Бог, чтобы «Титаник»!
А мне подумалось: «Нет, наш корабль, собравший на борт выживших, плывёт. Он преодолеет тьму снежного хаоса, ужас войны, пожары, свидания и разлуки… Корабль держит курс, о котором знает лишь Капитан…»
– Моряки говорят, как назовёшь корабль, так он и поплывёт, – сказал я вслух.
– Слыхал такое.
– Давай, Ваня, назовём его «Кардио».
