Читать книгу: «Красная строка. Коллективный сборник №2», страница 8

Зоя Донгак

Зоя Донгак – врач, отличник здравоохранения РСФСР, поэт, прозаик, член Союзов журналистов и писателей России, автор девяти книг прозы и поэзии. Перевела с русского на тувинский язык книги Юрия Промптова «В центре азиатского материка» и Бальтасара Грасиана «Оракул». Лауреат, призёр и победитель международных и региональных конкурсов журналистского и литературного мастерства. Много публикуется в сборниках и альманахах современной прозы и поэзии.

Время любви

Ежегодно с середины июня в Мугур-Аксынской школе начинались летние каникулы. И вот когда до начала последнего учебного года осталось всего две недели, в нашем доме появился он! Появился в компании моего старшего брата Кана.

Среднего роста. Широкие плечи. Чёрные волосы. А тёмные глаза в обрамлении чёрных ресниц такие, что я вздрогнула. Посуда, которую я мыла, была мгновенно забыта. Они с Каном начали играть в шахматы, а я наблюдала за игрой. А когда он на секунду замер с ферзём в руках и глянул в мою сторону, я покраснела.

Его взгляд задержался на мне немного дольше, чем обычно бывает, когда смотрят на незнакомого человека. Но то, что передалось от него за это мгновение, пронзило меня насквозь, словно часть души этого парня непостижимым образом проникла внутрь меня, и мне вдруг захотелось обратить на себя внимание.

Я не знала имени парня, не представляла, есть ли у него девушка, понятия не имела, хочет ли он вообще ею обзаводиться, но мне казалось, что этот один-единственный взгляд уже связал меня с ним невидимой нитью. Я не была уверена, что он чувствует то же, что и я, и так же сильно. Приятель брата отвернулся от меня и сделал рокировку.

– Пешка не орешка, – отреагировал Кан, и тоже сделал рокировку. – Кара-оол, защищайся! Нападаю! – торжественно прокричал брат.

Так значит, вот как его зовут – Кара-оол.

– Твоя сестра умеет играть в шахматы? – спросил Кара-оол.

– Да. Среди сверстниц занимает призовые места, – ответил брат.

Папа был многократным чемпионом нашего района по шахматам и научил играть в шахматы меня и брата.

– Это здорово! Шахматистов прекрасного пола очень уважаю, – заявил Кара-оол, улыбаясь. После этих слов я смотрела на него уже смело: какая красивая у него улыбка! Зубы белые-пребелые…

Игра закончилась победой Кара-оола. Попрощавшись со всеми, он ушёл. А свет в нашем селе горел только до двадцати трех часов. Потом лампочки три раза мигали – такой был сигнал – и свет отключали. Дальше читать книги приходилось при скудном освещении керосиновой лампы-коптилки. Иногда, если попадалась увлекательная книга, я не могла оторваться и сидела на кухне у коптилки до трёх или четырёх часов утра. Начнешь читать – не оторваться. Каюсь, даже обманывала родителей, когда отправляли спать. Врала что делаю очень трудное домашнее задание.

Утром за следы от керосиновой лампы меня подразнивали братишки и сестрёнки. Герои книг были для меня живыми: так переживала за них, что могла во время чтения заплакать или засмеяться. Мама и младшие часто просили прочитать вслух те места, где я смеялась или плакала. Особенно часто я читала им вслух зимними вечерами, когда на улице мела пурга, иногда переводя с русского на тувинский язык. Самые маленькие во время этих чтений нередко засыпали около меня: кто у ног, кто сбоку.

Последний учебный год. Алла Яковлевна Гринёва приехала к нам в село из Омска по распределению. Наша первая русская учительница была для нас чем-то особенным, необычным. И для неё, горожанки, попавшей в далёкое горное тувинское село, всё здесь было непривычным. Мы помогали учительнице колоть дрова, растапливать печку, а она угощала нас печеньем и кофе, который я в первый раз попробовала у неё в гостях.

Алла Яковлевна тоже приходила к нам в гости: в те времена знакомство с семьями, домашней жизнью школьников было обязательно для педагога. Жили мы на улице Малчын, сейчас она носит имя моего папы – Шомбула Кыргыса – первого тувинского альпиниста, зоотехника, председателя колхоза «Малчын», председателя Монгун-Тайгинского райисполкома, внесшего весомый вклад в развитие района. В нашем деревянном доме, состоявшем из кухни и спальни, вместе с нами всегда – до окончания школы – жили родные и двоюродные братья, сестры, племянники мамы: Хунан, Молдурга, Бызаай-оол, Ошку-Саар, Дайтаан, Хеймер-оол, Севек. Это как в тувинской пословице: «На ветвистом дереве птицы гнездятся, в доброй юрте народ собирается». Для нас в таком многолюдье – иногда в доме одновременно жили девятнадцать человек – не было ничего необычного, все прекрасно помещались. А Бызаай-оол с Хеймер-оолом ещё и умудрялись превращать нашу спальню в фотолабораторию. В темноте включали красный фонарь, плёнка вставлялась в фотоувеличитель, потом бумажный листок гулял по маленьким ванночкам с проявителем и закрепителем, и вот уже негатив превращается в позитив – в изображение, которое соответствует реальности. Для меня это было волшебством.

Алла Яковлевна, приходя в наш дом, всему удивлялась. Учительница русского языка и литературы стала для меня не только любимым педагогом, но и добрым другом.

До выпускного остался один день. Я терпеливо ждала, когда, наконец, можно будет поставить этот последний учебный год на полку моей жизни. После выпускных экзаменов решила ехать в город Кызыл и попытаться поступить в Томский медицинский институт. Приёмная комиссия специально приезжала из Томска в столицу Тувы, чтобы принять экзамены. Конечно, пугала первая поездка в большой город, да и не было полной уверенности в успехе затеянного дела. Тем не менее, родители наскребли немного денег и отправили меня в столицу.

Из тридцати девяти выпускников десятых «а» и «б» классов нашей Мугур-Аксынской школы, желающих поступить в мединститут, набралось тринадцать человек. Тогда из Мугур-Аксов, если, конечно, была лётная погода, регулярно летали самолеты. К счастью, в приемной комиссии работала наша бывшая учительница Кара-кыс Иргитовна Шугуур, которая с огромной радостью не только приняла документы, но и нашла нам жильё в общежитии на улице Ленина.

Над книгами перед экзаменами я не корпела: считала, что перед смертью, как говорится, не надышишься, да и времени на подготовку уже не оставалось. Четыре экзамена: русский язык, химия, математика, биология. После трёх экзаменов из моих двенадцати одноклассников никого не осталось: одни получили «неуд» на первом же, другие на втором или третьем экзамене. Ребята сдали постельное бельё и разъехались. Одной в общежитии остаться страшно и, несмотря на успешную сдачу трёх экзаменов, я пошла в приёмную комиссию забирать документы. Слава богу, Кара-Кыс Иргитовна документы не отдала, отругала меня: «Забрать всегда успеешь. Остался-то всего один экзамен. Поживи пока у меня». Но я не стала её обременять и устроилась у Марии Петровны Дамдын, своей двоюродной сестры, дочери старшей сестры папы.

После сдачи последнего вступительного экзамена в Томский мединститут, гуляя в парке, ощутила за спиной чей-то пристальный взгляд. Обернулась – Кара-оол!

– Здравствуй! – Он улыбался. – Так и знал, что увижу тебя.

– Добрый день! – ответила робко, вглядываясь в него.

Густые чёрные брови, тёмные глаза, чёрные волосы, смуглая кожа, загадочная белозубая улыбка, стройная фигура. Подумала, что родители не ошиблись, назвав его Кара-оолом – Чёрным мальчиком. Вспомнив, как он играл в шахматы с моим братом Каном, спросила:

– Ты уже отслужил в армии?

– Да. И поступил в политехнический.

– Какой факультет?

– Факультет «Гражданское и промышленное строительство».

Оказалось, он старше меня на пять лет. Мы гуляли по парку, вечером забрели в кинотеатр. Каждый раз, когда он смотрел на меня, становилось не по себе. В темноте зала Кара-оол придвинулся ко мне, обнял за плечи и прижал к себе. Мне, наверное, стоило сопротивляться, хотя бы для видимости, учитывая, что я до сих пор ничего не знала ни о прошлом Кара-оола, ни о его настоящем. Но сопротивляться я, конечно же, не могла.

– Люблю тебя с той поры, когда играл в шахматы с братом Кан в вашем доме.

– С той поры? – удивилась я.

– Ну? А как ты? – пробормотал он, уткнувшись лицом в мои волосы.

– Что «ну»? – отозвалась я, заметив, что мимо нас прошла группа парней. Они молчали, чтобы Кара-оол их не обнаружил, но яростно пихали друг друга локтями.

– Время объяснений, – произнёс он так, словно у него не было другого выбора.

Время объяснений. Лучше сейчас, чем позже, хотя раньше было бы лучше, чем сейчас.

Из головы выдуло все мысли. Словно ни мои вопросы, ни его ответы уже не смогли бы ничего изменить. Чистейшее безумие для девушки, если речь идет о чувствах к кому-то вроде Кара-оола.

– Я давно тебя люблю. Помнишь, в ваш дом приходил, с твоим братом играл в шахматы, – он ткнул меня локтем в бок, снова повторяя: – Я терпеливый. Я буду ждать тебя.

Я улыбнулась, уткнувшись лицом в его рубашку.

– Надо же, какая откровенность.

Кара-оол признался:

– Я с нетерпением ждал, чтоб ты большая стала. Ты действительно выросла. Стала еще красивее.

Я, до этого момента считавшая себя некрасивой, после этих слов краснела, терялась. Кара-оол писал мне письма в Томск. Я отвечала. Кара-оол ждал с нетерпением.

Конец декабря. Успешно сдав зимнюю сессию первого курса, я возвращалась из Томска домой. Белая дорога. Белые облака. Белый пейзаж. Воющий ветер поднимает снег, так что белым становится даже воздух. Перелетели через перевал Саадак. Из самолёта хорошо видны заснеженные склоны высокой горы Монгун-Тайги с ледниками, замерзшие реки Каргы и Мугур, мой родной посёлок Мугур-Аксы. Я взглянула на студентов-соседей, летевших со мной и ликующих в эту минуту. Они испытывали ту же радость, что охватила и меня: «Наконец-то мы дома!» Из иллюминатора я с любовью смотрела на горы, реки, юрты, отары овец и яков.

Лица встречавших в аэропорту недалеко от горы Кара-Дага стали различимы. После посадки самолёта кто-то кого-то позвал, в ответ из самолёта закричали, и мгновение спустя все заволновались, самолёт ожил, взорвавшись радостными криками «Эй!», «Мы дома!», «Ура!», перерастающими в непрерывный хор приветствий. Все радовались приезду родных.

«Мой дом слишком далеко от аэропорта, чтобы кто-нибудь пришел встречать меня», – подумала я и увидела Кара-оола.

Он стоял позади всех. Вдруг моё сердце сильно забилось. Похоже, он пришёл давно. И всё же он не помахал, не позвал, не постарался каким-либо образом привлечь моё внимание. Но он не мог не увидеть меня! Если Кара-оол здесь всё это время, наверное, он уже высмотрел меня среди толпы, выходящей из самолёта. Меня захлестнуло радостное чувство. Думала, что меня никто не встретит, а там был Кара-оол! Мне хотелось смеяться.

Я пристально смотрела на Кара-оола. Моё волнение росло. Я ждала, когда он повернёт голову и посмотрит на меня. Но он не смотрел. Он нарочно отвернулся, как будто высматривал кого-то ещё в толпе пассажиров, сошедших с самолёта. Ветер развевал его чёрные волосы, трепал штаны. Я готова была биться об заклад, что, если бы кто-нибудь ещё встречал меня, он ушёл бы, даже не дав знать, что приходил. Я почувствовала себя польщённой. Глядя на него, мне показалось, что даже на таком расстоянии он мог видеть, как моё лицо заливается краской.

Я поклялась себе, что Кара-оол будет моим первым мужчиной. Я была влюблена в него. Полгода назад, когда я уезжала в Томск на учебу, Кара-оол сказал только: «До свиданья!» Я не упрекала его и даже виду не подала, что переживаю, но он сам знал.

Конечно, он писал мне несколько раз. Я отвечала. Кара-оол не брал на себя никаких обязательств. Так, обычные туманные обещания увидеться когда-нибудь. Ничего определённого…

Наконец-то Кара-оол выпрямился, расправил плечи и смело позвал меня. Мне, показалось, что от его крика раскололся воздух. Я обернулась, улыбнулась ему и, не притворяясь удивлённой, помахала рукой. Подойдя, не знаю сколько времени, смотрела на него, ни на что не решаясь. Небрежно, вероятно, чтобы сгладить напряжённость момента, Кара-оол проговорил:

– Привет! С приездом! Представь себе, снова встретились!

Я нервно сглотнула, мои глаза наполнились слезами.

– Привет!

Кара-оол одной рукой обхватил меня, а другой – мой чемоданчик. Весело предложил:

– Завтра приглашаю тебя кататься на коньках.

– Я не умею.

– Я тебя научу.

Все родные очень обрадовались мне. Пообедав, я попросила маму:

– Мне нужны твои валенки.

Хорошо помню – мама в своих валенках проходила лет пять.

– Валенки опять прохудились, надо подшить.

Вырезала, как делала не раз, подошву из куска войлока, пришила, и валенки опять как новенькие! Пожалуй, мамины валенки никогда не истреплются.

В семидесятых годах в селе Мугур-Аксы многие увлекались катанием на коньках. Хоккей с шайбой очень был популярным в Монгун-Тайге. Кара-оол был членом хоккейной сборной команды района.

Я увидела две команды по шесть игроков (пять полевых и вратарь), бегающих по ледовой площадке на коньках. Нападающий, старался клюшкой забросить в ворота противника шайбу. Кара-оол ловко перехватил шайбу прямо в воздухе. Да он играет в хоккее лучше, чем все, кого я когда-либо видела! Игра закончилась победой в пользу команды Кара-оола. Снимая шлём, перчатки, щитки и накладки, разгорячённый после игры, подошёл ко мне:

– Спасибо за поддержку. Силы были равными. Как только тебя увидел, у меня поднялось настроение, играл без промашек.

– Да, хорошо играли. Поздравляю с победой! – воскликнула я.

– Сейчас с тобой будем кататься на коньках, – улыбнулся Кара-оол.

Вокруг горы, сверкающие ледниками. Ясное синее небо. От красоты перехватывает дыхание. Рядом конькобежцы, скользя по дорожке, внимательно следят друг за другом, готовясь к финишному рывку. Беговые коньки отличаются от хоккейных и фигурных. Быстрее всех на коньках бегал Калдар-оол Чындын-оол, у него было прозвище Солагай – Левша, его невеста Юлия хорошо пела. Я восхищалась этой достойной парой. Кара-оол отвечал: «И мы такими будем».

А у меня простые коньки без ботинок, Кара-оол привязал их к моим валенкам.

Дул ветерок. Кара-оол вдруг склонился, отвел волосы с моего лица, уткнулся в них носом:

– Как приятно пахнут!

Я затрепетала. Он знал, что делает. Скользящие касания и лёгкое дыхание могут сокрушить даже самую стойкую девушку, и потому я изо всех сил боролась с охватившей меня дрожью.

– Здесь пахнет только сладостью и невинностью, – шёпотом продолжил Кара-оол, уткнувшись мне в шею.

В голове у меня плыл туман, и я не могла выдавить ни слова. Кара-оол убрал волосы с моей шеи, и его губы нашли ямочку за ухом… Одно прикосновение, один поцелуй – и мне больше ничего не хотелось – только повернуться к нему и целоваться.

– Скоро Рождество. Где Новый год праздновать будешь?

– Только с тобой!

Я не могла прийти в себя от возбуждения и ошеломления, хоть я понимала, что девушка не должна показать настолько одержима парнем. Но ничего не могла с собой поделать. Девушка, знающая, чего она хочет от жизни и к чему стремится, не должна забывать обо всем в ту же секунду, когда губы парня касаются её губ.

Мы катались и катались. Но я впервые переживала такие ощущения, и насколько они захватывали меня, настолько же и пугали. Мозг распознавал происходящее как нечто совершенно неправильное, зато сердце было абсолютно уверено, что ещё ничего и никогда в жизни не было настолько правильным.

Кара-оол меня научил кататься на коньках. Я в восторге от ветра, свистящего в ушах, когда несешься по льду, а от его близости перехватывает дыхание. Мы так закатались, что я задержалась с отъездом в мединститут.

Вместо того чтобы идти в аэропорт я снова пошла кататься на коньках, так хотелось побыть с Кара-оолом еще один денёк. На речку пошли тайно, как воры. Погода была ясная, над нами летали самолёты, увозя монгун-тайгинских студентов в Кызыл, а мы катались и катались. Мне ещё не приходилось испытывать такой интимности, когда мы оставались с Кара-оолом один на один. В тот момент мне хотелось только одного: оказаться в его объятиях. Казалось, просто невозможно было раствориться друг в друге ещё сильнее, чем тогда. Мы молчали. Наконец Кара-оол спросил:

– То, что я старше тебя на пять лет не пугает?

– Нет. Ты, наверное, не сможешь рассказать мне ничего такого, что могло бы изменить мое мнение о тебе.

– Ты не представляешь, как сильно мне хочется, чтобы твои слова оказались правдой, – пробормотал он мне в макушку.

– Кара-оол, – заговорила я, – разве мы сможем вместе двигаться дальше?

– Конечно! Я люблю тебя и буду ждать бесконечно, – продолжал он.

Запрокинув голову, я разглядывала его лицо, лицо человека, в которого влюбилась одним жарким летним днём полгода назад, а сейчас, в рождественские дни, совсем растворилась в нём. Это было наше время. Время любви.

Алёна Кубарева

Кубарева Алёна родилась в Москве. Окончила факультет психологии МГПУ, а также Высшие литературные курсы и Курсы литературного мастерства при Литературном институте им. А. М. Горького. Дипломант фестиваля «Славянские традиции-2019». Печатается в журналах «Нева», «Дальний Восток», «Параллели» (Самара). Работает редактором радио «Вести ФМ».

Женя, Женечка и рояльчик

Нет, вы, пожалуйста, не волнуйтесь: рояльчик здесь играет самую скромную роль – зонтика на пляже. Или, скорее, ширмы. Нет, что я говорю: сеновала!.. Опять не то! Алькова! Вот!

Итак, двое в алькове – то есть под рояльчиком – пытаются заняться любовью. Ох, и скверно же у них это получается! Точнее, не получается вовсе. А всё потому, что эти двое невообразимо пьяны!

Она – Женя – начинающая писательница. Читать её прозу сложно. Вернее, невозможно. Те, кто был свидетелем событий, и вовсе плюются. Возраст Жени не определён.

Он – Женечка – продолжающий поэт. Хороший. Так говорит Женя. «Особенно его лирика!» Тридцать два года. Разведён. Двое детей. Алименты не платит. Женечка ухаживает за Женей. Или – наоборот… Шут разберёт их!

Что они пили сегодня? Об этом вам ни я, ни, тем более, Женя с Женечкой ничего не скажут. Потому что я – не в курсе, а у моих героев память и способность соображать отшибло напрочь. Зато в них пробудилось страстное желание. И, не замечая ни рояльчика, ни пыли под ним, ни того, что в комнате они – не одни…

Но постойте, постойте! Для начала надо рассказать, где и как живёт Женя. Ибо Женечка – у неё в гостях. Женя живёт в трёхкомнатной квартире. С мамой и папой. И сестрой. Мама в молодости была красивая, а папа – умный. Сестра – существо серое и никчёмное. Но вредное. У мамы любимое выражение – «Потрясающе!», а у папы – «Чего только не придумают!». У сестры нет ни выражений, ни любви. Но беда в том, что Женя живёт в одной комнате с этой самой сестрой без выражений и любви. И – вот ужас-то! – рояльчик тоже стоит в этой самой комнате…

Из этого рояльчика сестра периодически пытается извлечь музыку. Но – нет…Так вот, в тот самый момент, когда, не замечая рояльчика, пыли и т.д., Женя грудным голосом позвала Женечку – «Ну, иди же ко мне!», внезапно проснулась сестра. Дело в том, что желание овладело Женей и Женечкой ночью. Что, разумеется, само по себе не предосудительно. Но…

…Проснувшись, сестра поняла: у Жени – гость, и под рояльчиком затевается нечто. Шумные ахи и охи подтвердили её выводы. Возня почти сразу стала действовать сестре на нервы. Ах, ну, зачем человеку нервы, если у него нет выражений и любви!.. Сестра решила действовать, а не спать просто так. А так как она была вредной, то решила действовать нетривиально. Она сама начала исторгать охи и ахи, желая спугнуть Женю и её гостя. Женя и Женечка услышали звуки и поняли, что они – не одни, и что в комнате ещё – как минимум! – двое бедолаг пытаются заняться любовью. Женя и Женечка сочувственно затихли. Тогда сестра, полагая, что задуманное удалось, повернулась на другой бок и попыталась уснуть.

Как только Женя с Женечкой поняли, что те двое, которые были в комнате кроме них, ушли, они вновь возобновили попытки. Но: Женечке никак не удавалось договориться со своими штанами. Даже несмотря на то, что он был поэтом и отцом двоих детей. Пальцы упрямо соскальзывали с «собачки»: «молния» отказывалась расстёгиваться категорически. «Ну, иди же ко мне», – второй раз, уже нетерпеливо и капризно, позвала Женя. В своей томной позе она напоминала размокшую под дождём тряпичную куклу. «С-с-час», – Женечка старался изо всех сил, но ничего не выходило. Он весь взмок, и подрояльчиковая пыль облепила его с головы до ног, и стал он похож на маленького пушистого совёнка. Но никто не мог умилиться, глядя на него, ибо в комнате царила кромешная тьма!

Меж тем сестра, поняв, что под рояльчиком никогда не угомонятся, решила вызвать тяжёлую артиллерию. Для этого она вскочила с кровати и распахнула дверь в коридор с намерением громко крикнуть: «Мама!» И чуть не зашибла ту, которую, собственно, собиралась позвать. Мама легко, несмотря на тонну веса, впорхнула в комнату и – как чувствовала! – прямиком к рояльчику. Встала, по-хозяйски облокотилась, на лице – царственная улыбка.

– Это потрясающе! Милый! Иди-ка сюда, погляди, что твоя старшая дщерь делает!

Минут через пять к рояльчику – не без помощи младшей – подполз папа.

Посмотрел…

– Чего только не… придумают, – пробулькал он. И развернулся, чтобы идти – точнее, ползти, – обратно.

– Ф-футбол, – объяснил он.

– Нет, милый. С этим нужно что-то делать! Что-нибудь потрясающее! – глаза мамы плотоядно заблестели.

Тогда папа с трудом вновь повернулся к рояльчику и завопил:

– Во-о-он! – и уже после этого гордо – сам! – хотя и на карачках, удалился.

Женя и совёнок Женечка вздрогнули: до них донёсся какой-то вой. И вой этот был до невозможности странен. А всё потому, что рояльчик внезапно проснулся. И, потягиваясь и улыбаясь, нежно отозвался: «во-о-он!»

– Видели, до чего отца довели? – мама довольно поправила причёску. – Лучше вылезайте, пока не схватился за топор!

Женя и Женечка по-прежнему лежали, не шевелясь. Но вдруг совёнок Женечка что-то сообразил. Он кое-как встал на четвереньки и попробовал пробраться к выходу.

– Бам-м-м! – зазвенел рояльчик весёлым баском. Это совёнок Женечка стукнулся лбом об одну из его ножек. Должно быть, рояльчику стало щекотно. Женечка послушно улёгся обратно. Тут внезапно что-то сообразила Женя. При этом она учла ошибку Женечки и решила встать в полный рост.

– Бум-м-м! – ещё веселее хохотнул рояльчик, которого Женя боднула головой в живот. «Какая мягкая у Жени голова!» – с удовольствием подумал рояльчик. «Меня убили!» – мысленно вскрикнула Женя, закрыла глаза и тоже улеглась.

– Ну, что же вы не вылезаете? – мама нетерпеливо и радостно барабанила пальцами по крышке рояльчика. – Это потрясающе!

Совёнок Женечка кое-как вновь поднялся на четвереньки и, с трудом лавируя между ножками, выбрался-таки вовне. Чтобы встать, ему пришлось воспользоваться мамой, как лестницей. Когда он поднялся, мама брезгливо отстранилась от него. Этого ей делать не следовало! Совёнок Женечка – вот теперь это все увидели, но ничуть не умилились! – снова чуть не упал.

– Итак, молодой человек! Что же вы тут делаете? – мама преодолела, наконец, брезгливость и гостеприимно улыбнулась, демонстрируя безупречный зубной протез.

– Ж-ж-ж… – Совёнка Женечку качало, как в морской шторм палубу речного корабля.

– Что-что? – улыбнувшись ещё шире, так что за протез стало уже страшно, спросила мама.

– Ж-ж-женюсь, – наконец выговорил совёнок. Взгляд его с трудом сфокусировался на… Впрочем, он не сфокусировался.

– Потрясающе! На ком? – несмотря на тонну веса, сладострастно облизнулась мама. Щёки её расцвели девственным румянцем.

Женя под рояльчиком что-то промычала.

– В-в-от, – Совёнок Женечка полуобернулся, чтобы указать на рояльчик, и это стоило ему очередной потери равновесия. В попытке удержать его совёнок навалился на инструмент.

– Э-э-э… Но почему же – у меня в доме? – лицо мамы снова стало землистым, и улыбка, как-то стыдливо пятясь, покинула его.

В это время Женя под роялем открыла осовелые глаза. Пошарив вокруг себя, она догадалась, что Женечки рядом нет. Рассудив – у неё, наконец-то, появилась такая способность! – что найти Женечку, не встав, не получится, она изо всей силы ухватилась руками за одну ножку рояльчика и потянула на себя. А пятками – изо всей, опять же, силы, – упёрлась в другую ножку. Женя, видимо, рассчитывала таким странным способом… Да бог знает, на что она рассчитывала!

А что же дальше?

А дальше ножки рояльчика подломились… Он оказался стареньким, наш рояльчик; столетний клей, на котором держались его ножки, совсем высох!.. А может, его съели зловредные мураши… Бедный рояльчик жутко всхлипнул… И упал. Упал, несмотря на то, что одна ножка у него ещё оставалась целой. И упал аккурат на Женю… Ой-ёй!!!

Кажется, насчёт роли рояльчика я ошибалась…