Читать книгу: «Сказки странствий», страница 7
Бдительно, строго, сурово следил за происходящим старый Вожак. Он лежал неподалёку, расставив широкие лапы и высоко подняв седую голову. Несмотря на возраст, Вожак был красив, строен и настолько силён, что вот уже много лет ни один дерзкий волк не осмеливался оспаривать у него право лидера. Стая уважала, ценила и боялась Вожака.
Сейчас он наблюдал. Как никто другой, умел мудрый волк воспринимать стаю не как группу отдельных животных, а единым организмом, мощным природным сообществом, где всё взаимосвязано, взаимозависимо и неразрывно одно от другого. И уж тем более Вожак никогда не отделял себя от стаи, ощущая своё тело слитым с нею, принадлежащим и необходимым ей.
Этим утром, наблюдая за жизнерадостной игрой, наслаждаясь видом здорового, крепкого племени, Вожак думал о главном: сможет ли выстоять стая в суровые времена наступающей зимы в схватке с главным врагом – голодом? Он не сомневался в силе и мужестве взрослых волков, но беспокоился за молодых. Родившиеся прошлой весной и хорошо подросшие к зиме, они всё же были очень уязвимы и, как прекрасно понимал Вожак, будут особенно страдать от нехватки еды.
Каждый из них, молодых, это будущий воин, крепкий защитник, необходимая стае боевая единица. В их силе – жизненность всего племени. Можно ли пренебрегать хоть единым волчонком, зная, как важен он будет потом, когда подрастёт и превратится в мощного зверя? О, Вожак знал цену доброму охотнику! Не раз и не два видел он, как именно благодаря одному волку, сильному и отважному, выживала вся стая, спасалось всё племя от мучительного и острого голода. Вовремя и неведомо откуда принесённая тушка зайца, удачно обнаруженный след, даже крохотная мышка, попавшая в зубы охотника, могли помочь самым слабым пережить опасные моменты зимы. Не зная другого врага, более беспощадного, стая боролась с голодом всеми силами, прилагая усилия даже малейшего из своих членов.
Вожак охватил взглядом всех вместе и каждого в отдельности и остановился на Проворном. Это – лучший волк стаи, его преемник. Не однажды видел Вожак, как бесстрашен и целеустремлён Проворный в охоте, как силён в схватке, как стремителен в беге. В характере Проворного не чувствовалось напря-жения, он всегда оставался спокойным и доброжелательным. Но что особенно нравилось Вожаку, так это острая любознательность молодого волка, его стремление понять всё вокруг, весь этот неизведанный мир. Вот и сейчас, набегавшись, Проворный – это видел Вожак со своего места – лёг неподалёку и стал пристально следить за поведением соплеменников и, краем глаза, самого Вожака. Что заинтересовало Проворного? Почему так внима-тельны и задумчивы его глаза?
Вожак встал и, словно прогуливаясь, подошёл ближе. Проворный сделал неуловимое движение, как бы приглашая присоединиться, и старый волк лёг рядом.
Они разговаривали молча: умудрённый опытом долгой и суровой жизни Вожак и – Проворный, полный вопросов и желания знать всё об окружающем мире. Они не чувствовали потребности выражать свои мысли действием, им хватало понимания на уровне глубочайшего взаимо-проникновения друг в друга. Спустя небольшое время оба встали и неспешно направились вглубь чащи.
Песнь леса
Старый волк молча ждал. Глаза его были закрыты. «На рассвете всегда случаются чудеса», – сказал он Проворному, и сейчас они стояли рядом в ожидании нарождающегося чуда.
Глубокое, невозмутимое спокойствие царило вокруг. Лес спал, как может спать только природа, в которой всё замирает лишь на короткое мгновение. Искрящийся снег застыл на хрустально замёрзших ветвях. Лучи розоватого света блуждали по дремлющим кронам. Алмазною россыпью льдинок сверкали кристаллы зари. Волки замерли, боясь неосторожным движением потревожить покой замершего леса.
Вдруг непонятный звук, чистый, прозрачный, прорезал пространство. Вздрогнул Проворный, глянул вопросительно на Вожака, но тот по-прежнему молчал, прикрыв всезнающие глаза. Звук набирал силу, наполнялся глубокими нотами, утончался и звал за собой. Лес встрепенулся и вздрогнул.
«Что это?» – не выдержал молодой волк.
«Слушай! Слушай!!!»
Откуда-то сверху, невидимая, нежная, лилась музыка несказанной красоты. Мощная, ясная, светлая, она струилась в пространстве подобно прекрасной симфонии небесного оркестра, целого свода волшебных инструментов тончайшего, бестрепетного звучания. Она поднималась, стреми-лась ввысь и терялась там, исчезала на несколько кратких мгновений, а потом вдруг появлялась опять и неслышно, медленно падала, кружась в плавном танце. Проворный был потрясен. Ничего подобного он не слышал и даже не знал, что рассвет может петь! Он весь дрожал, вытянувшись в струнку, боясь пропустить хотя бы миг этого чуда. Казалось, что музыка звучит в нём самом, в самых глубинах его существа! Более высокого чувства он не испытывал никогда…
А лес всё пел! Пели деревья, ещё несколько минут назад кажущиеся застывшими, скованными сном, пели заснеженные кусты, пел сам воздух. Всё заполнила невидимая мелодия вдохновения, гармонии, красоты… Вот прозвучал мощный аккорд, и она опять взлетела, поднялась высоко-высоко, а затем скорбным плачем спустилась, пронзила пространство нитями тоски, страдания, грусти, чтобы через минуту опять взвиться вверх потоком радости, света, надежды…
«Песнь неба, – тихо молвил Вожак. – Она звучит для всех, только немногие могут услышать…»
Проворный молчал. То, что он мог слышать, не удивляло его. Он был насквозь пропитан чудными звуками и ничего не видел, ничего не воспринимал, кроме этой мощно звучащей песни. Неся в себе отголоски её мелодии, волки тихо вернулись в стаю…
«Откуда ты знаешь, что небо умеет петь?» – спрашивал Проворный чуть позже, когда они завершили утренний обход и теперь лежали рядом, разговаривая, по обыкновению, молча. Вожак задумался. «Когда-то я тоже этого не знал, – тихо ответил он. – Меня научил мой отец. Он умел слушать».
Проворный пристально посмотрел на Вожака. Слушать – это совсем не ушами, понимал он. Но тогда чем? Старый волк улыбнулся: любознательный друг, как всегда, хотел знать всё сразу. Пожалуй, можно ему сказать. Или пусть догадается сам? Да, пусть догадается… Волк поднялся и встряхнулся. Приближался полдень, время отдыха и покоя всей стаи, когда крепкий сон необходим каждому. Проворный нехотя встал: он не чувствовал усталости. С большим удовольствием он продолжил бы разговор. Но серьёзный взгляд Вожака сказал: «Самые сильные волки в стае – это ты и я. Мы не имеем права встретить время охоты утомлёнными».
И Проворный склонил свою голову.
Охота
Стая спала. Мерное, чуть слышное дыхание доносилось до чутких ушей Проворного. Лёжа поодаль, он видел, как едва вздымались серые спины. Было тихо, и в самом воздухе, казалось, витал невидимый сон.
Что-то встревожило Вожака. Он напрягся, поднял голову и остро посмотрел вдаль. Проворный тоже прислушался и принюхался: ничего! Но старый вожак уже будил, поднимал стаю.
Вскоре все вместе бесшумно, как тёмные тени, бежали по снегу. «Что он увидел? – мчась в центре стаи, думал Проворный. – Что он почуял в белом пространстве полей? Почему так внезапно поднялся и ведёт нас уверенно, мощно, будто знает что-то такое, чего не знаем мы?» Так думал волк, сливаясь в стремительном беге со стаей, с её общим горячим дыханием, с её ритмом, с её твёрдой уверенностью в силе и знании Вожака.
Вскоре они увидели след. То были сани, их вёз тяжёлый, медлительный конь. Чётко отпечатались на снегу твёрдые копыта. Стая вздохнула: добыча! Еда! Сразу прибавилось сил. Помчались скорее крепкие лапы, и вот уже впереди смутно маячит темнеющее пятно.
Стая бежала так быстро, что в несколько мощных усилий догнала сани с возничим. Тот был закутан в тулуп и заметил волков лишь тогда, когда конь захрипел и дёрнул вожжи. Но уже сильный, спокойный Вожак заходил слева, едва повернув голову, и Проворный, занимая обычное место справа, увидел его глаза, блеснувшие холодной реши-мостью… В оставшиеся несколько мгновений до броска слышался лишь хрип загнанного коня да громкий, неестественно звучный в этой тиши вопль возничего… Бросок! Стая напала одновременно: молодые волки на лошадь, а три волчицы постарше – на человека. Ни секунды не промедлил Проворный, движимый инстинктивной силой доверия Вожаку: не глядя на жёстко мелькающие копыта, прыгнул, впился зубами в мохнатую шею и – задохнулся, запутался в гриве, но не ослабил хватки, только крепче закрыл глаза.
Конь стряхнул молодых волков, но не смог, не успел, не сумел сбросить этих двоих, одинаково сильных и страшных, вцепившихся в его шею волчьей, смертельной хваткой. Он ступил ещё раз и упал, потому что вдруг боль нещадно ударила в спину, охватила мутной волной голову, шею и ноги…
То, что осталось от лошади и человека, доедали с трудом, изрядно отяжелев, слизывая корку холодного снега. Волчицы лежали довольные, незлобно поглядывая на круглую луну. Стая наелась…
Но ещё долгое время спустя одна мысль не давала покоя Проворному: откуда он знал? Как, каким образом мог почуять Вожак едущие вдалеке от лежбища сани? Ведь ничего, абсолютно ничего не было видно и слышно, за это Проворный с его тончайшим слухом и зрением мог ручаться. Тогда как же?!
Снова и снова вспоминал волк эту ночь и то, как внезапно проснулся Вожак, как уверенно вёл стаю к добыче. Что заставило его пробудиться, кто, невидимый, указал ему путь? Может быть, всё же слух и зрение Вожака – особенные, не такие, как у других? Нет, нет, не в слухе, не в обонянии дело, – догадывался проницательный волк, а в том, чего сам Проворный не мог объяснить, но что уже смутно предугадывал в мудрых глазах Вожака: силу провидения, необыкновенные, ему одному присущие способности, помогающие выжить всей стае… И, лёжа в тиши долгой ночи, Проворный тяжко вздыхал: это было выше его понимания, что-то, до чего ему ещё предстояло дорасти.
Пройдёт время, и, будучи сам вожаком, Проворный найдёт ответ на этот вопрос. Он поймёт это однажды ночью, когда, обеспокоенный судьбой голодающей стаи, встрепенётся среди сна от неведомого толчка изнутри и особым, необъяснимым образом услышит дальний звон колокольчика. Он поймёт это в ту минуту, когда звук человеческого дыхания вслед за мягким, приглушённым снегом топотом копыт коснётся его сердца и разбудит сверхсознание. Невидимый, неосязаемый, Дар Прозрения потоком хлынет в душу и распахнёт узкие ограничения расстояния, и тогда вся стая станет изумлённым свидетелем особой, мистической мудрости вожака. А он уверенно и мощно поведёт самых сильных по следу…
Но будет это нескоро, потому что любой дар надо выстрадать.
Нежность
Глубокая ночь опустилась на лес. Стая спала, и дыхание её сливалось с покоем земли. Молодые волчата повизгивали в темноте. Струящийся сверху свет звёзд ласкал их чёрные спины.
Проворный не спал. Странная, неведомая печаль щемящей волной прокрадывалась в душу, бередила волнами тоски, колючими ниточками воспоминаний. Что-то мучило его, не давало уснуть. Он вздыхал, переворачивался с бока на бок, поглядывал на луну, спрятанную в облаках, и словно смутно чего-то ждал…
Она подошла неслышно и легла неподалёку: самая красивая, единственная, кого он по-настоящему выделял в стае. В её походке, в том, как она опустилась на снег, ощущалась грация, и ему захотелось оглянуться. Но грусть была сильнее… Проворный отвернулся и положил голову на лапы. Сухой шелест послышался позади, и он почувствовал совсем близко её дыхание. Волк напрягся, резко поднял голову и взглянул. Она стояла рядом, и глаза её, мягкие, доверчивые, светились в темноте. И тогда, не раздумывая, он всем своим существом потянулся к её страстному запаху, к её волшебному, трепетному желанию…
Лес принял их, влюблённых, в свои бережные объятия, накрыл покровом темноты, спрятал от строгих очей вездесущей ночи. Там, в глубине чарующей тиши, среди снегов и дремлющих деревьев, они долго резвились, обнимали и ласкали друг друга. Наслаждались светом, струящимся из глаз, вдыхали запах горячих тел, мягко, беззлобно кусались, вонзаясь зубами неглубоко, но до боли: щемящей, радостной, блаженной… Задумчивая луна смотрела сверху. Впервые Проворный любил. Он отдавал свою нежность – и впитывал её, отдавал свою силу – и впитывал её, отдавал свое «я» – и впитывал её «я». И эта волна, переливаясь, наполняла их всё более и более, пока не заполнила до края.
Как только забрезжил рассвет, они вернулись; она впереди, он – чуть поодаль: сильный, красивый волк, заслуживший любовь своей подруги. Они легли рядом, и она положила на него свою голову. Засыпая, он слышал её чарующее дыхание, и тихая радость тёплой волной согревала его сон.
Вожак
Обширные владения стаи требовали частого и бдительного осмотра. В этот день Вожак и Проворный обошли их большую часть и теперь отдыхали, любуясь тем, как скатывается за границу снегов пурпурное солнце. Неспешно лилась беседа.
«Почему ты так любишь стаю? – спрашивал Проворный. – Разве у тебя нет других дел, кроме нас?» Вожак посмотрел на него и отвёл взгляд. «А разве стая – не я? – спросил он в ответ. – Стая – это не волки, а волк. Один большой и смелый волк. Мы – его лапы, нос, голова. Я – его глаза, его слух и зрение. Ты – его храбрость и сила. Остальные – его мужество и отвага. Мы все живём в нём. Нет ни одного волка, который жил бы отдельно».
«Ты никогда не говорил мне об этом», – тихо промолвил Проворный. Вожак подумал. «Было время, когда я сам этого не знал». – «Как же ты узнал, когда?» – «Когда ещё не был вожаком. Я долго наблюдал жизнь стаи и однажды, проснувшись ночью, услышал её дыхание. Я понял это сразу, в один миг, и больше не разделял стаю на отдельных волков».
Голубые сосны неслышно напевали свою мелодию. Гармония царила вокруг. Расслабившись, они лежали на мягком снегу и согревали его своими телами.
Спустя некоторое время Вожак поднял свою крупную голову и задумчиво произнёс: «Порою мне кажется, что не только стая, но и весь мир – это один огромный волк…»
«Когда-нибудь ты станешь вожаком», – продол-жил он разговор. Голос его был неспешен, неторо-плив. Проворный беспокойно поёрзал: он слишком любил своего друга, чтобы представить себя на его месте. Но странная, тяжкая грусть легла на плечи старого волка, и голова его склонилась к земле. «Ты можешь сказать мне, – спросил он, – что делает вожака вожаком? И каким он должен быть?»
Проворный подумал. Нет, он не знал. Вернее, он мог бы ответить, что сила и храбрость, и острое зрение, но не это, совсем не это, чувствовал молодой волк, хотел услышать от него Вожак. И Проворный слегка повёл носом, приготовившись слушать.
Вожак встал и огляделся. Он будто впитывал в себя окружающий мир, его звуки, его морозную свежесть, его песню, его мудрость. Потом повернулся к Проворному и очень просто произнёс: «Вожак – это не просто сильный и смелый волк, а тот, кто не задумываясь отдаст свою жизнь за последнего щенка в стае».
И неторопливым шагом направился в лес.
Облава
Великолепное чутьё было отличительным признаком Проворного. Пока другие волки осматривались, принюхивались и пытались понять, что происходит и на каком расстоянии, Проворный молниеносно определял характер запаха, его дальность и свежесть, структуру и тип животного, оставившего его. Для того чтобы видеть, не обязательно смотреть. Иногда достаточно чувствовать носом.
В то утро Проворный первым услышал странный, незнакомый, внушающий опасение запах. Стая спала. Волк поднял голову и тщательно принюхался. Какой нехороший, многоголосый запах, сколько в нём неприятных оттенков, неживых цветов… Цвет! Именно так! Проворный вскочил. Присутствие в запахе алого цвета, цвета агрессии и ненависти, было так ощутимо, что он тут же огляделся, ища глазами Вожака. Но тот исчез!
Проворный быстро сделал круг и остановился в том месте, где недавно лежал старый волк. Снег был примят, и неторопливые следы уходили вглубь леса. Вожак ушёл…
Мягко опуская голову, Проворный несколько раз вдохнул в себя запах его отпечатков. Может ли след иметь запах раздумья? Грусти? Сожаления? Может! Именно так прочитал душевное состояние Вожака проницательный волк. И – не стал беспокоить, но задумался.
Не впервые уходил старый волк в уединённые утолки леса, и всегда это предшествовало какому-то сложному периоду в жизни стаи, будто там, среди спящих под снегом деревьев, он искал мудрость и знание. Но что стоит за этим уходом сегодня? И странная, горькая волна предчувствия чего-то неотвратимого, грозного, надвигающегося на стаю, захлестнула душу Проворного смутной тоской.
Волки проснулись. Уже многие ощутили запах и странное беспокойство, пришедшее с ним. Стая начала волноваться. В этот момент появился Вожак. Он вышел из леса медленным, сдержанным шагом, но Проворный тут же ощутил и его глубочайшую печаль, и то мужество, с которым Вожак готовился встретить неведомую опасность, и особую собранность, и много других, едва осязаемых оттенков его состояния. И Проворный на миг забыл обо всём, лишь один вопрос крутился в его голове: где черпал Вожак это мужество и бесстрашие, из какого источника он впитывал этот покой?!
Вожак неторопливо прошёл в центр круга, и волки тут же успокоились. Все взгляды были устремлены на него. Сила, уверенность, твёрдость Вожака волнами распространялись вокруг, словно поглощая страх, терзавший стаю. Когда все притихли, а некоторые даже прилегли, он обратился к соплеменникам.
«Ненависть движет лишь одним существом: человеком. Нет ничего страшнее этого, потому что там, куда приходит ненависть, исчезает жизнь. Огромное количество людей, жаждущих крови и мести, едут сюда. Не только стая, но и весь лес в опасности. Наш долг – защитить его. Я и ещё несколько сильнейших выйдут навстречу людям. Вы же, – оглядел он притихшую стаю, – должны уйти в самые дальние места и ждать».
Проворный пристально следил за другом и пытался понять, что светилось в глазах старого волка, почему, вернувшись из своего уединения, он так печален? О нет, не печаль, – поправил себя Проворный, – а особая, возвышенная грусть исходит от наставника, словно он один знает нечто такое, чего не знает никто. Вот, сейчас он объясняет другим, как вести себя во время облавы, отдаёт последние указания волчицам, которые уведут большую часть стаи в убежище, а сам будто уже и не здесь, а где-то в другом месте, в другом мире… И вдруг понял Проворный, прозрел своим любящим сердцем, о чём грустил старый Вожак, к чему готовился этим утром: к смерти! Не что иное, как предчувствие близкой гибели сообщало его поведению это особое мужество, непривычную торжественность, будто даже сама смерть представлялась ему чем-то большим и важным. Едва успел так подумать, как встретил резкий, пронзительный взгляд Вожака. «Что ты знаешь о смерти? – спросил он. – Не она ли – величайшая жизнь?» Проворный почувствовал, как боль тисками сжала сердце. «Ты должен быть мужественным, – негромко добавил друг, – потому что никто, кроме тебя, не займёт мое место».
…Стая уходила от запаха дальними, окольными путями. Людей было много, омерзительный вкус ненависти вызывал тошноту, распространялся с молниеносной быстротой и тревожил, будил спящий лес. Уже встрепенулись обеспокоенные звери, не ведая, где укрыться, уже раскололась хрупкая тишина, и волшебство спящих сосен рассыпалось осколками разбитого хрусталя.
Вожак вёл за собой самых бесстрашных: отвлечь внимание людей, отвести их в сторону, спасти лес и стаю от безумия ненависти и дать ей пролиться, иначе, понимал он, она разрушит всё вокруг, погубит жизнь того мира, который он считал своим домом.
Они показались внезапно: серые тени на белом снегу; люди заметили их, радостно вскинули ружья. Волки метнулись, будто не зная, куда бежать, и тут же ушли из-под пуль. Так продолжалось всё утро. Лес стонал и рыдал: крики, стрельба, возбуждение… Но ненависть не была удовлетворена: не было добычи, никто не убит, а потому разгоралась с большей силой. Волки чуяли её ярость, её накопившуюся остроту; зловещей птицей она витала в воздухе, накалывалась на ветви кустарника, растекалась горячей волной по тающему снегу. В глазах помутнело от алого запаха смерти.
Солнце стояло высоко, когда Вожак разрешил отдохнуть. Измученные быстрым бегом, еже-секундным риском, волки прилегли в глубоком яру. Вожак тяжко дышал, но Проворный видел: сил ещё много, он бережёт их на самый последний бросок. Внезапно Вожак повернул голову и молча, пристально посмотрел на Проворного. Ни тени страха в глазах, только беспощадная, суровая решимость. Проворный понял: время пришло.
«Зачем нужна смерть?» – спросил он Вожака. «Люди устали, – ответил тот, – но ненависть побуждает их идти всё дальше и дальше, в самое сердце леса. Кто-то должен их остановить». – «Но почему – ты? Ты можешь послать меня, я пойду!» – «А ты мог бы послать меня?» – молча взглянул Вожак. Проворный опустил голову: «Ни тебя, ни кого-то другого». – «Поэтому ты и будешь вожаком!»
И опять в ушах Проворного прозвучали слова: «Вожак – это не просто сильный и смелый волк, а тот, кто готов отдать себя за последнего щенка в стае».
…Он появился перед людьми так внезапно, что те на миг растерялись. Как призрачная тень, возник на опушке, осенённый приглушённым светом ранних сумерек. Волк стоял прямо: глаза устремлены на людей, голова поднята, в облике – спокойная гордость. Он ждал, просто ждал, когда раздастся выстрел. Их прозвучало несколько: сухих, равнодушных щелчков, распоровших тишину. Серое тело подпрыгнуло, будто подброшенное пружиной, и тут же обмякло, распластавшись на снегу.
Люди дружно бросились вперёд, переговариваясь возбуждёнными голосами. Но Вожак уже собирал силы, чтобы встать и не позволить им этого последнего наслаждения: распять себя. Мгновение – и он исчез в лесу. Палачам он оставил кровь, много крови, чтобы те были уверены: не жить, а медленно умирать отправился волк в глубокую чащу.
И они стояли над бурым пятном, и обсуждали его, и шумно радовались, а ненависть их постепенно таяла, растворяемая удовольствием созерцания неоспоримого факта их победы: огромного кровавого пятна, растопившего снег. Их удовлетворение было так велико, что они решили не ходить в глубину леса, – там быстро темнело, – а вернуться назад и рассказать, какого огромного матёрого волчище они подстрелили, и как тот пополз умирать в чащу…
Стихли голоса. Понемногу успокоился лес. Ещё тут и там вздрагивали, трепеща от воспоминаний, веточки елей и берёз, но уже хлынула мощным потоком гармония, вытесняя страх и ужас, и прежняя благоуханная тишина опустилась на бор.
Окружённый сострадающей стаей, старый Вожак умирал. В том месте, где он лежал, снег растаял, и тягучая кровь струилась плавной рекой на промёрзшую землю. Проворный стоял ближе всех, не стесняясь своей любви, мучительно, тщетно желая взять на себя его участь. Старый волк вздохнул и застыл. Прошло несколько мгновений…
И вдруг, увидела вся изумлённая стая, огромный белый волк, похожий на прозрачное облако, отделился от мёртвого тела и поплыл вверх, в чёрное небо. Все замерли, следя глазами и поднимая головы. Он плыл неспешно, плавно перебирая в воздухе мягкими лапами, устремляясь всё выше и выше к луне, к её строгому серебристому сиянию, и глядя на оставшихся спокойным мудрым взором… Он был уже высоко, когда провожая душу друга, наставника, вожака, стая громко завыла…
Он лежал на снегу: пепельно-серый на белом, и внимательно следил за тем, как резвится на снегу весёлая стая. Молодые волчата, родившиеся весной, хорошо подросли к зиме. Волки постарше обучали их нападать, демонстрируя, как делать бросок и захват. Старые опытные волчицы незлобно покусывали неловких, чтобы были внимательнее! Кто-то играл со своим хвостом или с хвостом соплеменника, кто-то в последний раз обсасывал сладкую косточку, принесённую после охоты, чтобы потом отдать её малышам… Крепкое, здоровое племя!
Проворный блаженно вытянул лапы. Он думал о стае, о Красавице, о своих сыновьях, а затем вновь ощутил, будто все они, и старые, и молодые, и мудрые, и совсем неопытные, составляют одно большое тело, как бы живут внутри огромного волка. Он, вожак, – его голова, другие – его когти и зубы, третьи – его лапы и хвост. И нет разделения, нет отдельных частиц, всё слито воедино.
«Иногда мне кажется, что не только стая, но и весь мир – это один огромный волк», – прозвучали в его голове давние слова.
Проворный вытянулся и, продолжая наслаждаться этим дивным чувством общности со всем и вся, блаженно закрыл глаза.
Дорога в вечность
Я повернул голову и обомлел: чёрный капюшон, длинные полы хитона. «За мной», – мелькнуло.
– Да, за тобой, – подтвердил гость и слегка приподнял лицо.
У меня всё задрожало:
– Я думал, что – позже.
– Пора. Ты должен был догадаться.
– Ну что ж…
Растерянно замер посреди комнаты. Брать что-то с собой? Не положено. В чём родился, с тем и уйдёшь. Обвёл взглядом стены: всё привычное, родное. Глупо прощаться. Пора – так пора. Гость молча ждал. Он не спешил и не торопил меня.
– А желание? – вдруг спохватился я. И тут же понял, что не в желании дело, а просто – тяну минуты.
– Какое ты хочешь? – спросил он.
– А можно?
– Ну, почему же нет. Дорога в вечность далека, успеем.
Я судорожно размышлял: чего хочу? Чего бы такого, настоящего? Ничего сильного в голову не приходило, а потому просто глянул и вымолвил:
– С женщиной…
– Ночь?
– Нет, не ночь. Ночь – это слишком. Пусть час, только так, чтобы она – со мной, а я – с ней, и никого между нами.
– Понял, – сказал гость и шевельнулся. – Так и будет.
Он повернулся, и мне показалось, что сейчас случится немыслимое: он просто уйдёт, чтобы никогда не вернуться.
– Да нет, вернусь, – ответил он. – Позже…
Оставшись один, я плюхнулся в кресло, долго вытирал пот и почему-то всё думал: то ли попросил, что нужно? Может быть, стоило что-то другое? Настоящее, большое? А потом понял: попросил то, чего действительно хотел. Только если она – со мной, а я – с ней, как же расстаться?..
Она медленно встала и, оторвавшись от кровати, подошла к окну. Вечер тихо скользил протекающими мимо машинами, небо серело, в кафе за окном тепло засветились огни. «Ещё один день», – спокойно сказала, но не вслух, а так, еле слышно, внутри. И опять стало мучительно жалко себя, и то, что не прожито, и то, что могло случиться, но не случилось.
– Нам пора, – прозвучало вдруг за спиной.
– Ты опять здесь, – обернулась. – Спасибо, что дал несколько дней.
– Ты всё сделала, что хотела?
– Да. С детьми попрощалась…
– Ну что ж, идём.
Она подошла к нему и, всматриваясь в лицо, скрытое капюшоном, согласилась:
– Идём…
– Что ты делала у окна? – внезапно спросил гость.
– Просто смотрела.
– На что?
– На огни. Кафе за окном.
Гость улыбнулся:
– Ты давно не сидела за столиком, не разговаривала с мужчиной. И он не грел твои руки…
Она на мгновенье смешалась:
– Давно. Откуда ты знаешь?
Он усмехнулся – и не ответил. А потом сделал то, чего она не ожидала: пройдя мимо неё, остановился у окна, вгляделся в сияющее кафе.
– Ты не просила, – сказал, – но я хочу дать…
– Что?
– Немного времени.
– Нет. Ты же знаешь: опухоль растёт, мне всё хуже. Пусть будет сейчас.
Гость помолчал.
– Дорога в вечность долгая. Успеем.
И стремительным шагом направился к выходу.
Она выписалась из больницы через неделю, после того, как врач констатировал невероятное быстрое изменение опухоли и улучшение всего состояния.
– Побудьте дома, – напутствовал, – посмотрим, понаблюдаем. Если так пойдёт и дальше, то скоро…
Он не договорил, развёл руками. Она улыбнулась:
– Вы удивлены?
– Удивлён. Такое редко бывает.
Она тепло попрощалась и вышла.
Дочь встречала в фойе, обняла, взяла сумку.
– Мам, домой?
– Нет, хочу пройтись. Ты езжай, не волнуйся. Тут идти пятнадцать минут.
Дочь понятливо согласилась:
– Пройдись. Если что – звони.
– Хорошо.
Она медленно пересекла улицу, подошла к кафе. Всмотрелась в тёплые окна. И вдруг… «Он дал мне время, почему не зайти?» И направилась к входу. Краем глаза заметила: с другой стороны приближается мужчина. Посторонилась, чтобы дать ему войти, но тот остановился, придержал дверь и сказал:
– Доброе утро.
– Доброе, – ответила она.
И почему-то улыбнувшись, вошла.
Он долго стоял на ветру, поправлял капюшон и всматривался в освещённые окна. Час давно миновал, но те двое всё не могли расстаться. Её рука покоилась на столе, а ладонь мужчины нежно легла сверху. «О чём они говорят? Разве так важно? Главное, что она – с ним, а он – с ней, и нет между ними никого».
Он повернулся и медленно пошёл прочь. «Дорога в вечность далека, – подумал, – успеем».
Два лика истины
Зло, вылезая откуда-то из подземелья: – Вот, опять оплевали.
Добро, строго: – А ты не веди себя так, чтобы быть оплёванным.
Зло: – А как мне вести себя? Достойно и благородно?
Добро: – Не так вызывающе…
Зло: – Если б я вело себя не так вызывающе, на меня перестали бы обращать внимание.
Добро: – Так в этом твоя цель – привлечь внимание? Блеснуть теми мерзостями, которые творишь?
Зло, ничуть не обидевшись:
– Мерзости, говоришь… Тебе ли не знать, что во всём заложена мудрость, и что во мне так же, как и в тебе, есть необходимость?
– Необходимость – во зле?!
– Разумеется.
Внезапно зло начинает снимать с себя грязные одежды и остаётся в чистейшем, белоснежном хитоне, в образе прелестной девушки.
Добро, восхищённо: – Это ты? Но как, зачем?!
Зло: – Скажи мне, добро, где было бы ты, если б не стало меня? Разве явилась бы щедрость, не будь бедности? Разве существовало бы милосердие и сострадание, не будь страдания? Разве возник бы подвиг, не будь необходимости в жертвенности? Разве красота простёрла бы крылья, если б не хотела прикрыть безобразие? И разве жизнь не возникала бы вновь и вновь, чтобы победить смерть?
Добро изумлённо молчало.
Зло: – Я оттеняю свет, притворяясь тьмою. Даю восторжествовать истине, надевая личину лжи, и разве я не уступаю место тебе, заставляя поверить, что добро всегда побеждает? Где были бы сыны человеческие, если б я снова и снова, прикрыв свой истинный лик, не вызывала к себе отвращение, побуждая тем самым стремиться к добру?
Зло сбросило хитон и, оставшись в одежде из сверкания света, лёгкой поступью пошло к небесам.
Добро улыбнулось и, подняв зловонные маски, превратило их в лепестки роз.
– Два лика истины, – подумалось ему. – И кто знает, какой из них важнее…
Лучшие друзья
За Синей Горой, в том густом и страшном лесу, где лишь дикие звери выли по ночам, спрятанная в суровых зарослях рододендрона, была пещера. Вход в нее закрывали ворота: мощные дубовые створки, которые не могли пробить ни стрела, ни камень. Немногие знали о ней. Говорили, что обитают там чудовища, ужаснее которых нет на земле. И тот, кто заходит в пещеру, не возвращается.
