Читать книгу: «Эпоха полного абзаца. Эпический верлибр», страница 4

Валенки

Унылый пейзаж дальневосточных болот

быстро приедается искушённому взору —

чёрные выгоревшие мари, рыжие сопочки,

низкорослые чахлые деревца,

тусклые свинцовые пятна мелких озёр —

Степанов с детства привык к этому,

малая родина не баловала красотами,

весной багульник, летом саранки,

осенью наводнения и нерест кеты —

вот вам и все радости местной жизни.

Получив наконец-то желанный диплом,

он устроился по направлению на завод,

штамповавший оружейные патроны.

Ему невероятно повезло, должностей не было,

его взяли инженером в отдел снабжения

взамен ушедшей в декрет женщины,

Степанов занимался спецодеждой, спецобувью,

хозяйственными товарами, тканями и войлоком,

даже типографскими заказами на бланки,

ему подчинялась заведующая складом,

хитрющая мадам по имени Евдокия Степановна,

откровенно презиравшая нового инженера,

но в глаза лебезившая —

о ней шла слава наипервейшей «росомахи» завода,

которую она, собственно, чем-то и напоминала.

Что Степанов ни привозил, его ждала недостача,

ни одна его поездка за товаром на базу

ещё ни разу не увенчалась успехом,

каждое утро Евдокия Степановна со скорбным лицом

сообщала незадачливому снабженцу,

что кистей-филёнок не хватает,

а вот флейцы, те совсем пропали.

Степанов был в отчаянии – потери росли,

списывать их на цех он ещё не научился,

без хороших знакомств такое не делалось,

коллеги наблюдали за ним с лёгким злорадством,

неискренне вздыхая и посмеиваясь за спиной.

Степанов понимал, что дело тут нечисто,

он сам пересчитывал товар на базе,

сам грузил его в машину и сам выгружал —

что-то здесь явно было не так, но что?

Тогда он был ещё наивен и верил людям, а зря…

Плохо было ещё то, что обо всех его недостачах

немедленно информировали начальника отдела,

который Степанова почему-то сразу невзлюбил —

когда тот устраивался на работу,

начальник был в командировке,

и назначение страшно задело его самолюбие.

То ли начальник хотел устроить кого-то своего,

то ли почувствовал в Степанове некую угрозу,

сказать точно было весьма трудно —

худощавый лысый человек по фамилии Лимберг

был непредсказуем, неконкретен и лжив,

за что на заводе его особо не жаловали.

Пока оборонное предприятие строилось,

в его кадровой политике царил бардак,

но выпуск нормальной товарной продукции

потребовал адекватного обеспечения сырьём,

а Лимберг и Евдокия Степановна

появились здесь ещё в те времена,

когда всё заводоуправление умещалось

в маленькой панельной двухэтажке,

саму стройку комплектовали отдельно,

потребности управления были минимальными —

бочка краски, баллон кислорода, пара уголков.

Постепенно случайные люди оказывались лишними,

их должности упразднялись или перерастали хозяев.

Те уходили – со скандалами, с криками,

плодя интриги и устраивая саботаж.

Лимберга ненавидели уже только за то,

что вместо честного труда в поте лица

начальник Степанова ловчил, врал и отговаривался.

Степанов трясся в кабине ЗИЛ-130,

направляясь в Комсомольск-на-Амуре,

странный город, построенный в тридцатых годах

на берегу Амура отчаянными комсомольцами

в преддверии скорой войны с Японией —

там, на ближней окраине его,

в промзоне рядом со знаменитой Амурсталью

располагалась большая оптовая база,

на которой Степанов получал свои заказы.

Он вздохнул, потрогал большой пакет —

дамы с базы попросили его привезти

из тепличного совхоза огурцов и помидоров,

нужные отношения постепенно налаживались.

Трасса Амурск-Комсомольск-на-Амуре. Фото из архива

Его уже ждали, женщины обрадовались,

начальница поманила его в сторону и шепнула:

– Они пришли! Выписывай скорей!

Кто, кого – Степанов не раздумывал, дают-бери,

через десять минут он уже спешил к базе,

счастливый донельзя – ему выписали валенки,

которые он долго клянчил, целых двадцать пар,

на улице резко похолодало и навалило снегу,

у Степанова лежала на столе пачка заявок,

заводу требовалось пар триста, не меньше,

вопрос был на контроле у директора —

оказывается, вокруг царил тотальный дефицит,

Степанов на своей шкуре узнал теперь,

что это такое – в институте таким вещам не учили.

– Грузи осторожнее! – скомандовала кладовщица.

Степанов опешил – начальница за каким-то хреном

выписала ему какие-то бракованные унитазы

непонятной системы, с краниками в странных местах,

он бережно перетаскал все десять обрешёток,

выставил их поближе к кабине, чтоб не прыгали.

Водила примерял валенки, напевая от удовольствия,

он был тот ещё жук, с вороватыми глазёнками,

Степанов кое-как отобрал у него полученное,

ЗИЛ взревел – они успевали вернуться засветло.

По дороге он проклинал себя за уступчивость,

вот ведь дурак, взял какую-то ломаную сантехнику,

кому она сто лет нужна, такая некомплектная,

Евдокия Степановна непременно откажется принять…

Потом успокоил себя – зато выпросит ещё валенок.

Всё довезли нормально, а наутро грянул скандал —

все добытые валенки, не дожидаясь выписки,

забрал со склада бывший замдиректора Ройба,

разжалованный за большие грехи в начальники цеха,

Лимберг подписал ему – они были старыми друзьями,

Евдокия Степановна, конечно, валенки выдала,

Степанов был в шоке, коллеги хихикали —

он чувствовал себя использованным презервативом,

решил устроить начальнику истерику,

но быстро скис и решил махнуть рукой,

что поделаешь – судьба,

кто он таков, простой инженеришка,

жизнь бекова – все имеют его, а ему некого…

«Опять искать валенки…» – закручинился Степанов.

– Где они? – страшным голосом заревел

на него с порога маленький человек в дублёнке,

седой, с чеканным лицом, ростом почти лилипут,

из-за плеча которого испуганно выглядывал Лимберг.

Степанов подскочил, вытянулся – он догадался,

что это не кто иной, как директор завода Авдеев:

– Так уже всё забрали…

– Кто забрал?! Когда? Кто посмел? Кто отдал?

Степанов ткнул пальцем в ненавистное лицо,

Лимберг побелел, директор развернулся к нему:

– Опять Ройбе отдал? Ты снова за своё? Ну, хватит!

Пиши заявление и завтра же уматывай с завода!

«Ни хрена себе! Вот тебе и валенки…» —

только успел подумать Степанов,

как директор завода снова обернулся к нему:

– Привёз? Молодец! Почему сразу не доложил?

Такие вещи надо сразу мне докладывать, понял?

Ворьё! Они всё тащат, сволочи! Как фамилия?

Степанов? Отца твоего знаю. Давно работаешь?

Степанов не успевал отвечать, запинался.

В коридоре царила паника – в кои-то веки

сам директор явился в отдел снабжения,

разносит в пух и прах разгильдяя Лимберга!

Улучив момент, Степанов спросил директора:

– А может, я ещё достану? Давайте, я съезжу!

Тот махнул перчаткой, отворачиваясь —

в дверях уже маячила Евдокия Степановна,

вытиравшая ладонью лоснившиеся жиром губы,

она что ни день жарила себе картошку на сале:

– Как же так, Евдокия? Не ожидал, не ожидал…

– Цело, цело всё, Иван Иннокентьевич, сейчас иду!

– Цело? Ну смотри, если врёшь! Ой, смотри!

Когда Степанов подошёл к складу,

двери того были широко раскрыты,

небольшая толпа в дублёнках переминалась там,

где он вчера выгрузил бракованную сантехнику,

начальство радостно хохотало и крякало,

поддавая ногами обрешётки с унитазами,

расталкивая народ, к нему подбежал директор:

– Ну, гер-рой! Ну, молодец! Два года ждали!..

А он р-р-раз, и привёз! Вот это парень…

Степанов догадался, что речь идёт не о валенках —

оказалось, вместе с ними он привёз на завод биде,

из-за этих сантехнических штучек уже два года

не могли сдать в эксплуатацию главный корпус,

вернее, сдали, но обязались обеспечить в срок,

который давно истёк, Лимберг вечно что-то лепетал,

на базе разводили руками: «Москва не даёт!»

а Степанову, тому просто повезло, вот и всё…

Но начальство думало по-своему, иначе —

вскоре Степанов стал начальником бюро,

начал ходить вместо Лимберга на планёрки,

потом тот ушёл переводом на завод,

который собирались строить в городе Зея.

Новый начальник Степанова, пожилой дядька,

научивший его житейской мудрости,

воспитавший в нём руководителя, говорил так:

«Не требуй крови, не спеши менять людей,

делай себе команду из того, что досталось,

воспитать коллектив, способный творить чудеса —

в этом вызов, в этом твоя главная задача, парень!»

Кстати, именно он преподал Степанову первый урок,

и касался тот именно злополучных валенок.

В один прекрасный день новый начальник

собрал все заявки от цехов завода на валенки,

пригласил инженера по технике безопасности,

и тот через неделю вынес ошеломляющий вердикт —

валенки были положены только узкому кругу лиц,

и вышло таковых – не поверите! – два десятка!

Вот, а некоторые ругают Советскую власть,

которая была далеко не дура, между прочим,

всех и каждого валенками не баловала…

С Евдокией Степановной всё оказалось просто.

Степанов привозил товар поздно, оставлял до утра,

вечером хитрая кладовщица возвращалась с зятем,

открывала склад и брала себе всё, что вздумается —

просто из подлости – а утром возникала недостача…

Он поймал «росомаху» на горячем случайно —

засиделся как-то на работе допоздна, вот и всё.

Степанов не тронул её – дело своё она знала отменно.

Ну, само собой, кое-что притыривали водители,

через год Степанов заматерел, кое-чему научился,

обмануть его стало теперь весьма трудно,

дело порой доходило до драки,

как-то раз разъярённый его неуступчивостью шофёр

«забыл» Степанова в кузове

и вёз таким макаром километров двадцать,

не давая тому спуститься в кабину – а был январь,

но обозлённый Степанов повидал в жизни и не такое.

Ах, как горько этот шофёр сожалел о содеянном…

Кстати, именно в его кабине красовалась надпись

«Фонарные столбы никогда не нападают первыми»,

ставшая потом девизом Степанова на всю жизнь.

Добро должно быть с кулаками, безгрешных мало —

когда дело касалось воровства,

Степанов пускал в ход административный ресурс,

превращая за пару месяцев жизнь человека в ад.

Он практиковал системный подход, «жизнь по уставу»,

методичность и неуклонность его действий

напоминали автомат по штамповке патронов —

Степанов не припоминал никого,

кто не сбежал бы с завода без оглядки,

попав под безжалостные челюсти

инструкций, распоряжений и приказов.

История про биде стала легендой, удручало одно —

какой-то идиот присочинил,

будто Степанов выменял их на валенки.

Кадмий как проклятие

1.

Случаются на свете странные вещи,

которые превращают жизнь в ад,

лишают вас спокойствия,

не дают спать по ночам,

становятся занозой в мозгу,

заставляя забывать обо всём,

день за днём изматывая разум.

Именно таким проклятием

на закате советских времён

стал для Степанова кадмий,

«редкий элемент с атомным номером 48,

мягкий ковкий металл серебристо-белого цвета».

Работал он тогда заводским снабженцем,

и начальство поставило ему задачу

достать этот растреклятый кадмий

во что бы то ни стало, любой ценой.

Сделать это официальным путём

на закате Госплана и Госснаба

уже никак не получалось,

поэтому, попросту говоря,

пришлось банально красть

на чужом заводе пластину кадмия

и прятать её в попутном контейнере.

Степанов, святое дело,

отрапортовал кому следует,

был обласкан и поощрён,

но… в поступившем контейнере кадмия не оказалось!

Это была дьявольщина.

Он обшарил каждый метр,

лично допросил всех и вся,

долго и грязно/цинично ругался,

тайком молил небо сжалиться —

нет, кадмий исчез, сгинул.

Этого не могло быть,

потому что просто быть не могло.

2.

Нет ничего на свете хуже,

чем в одночасье стать неудачником.

Ещё утром Степанов был везунчиком,

баловнем судьбы,

которого ласково журили на совещаниях,

этаким «анфан терриблем»,

которому прощалось всё —

но всё это происходило ровно до тех пор,

пока ему фартило.

Но удача изменила ему,

мало того, что чёртов кадмий

в одночасье рушил его реноме,

он без жалости ломал

его и без того невеликую карьеру,

или, говоря нынешним языком,

отрубал Степанову «социальный лифт».

На горизонте замаячил силуэт

ценного пушного полярного зверя

по имени «песец».

Уже примчались на чей-то стук

вездесущие «особисты»

с многозначительными физиономиями,

уже искало Степанова заводское радио,

требуя срочно явиться к директору,

тихо косились на него подчинённые

с постными похоронными рожами —

словом, по всему, оставалось ему,

как настоящему русскому офицеру,

только одно —

незамедлительным образом застрелиться.

– Остановись и подумай! —

постоянно шепчут нам небеса.

Но по молодости своей

Степанов небесам не внимал

и о подобных вещах не задумывался,

поэтому просто срывал горькую злость

на своё фатальное невезение,

разбивая крепкий кулак

о кирпичную складскую стену.

Вовсю накрапывал к обеду

бессмысленный осенний дождик,

когда вдруг подошёл к нему

старый добрый знакомый,

весёлый инспектор-пожарник Вася.

– Ищёшь чо ли чо-то, поди? Гля, покожу-то чо! —

с дивной вологодской хитрецой сказал он.

Слиток кадмия. Фото из архива автора

«Чо» оказалось подставкой,

пластиной серебристого цвета,

на которой в чугунной сковороде

дымилась жареная картошка.

Всё вышло просто —

при выгрузке дунул сильный ветер,

запаренные грузчики подпёрли

дверь контейнера первым,

что подвернулось им под руку,

а шедшая мимо уборщица тётя Валя

пристроила потом бесхозную вещицу

туда, куда надо.

Хорошо всегда то, что хорошо кончается.

Завод, конечно, отхохотал своё,

но отныне поселился в мозгу Степанова

неусыпный червь сомнения,

он поделился мыслями с руководством,

и мудрые инженеры тоже наконец-то задумались.

Почему именно кадмий?

В чём тут страшная тайна?

Изделие простое, в космос не летает,

в таких обычно все болты и гайки

банально цинкуют или хромируют…

3.

…Он встретил гостей, как родных.

Ветеран труда, много лет на пенсии —

а тут ребята с самого Дальнего Востока,

со всем почётом и уважением,

привезли даром икры и рыбы,

пьют, сколько им ни налей,

хоть до утра готовы слушать байки

бывшего ведущего конструктора

Симферопольского института,

вписавшего когда-то в проект

тот самый проклятый кадмий.

– Тогда на соседнем участке

хлопцы кадмирование делали.

Утащил я горсть болтов домой,

чтобы поддон «Запорожцу» прикрутить,

хорошие болты оказались,

не ржавели совсем,

днище сгнило уже давно,

а они всё как новые были!

Подумал я тогда,

что как хорошо было бы везде

поставить болты с кадмиевым покрытием,

им же вечно сносу не будет.

Потому и написал – «покрытие кадмием».

А так-то оно конечно, какой кадмий?

Обычный железный ящик.

Тут и хром сойдёт, и цинк…

4.

Степанов стоял у шаткого плетня

и никак не мог накуриться.

Горячий ветер Крыма

дружески шевелил волосы,

тёплый винный хмель расслаблял тело.

Внутри Степанова с грохотом

рушился айсберг по имени Кадмий,

и его серебристые ледяные глыбы

тонули в терпком фанагорийском вине…

Всё оказалось до обидного просто!

А всего-то требовалось —

изначально докопаться до сути.

И не было бы тогда

всех этих совещаний, истерик, поездок,

напрасных ожиданий,

нервов, надежды, мольбы и отчаяния…

Нужно было просто

остановиться и подумать.

Но разве тогда жизнь была бы такой интересной?

Закрыв глаза, Степанов подставил лицо

южному солнцу, уходящему на закат.

Захмелевшая молодость обещала быть вечной.

Солома

В то летнее утро все участники ужасной драмы,

которая произошла несколько позже,

так или иначе пребывали в полном душевном раздрае.

Их было шестеро – два водителя, две охранницы,

начальник отдела Степанов и грузчик Ёлкин —

все работники Энского патронного завода.

Вечно растрёпанного Ёлкина, старого заводского кадра,

похожего на весёлого подвыпившего цыгана Будулая,

работавшего раньше наладчиком в главном цехе,

мучило фантастической мерзости похмелье,

он наотрез отказывался ехать за "соломой" —

так называли порох – на новые базисные склады,

расположенные в двадцати километрах к югу,

поскольку боялся, что на жаре долго не протянет.

Водитель Саня Крюков вечером слил весь бензин,

рассчитывая заправить с утра полный бак,

однако выяснилось, что бензина АИ-76

на заводском складе ГСМ «нет и неизвестно»,

скупердяй-механик выделил Сане так мало горючего,

что тот боялся заглохнуть посреди дороги и психовал.

Водитель Толя Пузин опять поругался со своей женой,

снова на ровном месте и без видимых причин,

потом полночи не мог заснуть, курил и в итоге

пришёл на работу с больной головой,

засел в кабине своего ЗИЛ-130 с кислым лицом,

отпуская вслед охранницам злые и грязные шуточки.

Охранницы, известные как тётя Маша и тётя Галя,

прожжённые вохровки с воронёными наганами,

по извечной привычке визгливо собачились —

они подозревали друг дружку в подковёрных интригах,

а потому ехать в этакую даль да по такой жаре

тоже категорически отказывались из принципа.

Степанов вернулся утром с ночной рыбалки,

они то ставили сетку, то опять её снимали,

ночью хлынул ливень, все промокли как черти,

потом застряли посреди разлившегося ручья,

долго выталкивали "жигулёнок" и прокляли всё —

Степанов хотел закрыться в кабинете и поспать,

но ехать за свежей партией «соломы» в то самое утро

по разным причинам оказалось больше некому.

«Солома» – порох разного вида. Фото из архива автора.

Вообще «соломой» порох прозвали заказчики из ГРАУ,

хотя артиллерийский, тот больше напоминал макароны.

Наконец экспедиция кое-как добралась до места,

погрузилась и двинулась обратно на завод.

Первым рулил Саня, вторым шёл Толик,

на высохшей гравийной дороге клубилась пыль,

на половине пути договорились поменяться —

по инструкции полагалось держать интервал,

но при этом всё же далеко не отставать.

Степанов разместился во второй машине у двери,

уступив командирское место полумёртвому Ёлкину,

дело было сделано, дорога – до боли знакома,

за спиной тряслись три тонны пороха в ящиках,

он пригрелся и сладко закемарил в духоте,

но вдруг проснулся – ощущение близкой беды,

предчувствие чего-то неладного прогнало сон.

Дорога спускалась в распадок, заросший кедрачом,

машины полетели вниз в густой завесе рыжей пыли,

в полном безветрии вдруг поднявшейся до небес,

теперь впереди абсолютно ничего не было видно,

но водители скорость пока не сбрасывали —

уж очень хотелось им побыстрее встать под выгрузку.

– Нач-чальник! – встревоженно заикнулся Толик.

– Чего, Анатолий? Может, сбавим немного?

– Надо бы этого… того… – проскрипела охранница.

Тогда-то и случилось непонятное и страшное.

Что-то знакомое мелькнуло там, среди пыли,

это был синий борт ЗИЛа, шедшего впереди,

в кабине на миг наступила странная тишина —

и тут вдруг они все втроём дружно заорали:

– Б*яяяяяяаааааать!!!

Потом был визг тормозов и громкий удар.

Всё завертелось, словно в калейдоскопе.

Степанов видел ошалелые глаза водителя,

его двигавшиеся губы, но не слышал ни звука.

Ручка двери прогнулась под вялой ладонью,

он вывалился на дорогу, но ноги его отказали,

колени подогнулись, тело рухнуло на землю.

В ожидании взрыва он перекатился в сторону,

закрыл лицо руками, вжался в пыль и замер —

только что три тонны пороха врезались в машину,

где лежали ещё три десятка таких же точно ящиков,

нагревшихся за день на июльской жаре,

удар пришёлся почему-то наискось, в бензобак,

счёт предстоящего взрыва шёл на секунды…

Степанов закричал водителю: – Сдай назад!

Он не видел, кто из них остался в кабине,

но верил, что кто-то там всё-таки есть,

двигатель зарычал, раздался звук рычага,

водитель сумел включить передачу заднего хода,

машина отъехала назад метра на три —

слава Богу, что дорога оказалась пуста.

Ясное дело, сам порох от удара никогда взрывается,

но в горящей машине может сдетонировать так,

что воронка будет потом метров на двадцать.

Шедшая впереди них машина чудом не загорелась —

бак ЗИЛ-130 оказался пуст по причине того,

что предприимчивый Санёк слил поутру

ещё полведра бензина какому-то приятелю.

По дороге они с тётей Галей крупно повздорили,

пока ругались – прохлопали показания датчика,

которому давно скрутили голову в известных целях,

машина заглохла, водитель "катапультировался",

шустрый Ёлкин успел «ласточкой» нырнуть в кювет,

а охранница застряла в кабине и чуть не сошла с ума.

Толик при ударе запрыгнул с ногами на сиденье,

тётя Маша так вообще потеряла человеческий облик —

всё было понятно, кроме одного-единственного —

как так Санёк умудрился развернуть машину боком,

сам он ссылался на то, что заглохший движок

отвлёк его внимание от управления рулём,

что ж, оставалось только развести руками: "Судьба!"

Дело происходило уже в девяносто втором,

поэтому историю решили от греха замять —

охранницам через месяц объявили благодарность,

водителям дали по выговору в приказном порядке,

Степанова лишили "тринадцатой зарплаты" —

когда он сказал дома, что отхватил за "солому",

наивные дети радостно запрыгали:

– Ура! Наш папа возит коровкам сено!

Конечно, пришлось в тот же день вечером

налить Ёлкину из сейфа стакан спиртяшки,

бывший наладчик рванул поскорее на проходную —

выпив махом выданный на протирку линий спирт,

за проходной наладчики вяли, как осенние цветочки,

поскольку дойти до автобуса сил им уже не хватало,

гидролизный спирт первым делом бил по ногам.

Шедшие рядом заносили «раненых» в автобусы —

да, в этой спаяной трудом стране своих не бросали.

Пили тогда все – и внутри завода, и вне его —

руководство относилось к пьянкам с пониманием,

но попавшихся на проходной увольняли безжалостно.

Но натренированный Ёлкин всё-таки успел выйти.

Степанов, приняв свои законные сто граммов,

смотрел на его «антраша» из окна кабинета и хохотал,

забыв про планёрку и телефонные звонки —

жизнь в режиме "полного абзаца" продолжалась.