Читать книгу: «Муха и Лебедь», страница 5
Глава 10. Электричка оставляла позади
Благодаря Елениному положению, уже на следующий день Анна оказалась в отпуске и ехала на электричке до станции под романтичным названием «Платформа 117 км (бетонозавод)».
Сопровождавшая ее Муха в радостном возбуждении летала по вагону: с места на место, с пассажира на пассажира, с собаки на кошку, с рассады на велосипед и обратно.
– Вззи-вззы, вззя-взза, взжжи-вжззи, – пела она, аккомпанируя своим кульбитам в воздухе.
А когда утомилась, уселась на стекло и, греясь в солнечных лучах, занялась туалетом. Передними лапками она мыла мордочку и протирала глаза, а задними, изящно потягиваясь, полировала крылышки.
Лебедь достала план-схему дачных угодий, наспех начертанную Еленой, рассмотрела, нахмурилась, отложила ее на сиденье и переключила внимание на пейзаж за окном.
Электричка оставляла позади все былое и суетное. Покачиваясь, она плыла среди сосновых боров, смешанных лесов, лугов и полей. Борщевик, бравший приступом город, сменился зарослями люпинов и иван-чая. Мелькали озера, реки, городишки, поселки и деревни.
Все, от горизонта до горизонта, заливал солнечный свет. Земля плескалась в нем, травы и цветы ласкали ее плодородную кожу, а бесконечно-синее небо увлекало в объятья, обещая теплые ливни, фейерверки гроз и диковинные страны белых облаков.
Лето властвовало триумфально – его боготворили, им жили, на него уповали, разомлев от неги и отрекшись от иных времен. Казалось, что всегда будет тепло и светло, а стужа и мрак сгинули безвозвратно.
«Зачем я туда еду? Какая пошлая бессмыслица – огород на бетонозаводе. Господи, как я устала! Я ничего не хочу, мне ничего не нужно», – терзалась Анна в начале пути.
Но летняя природа гнала тяжелые мысли, словно тучи с небосвода, и она рассуждала иначе: «А с другой стороны, мне нужно учиться принимать помощь, не так часто ее предлагают. Но я не хочу быть обязанной. Хотя, хм. Я расплачиваюсь натурой. Что там по списку? Поливка огорода, прополка. Картошку окучить… Интересно, как это делается?»
Муха заскучала и, решив пообщаться с Лебедем, щекотно проползла по ее руке. Та рассеяно улыбнулась, согнала ее и спросила, следя за мушиным полетом:
– Господи, зачем я на это подписалась? Нет худшей беды, чем необдуманные решения. Ну что ты ко мне привязалась, дурашка насекомая?
– Вззжжи! Говорила тебе – «не слушай ее». Вззи-вззы. А ты отмахнулась от меня как от назззойливой мухи. Прямо как сейчас, – насупившись, проворчала Мушенька.
– Странно, рядом со мной всегда мухи. Одна муха. Кружит надо мной, ползает рядом, сидит подле меня, жужжит тихонько и щекочет ласково.
– Вззжжи! Кружж-жжу, жжжи-жу, сижж-жжу и ползз-заю.
– Да, муха, ты всегда со мной, как ангел хранитель, – тихо рассмеялась Анна, – я люблю тебя, как лето. Лето – это Вселенная Счастья. А я сошла с ума и очень этому рада.
Но тут она глянула в окно и помрачнела.
Только что они проезжали мимо живых, зеленых деревьев, а теперь оказались на бойне лесопилки. Бесчисленные бревна-трупы были деловито уложены в ряды и друг на друга.
Потом протянулась голая, растерзанная земля, покрытая чудовищными ранами от машинных шин и ковшей экскаваторов. А за ней – просека с тощим, избитым и переломанным березняком, которую сменили лишаи пахотных полей.
Глава 11. «Белые акации»
Станция «117 км (бетонозавод)» представляла собой футуристическое сооружение из бетонных плит, скрепленных ржавой арматурой. Она кособоко торчала из пересохшей трясины в обрамлении камышей, ивовых кустов и шатких дощатых тропинок.
Через «доски-палки, рельсы-шпалы, по рытвинам-по кочкам, по оврагам-по ухабам, все прямо-прямо, а потом в яму», – добрались приятельницы до садоводства «Белые акации». Никакими акациями, ни белыми, ни еще какими-либо, там и не пахло. А пахло гарью, выгребными ямами и жареной рыбой.
Муха дышала полной грудью и рвалась вперед, а девушка, морщась и сдерживая дыхание, оторопело оглядывалась по сторонам.
Странное это было место для отдыха. Истрескавшуюся глинистую землю вдоль и поперек пересекали пыльные проселочные дороги с тщедушной, неживой травой по обочинам. Участки между дорогами были заполнены грядками, прокаженной пленкой парников, кольями и ржавыми бочками. Во всем этом копошились белопузые люди.
– Какая тоска! Как можно так изуродовать лето? – чуть не плача, проговорила Анна.
– Почему жжже иззз-зуродовать? Пригожжж-же зз-здесь, – не согласилась Муха.
Наивная Лебедь до последнего надеялась, что дача Елениной сестры неким волшебным образом окажется «милой и душевной».
План-схема привела их к самому возделанному и обильно засаженному участку. Посреди картофельной ботвы стояли три строения: дом канареечного цвета, васильковый сарай и розовый сортир.
– Роззанчик безз жжж ззадвижжки. Обожжаю! Обжжорство! Вззи, вжжи, – воскликнула изголодавшаяся Муха и ракетой влетела в его приоткрытую дверь.
А девушка, ослепленная весельем красок и подступающими слезами, с трудом открыла калитку, на непослушных ногах прошла к дому, исколовшись о заросли малины и крыжовника, в изнеможении села на крыльцо, закрыла глаза и замерла. Она грезила о несбывшемся.
«Мне нужно было поехать на дачу. Только на нормальную. Жить-то я и в сарае согласна, и все равно, какого цвета он будет. Главное – это природа. Заросли травы, цветочки полевые и земляника, кузнечики с бабочками и хвойные иголки под ногами. Ароматы лета. И чтобы непременно роса. Да, капли росы на листьях манжетки.
А еще – залив. Или хотя бы река. Или озеро. Самое лучшее – залив. Качаться на волнах, смотря в бесконечное синее небо. Этим Подмосковье обделено. Залив был в Питере, но там Он. Я не буду думать о нем, все и так слишком печально. А была бы я счастлива с ним? Конечно, нет. Он гасил мое счастье…»
– Чой те тута надобно? Иди, дамочка, отседа. Ишь, расселась. Ничего страховывать не станем и покупать тоже. Скидки и акции нам без надобности, у нас денег ни гроша, – весело пропищал невесть откуда взявшийся мужичонка.
Он с интересом рассматривал Анну, по-песьи просунув голову в калитку.
– Здравствуйте, а вы Ленин сосед? То есть не Ленин, а сестры ее – Алены Павловны.
– Ага, я не Ленин. Хаа-а-ха! Ильич, маковку! Я Аленин, – еще больше развеселился тот, – живу здеся, у нас с Аленой Павловной канава смежная. А вот ты тут кто такая? Кричи громче, я глухой.
– Я Анна Белолебедева. Меня сюда Елена Павловна в гости пригласила, мы с ней коллеги по работе.
– Слышь, ты хоть Анабелла, хоть Лебедева, по мне что коллеги, что калеки, а неча гостям без хозяев на участке делать. Алена с Еленой в Крым до конца месяца съехала, просила за ейной дачей присматривать. Вот я и стараюсь. А огород поливать не стану, пущай хоть трава не растет.
– А может, станете поливать? – у девушки зародилась надежда на побег с 117-го километра.
– А ей предлагал, но Аленка – курва, а Ленка – стерва. Стану я забесплатно корячиться! Я не святой Бурутина, я – человек разумный и уважаемый. Мне плачено только за присматривать.
– Я вам заплачу, – Анна произнесла роковые слова, которые лишили ее денежной суммы, значительно превышающей стоимость всего Алениного урожая.
Но зато «разумный и уважаемый человек» обязался полностью опекать треклятую дачу Павловых, и Белолебедева со спокойной совестью отправилась обратно на платформу.
Переевшая Муха разомлела и, не в силах летать и жужжать, развалившись, ехала на ее плече.
Глава 12. Поезд – друг мой
Запахи «Белых акаций» остались позади, электричка возвращала приятельниц в город. Муха лениво прогуливалась по стеклу, Анна всматривалась в себя и в пейзаж за окном.
Состав наигрывал мелодии и ритмы, а пассажиры покачивались им в такт. Тела вибрировали, словно в трансе, подчиняясь таинственным и нестройным механическим звукам.
Поезд то утробно ухал, то призывно свистел, набирал темп и вдохновенным оркестром катился по рельсам, заходясь в приветственном вопле при встрече с другими поездами.
Пассажиры, воняя потом и беляшами, болтали без умолку, пытаясь его перебить. Им это удавалось только на станциях, когда состав затихал, словно перелистывая ноты. А женский голос, живший где-то в хребте его кишок, объявлял остановки, как конферансье объявляет номера концерта.
Анна сидела, вытянувшись в струну, нервно прислушивалась к себе и думала, а состав аккомпанировал ее мыслям:
«Идет дрожь по телу и в груди. И никак не унять. Что-то с сердцем. Нет, просто я сижу в моторном вагоне – специально его выбрала. Меня притянул гул, отпугивающий остальных пассажиров. Я подумала тогда: "Вот и чу́дно – мне вас не надо. О люди, черти б вас всех взяли". Поезд – друг мой, а люди… Нет, не враги… Люди – они терзают».
– Уф, – устало подтвердил состав и поволок вагоны дальше, задавая зажигательный ритм, – чу-чу-чух, чух-чу-чух, чух-чух-чух!
«Я злая и так омерзительно на душе. Как тогда, когда уезжала от Него. Из Города, где потоки машин месили потоки дождей. О боги! Как можно жить?»
– Уу-уу-ууу, – подвыл поезд.
«В очередной раз спрошу себя: "А была бы я счастлива с ним?", и отвечу: "Конечно, нет". Какое хорошее счастье было на Финском заливе. Бегуны, собачники, собаки. Все говорили мне: "Доброе утро", а собаки целовали, как родную. Такая нереально реальная благодать во всем мире! И я была словно ангел. Но возвращалась к Нему – и спокойное, радостное счастье кончалось. Я больше не хотела возвращаться и ушла. И сейчас я не вернусь в то, что стало адом».
– Ух-ух-ух их! Ух-ух-ух, ух их! Ух их! – пригрозил состав, сотрясая пассажиров, и загрустил, – уууу-ууу-у-ввв-ы, уууу увы, увы.
«Я попытаюсь вернуться в рай – в свою деревню, в неизведанный мир из детства. Дом культуры развален, наверное… А, бог с ним. Пусть исчезнет и бурьяном зарастет. Ведь с него все и началось. Но где я тогда буду работать? Да нигде или где угодно – только не плясать. Попрыгунья стрекоза… Помертвело чисто поле».
– Кк-ккк-к, – прострекотал поезд и размерено добавил: – ггг-гг-гг.
«Помню свое первое впечатление о городе, на беду – сбывшееся: "и люди там, словно городские голуби: больные, грязные, суетливые". Так часто бывает: кажется, что все хорошо, солнышко греет и будущее светлое, но вдруг, на ровном месте – шквал, крушение и беспросветная хмурь. Все надежды и чаяния разбиваются вдребезги – не собрать, не склеить».
– О-о-о-о-о-о… О-о-о-о-о-о, – глухо и бесконечно согласился поезд и затянул роковое, неотвратимое и властное, – ээээээээ, э-эээ-э.
«Люди-человеки. Участливые безучастные. Как смешно! Как грустно… Как всегда».
– Кк-к-ш-ща-щча-ууу, – презрительно сплюнул поезд и расчихался, – чух, чши, шчи. Шчи!
«Петербург, при всех его грехах и дождливости, не был виноват в том, что мы разлюбили друг друга. Неповинный город. Без вины виноватый. Да, город был предлогом, официальной версией, обоюдно поддерживаемой».
– Бам-бац, бац-бам, – удивился поезд.
«Я стала тихой и спокойной, а буду еще тише и спокойнее. Наступит умиротворение, покой и ясность. Я научусь видеть и понимать. Перестану бояться и пугать. Поезд движется. Мысли движутся. Как и тогда. Но тогда дрожала я, а не моторный вагон. Ни деньги, ни квартира, ни балет – не важны для счастья. Если умеешь быть счастливым, то найдешь его в каждом моменте настоящего».
– Шч-шч-тшш, тшшч, – успокоил ее состав, а локомотив протянул гулко, но вкрадчиво: – гууу-у, гууу-ууу-гу.
«Они считают, что я не могу быть счастлива. Я не буду никому ничего доказывать – просто стану счастливой. Уже стала. Не для того, чтобы завидовали, просто хочу смотреть и видеть. Обрести ясность. Страна облаков проплывает за окном, они нежатся под солнцем. Я хочу видеть жизнь, так же как вижу их. Я брошу все и уеду».
– Здззи-дззи! Дзи-зди, – вздрогнули засомневавшиеся стекла окна.
– Ух-вы, ух-вы, чух! Ух-вы, чух, – пригрозил им поезд и уверенно пообещал Анне: – вооо-ооо, ого-го, вооо-ооо.
Но девушка больше не слышала его, она перенеслась в прошлое и жила в другом дне. Видя иную, оборвавшуюся игру света и теней. Ощущая выветренные временем запахи, слыша смолкнувшие звуки.
Это воспоминание было ее неизгладимым, неизменным дежавю. И не было надежды забыть его, никакие запреты на возвращение, ограждения и замки́ не могли удержать Анну от проникновения в него.
Вот она стоит на кухне у окна, завернувшись в махровый халат. Цвет того халата пронзительно голубой, лазоревый. Из-под золотистого бежевого абажура льется уют, а небо давит грязным мокрым войлоком, и кажется, что оно пахнет псиной. Она морщится и тихонько фыркает.
Ее тело разгорячено после страсти, но так быстро остывает, что пробирает озноб.
Он курит, шумно затягиваясь и выдыхая дым кольцами, они разбухают, змеятся и расползаются пластами. Господи, сколько раз можно просить не курить в квартире.
«После секса можно», «после ужина можно», «после душа можно» – он закуривает все, что делает, вдыхает-выдыхает яд и, растягивая слова, заявляет: «Радуйся, что не закусываю. Талантливые люди часто бывают алкоголиками. Тебе со мной повезло, не придирайся по пустякам».
Пепельница рядом с сахарницей. Омерзительный запах, вызывающий тошноту и головную боль. Бесполезно просить, унизительно требовать и опасно спорить, проще не дышать. Кружится голова, она распахивает окно, на кухню врывается шумный холод улицы.
А два года назад, в первый раз, пахло осенними яблоками, они их ели, смеялись и целовались. Осенние яблоки пахнут земляникой.
– Я так устала. Обессилена. Опустошена.
– Прости, что ударил тебя, но ты так билась. Словно бабочка в стекло – рядом распахнутые двери, а она не видит. Скажи, как можно ее высвободить, не поймав, не повредив пыльцу на крыльях?
– Ты не прав. Должен был быть другой выход.
– Где вход, там и выход. Одна дорога и туда и обратно. Пропа́сть в про́пасть. Хм… Не напасть – вызволишься. Пойми, мою девочку необходимо возвращать в настоящее, иначе ее феи умыкнут.
Человек, проходивший под окном, поднял голову и завороженно уставился на нее, но опомнившись, поспешил дальше.
«Он не на меня смотрел, а на мой голубой халат – июльское пятно на хмуром небе, – поняла Анна и, улыбнувшись, решила: – Все будет хорошо. Когда я забеременею, он бросит курить ради ребенка. Наступят другие времена – нежные, надежные, радостные. Непременно. Тогда все станет очень хорошо».
– Да, наше золотое правило, формула счастья: «нужно чаще бывать в настоящем, отпуская прошлое и не гадая о будущем. Только полностью ощущая настоящее, человек может быть счастлив», – прилежно повторила она, вновь уверовав в чудо.
– Аня, забудь все, что я говорил. Это было всего лишь наживкой для тебя, моя любимая золотая рыбка. Я заманил тебя в аквариум. Не думай о настоящем. Порой оно такое, что в нем не то что быть счастливым, но и просто находиться нет никакой возможности. Хочется либо скрыться в прошлом, либо умчаться в будущее.
– Так омерзительно чувствовать себя жертвенным ягненком, нет – овцой. Заложницей мясника. Что ты со мной сделал? Что я с собой сделала? Что мы с нами сделали?
– Да-да, все так. Молодец, девочка, тебе нужно выговориться.
– То есть я действительно «овца»?
– Аня, не цепляйся к словам. Это про всех нас. В той или иной степени все мы – жертвенные ягнята, бараны и овцы. Заложники мясников: людей, обстоятельств, времени, самой жизни. Пасемся в загоне с колючей проволокой, за бетонной стеной. Щиплем истоптанную колючую траву, с изрезанными языками, разбитыми лбами, по колено в собственном навозе.
– Ну да, а раньше мы видели миражи вольных лугов с изумрудной травой и прекрасными цветами. Там люди – братья и сестры, увлекательный мир без границ, все друг другу рады, проблемы только сплачивают, а ссоры пресекаются. Такой мир ты мне обещал.
– Любимая, но ведь не привиделось же это нам, в самом деле! То был не мираж! Это сейчас наши глаза застил адский дым. Полуослепшие души уповают на свет.
– Это твой дым, я всего лишь прошу тебя не курить в квартире. Ты даже этого сделать не можешь. Наша жизнь превратилась в тараканьи бега по лабиринту. Прыжки из загона в загон.
– Анна, слушай! Вся жизнь – это неизведанные катакомбы с новыми препятствиями и ходами. Что за поворотом? Где выход? Куда ни глянь – везде нужда, всего не хватает: денег, времени, понимания, мудрости. Благополучия не бывает.
Она смотрела на его длинные пальцы с трогательно идеальными ногтями. У всех мужчин такие сильные руки. Мужественные руки, страшные, безжалостные. Руки, которые могут схватить и ударить. Руки прирожденных убийц.
Его завораживающий голос. Этот голос был лучшим на земле, а стал глупым и презрительным. Как больно бьют слова! Как уверенно и громко наносят они удары.
– Я вижу выход: нам нужно расстаться. Прости, любимый.
– Ступай в постель, дурочка. Не корми меня проблемами. Я хочу кушать тебя.
– Вз-зьззи-ззьззь-вз-зьззи! Дьзи! Вз-зьззи, – разбился купол, удерживающий вакуум вокруг Анны, и она очнулась.
В вагоне был переполох, пассажиры зажимали уши, вскакивали с мест, пихали свои лица в окна.
– Вз-зьззи-ззьззь-вз-зьззи, – поезд надрывно, оглушительно визжал. Этот звук рвал барабанные перепонки, высверливал мозг. Раздирал душу.
Что случилось? Оказалось, что ничего. Состав, как ни в чем не бывало, двинулся дальше. Разочарованные пассажиры недобрым словом помянули Каренину и, заскучав, успокоились.
На следующей станции Анна вышла, Муха вылетела с ней, а поезд прощально взвыл и почухал дальше.
