Читать книгу: «Муха и Лебедь», страница 6
Глава 13.Остальное неважно
«Я идиотка. Кончились, видите ли, душевные силы, позволяющие переносить человеческое общество. Господи, какая я идиотка, – устало проклинала себя Анна, уже полтора часа ковыляя в сторону своего микрорайона, – на кой черт мне понадобилось выскочить из электрички на три остановки раньше? От вокзала доехала бы на маршрутке прямо до дома. Эх, сейчас бы нырнуть в прохладный душ! А вместо этого гуляю по промзоне».
Ее, истерзанную и раздавленную морально, под тяжестью пережитой поездки, рюкзака и жары, покидали последние физические силы.
Мухе было по-матерински жалко девушку, ведь она привязалась к ней гораздо больше, чем к родному опарышу.
– Выражжжаю сопережжживание и поддержжку, ззз-забочусь, кружж-жу над подруж-жкой, – приговаривала Мушенька, обмахивая лицо своего Лебедя крылышками, поглаживая ее лапками по голове и похлопывая по плечу.
– Я буду все тише и тише, медленнее и медленнее, как эти мои шаги. Зачем обманывать судьбу, когда можно просто отказаться от нее? Я исчезну. Изменюсь и стану другим человеком, – словно в бреду шептала девушка.
Плавящийся от солнца асфальт покачивался, по груди стекали капельки пота, а по лицу слезы. Ей хотелось опрокинуть весь мир, скинуть с себя его жар и тяжесть, устроить переворот, восстать против всего и вся.
«К чертям свинячьим весь балет с его диетическими обетами!» – в знак протеста Белолебедева зашла в кондитерскую и накупила безбожно калорийных пирожных.
Войдя в квартиру, она швырнула рюкзак на пол в прихожей, сползла по стенке и, сидя рядом с ним, открыла замасленный картон.
– Пирожж-жные! С роз-зам на зз-зеленом луж-жке! Держ-жи в зз-зубах! Все в аж-журе! – восхитилась Муха и жадно впилась в бледно-розовый с зеленью крем. Но вскоре отпрянула и полетела к графину с водой. – Жж-жется как заж-жигалка, изз-жжога зз-замучает. Жажж-жда.
Анна, не обращая внимания на странное поведение насекомого, проглотила месиво из маргарина, сахара и повидла и моментально отравилась. Мучаясь тошнотой, она залпом выпила полбутылки боржоми, желудок успокоился, но началась мигрень.
Девушка, приняв анальгетик, со стоном залезла в ванну. И там, стоя на четвереньках, подставляла под струи холодной воды пульсирующие адской болью виски и веки.
Внезапные спазмы скрутили все ее нутро. Такие сильные, что внутренности выворачивались наружу, разрывая горло и обжигая рот желудочной кислотой. А дальше провал…
Она очнулась голой, скорчившейся на дне ванны. Вода неслась студеной горной рекой, омывая ее тело и взбивая рвотные массы в прибрежную пену.
Муха, обезумев от тревоги, кружила вокруг нее и оглушительно вопила. Только увидев, что Лебедю стало лучше, она отлетела, прилепилась к потолку, и там, баюкая вывихнутую заднюю лапку, скулила:
– Заж-живет нож-жженька, растяжж-жение. Я жже, думала, в ухо ей зз-залеззу, раззбужж-жу. Кто жжж же зз-знал, что она себе по уху вреж-жжет, чуть меня не раззз-здавила. Не соображжжала. Ух ты, ужжж как она дрожжжит.
Анна, трясясь от холода и содрогаясь от омерзения, включила горячую воду и так долго стояла под душем, что вылезла, словно свежесваренный рак, красная и окутанная паром.
Закутавшись в махровое полотенце и оставляя на полу отпечатки мокрых ступней, она добралась до кровати, нырнула под одеяло и мгновенно уснула.
На рассвете Белолебедева проснулась в ином мире. Ничего не изменилось вокруг, она не умерла, но необратимо переменилась сама. Так слепой обретает зрение, глухой – слух, а немой – дар речи.
Сколько раз, тоскуя о быстроте, легкости и уверенности, обретаемых на сцене, она сомневалась, металась и спотыкалась в жизни. Но теперь перестала зависеть от своего таланта, отпустила его, и он перестал быть проклятием.
«Ты будешь танцевать по приказу!» – эти слова матери, с детства преследовавшие ее, исчезли в омуте прошлого, не оставив ни обиды, ни вины.
К вечеру Анна бросила работу, выставила на продажу квартиру, забронировала номер в престижном доме отдыха и упаковала все свои пожитки. Неизведанное ранее чувство свободы, невесомости и блаженства овладело ею, будто она отбывала пожизненное заключение, но была оправдана и выпущена на свободу.
Лебедь сидела на балконе, слушала жужжание своей Мухи, жмурилась на заходящее солнце, раскаленным золотым апельсином скатывающееся к горизонту, и растворялась в тихом безусловном счастье. Неопределенность положения ничуть не тревожила ее.
Да, будут проблемы, неприятности, тяготы, но какое это имеет значение? Она отпустила все.
Денег не было, нет и не будет. Сумма от продажи квартиры погасит кредит. На счетах после переводов родственникам остались гроши. Большой кусок от наличных отвалился на треклятом 117 километре. Но какое это имеет значение?
Обычный номер в выбранном ею доме отдыха по цене смахивает на президентский люкс. Но какое это имеет значение?
Ей придется начинать жизнь с нуля. Но какое это имеет значение?
Сейчас ей нужно дождаться хоть каких-то денег от продажи квартиры, она отдаст ее первому попавшемуся покупателю, не торгуясь. Этих денег хватит на билет до Карелии, а остальное неважно.
Сейчас она будет отдыхать и набираться сил перед окончательным рывком в новую жизнь, а остальное неважно.
Дом отдыха, исходя из названия, лучшее место для того, чтобы отдохнуть, а остальное неважно.
С последним утверждением Муха была не согласна. Не хотелось ей жить в конструкции, стилизованной под огромную яхту, водруженную посреди песчаного берега извилисто-ивовой реки в окружении соснового бора. Не по нраву ей был этот дом отдыха – белый, словно хлорка, сияющий стерильными стеклами.
Насекомая, передергиваясь лапками, категорично заявила:
– Ужжж как чисто – жу-жу-жуть. Там ж-же сплошная дезз-з-зинфекция. И помоек не увижу-жу-жу. Ужж-жина не дожж-ждусь. Не з-заведение, а зза-западня.
Тем не менее, превозмогая свое врожденное отвращение к дезинфекции, Муха прибыла вместе с Анной на тот самый сосновый берег и стояла на ее плече напротив той самой «яхты».
– Замечательно, даже лучше, чем я думала, – улыбалась девушка.
– Не скаж-жи. Возз-зражж-жаю. Ты заблужж-ждаешься. Все еще хуж-же, – не согласилась насекомая.
Глава 14. Заласканные околдованные
Наскоро заселившись, Анна выпорхнула из номера. Конечно же, в сопровождении верной Мухи. Слетев по лестнице, они помчались к реке. Избегая ухоженных дорожек, плутая по лабиринтам тропинок и корней, подруги танцевали по лесу и ромашково-васильковым лужайкам. Потом добрались до воды и, смеясь, распластались на песке.
Как неожиданно с ними случилось счастье! И в жизни вдруг всего стало вдоволь и все было прекрасно. Они купались и резвились, плескались и валялись, загорали и дышали.
Дышали и надышаться не могли – вдыхая непривычный воздух свободы. Время перестало существовать, обратившись в бесконечное тепло и радостный покой.
Для Мухи все обернулось немыслимо лучшим образом: Анна решила возвращаться в номер только чтобы помыться и переночевать.
– Неожжиданный сюрприз-ззз! Вот это жж-жизнь! Без зз-забот, – восторженно жужжала насекомая, – ззз-загляденье, наслажж-жденье!
Они просыпались раньше птиц и выходили в росу и туманы, а возвращались под звездами, не пропуская ни одного рассвета и заката.
В деревне они покупали самую простую, а потому самую вкусную еду: горячий хлеб, парное молоко, овощи, зелень и ягоды, только что собранные с грядок. Все это складывали в плетеную корзинку и укрывали белым полотенчиком.
Проходили мимо дворов с деревянными постройками, цветниками и колодцами. Все встречные, и люди, и собаки, и коты, и курицы с петухами, вежливо приветствовали их, а из-за занавесок, таких же белых, как полотенце в корзинке, то и дело выглядывали любопытные лица.
Оставляя деревню позади, они направлялись в самые лучшие миры. Во вселенные с земляничными полянами, черничниками, мхами, хвойными коврами, высокой травой и муравкой. Анна шла, проводя ладонями по стволам деревьев, а те ласкали ее ветвями. Кончиками пальцев, словно к изысканным драгоценностям, прикасалась она к полевым цветам, но не рвала их.
Когда наступал палящий зной, они отправлялись в свой укромный уголок. Там, на тенистом берегу неглубокой заводи, укрытой прядями склоненных ив, стоял трон. Настоящий лесной трон, сама природа свила его из выступающих корней деревьев и выстлала мягкой травой. Анна усаживалась в него и взмахами ног поднимала завесы фонтанов и переливающихся радужными гранями брызг, летящих до самого неба, становясь мокрой и шальной как русалка – без стыда и без греха. Потом кидалась в воду и, искупавшись до изнеможения, загорала на горячем песке другого, овражистого бережка.
Мушенька летала неподалеку, поджужживая толстым шмелям в полосатых шубах, подпевая цикадам и танцуя с легкомысленными бабочками.
– Какое счастье! – то и дело повторяла Лебедь.
– Восторжж-женно поддержж-живаю. Блаж-жженство! – вторила ей Муха.
В тот день подруги гуляли по лесу и заблудились, пытаясь обойти непроходимые заросли дикого шиповника. Его цветы и аромат компенсировали все доставленные неудобства, но в итоге они вышли на несколько километров выше по течению, оказавшись на незнакомом лугу.
Уставшая Лебедь улеглась на земле и, подперев подборок кулачками, всматривалась в травяные джунгли, представляя себя их жителем. Она пробиралась между стволов зелени и цветов: вот вьюнок, вот колокольчики, а за ними ромашки, и вдруг целая роща полевой гвоздики. Одна гвоздичка выделялась среди своих ярких с пурпуром сестер такой чистейшей розовой нежностью, что у девушки защемило сердце.
– Знаешь, – зачарованно прошептала ей Анна, – на тебя похож один дом.
Как давно она не вспоминала об этом, но разве можно забыть.
Там… Тогда… Посреди бесконечного шумного городского проспекта с циничными серыми высотками – крохотная улочка с разноцветными трех- и четырехэтажными старинными домиками. Она с Ним жили в розовом. Словно мечта. Между желтым и кремово-бежевым. В комнатке коммунального муравейника, крохотной, вечно сырой и темной, с круглым окошком под потолком.
– Твоя мать хуже мачехи, как можно было заселить сюда дочь? Это же бывший сортир, – возмущался Он.
– Нет, скорее кладовка, – смеялась она, – мне здесь очень нравится, живем тихонько и уютно в своей норке, как мышки.
Потом был щенок, подобранный ею в подворотне, и Его аллергия. Через неделю песик был отдан в добрые руки, а капля теплой воды, упавшей на запястье из потекшего крана, довела ее до истерики, ведь она коснулась кожи, словно щенячий язык. Она согласилась отказаться от мечты о собаке – ради него.
А вскоре ради него согласилась отказаться и от комнаты в доме, розовом, как мечта.
Мышиная кладовка была продана, его родители добавили денег, и старинная улочка канула в прошлое – свершился переезд в унылый панельный двор рабочего пригорода. Он так гордился новой квартирой – отдельной, своей собственной, что ей и в голову не приходило претендовать на ее часть.
Вещи упаковали и перевезли, и ничего из вещей не было потеряно, поломано или разбито, даже странно. Но они лишились самого ценного из того, что было в оставленном жилище – не пожелавшей переселяться и ушедшей из их отношений нежности. Нежности чистейшей и розовой, как покинутый дом, как эта полевая гвоздичка.
– Нежность… – вздохнула Анна, вынырнула из омута памяти и перевернулась на спину, – а облака нежатся под солнцем. Можно грустить о былом, хм… серым осенним днем. Но не сейчас, не в неге летнего зноя, не среди ароматов разнотравья.
Тоска исчезла и более не возвращалась. Девушка и насекомая прекрасно проводили время, не досаждая друг другу. Порой Муха улетала далеко и даже несколько раз вышла замуж, но всегда возвращалась. Не к корзинке с едой, а к своему Лебедю.
Лес так щедро потчевал их своими лучшими яствами, что деревенская пища перестала казаться изыском. Как ей было сравниться с земляникой, черникой и лесной малиной? И дикой вишней, усыпанной еще незрелыми, но красными и сочными крупными бусинами.
Лето заласкало, околдовало подруг, и они уверовали в счастье, позабыв обо всех проблемах, бедах и неприятностях.
Иногда они проводили под звездами всю ночь, прислушиваясь к звукам и шорохам невидимых существ, гуляя вдоль реки и плавая по лунной дорожке. Большая Медведица неспешно проходила над ними и скрывалась в лесу, они шли за ней и догоняли, а потом наступал рассвет.
Странной выдалась ночь, ставшая последней. Сокрушительный, раскаленный ветер ворвался в закат, он мчался с юга и обещал грозу, но не принес даже зарницы. В великой спешке двигались могучие тучи, выбрасывая вперед дозорные клочья. Казалось, что звезды мечутся по небу – от одного облачного просвета к другому. Луна была убывающей, но такой ослепительно яркой, что свет вокруг нее стирал пар от дыхания тьмы, подобно ладони, протирающей запотевшее стекло.
В нескольких метрах от них одна молодая береза вскрикнула, переломилась пополам и упала замертво, погубив под собой куст шиповника. Другие деревья стонали от боли, в страхе тряслись и сгибались, умоляя о пощаде. Одни сосны держались прямо, скрипя, но отказываясь сдаваться.
На рассвете ветер неожиданно прекратился, исчез в одно мгновение, словно его выключили.
Ветви и стебли склонились на юг, указывая путь ночного душегубца, выстланный вырванными веточками, листьями, семенами и лепестками. Анна, став траурной, долго ходила по лесу, но оказалось, что погибли только те молодая березка с шиповником, другие деревья и кусты были живы и здоровы, только истрепаны. Насекомые и птицы с опаской вылезали из своих укрытий, подавая несмелые голоса.
Муха наконец-то вылетела из Аниного рюкзака, в котором пряталась, на последние четыре с половиной часа (показавшиеся ей сутками) от страха впав в некое странное состояние: то ли транса, то ли глубокого сна. И после половину дня она дремала, греясь на Анне, крепко спящей на песке.
Исчезло прошлое, не было будущего, существовало только безмолвное настоящее. Девушка и насекомое растворились во внутреннем покое, не слыша ничего, даже баюкающую музыку реки и летнего зноя.
Глава 15. Зарезали
Внезапно ясная и легкая, свободная пустота исчезла, и Анна с досадой очнулась. Невыносимо душно оказалось ей в тяжелом, непослушном, неуклюжем теле, и думать ни о чем не хотелось. Но мысли суетились, кишели и плавились в голове, горячей и гулкой, словно чугунный котел. После купания стало легче, но ненадолго. Слабость навалилась неподъемной плитой, а сердце то трепетало, словно пламя свечи на ветру, то принималось клокотать ведьмовским котлом.
– Духота, – девушка в раздражении встала с песка, рассеянно и недовольно всматриваясь в марево синего неба.
– Жжж-жарко, – согласилась Муха и предложила, – пож-жалуй, нуж-жно морожж-женое пож-жевать.
Но Анна отмахнулась от нее и, решив, что причина недомогания – отсутствие нормального человеческого отдыха на кровати, отправилась в номер.
Путь к яхте дома-отдыха пролегал через большой холм, поросший травами и цветами, с редкими деревцами берез, лип и диких яблонь.
На вершине холма, словно памятный обелиск, росла раскидистая елка, от нее на четыре стороны тянулись выложенные бетонными плитами дорожки. Анна очень любила ходить по ним: любуясь разнотравьем, но, не топча и не тревожа его. Вот вьюнок с нежнейшими бело-розовыми цветами и сердцевидными листьями, вот хвощ и все былинки-паутинки, мягкая травка и клевер, а вот сиреневые колокольчики и солнечные ромашки.
В тот треклятый день подруги еще у реки заслышали тревожный и болезненный электрический звук. Он вибрировал в воздухе, взвизгивал и скрежетал, терзал, высверливал нервы. Подойдя ближе, они почувствовали тяжелый, едкий запах бензина, такой неуместный среди ароматов лета.
А по зеленому, с памятной елью, холму двигались убийцы. Беспощадные, вооруженные газонокосилками. Палачи в клеенчатых фартуках, покрытых ошметками растерзанной плоти и внутренностей изничтоженных трав и насекомых. Зеленая кровь стекала по черной клеенке.
Кузнечики, пытаясь спастись, в ужасе скакали по бетонным плитам. По тем самым плитам, где девушка раньше ходила, радуясь, что никому не вредит.
– Словно не вьюнок и кузнечиков зарезали, а меня! – беззвучно кричала онемевшая от горя Анна, судорожно прижимая ладони к губам и силясь убежать на непослушных ногах.
– Брось газз-зонокосилку! Не трожь жжж! Мерзз-завцы! – жужжала Муха.
Но косари, вдохновенно увлеченные своими злодеяниями, не обращали на них никакого внимания.
Как страшна человеческая жестокость! Не столько силой своей, сколь бессмысленностью и безумием.
Так исчез призрачный рай на берегу реки. «Я уеду туда, где мое счастье никто и ничто не испортит. Пора!» – твердила Анна, спешно покидая проклятый отныне дом отдыха.
И снова электричка, и снова пейзажи за окном, и мысли…
«Вот так. Соловьиные трели сменились пением цикад. Страна облаков проплывает за окном. Совсем скоро туча скворцов с оглушительным звоном закружит в небе, облепит тополя, провода и антенны города и улетит туда, где станет лучше, чем здесь. Я улечу раньше – уеду туда, где всегда было лучше, чем везде», – грезила Анна.
А Муха почему-то думала про тревожные, холодные как могила, укрытия и про зиму, с ее мертвелыми белыми мухами, которых она никогда не видела, но слышала про них невыносимо страшные рассказы.
