Читать книгу: «Муха и Лебедь», страница 7
Глава 16. Убийство
«Только бы поскорее ее продать! Я не вынесу жизни в ней. Продать и сразу уехать», – думала Анна, возвращаясь в квартиру, в которой столько страдала.
Она шла под исполинскими многоэтажками, ощущая себя микробом на скелете города. Так тошно это было после недавней жизни у реки. Ноги не несли ее в постылое жилище, переставшее быть «домом» и никогда не бывшее «очагом».
Притихшая Муха ехала на рюкзаке за спиной девушки, покачиваясь, словно всадник в седле.
Оранжевые фонари рассматривали их и успокаивали мягким светом.
«Ей богу, на улице уютнее, чем в этой треклятой квартире. Заночевать, что ли, на скамейке, ночь теплая. Даже кромешная тьма наполнена светом – это и есть сознание. Жалко, что в городе не видно звезд, – усмехнулась Анна и перевела взгляд на часики, – часы дышат секундной стрелкой, вверх-вниз, вверх-вниз, вдох-выдох, вдох-выдох. Дыхание времени, с которым не поспоришь, оставаясь с каждой секундой в настоящем. Один часовой пояс со звездами».
Она рассматривала циферблат, словно искала в нем решение своих проблем, поглаживая пальчиками холодную гладь стекла. И вдруг обрадовано проговорила:
– Да, все верно! Спасибо! Я сниму деньги с кредитки: в деревне в ходу только наличные. А долг погашу после продажи. Долг – это глупости. Какое он имеет значение? Главное уехать, а остальное неважно.
И, воодушевившись, Анна уверенно двинулась дальше.
– Важж-жно, неваж-жжно. Продаж-жжа, не продажж-жа, – передразнила ее уставшая Муха и добавила: – Ложж-житься ужжже нуж-жжно. Зз-завтра разз-зберемся.
Лифт вытряхнул их в катакомбы семнадцатого этажа. Справа, в самом конце этажного тоннеля, горел гнилостный, мутный, желто-зеленый свет. А слева, где находилась Анина квартира, было совсем темно. Девушка чертыхнулась и неуверенно направилась туда, подсвечивая путь мобильником.
Один шаг… Шорох… Второй шаг… Движение воздуха, теплое, словно чье-то дыхание… Третий шаг… Дрожь по всему телу и лед в сердце…
А на четвертом шагу маньяк Андрей Коршунов, жестокий и неотвратимый, как сама судьба, напал на балерину Анну Белолебедеву. Длинным острым ножом пригвоздил он Лебедя к деревянной двери. Так энтомолог булавкой пронзает бабочку, пришпиливая бедняжку к картонке.
Для садиста жертва – это его вожделенная собственность, ценный трофей, добыча, любимая вещь. Злодей изнывает от жажды, для него чужие надежды, чаяния и жизнь – живительная вода, а мучимый им – манящий колодец.
Чудовищна бездна предсмертных мук, пульсирует потоками невыносимых страданий. Плоть гибнет, а душа корчится от боли.
Девушка, обезумев, все глубже погружалась в то, что называют адом. Ей бы перестать чувствовать, впасть в забытье. Но она обоняла чужое дыхание с тошно-сладким запахом порченого мяса. Чужие пальцы потным, липким наждаком сдирали кожу с ее шеи. По горлу струилась расплавленная медь, обжигала язык, пенилась и капала с губ.
Угасающим зрением всматривалась Анна в чужие зрачки – огромные и немыслимо черные, ядовитыми тварями пучащиеся в красных белках, между щетиной ресниц и пористыми, в испарине, веками.
И тут причудилось Анне немыслимое. Что когда-то, неведомо давно, она сама так же убивала. И были крики ужаса, невыносимые, не из этого мира. Оглушительно звучащая боль. Перед тем как все стихло, девушка с изумлением осознала, что это ее собственный голос, переставший быть человеческим.
Коршун продолжал наносить удар за ударом, но Лебедю больше не было больно. Она умерла и стала равнодушна к своему телу, и тело истекало кровью без всяких сожалений.
– Брось ножжж! Не трожжжь! – Муха защищала Анну, отчаянно кидаясь на лицо убийцы, и звала на помощь людей, шевелящихся за соседскими дверями, – поможжж-жите! О божже, да поможжите жже! Гражжждане, как можжжно? Вы жжж-же нелюди, зз-звери! Что жжже вы?! Где ж-жже вы?!
Преступник отмахивался от нее, давя, выламывая крылья и лапы, но отважная насекомая, несмотря на чудовищные раны, снова и снова бросалась, вцеплялась и кусалась.
Коршунов вскрикнул от боли, когда она в очередной раз вгрызлась ему в глаз, изловчился и, не переставая кромсать Лебедя, прихлопнул Муху.
Вызванная соседями милиция увидела печальнейшую картину. Труп девушки, словно лилия, раскинулся на поверхности кровавого пруда. А на растерзанной груди несчастной, слева, там, где сердце – лежал трупик раздавленной мухи.
Глава 17. Нелюди – жестоки, а люди?
Много шума наделала эта история. В газетах писали, в телевизионных сводках показывали, люди судачили, округляя глаза от страха и интереса, а общественность грозно осуждала.
Но все врали!
Владимир Рыжиков в миру, он же принц Зигфрид в «Лебедином озере», некогда солировавший с Анной и почему-то решивший оплакивать ее, ничего не смыслил в случившемся, но накропал глупейший очерк, заканчивающийся так:
«… Она была убита! Погасла восходящая звезда русского балета, погибла от рук известного маньяка Коршунова. На его счету оказалось девять убийств в Магаданском крае, а москвичка Анна Белолебедева стала десятой жертвой.
Жизнь блистательной молодой красавицы, талантливейшей личности, замечательного и добрейшего человека, оборвалась навеки, а ее убийца отделался пожизненным заключением.
Один из спектаклей с участием всеми любимой Анны Павловны снят с репертуара нашего театра в знак памяти и скорби.
Я лично знаю все подробности происшедшей трагедии, ведь я был близким другом погибшей. Пишу об этом, а сам пла́чу.
Преступник напал на Анечку в парадной, когда та возвращалась домой поздним вечером после триумфальной репетиции.
Она так не любила доставлять никому хлопот, что не позволяла себя провожать. Невмешательство и предубеждения помешали нам предотвратить беду. Честно скажу – лучше бы меня зарезали.
Коршунов орудовал изготовленным на заказ ножом, очень длинным и острым. В оружейной мастерской он честно признался, что пойдет на охоту, за трофеем, но никто не понял чудовищного смысла его слов.
И вот этим самым проклятым ножом он как бабочку пригвоздил Анюту к двери и насмерть задушил. Двадцать четыре последующих удара, нанесенных другим, кухонным ножом, стали посмертными. Он продолжал кромсать уже мертвое тело.
Можно ли было спасти Анну? Уверен, что да. Ведь соседи все слышали, но не спешили на помощь. От леденящих душу криков в их супружеских постелях распался инь и ян. Собаки дрожали и жалобно скулили, а когда наступила гробовая тишина – хором взвыли. Вот как было дело!
Эти бессердечные, но любопытные граждане прислушивались через закрытые двери. Они слышали все: и приказы о взаимной любви, и проклятья, и призывы о помощи, и крики боли. Да, они вызвали милицию, но, судя по времени, патрульная машина ехала в Москву с самых дальних окраин области, и не факт, что Московской.
Нашлись трое самых смелых мужчин-соседей. Впоследствии их сочли безалаберными, не заботящимися о своих семьях глупцами – они не послушались уговоров заботливых и мудрых жен.
Эти трое приоткрыли свои двери, предварительно нацепив на них цепочки. Они сделали это одновременно, увидели друг друга, и получилось так, что отступать им стало некуда, дабы не потерять мужское достоинство. Вооружившись ножами, они нанесли убийце несколько резаных ран спины и рук. Но окончательно обезвредить его удалось только с помощью чугунной сковороды. Как это обычно водится, маньяк остался жив и здоров.
Но красавица-балерина, наша несравненная Анна Белолебедева, уже была мертва. Мало того, что мертва, так и еще и крайне безответственна. «Почему безответственна?» – удивитесь вы нелепости моих слов. Поясняю.
В ходе расследования уголовного дела оказалось, что за полтора месяца до гибели она обращалась в милицию с жалобами на угрозы и домогательства Коршунова. Но некто капитан Акулов И.А. отказался принимать ее заявление, объяснив это отсутствием состава преступления и правонарушения.
Более того, его коллеги признались, что слышали, как он похвалялся тем, будто велел Анне прекратить истерики и «когда убьют вас, тогда и приходите, после этого мы дело и откроем».
Вот ведь как все обернулось. Ее убили, а она не встала и не отправилась подавать заявление в милицию, не выполнила предписание «когда убьют, тогда и приходите». Нет, вместо этого она, забыв о всякой гражданской ответственности, спокойно валялась мертвой на лестничной площадке.
В итоге дело завели на самого капитана Акулова по статье «преступная халатность и неисполнение должностных обязанностей». Но он, не дождавшись суда, скоропостижно скончался. Как показало вскрытие, от цирроза печени, вызванного алкогольной интоксикацией.
Не жестокая судьба сгубила нашу Анечку, не люди, а жестокие нелюди – маньяк и алкоголик, презревшие ценность человеческой жизни. Так погиб «прекрасный порхающий цветок», как называли ее критики.
Вечная память Белолебедевой Анне Павловне».
Что же, с Рыжиковым не поспоришь, нелюди – жестоки. А люди?
Глава 18. Много лет спустя
– Дар божий! Вот как это называют! – горячилась Акулина, с силой сжимая ручки инвалидного кресла. – Я объясняю ей элемент, а она меня не слушает. Это сверхъестественное что-то!
– Что же тут сверхъестественного? Обычная детская дерзость. Прошу тебя, не нервничай. – Леда оторвалась от мольберта и заботливо поправила плед, сползший с обездвиженных ног сестры.
– Иди к черту, – отмахнулась та, – не притворяйся, что, бросив балет, ты перестала его понимать. Как ты могла променять свой талантище на карельские пейзажи? Эта девочка танцует, как ты когда-то. Бесподобна! Она не слушается моих советов, представляешь? Они ей ни к чему! Берет и молча делает все еще лучше, чем я ожидала.
– Да, она гибкая и быстрая. Очень пластична. Но своенравна. И ты, балуя и захваливая ее, только усугубляешь это, – Леда раздраженно поджала губы, недовольная напоминанием о своем балетном прошлом.
– Ледка, ты лучше сына своего воспитывай, а то уголовник растет.
– Это точно. Он меня в гроб вгонит своими выходками. Ты прости нас за Андрейку, – она потупилась, подбирая слова, но вдруг заявила: – Линка, я мать, и ты должна меня понять. Он такой нежный, радостный. И должен ощущать надежность. Что все непременно будет хорошо. Не стану я его наказывать, не хочу пугать. Что он знает о смерти? Ребенок не виноват в том, что он ребенок.
– Есть поговорка: «Собак заводят те, кто предпочитает, чтобы их любили. Кошек те, кто сам стремится любить. Хомячки же нужны для того, чтобы показать детям смерть». Но Андрейка – не хомяк! Слов нет, – Акулина скорбно покачала головой, – это же немыслимая жестокость!
– Лина, ну что ты несешь! К чему так драматизировать?
– Ну-ну. «А царица над ребенком, как орлица над орленком».
– Эй, Вова-Вова-Вова, Вовка-Вовочка-Вовчок! – раздался смех входящей на террасу Юлии Пестриковой, жены Владимира Рыжикова в жизни и бывшей королевы-матери в «Лебедином озере». – Где ты? Нельзя так долго купаться, можешь простудиться. Вылезай, принц-Зигфрид-детка-моя-королевская.
И тут она привычно стихла, взглянув на свою младшую дочь, беспомощно откинувшуюся в инвалидном кресле.
«Как судьба могла превратить ее в калеку? Господи, разве можно было так с ней? С драгоценной моей девочкой. С самой красивой, здоровой, энергичной. Все твердили: "Какая экспрессия!", сцены лучших театров были у ее ног. Которые теперь парализованы. За что такого светлого, безгрешного человека? И Леда, упрямица, художница от слова "худо", балет бросила. А ведь в юности талантливее Лины была», – с горечью подумала Юлия и счастливо воскликнула:
– Ваш отец рехнулся, вода ледяная, а его не вытащить!
– Мам, ты папу нашего не трожь, – начала младшая Акулина.
– Он закаляется, – подхватила старшая Леда.
– Он морж! – воскликнула Акулина и, хохоча, объявила: – Складно получилось! Стихи!
– А чего у вас тут? Вы над чем, девчата, смеетесь? – поинтересовался Рыжиков, наконец, явившийся на зов супруги, хохлясь в махровом халате.
– Не успели Андрейку похоронить, а у них уже веселье! Что вы за люди? – возмутилась впорхнувшая на террасу Иришка Мухина.
Она была любимой ученицей и протеже Акулины, регулярно гостила на даче Рыжиковых-Пестриковых и считала себя полноправным членом их семьи.
– Муха, перестань сокрушаться. Он теперь на радуге, в тараканьем раю, на облачке. Там светло, тепло, очень хорошо и радостно, – заученно пробубнил Станислав, следовавший за ней виноватым, несчастным хвостом.
– Стася, это ты его убил! Мало того, что в кипятке сварил, так еще и раздавил. Тебя за это в тюрьму посадить надо!
– Все совсем не так было, ты же сама знаешь! Мух, а Мух, прости меня-я-я-аааа, аааа-аа-аа, – Стас разрыдался.
– Ирина, прекрати немедленно! – вскинулась Акулина и строгим, официальным голосом заявила: – Я, как полноправная владелица таракана Андрейки, объявляю поминки по нему законченными.
– А ты не плачь, будь мужчиной, – Леда посадила сына себе на колени и вытирала платком его зареванную мордашку.
– Я кружку случайно из рук выронил, потому что обжегся! А наступил, потому что больно было, я испугался и не видел! – в бесчисленный раз оправдывался мальчишка. – Неужели ты думаешь, что я такое специально мог! Меня аж тошнит, как вспомню.
– Ладно, верю, что действительно не смог бы. Робкий, как птичка-трясогузка. А вообще, ты хороший, Стася-рева, – смилостивилась Муха.
– Не называй меня так! Стася – это по девчачьи, как Настя.
– Ребята, от вас столько шума! Идите-ка отсюда, погуляйте-поиграйте, – выпроводила их королева-Юлия.
– Через час на ужин позовем, накроем в гостиной, – напутствовал принц-Владимир, – и хватит про этого таракана, как вспомню его, так вздрогну. Акулина сама виновата. Нечего было выпускать его, он же коршуном всем под ноги кидался.
Стас полулежал на крыльце. На мальчишке властно распластался холеный пушистый кот с мужественной, интеллектуальной и одновременно по-детски капризной мордой. Дымчато-серого цвета, с трогательно идеальными, белыми носочками на лапках и острейшими когтями. Этот кот умел завораживающе мурчать самим лучшим голосом на свете, и фыркать – глупо и презрительно.
– Зачем тетя Лина таракана человеческим именем назвала? Вот мы, например, кота за цвет назвали Дымчатым, а не Димкой каким-нибудь.
– Но это же был не простой таракан, а мадагаскарский, – объяснила Муха, она была очень умной и рассудительной девочкой. – Да-а, дела-а. Жалко его, хоть плачь. При таких обстоятельствах всегда полагается плакать. Вот, например, когда у нас в интернате собаку Павлова забрали, мы с девчонками целый день проплакали.
– Расскажи про нее еще раз, пожалуйста, – Стас обожал рассказы про интернат, они казались ему захватывающими и романтическими, как приключения Тома Сойера.
– Собаку Павлова на самом деле Леночкой звали, но это дурацкое имя. Ее так нянечка тетечка Марусечка назвала. Псина хитрая была, таких «серыми кардиналами» называют.
– Почему?
– Понимаешь, неизвестно зачем она вообще у нас взялась и откуда. Но знаешь, такая была – в курсе всего и вся, во все лезла и на всех тявкала. А еще имела свойство неожиданно появляться в эпицентре любых событий. Такие вот у нее были рефлексы, за них и прозвали собакой Павлова, – объяснила Муха.
– Ух ты! – восхитился Стас и попросил: – А расскажи еще, как тебя из интерната забрали.
– Интернат у нас был балетный, не детдом какой-нибудь. Все девчонки в нем были талантливые. А я одна из лучших…
– Ты, Муха, самая лучшая!
– Да, так и есть, соглашусь с тобой без ложной скромности. Так вот. Акулина Владимировна пришла такая, она тогда еще ходила, и говорит: «Она не своенравная, а свободная. Крылатая девочка, не прыгает, а летает. Восхитительно! Дивный талант! Необычайно гибка, быстра и пластична!» А я ей: «Мечтаю, чтобы вы меня учили. Хочу специально для вас танцевать». А она так расчувствовалась, что заплакала, и я тоже. Стоим, плачем, смеемся и обнимаемся.
– Класс!
– А то! Супер! И Лина меня скоро удочерит.
– Да, класс!
– А то! Супер!
– Ты будешь моей двоюродной сестренкой. Моя мама очень этому рада и я тоже. Класс!
– А то! Супер! Мне твоя мама тоже нравится, жалко, что она балет бросила.
– Она не балерина, она – художница. Приедешь к нам в Карелию?
– А то!
– Класс!
– Супер!
Вечером все собрались на террасе и любовались закатом. На водовороты и гигантские лилии облаков, розово-сизые в бесконечном озере неба, с расплавленным золотом.
И все ощущали, что счастливы здесь и сейчас.
– Ах, какой был закат! Горит, пылает. Леда, почему ты не рисуешь его? Что за странная прихоть, рисовать летом осень? Немедленно сотвори шедевр в мою честь. Летний шедевр, под значение моего имени, Юлия, – «июльская».
– Мама, я нарисую закат потом, и картина будет называться «Очищение». Сейчас из моей памяти растут «Осенние травы и чайная роза в снегу». Лина, что ты видишь на полотне, что чувствуешь?
– Я вижу, что природа готовится ко сну. Деревья сбросили одежды и, обнаженные, засыпают. Травы возвращаются в землю, а редкие цветы испуганно дрожат на ветру. Низкое небо войлочным одеялом легло на землю и подоткнуло края за горизонт.
– Да, Акулина Владимировна, все так и есть. А потом будет снег. Снег с нежной негой землю укутывающий, – мечтательно сказала Муха, нежно обнимая Леду и пытливо всматриваясь в ее творение.
А Леда, отложив в сторону палитру с кистью, прижимала девочку к себе и гладила ее чернявую пушистую голову.
