Читать книгу: «Игла бессмертия», страница 17
– Да что ты об этом знаешь?
– Поверьте, уж кое-что знаю. Не про князя, нет. Но про колдуна. Взгляните-ка сюда. – И Георгий продемонстрировал Корчысову чудесного ворона.
Крошечная птичка попрыгала на ладони, а потом легким дымком слетела в кольцо и там застыла.
– Что? И ты тоже?!
– Да. И я прибыл в Боброцск не за разбойниками.
– А за кем?
– За ним. Он бунтовщик, преступник и слуга дьявола. Он вас всех сведёт прямиком в преисподнюю.
– Я… я тебе не верю. Ты просто хочешь сбежать.
– Конечно, я хочу сбежать! Это, – Георгий поднял руки в цепях, – не входило в мои планы. Но подумайте – зачем человеку от самого Шешкова ехать из Петербурга куда-то в тмутаракань? По делу о разбойниках? О пожаре?
Мурза молчал, но было видно, что он, хотя и не убеждён, но колеблется.
– Я капитан лейб-гвардии и не простой человек. – Георгий снова показал перстень. – Так зачем же я здесь?
– Не знаю. Но меня ты не проведешь – я всё расскажу князю! – С этими словами мурза пошёл было к выходу из лагеря, к новой ставке князя, но, вспомнив о своем деле, развернулся.
Шёл торопливо, то и дело бросая взгляды на пленника. А Георгий уселся на свой тюфяк и стал ждать.
Весьма скоро Корчысов вернулся. Он почти бежал, лицо его сделалось красным, а движения дёргаными.
– А отвечать за это придётся тебе, – встретил его Воронцов.
– Ты помог им?!
– Нет. Просто они хотят сохранить свои души.
В сильнейшем возбуждении Корчысов ходил перед Воронцовым туда-сюда. Внутри него боролись два страха – один перед князем, второй перед законом. И если до второго было ещё далеко, то первый мог воплотиться прямо сейчас.
– Что ты предлагаешь?
– Это ваши люди? – Воронцов указал на своих стражей.
– Да.
– Сей же час бежать на хутор.
– Нас встретят картечью.
– Да, без меня, а со мной – пропустят. Перещибка меня знает, и там остались мои солдаты.
– Князь не отступится.
– У него не останется людей для полноценного штурма. Решайтесь, Корчысов, и я замолвлю за вас слово перед Сенатом.
Тот колебался ещё секунду, потом сдался.
– Хорошо. Я велю расковать вас, приведу своих людей и бежим.
– Не надо меня расковывать, не будем терять время. – Георгий намотал цепь на руку, дёрнул со всей силы, и пережжённое звено лопнуло. – Корчысов, ваши люди должны будут поднять руки там, перед воротами.
Мурза, впечатленный увиденным, ответил не сразу.
– Да-да, конечно, – покивал он изумлённо.
– Теперь идите за своими людьми.
– Хорошо. – Корчысов коротко поклонился и сделал жест охране следовать за ним.
– Нет, подождите, они мне нужны.
– Хорошо, – снова кивнул мурза и направился к ставке князя.
– А вы, – обратился Георгий к своей охране, – принесите мне мою шпагу, вещи и найдите белую тряпку.
Те поклонились и побежали исполнять.
Солнце садилось, и лагерь в закатных лучах выглядел потеряно – тут и там валялись брошенные предметы, мусор, рваными стенами укоризненно глядел на мир княжий шатёр. Почти никого не осталось внутри, только несколько человек так же потеряно бродили туда-сюда, уже ничем важным не занятые, но делающие что-то лишь для того, чтобы не принимать никаких решений. Они придерживались той детской мысли, что если не обращать внимания на происходящее, то и оно не обратит внимания на тебя. Лагерь доживал свой короткий век.
Мурза появился только через четверть часа, когда Георгий уже начал беспокоиться.
– Князь глядит на злодейства отшельника, а тот поит его охрану. У нас есть немного времени.
– Тогда идём. Первым пойду я, а вы саженях в десяти за мной.
– Хорошо.
Воронцов поднял свою рапиру с примотанной к ней белой рубахой и скоро, но не бегом, двинулся в сторону хутора.
Глава 22
Георгий шагал к хутору, высоко размахивая импровизированным белым флагом. Впереди на стенах различались направленные в его сторону ружья и пистолеты. Он шёл к друзьям, и его красный мундир должен быть хорошо виден – за себя он не опасался. Но вот татары Корчысова за его спиной наверняка представлялись казакам желанной мишенью.
Саженей за двадцать до стены парламентёр начал кричать:
– Сдаёмся! Сдаёмся! Степан! Перещибка!
Их заметили сразу, заранее, и потому на стене уже был сам хозяин хутора. Он выглянул из-за края частокола и спросил:
– Хто там? Ты, Георгий Петрович?!
– Я! Со мной перебежчики – Корчысов со своими людьми.
– На кой черт они нам сдалися?! Идите сюда, пан капитан, зараз бросим вам верёвку!
Георгий уже подошёл вплотную, а татары остановились в отдалении – на них со стены глядели почти две дюжины стволов.
– Нет, Степан Богданович, нужно принять их. Там, в лагере, – Воронцов махнул за спину, – творятся дьявольские дела, и наша христианская обязанность спасти человечьи души от этого.
– Так они ж иноверцы, нехристи, на кой они нам? Чего стоите, Георгий Петрович? Лезьте сюда.
– А не возьмём мы – так возьмут они, и станет их больше. – Капитан не спешил. В конце концов он обещал Корчысову защиту.
– Нэхай становыться, мы их уж угостили разок, так и ще сможэмо.
– Нет, теперь сила в них будет, ярость необоримая, не побегут они, на штыки грудью наколются, а не побегут. Верьте мне, Степан Богданович, надобно их впустить!
– От вы заладылы! А колы они нас пэрэрэжуть ночью, своим выдадут?! Яка им вера може буты?
– Веры им мало, но посадим их пока под замок.
– Как я могу их впустыты? У меня тут бабы, детишки. Да и хлопцы с ними брататься нэ полезут. Нет, нэ надобны они нам, Георгий Петрович.
Упёртый казак в чём-то был прав, но Георгий не мог бросить доверившихся ему.
«Ба-бах!» – грянули пушки со стороны лагеря, и трое из числа перебежчиков повалились на землю, а остальные вздрогнули и сгорбились в страхе.
Татары заволновались, начали озираться в поисках убежища, но его не было – вокруг открытая местность, и через минуту-другую ядра опять выберут кого-то себе в жертву.
– Перещибка! Я не полезу без них, я обещал, ты сам видишь, нет им обратно дороги! – От волнения Воронцов даже перешёл на «ты».
– А, ладно, нэхай лэзуть. Хлопцы, скидай верёвки.
Татары ринулись к стене, а им навстречу полетели концы верёвок. Но многие стали лезть и так, лишь бы поскорее оказаться под защитой.
Снова грянул залп, и ядра снова собрали жатву – двое татар упали со стены вниз. Пушки были прекрасно наведены, несмотря на то, что солнце уже скрылось за горизонтом, и день проживал свои последние мгновения.
– Скорее, Георгий Петрович, лезьте, – увещевал Перещибка. – Що я буду с татарвою без вас робыты?
Георгий полез. Шаг за шагом он поднимался по стене, спиной чувствуя хищные жерла.
И вот снова залп!
Воронцов невольно втянул голову в плечи, а ядро, ударившее на вершок выше, перебило веревку. Капитан свалился вниз, на спину.
От удара воздух вышибло из лёгких, в голове зазвенело, силы покинули руки, а перед глазами расплылся вид на стену, на махающего сверху казака.
«Попали? Конец?» – пролетела заполошная мысль, и Георгий закрыл глаза.
Боли не было, только лишь острое сожаление – не долез, не добрался до тайн, до сокрытых знаний, не смог ничего и умер в безвестности, как и не было. Плохо старался, а теперь уже ничего не исправишь. Как глупо, обидно глупо!
Но шли мгновения, а смерть всё не наступала. Георгий осторожно вдохнул, выдохнул, а затем услышал сверху:
– Георгий, ты чого разлёгся?! Тебя зачепыло або що?
Голос Перещибки, далёкий от ангельского, вернул Воронцова из грёз в действительность.
– Нет, – ответил он и только потом понял, что и в самом деле не зацепило. – Лезу!
И он снова стал подниматься, гремя остатком цепи на руке, и скоро перевалил через частокол.
Георгия приветствовали как героя – Перещибка обнял, Николай с компанией и казаки кричали «ура».
Вечерний сумрак завершил обстрел. Обезоруженные и связанные татары сидели на земле, что с ними делать дальше, было непонятно. Но этот вопрос отложили до утра, а пока отправили их под замок.
Воронцова расковали, он умылся и вздохнул полной грудью – наконец он был на месте.
– Эх, не худо бы отметить твоё вызволение, а? – сказал Перещибка.
– Нет, не время праздновать.
– А що? Думаешь, ще полэзуть?
– Не знаю, но нам надлежит бдеть неустанно. Колдун у них там, сильный колдун.
– Ну, колы так, тоди пойдём повечеряем, да расскажешь що и как.
– Расскажу, но и тебя расспрошу. – Воронцов взглянул в глаза казаку. – Да и мурзу допросить надо.
– Чего мени рассказывать?
– А про руку, каковую ты себе отрастил.
– Що?
– А то, что у Степана Перещибки руки правой не было, о чём в губернской родословной книге записано.
Казацкий голова вздрогнул, но взгляда не отвёл.
– А, ось за що… да… есть що порассказать…
– Ну да это терпит, что бы там ни было, а грехи князя тяжелее. Сначала допросим Корчысова.
Георгий велел Николаю взять пленника, и они двинулись в дом Перещибки. Только тогда Воронцов заметил изменения, произошедшие с хутором. Часть домов оказалась разобрана, а внутри двора, перед домом хозяина, выросла ещё одна невысокая стена. Сам дом тоже прибавил в укреплениях – весь нижний этаж заложили брёвнами, а в башне, на третьем этаже, наоборот, сделали открытую галерею.
– А вы времени не теряли.
– А ось цэ Николаева задумка. Ретран… шем… ретраншемт, а… язык сломаешь, пока выговоришь.
– Ретраншемент. Молодец, Николай, – искренне похвалил капитан.
– Рад стараться, ваше высокоблагородие! – Николай улыбнулся в усы.
Вся процессия прошла в главный дом. А внутри яблоку было негде упасть – все обитатели хутора перешли туда, и теперь отовсюду слышался неумолчный гам.
– Пидём на второй этаж, там тише, – позвал староста.
Но наверху тоже оказалось занято – Перещибкина дочка при свете лучины чистила разнообразное вооружение, а в уголке напротив сидел с книгой в руках Олег. Он делал вид, что читает, хотя разглядеть в таком полумраке буквы было невозможно.
– Олеся, доча, спустыся вниз, нам потрибно поговорить.
Барышня без слов подчинилась, за нею же ушёл и Олег.
– Тенью за нэй ходыть, – доверительно сообщил Перещибка. – Ну да пусть його, всё одно в зятья ему, убогому, нэ попасть.
Добавили свечей, приготовили письменные принадлежности и приступили.
Георгий расположился за столом, Николай встал у входа, а Перещибка прохаживался вокруг да покручивал ус.
Связанный мурза был спокоен и уверен.
– Рассказывай всё по порядку – к чему вам нужен хутор, зачем в деревне мор и всё что знаешь про колдуна. Всё с самого начала.
– Долго выйдет.
– Ничего, время есть.
– Что ж…
Мурза приосанился и, твёрдо глядя в глаза Воронцову, стал рассказывать. И начал, в самом деле, совсем уж издалека.
Род его проживал в Азове и издревле ходил в набеги на польские, украинские и русские земли. А что лучшее можно взять в местечках, хуторах и деревнях? Конечно, рабов. Ясырь* всегда составлял большую часть добычи и в случае погони сначала бросали возы со скарбом, но не живой товар.
Корчысовы же особо славились своей способностью довести рабов до места продажи – Истанбула. Из Азова, через Кафу, в Истанбул – вот морской путь, который исходили предки мурзы. Сдать ясырь Корчысовым считалось за удачу, ведь они брали на продажу даже и детей, чего из-за превратностей пути не делали другие.
Род их благоденствовал, пока в конце прошлого века русский царь Пётр со второй попытки не взял Азов. Тогда для всех Корчысовых наступили тяжёлые времена, промысла не стало.
Пятнадцать лет предки мурзы мыкались кто как мог. Но вот в 1711 году фортуна изменила царю, и Азов пришлось вернуть туркам. Тогда-то русских и прочих охочих перевезли в Боброцск.
В тот год род мурзы разделился – один брат с семьёй выбрал жизнь на новом месте, а второй на старом. Русские Корчысовы бедствовали – ремесло и охотничьи промыслы едва позволяли сводить концы с концами. Азовские же Корчысовы продолжили дело рода – вместе с ногаями саблей добывали ясырь у черкесов, у русских, у калмыков. Но опять же, водить рабов на продажу получалось и лучше, и выгоднее, чем брать их в походах.
Двоюродный дед Корчысова разбогател на этом, поставил дом в Азове и уже звал родню обратно, как в 1736 году снова вспыхнула война, и Азов снова был взят русскими. Тяжёлая бомбардировка разрушила новый дом, а родичи и слуги погибли.
Сам дядя в ту пору был с караваном в Крыму и не стал возвращаться. Дальше он вёл свои дела из Бахчисарая. Но и дяде везло не всю жизнь – новая, третья война с Турцией, после которой Крым стал независимым, но под рукой российской императрицы, поставила крест на работорговле. Хан-марионетка боялся испортить отношения с русскими и караваны рабов водить запретил. Дядя разорился на подарках чиновникам, но не добился никаких послаблений и умер в бедности.
– Но он жил, как и должно жить мурзе! – воскликнул Арслан порывисто и от волнения снова начал коверкать слова. – Я же в юности только глядеть на это. Детство в бараке, помогать отцу – тачать сапоги, катать валенки, резать ремни на сбрую… Ха-ха, вот смех-то: мурза – сапожник, пимокат, скорняк… – Корчысов усмехнулся, вздохнул и продолжил спокойнее: – В тринадцать лет дядя забрал меня к себе – рассказывал о всех тонкостях в перевозке и продаже живого товара, знакомил с людьми, учил турецкому языку. Всё надеялся, что Азов скоро снова перейдёт туркам и не хотел, чтобы дело рода исчезло. Только Азов и поныне ваш, а рабов я всё равно водил. И вышло это так.
После смерти дяди я вернулся сюда и занялся кожаным и меховым промыслом. Как-то после ярмарки в Воронеже я подсчитал свои скудные барыши да и засел пить в кабаке, и пил там неделю. Что было не помню, но через пару дней после того заявился ко мне Семихватов и давай расспрашивать о невольничьих рынках, о караванах, я, де, похвалялся, что были бы рабы, а довезти и продать я их смогу. Я поначалу не слушал его, но он предложил мне денег – ещё больше, чем я только что пропил, пообещал лес на дом поставить, коня подарить. Кто бы тут отказался? Впрочем, и князь тогда был не так уж богат – его соляная торговля по Дону давала прибыль, но совсем не ту, какой он жаждал. Семихватову-то подавай дворец, подавай лакеев в богатых ливреях, так, чтоб золота на них было больше, чем на губернаторском камзоле. А на торговле быстро капитал не сколотишь, если не будешь брать бесплатно, а продавать дорого. Но вот как раз такую простую штуку князь и выдумал.
Собрал он из своих, да беглых, да прочих людей ватагу, но не разбойничью, а рекрутскую. Потому как нарядил он их в мундиры, нацепил им сабли и отправил по казённым деревням за солдатами. Когда мужичков доводили до Боброцска, то уже я сажал их в широкие бочки, укрывал соляными мешками и спускал в карбасах по Дону до Азова. Оттуда на знакомом торговце морем до Кафы, а потом до Истанбула, всё по дядиному пути.
– А-а-а-а, так это мы ваших покрутчикив покосылы, нэ царских? – влез казацкий голова.
– Да.
– Уф… як гора с плеч долой! – Перещибка перекрестился на красный угол.
– А что же, в Экспедиции доходов ничего не видели? – спросил Воронцов.
– Вы знаете нашего исправника, Колоскова, всё за него делает секретарь. – Мурза многозначительно замолчал.
– А тот ходит на помочах у Семихватова, так?
– Именно так.
– Но ведь такое воровство невозможно скрыть!
– Почему же? Можно. Ревизские сказки пишутся исправно, налоги поступают исправно. Считай сам, один крепкий мужик двадцати – двадцати трех лет в Истанбуле стоит, на наши деньги, пятьсот рублей, а податей с него нужно заплатить в год три рубля с полтиной. Вот и весь ответ.
Георгий помолчал. Он никогда не задумывался над устройством жизни в Империи, и продажа крепостных никогда не вызывала в нём чувства несправедливости. Но история Корчысова внесла разлад в его убеждения. Воронцов, конечно же, протестовал против продажи крепостных туркам, но, к своему удивлению, теперь он, кажется, стал противиться и самой продаже. Впрочем, разбираться с этим сейчас не было времени.
– И что же дальше? – вернулся он к допросу.
– А так и пошло – князь ясырь собирает, я везу и продаю.
– И сколько же крепостных вы продали?
– В нашем уезде пять казённых деревень, и сейчас мужиков там не осталось. А по счёту… по счёту двести семьдесят душ.
– Ну вы и подлюки – православных нехристям продавать, – вставил своё слово Перещибка.
– А мне что, я не вашей веры. А вы-то своих мужиков сами торгуете, деревеньками продаёте-покупаете. Где разница? А там, за морем, ещё и следят за ними, потому как денег не в пример больше плачено.
– Оставь свои наставления при себе, – осерчал Воронцов. – Расскажи про мор.
– Это идея князя. Ему надоело выплачивать подати – по ревизским сказкам набежала большая сумма, а кроме того, с деревень ещё можно было баб, девок да недорослей набрать – моровое поветрие всё спишет.
– А что колдун?
– Он и вызвался болезнь устроить, иначе откуда бы её взять.
– А что ему нужно взамен?
– Не знаю, что-то зарыто здесь, под хутором, это ему надо.
– Расскажи о нём всё, что знаешь.
– Знаю немногое. Он появился в Боброцске весной, сразу после того как перебили рекрутскую команду. Узнал откуда-то, что у князя с Перещибкой вражда и тяжба и пришел прямо в усадьбу. Слуги его выкинули было, да только все, кто его выдворял, на следующий день слегли и к вечеру отошли. Оттого князь ему и поверил.
– А заради чого этот пёс шелудивый судиться со мной стал? – влез Перещибка.
– Кто, колдун?
– Семихватов!
– А-а-а… только чтобы убрать вас подальше от Берёзовки. Опасался, что вы спутаете ему планы.
– И не зря боявси, сукин выкормыш!
– А что ты знаешь о такой Прасковье, мещанке из Боброцска? – спросил Воронцов.
– Ничего, – подумав, ответил мурза. – Никогда о ней не слышал.
– А слышал ли ты от князя или колдуна, – тут Воронцов и сам несколько затруднился с определением, – про такую старую ведьму с необычными зубами?
– Нет.
Что ж, первый допрос можно было считать завершённым. Впрочем, он мало походил на допрос, каковой бы устроили мурзе в застенках Тайной Экспедиции. Скорее, беседа, но Воронцов спешил и устроил её только для того, чтобы Корчысов не успел за ночь напридумывать чего-нибудь.
– Если ты рассказал всё честно, то я, как и обещал, замолвлю за тебя слово перед Сенатом.
Корчысов поглядел капитану в глаза и кивнул.
Мурзу вместе с прочими заперли в избе и приставили к ним часового.
Воронцов вышел на двор и глубоко вдохнул – после духоты общего дома на свежем воздухе была благодать. Он присел у крыльца и прикрыл глаза, подставив разгоряченную голову прохладному дыханию ночи.
Допрос завершился далеко за полночь, но капитан не хотел спать, напротив, чувствовал некоторое возбуждение. Ведь, дай-то Бог, дела налаживались – теперь он знает всё, он свободен, а вокруг друзья. Враг же – раскрыт, ослаблен и, вернее всего, вовсе не будет иметь сил для штурма. Быть может, уже завтра никого не останется в лагере.
Подошёл Перещибка, он тоже пребывал в приподнятом настроении.
– Закурим, пан капитан? – Казак предложил свой кисет. – Я, ей-богу, писля рассказа цього татарина як заново на свет народывся.
– Пожалуй, не откажусь.
– История его вокруг Азова вертелась, а так уж выйшло, що и моя оттуда же родом, так не откажите и мою историю послухать.
Воронцов поглядел на казака и кивнул.
Они присели на ступеньки, раскурили трубки и Перещибка начал:
– Початы с того, що у моего отца було два сына – Андрей и Степан. Жили мы на Украине и, бывало, гуляли с запорожскими товарищами в крымских деревнях, шуровали в огородах турецкого султана на иншому берегу Чёрного моря, хаживали в гости к ляхам, хошь и було цэ противу договоров.
Однако русские царицы год от года всё бильше и бильше забирали у казаков волю, и ось забрали её всю. Пришёл генерал Текели и выгнал усих запорожцев, а Сечь сровнял с землёй.
Хоть и жили мы тогда не в Сечи, а на Каменном Затоне, а обиду брат мий принял, як бы его хату спалылы. Ось тогда-то и разошлись наши с ним шляхи-дорожки. Вин був весь в батька, пылкий нравом, скорый на решения. Не примирился он с такой обидой, а собрав сотню таких же горячих хлопцев и отправился в Крым, на службу хану.
Я же, погоревав за казацкие вольности, решил стать чумаком. Богато где я ходил с возами: и в Крым же, и к Азову, и дальше, до Ногайской Орды. И жилось мне привольно: на Украине – дом, жинка и отдых, а в дороге – степь, резвый конь и сабля! И ось однажды знакомец мой, ногайский татарин Курбай, пообещался доставить мне китайского шёлку и персидских ковров – товар дуже дорогой и денежный, коли продать его в Киеве.
Подтолкнул мени тоди черт ударить с ним по рукам – захотелось вместо широкой хаты дом себе каменный поставить на Затоне. Уговорились загодя, а встреча возьми и выпади на тот год, колы русская императрица повелела взять Крым. Знав бы ранише, так сидел бы дома, смаковал люльку да держался за жинку, алэ весть застала, когда уж чекал я своего знакомца на реке Кубани, що в Ногайских землях.
Встретились мы с ним благополучно, совершили покупку и разлучились добрыми друзьями, но вокруг уже було ох как неспокойно. Русские начальники предложили ногаям покинуть прикубанские степи и откочевать до реки Урал, чтобы занять тамошние порожние земли. Одни старшины татарские согласились, подняли казаны и двинулись за Кубань. Иншие отказались и тэж двинули кочевья. А нэмае горшей для чумака поры, колы такое в степи движение. Захованные средь мешков с солью ткани жгли мне душу!
В дрожи небывалой прошли мы до Ейского городка, где стоял русский гарнизон, и надо ж было такому статься, що за две версты до спасения на нас вышли немирные ногаи и в такой силе, що тилькы на конь и в реку.
Тут-то меня и повязал дорогой товар. Вместо того щоб кинуть возы, я свернул с дороги. В том месте Ея переходит в лиман и оттого вокруг богато заводей, всё поросло лесом, высокою травой, словом, есть где схорониться. И мы успели уйти благополучно. За широкими кустами, по колено в воде в густой осоке укрылись. Але ж дюже богато шло татарвы, а где одна пара глаз пропустит, там сотня заметит. Знайшлы нас – заулюлюкали, повернули коней.
Первые лихачи, що верхом в кущи вломились, получили вид нас по доброй пистолетной пуле, иншие полезли в сабли, закипела сеча.
Срубил я одного, отмахнулся вид другого, глядь, а передо мной брат мий, Степан, стоит и вже шашкой замахивается. Але узнал меня и в один миг, как всегда с ним було, всё решил. «Падай, Андрей, меж колёс, лежи тихо, у меня в полоне будешь». Я так и сделал – завалился между колёс и чекаю доброго часу.
Колы кровавая справа кончилась, татарва стала трофеи собирать, а меня брат повязал да к конскому седлу приладил. Так я в петле и болтавси, пока ногайцы Ейский городок окружали, та табор свий ставили.
Той же ночью мы с братом обнялись и поговорили. Не буду тебе пересказывать все его беды и счастья, скажу тилькы, що познакомил вин меня со своей дочкой, с Олесей, тоди вона ще малявкой була.
А на рассвете я вже скакав до Азова. Степь вокруг пылала великой сечей – то немирные ногайцы резали и жгли мирных и русских, и всех, кому не посчастливилось бути там и в тот злой час. Не однажды замечали меня хищные ватаги, що ручьями текли на север, але коня мне брат дал лучшего, его скорым бегом я и спасался.
Благополучно добрался я до Азова, а там вже всё знали и готовили войска в поход. Два дня я отдыхал, покупал кой-чого в дорогу и собирался до дому, но на третий день в крепость вошли войска донского атамана Иловайского. Скажу тебе, що сила их була великая – лес копий остро сверкал на солнце, когда конные сотни одна за другою проходили в город. Десять полков казаков – не шутка. К тому ж вести пришли из Ейского городка – ногаи его взять не смогли, а с бильшою втратою откатились за Кубань.
Смутно мне сделалось на душе, затрепетал я за долю брата, за дочь его. И решил, що колы убит вин приступом, то хоть свою племянницу выручу. Детей мне с жинкой бог нэ дал, так возьму её донькою. Так я решил и записался к донцам в полк.
Вскоре прибыли мы к Ейскому городку, але дознаться там я ничого нэ смог – тела ногайцев вже були похованы пид землю.
Так як же мне с братом снестись? Сам нэ поскачешь – запишут в дезертиры. И я стал искать нужных людей, стал расспрашивать местных татар и таки встретился с одним из своих знакомцев по прошлым делам – татарином Катамаем и попросил його разузнать о брате в Джамбулакском кочевье.
Як же я изумился, колы в тот же вечер те самые дончаки, с якими мы ще вчерась сушили вместе чарки, повязали мени и доставылы в шатёр самого атамана Иловайского. Запираться резона нэ було, и я рассказал все как есть. Алексей Иванович мне на то сказав: «Сношения с ворогом во время войны есть проступок тягчайший, и за то полагается тебе повешение. Но коли сможешь ты своего брата уговорить и тем дашь войскам скрытный проход, то и ты, и брат твой получите награду. Коли же по твоему попущению татары нас обнаружат и сбегут в степь, то обнимет тебя пеньковая невеста».
Ось так-то. Весточка моя отправилась в кочевье, а через седмицу я получил ответ, що брат мой жив, хотя и тяжко поранен в руку.
С неверным Катамаем я отправился за Кубань, где вдоль реки Лабы собрались все мятежные ногаи с табунами, кибитками, бабами и детьми.
Мы встретились недалеко от урочища Керменщик, але обняться по-братски нэ смогли, бо порожним болтался правый рукав его кафтана от самого плеча. И сам Степан був бледен и едва жив.
Снова проговорили всю ночь. Все наскоки ногаев на русские посты и крепости булы отбиты, в кочевьях залышилась едва половина вид числа всадников. Мурзы послали весть к турецкому султану, але надии мало. Старшины ногайские горюют о недавней войне с черкесами – теперь вид них тоже нэ буде допомоги. Куда ни кинь – всюду клин.
Ось тут я хитрым лисом к брату и подластился. Молвлю: «Колы посты укажешь, да весть в кочевье пустишь, що русские на Дон уходят, то землю получишь и сможешь с дочерью мирно жить. А нет, так и так конец скоро ногаям, войска ведёт Суворов, а його походка тебе известна».
Ожег вин меня взглядом гневным да презрительным. Ругал, лаялся, напоминал про Сечь, про русское вероломство, але потом сказав: «Що мне жизнь берегти? Николы нэ берёг и в инший час прогнал бы тебя, але теперь я нэ один, а с дочерью. Её судьба всего важнее, за неё я и жизнь положу».
Ось оттуда его дворянство, цей хутор и земля. Мене теж нэ обидели, тилькы я запросил награду монетою.
Да, а Ногайская орда через три дни була раздавлена. Вид речки Лабы наступали под барабанный бой квадраты пехотных каре, ухали с пригорка единороги, отзывались им полевые трёхфунтовки, а со стороны степи заходили широким разбегом казацкие донские полки.
И я с ними. Ногаи, колы очухались вид страху, собрались та поняли, що в степь нэ утечь, то рубились крепко, але мы перемоглы. Мало кто прорвался сквозь наше кольцо, останние легли в землю. В тот день ярость явилась среди донцов – за набеги, за побитых товарищей, за уведенных в степной полон жинок, за побитых по ненадобности деток, местью лютой пролилась она на головы всего ногайского рода без разбора. С моей подсказки брат это наперёд угадал и тем дочь свою спас, и сам спасся. Ось така история. – Перещибка отошёл к бочке и хлебнул воды.
– Да, история занимательная. Так стало быть, ты – Андрей?
– Так.
– А что же брат?
– Вин как здесь обосновался та от ран оправился, мирно жить нэ смог. Разбойничал, хоть и без руки, а однажды напоролся на засаду. Там и лёг. Хлопцы его, кто здесь оставался, послали мне весточку в Затон. Я и приехал, и братом сказался. Потому как кто бы сироту признал хозяйкой? Никто. Я тоди на смерть ради неё ходил, так и на подлог пошёл, нэ задумавшись. – Перещибка замолчал, переступил с ноги на ногу. – Так що ты скажешь?
Воронцов глянул на него и не спешил с ответом. Он вытряхнул пепел из трубки и встал.
– Что говорить? Это не моё дело, а измены тут нет.
– Спаси тебя Бог, Георгий Петрович. – Перещибка обнял капитана.
*Ясырь – невольники.
