Читать книгу: «Игла бессмертия», страница 18
Глава 23
Утром следующего дня лагерь князя не опустел, даже наоборот, к нему стекались по одному, по два измождённые беглецы, а позже подошёл небольшой отряд, и внутри началась какая-то суета и строительство.
Воронцов спозаранку взошёл на галерею башни и наблюдал за противником в подзорную трубу – вчерашние беглецы появлялись перед лагерем будто из воздуха, их тут же вязали и вели к колдуну. Ничем другим, кроме как действиями полудницы, объяснить это было невозможно.
Георгий размышлял о том, чтобы отправить в Воронеж гонца. Получалось, что если и ехать, то только ему самому, так как только он мог бы как-то справиться с духом, закрывшим дорогу. Однако мысль о том, чтобы удалиться от колдуна, была противна всему его существу, так что по всему выходило сидеть в осаде.
Правда, для этого были все условия – еды и воды вдосталь, хватит месяца на три, а если беречь, то и на пять. Проломы в стенах латались за счёт бревен изб и сараев, так что укрепления были все так же надёжны.
Погода испортилась, северный ветер нагнал туч, и всё небо затянуло серой хмарью, но настроение у осаждённых было приподнятое – после вчерашних событий вера в благополучный исход противостояния окрепла.
Демид даже стал присматриваться к казачкам и то и дело многозначительно крутил ус, то рядом с одной, то рядом с другой. Это петушиное поведение вполне могло привести к потасовке, так как казаки, как и всякие прочие мужчины, не жаловали чужого внимания к своим женщинам. И в таких случаях Фёдор, по давней привычке, осаждал своего друга, но не теперь. Теперь его вообще не было видно, и большую часть времени он проводил в одиночестве, засев в какой-нибудь тёмный закуток.
Николай радовался возвращению господина капитана и наслаждался свободой от ответственности. Теперь, когда начальство на месте, всё очень скоро завершится, в этом он был уверен твёрдо, а война, ну что ж, дело привычное.
Перещибка подумывал о том, чтобы устроить-таки небольшой отдых и опорожнить бочонок вина. Очень ему хотелось заручиться дружбой Воронцова, глядишь, и дочке столичный капитан глянется.
И только Георгий чувствовал некоторую тревогу, скорее связанную с колдуном, чем с князем.
Однако беда пришла именно от князя.
После полудня к хутору подскакал парламентёр и передал послание:
– Его светлость предлагает господину капитану покинуть со своими людьми хутор и направиться куда ему заблагорассудится! А предателю и трусу Арсланке Корчысову велит возвратиться! В обмен же его светлость сохранит жизнь крепостному Тишке Шапкину и девице Катьке Найдёновой, кои находятся под властью князя. А коли щедрое предложение князя не будет услышано, то названные Тишка и Катька будут повешены на закате.
Гонец ускакал, а из лагеря в подтверждение его слов ненадолго вывели Тихона и Найдёнову.
– Merde!
– А хто ци люди? – Перещибка разглядывал пленников в подзорную трубу.
– Мой денщик и племянница князя.
– Племянница? На кой ляд она вам нужна?
– Это долго объяснять.
– Но ты же понимаешь, що вин обманет? Вас нэ выпустят.
– Да, князю веры нет.
– Значит, и выбору – идти чи оставаться – у вас нэма.
– Значит, нет.
– Ось и добре.
Однако Георгий понимал вполне, что выбор есть. Это был выбор совести – попробовать вызволить пленников или обречь их на смерть своим бездействием. Но рисковать всем поиском, всем походом было немыслимо! Ведь уйти из хутора – значит, потерять инициативу, значит, отдать сей отчего-то драгоценный для врага холм без боя. Обратной дороги уже не будет, это точно. А кроме того, если князю так уж нужно удалить государева человека из хутора, тем вернее следует остаться, разве нет?!
Воронцов продолжал стоять у стены, а Перещибка отошёл, позволив ему обдумать положение. Капитан мысленно приводил всё новые и новые доводы в пользу того, чтобы остаться в хуторе, и вот уже их набралось с десяток, а напротив них, на стороне Тихона и Найдёновой, было всего по одному – привязанность к слуге и обещания доверившейся ему барышне.
И это «déséquilibre»* в доводах Георгий тоже видел и понимал, что вызвано оно его собственным нежеланием покидать место событий.
Но что делать, если не соглашаться? Отбить пленников? Казаки едва ли захотят рисковать в атаке из-за непонятно кого, сил мало, да и не поспеть, охрана всё равно успеет убить несчастных. Магической формулы для этого случая тоже не было. Что ещё?
И тут он вспомнил про Корчысова. Ведь он влюблён в Найдёнову, он мог бы согласиться вернуться к князю. Возможно, Семихватов удовлетворится этим и не станет прибегать к казни. Скользкая идейка, низкая… но она снимала часть ответственности за принятие решения и давала надежду на благополучный исход.
– Прошу вас, велите привести Корчысова, – попросил Перещибку капитан.
Мурзу подвел Николай, и Воронцов рассказал Корчысову об ультиматуме.
– А-а-а! Проклятье! Проклятье! – возопил тот. – Я убью его! Дай саблю, атакуем лагерь!
– Не успеть, судьба пленников решится раньше.
– А-а-а!!! – Мурза завыл обречённо и закрыл лицо связанными руками.
Так продолжалось несколько минут, пока он не решился.
– Я пойду.
– Но князь убьёт тебя, – фальшиво побеспокоился Воронцов.
Лживая забота показалась Георгию такой явной, что он отвёл взгляд от мурзы.
– Может, и не убить, он сам не везти и не продать рабов. – Как всегда в волнении мурза коверкал слова.
– Если только он не ищет мести, – совсем уж пробубнил капитан, он ненавидел себя в это мгновение.
– Я не могу по-другому.
– Хорошо, Николай, развяжи ему руки. Быть может, подождём до вечера?
– Нет, я не терпеть.
Мурза взял конец веревки, поглядел на всех и, перевалив через полуразрушенный частокол, стал спускаться.
Капитан отошёл и присел на бревно у разобранной избы – ему нужно было знать, как всё пройдёт, и он решил разбудить ворона. Колдовство, однако, долго не удавалось. С удивлением Георгий обнаружил, что дрожит, словно на морозе, а сердце колотится.
«Это мгновение… истины, – ясно понял он. – Это поступь судьбы, и если сейчас я не предприму никаких действий, то ничего уже нельзя будет исправить».
С минуту Воронцов колебался, желание пойти вслед Корчысову, освободить свою совесть, мелькнуло и пропало под валом аргументов против.
«Но я сделал всё возможное, решение принято», – сам себе ответил он, но уверенности в этом у него не было.
Воронцов несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Он должен успокоиться, он должен знать, что произойдёт.
Собравшись с мыслями, он вызвал птицу и отправился с нею к лагерю.
– Эх, Тишка, Тишка, ведь пропадёт… – негромко вымолвил Николай, но пролетавший мимо ворон услышал.
– Чему быть, того не миновать, – ответил солдату Перещибка. Похоже, он тоже не верил в благополучный исход.
Но Воронцов уже не колебался, он всё решил.
Серые тучи, пришедшие утром, заплакали дождём, вокруг сделалось промозгло и неуютно.
Корчысов шёл твёрдо и с поднятой головой. Не дожидаясь, пока он подойдёт сам, к нему навстречу бросилось несколько причащённых. Головы их ещё более вытянулись, кости заострились, не поспевающая за ростом кожа местами порвалась, так что в прорехах виднелась плоть. На бегу они выли и издавали звуки, похожие на ржание.
Причащённые схватили мурзу, бросили наземь и приволокли к лагерю.
– С возвращеньецем! – карикатурно приветствовал Корчысова князь. – Как изволил погостить?
Мурза молчал.
– А я заждался уж тебя. Что, больше гостей не будет?
– Отпусти её, князь.
– Почему ты меня предал, Арслан? – Семихватов подошёл и склонился над пленником.
– Ты ввязался в сатанинские дела, отшельник тебя заморочил.
– Меня никто заморочить не может! – Глаза Семихватова горели лихорадочным огнём. – Если бы не предатели и трусы, всё уже было бы кончено! Но я вас заставлю подчиняться! Приведите пленников!
Ворон капитана вспорхнул выше и сделал круг над лагерем – палатки выглядели заброшенными, некоторые были размётаны и валялись кучей грязного тряпья. Причащённые бестолково слонялись по лагерю, по временам сталкиваясь друг с другом, на взгляд, их было не больше четырёх-пяти дюжин.
Рядом со входом в лагерь к перекладинам прилаживали верёвки – доделывали виселицу. Пленников сторожили пятеро, вид у них был хоть и лихой – ножи с топорами за поясом, – да уж больно напуганный. Они поминутно косились на бессмысленных и не переставали креститься.
Найдёнову и Тихона вывели из лагеря и представили пред очи хозяина.
Арслан не сводил глаз с Найдёновой, а та лишь затравленно бросила на него один пугливый взгляд.
– Борис, прошу, скажи, что это всё шутка! – Катерина подбежала к Семихватову и приникла к его груди.
Руки её были связаны спереди, но она всё равно попыталась приложить их и обнять князя.
– Шутка, душечка, шутка. Ты-то со мной, верно, шутила, когда ускакала с капитанским служкой? – Семихватов погладил её по голове, наблюдая при этом за Корчысовым. А тот был белее мела.
– Я делала только то, что ты велел! Но он будто не видел меня, и мне пришлось сказаться жертвой, я хотела как лучше!
– И потому тебя перехватили только под Воронежем?
– Борис, ты же знаешь, я верна только тебе. Я обязана тебе всем!
– Обязана, да, но не верна. – Он оттолкнул барышню. – Предатели, предатели и трусы! Тащите виселицу.
– Нет! Борис, умоляю, не надо, не надо! – Найдёнова упала на колени и попыталась обнять ноги своего судьи.
– В назидание остальным, в назидание! – Князь отступил, и барышня повалилась наземь.
– Князь, ты обещать! Князь! – вскричал Корчысов.
Он рванулся из рук конвоиров, но те держали крепко. Они ещё круче заломили ему руки и ткнули лицом в землю.
– Ты тоже обещал… Обещал, что капитан не уедет из Боброцска неделю, что хутор возьмём за день… а сам всё провалил, да ещё и сбежал, оставил меня в дураках. Но нет, я шапку шута примерять не намерен, не намерен, слышишь?! Всё будет так, как я сказал!
Из лагеря принесли два столба с четырьмя опорами и перекладину с веревками. Люди князя стали сколачивать виселицу, а Георгий взирал на их работу в оцепенении. План его провалился, это было очевидно, и теперь он с ужасом глядел на последствия своего малодушия.
Дождь размочил утоптанную землю перед лагерем и выпачкал грязью красивое платье Найдёновой, оставил чёрный след на лице Корчысова.
– Катюша, Катюша, – шептал Арслан, ища её взгляд, но Найдёнова не слышала. Она скорчилась на земле и дрожала крупной дрожью, как бывает в лихорадке.
Георгий всё время наблюдал за этой парой несчастных, то ли случайно, то ли нарочно избегая глядеть на своего слугу. А Тихон стоял смирно и переводил взгляд с виселицы на хутор и обратно. Он надеялся на что-то, не верил в свою судьбу и смотрел так, как если б ждал чего-то. А когда виселица была готова, у него выскользнуло нечаянно:
– Георгий Петрович…
Георгий вздрогнул и перевёл взор птицы на своего Тишку – на простодушном лице слуги застыла как будто детская обида.
Воронцов прервал связь с птицей.
– Перещибка! Степан, давай атакуем! Он близко! Сейчас убьём князя и дело кончим!
– Георгий Петрович, как же успеем? Да и…
– Верхом! Верхом, ведь ты мастер. А нет, так вели дать мне коня! – В ажитации капитан подошёл вплотную и навис над казаком.
– Ты что, Георгий, какой конь? Ведь нет ворот…
Воронцов огляделся – разрушенные ворота были заложены брёвнами. Конечно, всё верно, и сиюминутная горячность покинула его, оставив без сил. Теперь уж ничего не сделать, мгновение истины потеряно.
Он закрыл глаза руками.
– Кончено, – сказал кто-то.
Перещибка достал из-за пояса подзорную трубу, посмотрел сам и протянул её Воронцову.
Но Георгий сначала глянул так – из-за дождя видно было плохо, но два силуэта на перекладине всё же различались.
Он проглотил комок в горле, поднёс трубу, но ничего не увидел – стекло залило водой.
«Это слёзы», – подумалось Воронцову.
Он не спеша отёр линзу о полу своего камзола, и, прикрывая трубу рукой, посмотрел ещё раз. Найдёнова и Тихон висели рядом, чуть покачиваясь. Лиц не было видно, но Георгий знал: Тихон ждал его до последней минуты – и теперь, конечно, обижен. Был обижен.
Катерина в своём нарядном и испачканном платье показалась сломанной куклой, брошенной, ненужной и одинокой.
Корчысов же ещё был жив. Его держали, но он, кажется, пребывал в бесчувствии и не сопротивлялся. Колдун вливал ему в открытый рот своё зелье.
Георгий опустил трубу. На душе у него было так погано, как ещё никогда не бывало прежде. Он развернулся и пошёл к дому.
– Георгий Петрович, не казнись, що ты мог зробыты? – сказал ему вдогонку Перещибка.
Капитан остановился.
– Но я же ничего не сделал, – ответил он, полуобернувшись. – Ничего.
Воронцов ушёл в дом, забрался на галерею третьего этажа, прогнал мальчишку-дозорного, и уселся на пол. Едкие мысли занозами сидели в голове – ничего не сделал, понадеялся на авось, спустил с рук ношу ответственности и в результате предал на смерть верившего ему слугу, обрёк на погибель женщину. От мыслей не было спасения, как невозможно убежать от себя самого. Он мог поступить иначе! Да хоть бы и пойти к князю с ножом в рукаве! Кто знает, как бы обернулось?! О боже, ведь ещё час назад всё можно было исправить!
«А-а-а!» – Капитан взвыл внутри себя и обхватил голову руками.
Он сидел так с четверть часа, пока разрушительные мысли не покинули его. Но на их место пришёл гнев, а за ним и жажда действия. Князь – гордец и преступник, он должен ответить за свои злодеяния! Но что он, Воронцов, может?! Ничего.
Георгий до хруста сжал кулаки. Что делать? Что делать?!
Гнев душил его, обжигал. От прилива крови лицо его покраснело, стало трудно дышать.
– Ну да я сделаю, кой-чего сделаю, – наконец сказал он сам себе и чуть успокоился.
Воронцов не раз экспериментировал с волшебством, и большей частью эти опыты заканчивались ничем. Но кое-что ему удалось выяснить. Так, если дольше держать поток той душевной силы, что истекает из его глаз в заклинание, то эффект будет сильнее.
Дождь кончился, Георгий глубоко вздохнул, и ток влажного прохладного воздуха освежил его, принёс облегчение. Теперь заклинание – привычный вызов ворона из перстня.
Всё шло как обычно, благо солнце за тучами давало ещё достаточно света, но только на сей раз, завершив чтение заклинания, Георгий не остановил поток крутящихся искорок своей души, и ручеёк их продолжил вливаться в колдовское существо. Мгновения сменяли друг друга, и Воронцов увидел, что крохотная птичка стала увеличиваться в размерах. Из мухи она выросла в воробья, из воробья в настоящего ворона и продолжила рост.
Георгий предполагал такой эффект, оттого, обрадованный и увлеченный этим новым опытом, не заметил боль в сердце. Сначала она ощущалась лёгким ожогом, таким, как бывает, если загасить пальцами свечу, но со временем разрослась в острое незатихающее жжение.
Воронцов продолжал, пока ворон не стал уже размером с собаку. Когда сердце запылало, и терпеть боль стало невыносимо, он прервал поток искорок и привалился в изнеможении к стене, приложив к левой стороне груди руку.
Перед ним стоял огромный, невиданный ворон. Чёрный глаз его внимательно смотрел на хозяина. Хозяин же дышал тяжело и сам, взглядом птицы, видел своё состояние.
– Ну да ничего, я сделаю, сделаю.
Птица вспорхнула на парапет, а затем взлетела в небо.
Ощущения от полёта были теперь иные. Если ранее каждое крохотное трепетание ветра сносило ворона, то теперь казалось, что птица способна справиться и со штормом.
Воронцов сделал круг над лагерем, но князя не увидел. Вокруг его шатра стояли причащенные, за пределами лагеря колдун раздавал зелье людям из небольшого отряда, которые привели пленников сегодня. Те по незнанию пили без сопротивления.
Георгий направил ворона на шатёр. Никогда ещё ему не приходилось управлять им подобным образом, но волшебная птица многое делала сама, понимая чаяния своего хозяина.
Так ворон, пролетая сверху вниз вдоль купола шатра, когтем распорол ткань, а на втором заходе проскользнул внутрь.
Под куполом было тесно, и птица сильно била крыльями, стараясь не упасть.
Князь отдыхал на своей кровати. Не теряя времени, Георгий направил ворона к нему, вложив в посыл весь свой гнев.
– Что?! – воскликнул Семихватов.
Он кубарем скатился с кровати и, защищаясь, закрылся руками, но ворон настиг его и ударил клювом в голову, в висок. Хрустнуло. Без последнего вскрика, мешком, князь повалился на устланный коврами пол.
Ворон стал рядом – Георгий глядел на поверженного злодея.
«Как просто. Слишком просто», – мелькнула мысль.
В это мгновение в шатёр вбежал колдун. Он обвёл обстановку взглядом, и брови его приподнялись, выдавая удивление.
– Это что же, игра закончилась? – разочарованно и не свойственной ему нормальной речью высказался колдун.
«Сейчас всё закончится», – подумал Георгий и направил птицу на колдуна.
Ворон оттолкнулся от земли, взмахнул крыльями и в одно мгновение настиг вошедшего. Так же, как и князя, он ударил его клювом, так же послышался хруст ломаемой кости, но колдун не упал, а схватил рукой ворона за горло.
– Жаль, – только и сказал он, – это было увлекательно.
С этими словами он свободной рукой достал из-за пояса нож и ударил им птицу.
* La déséquilibre (франц.) – неравенство.
Глава 24
– Тихон! – окликнул Воронцов – спина слуги маячила впереди. Да, это был точно Тихон – кафтан, шапка, лёгкая сутулость, он, сомнений быть не могло. – Тишка, эй, оглох ты, что ли?
Георгий пошёл следом за слугой и ещё пару раз окликнул его, но тот не отозвался.
«Ну ладно, – подумал Воронцов, – жив и слава богу».
Беспокойство, навязчивая мысль о повешении крутились в голове, паутиной зацепившись где-то на краю сознания.
«Вздор, вздор. Вот же он, передо мной. Пожалуй, надо прибавить ходу. Экий прыткий».
Однако как ни ускорял капитан шаг, а догнать не мог. Улица в Боброцске была пустынна, окна домов темны, и тишина – ни скрипа, ни гомона домашних птиц.
Наконец Тихон пришёл куда хотел – на двор к Прасковье. Он отворил калитку и двинулся к дому, а ему навстречу уже вышла хозяйка.
Воронцов не мог различить её лица, он видел только очертания, и те как будто менялись. Он ступил следом. С каждым шагом он всё больше сомневался, что видит перед собой ведьму – и фигура не та, и платье богатое, господское.
А Тихон меж тем встретился с хозяйкой и заговорил с нею.
– Тихон, я до тебя докричаться не могу, – обратился Воронцов к слуге и положил руку тому на плечо.
Слуга вздрогнул и обернулся.
Белое мёртвое лицо с вывалившимся языком и мутными глазами. Да, это был Тихон, только покойник.
И хозяйка выглянула из-за плеча гостя. Найдёнова. У той лицо было синее и опухшее.
«Мертвецы! – Георгий отшатнулся. – Значит, всё правда! О боже, нет!»
Мёртвые же не заметили Воронцова, они посмотрели сквозь него и вернулись к своей беседе.
– Катерина Сергеевна, как же вы в телеге поедете?
– Ничего, я поеду. Тетка-то меня и на худших развалюхах возила, а мне лишь бы уехать поскорее отсюда.
– Уедем, уедем, не извольте беспокоиться, Георгий Петрович мне строго-настрого приказал уехать утром.
«Я сплю, сплю! Это дурной сон!»
– Георгий, Георгий! – Его тихо звали и осторожно тормошили, но Воронцов проснулся резко и рывком сел.
Тут же голова закружилась, и он осел на постель.
– Не пидпрыгивай, захворал ты.
Воронцов перевёл дыхание и огляделся. Он лежал на кровати, под одеялом, на втором этаже дома. Рядом сидел Перещибка, чуть в стороне стояли Олег с Николаем. Голова болела, хотелось пить, а в груди, в сердце, поселилось жжение, пульсировавшее с каждым вздохом.
– Как я здесь оказался?
– Как хватились тебе, так и знайшлы – бесчувственного на башне. И я б тэбэ нэ трогал, да, кажись, супостаты наши готовят якийсь пакость.
– Воды.
Олег поднёс кружку, а Воронцов посмотрел на него, будто впервые увидел. Какая-то мысль крутилась в голове, но никак не желала попадаться.
Перещибка опять стал толковать о лагере, но Воронцов не слушал.
«Олег, немой послушник из монастыря… Зачем я взял его с собой? За чудотворную молитву, она могла пригодиться в деле, да и сам он хотел…»
– …горят костры! Кажись, палят всё подряд…
«О Господи, какой же я слепец! Не вижу ничего, кроме своих желаний! Да ведь он не годится для таких дел! И Тишка не годился, а я снарядил его одного!»
– …так не случилось бы чего худого со стороны… экхм… с чёртовой стороны.
«Гонюсь за диковинным знанием, за чудесной силой, а не вижу, что за бесплотную эту погоню плачу чужими жизнями. Нет, этого не должно повториться!»
Стало тихо, и Воронцов вопросительно посмотрел на Перещибку:
– Да… прости, я упустил твои слова, будь добр, повтори ещё раз.
– Кхм… эм… Так вот, палят с ночи костры, а нынче поутру и небо в серой мгле.
– И что же?
– Алэ ж нэ бувало такого, да и… как буть-то?
– Помогите мне встать.
– Ни, нэ трэба, лежи, и отсюда видно добрэ.
Перещибка поднялся и распахнул тяжелые ставни.
Сквозь окно в дом попало совсем немного света, а сам небосвод был грязно-серым, как бывает перед дождём.
– И становится всё темнее, – сказал он.
Георгий приподнялся на локтях, к нему сразу подскочил Николай и помог.
«Вот на кого я только и должен опираться», – мельком подумал Воронцов и выглянул в окно – от лагеря вверх поднимались три столба дыма, и дым этот рассеивался очень слабо, а больше клубился и собирался в облака, почти заполнившие собой горизонт. Теперь они приближались и к хутору.
Осада не кончилась со смертью князя, и теперь Воронцову мнилось, что он предчувствовал такой исход. Нет, он не сожалел о содеянном, только болезнь теперь оказалась так некстати.
– Да, это колдовство, но зачем оно, я сказать не могу.
– Та видомо на що – напугать нас хочуть, алэ мы-то нэ из пугливых.
Капитан посмотрел на Перещибку. Слова казака удивительно дополнили недавние раздумья Воронцова.
«Да, мы не из пугливых, а что с теми, кто слабее? С теми, кто, как Тихон и Катерина, слабы и не могут противиться злу? Я должен не искать колдунов для знаний, для службы государству, но защищать от них. Нам надобно спасти крестьян, уберечь местных жительниц, вот моя цель».
– Степан, нам надо освободить крестьян в Сухой Берёзовке.
– Так, цэ б нэпогано, только мало нас.
– Возьмём пленных.
– Татар? Эк, так нэ годится! Воны нам же нож в спину и воткнут!
Георгий вздохнул, говорить было тяжело.
– Расскажем им о судьбе Арслана, они все родичи.
– Родичи, не родичи, а веры им нет.
– Значит, проверить нужно.
– Як?
– Пусть в вылазку идут. Сегодня пушки молчат, и не надо им больше разговаривать… – Капитан снова перевёл дух и продолжил: – Пусть забьют запальные отверстия. Татары должны знать, как охраняется батарея.
– Экхм… – Казак погладил усы в раздумье.
У Воронцова от разговоров разболелась голова, но он не обращал на это внимания.
– Возьми Демида, он охотник до таких дел, и пригляд за татарами будет.
– Добро! К ночи всё подготовим. – Перещибка собрался уходить. – Ну вже мы им зубы повырвем! – Он погрозил кулаком.
– Подожди. Что бы колдун ни искал под твоим хутором, а мы должны найти это раньше. Вели продолжить раскопки.
– Добро, добро, Георгий Петрович, пусть Господь Бог пошлёт тебе исцеление.
Казацкий голова вышел, а Воронцов откинулся на подушки. Сердце жгло, он устал даже от короткого разговора. Но времени на отдых не было, следовало ещё многое сделать.
Все эти приготовления будут бесполезны, пока они, как в мешке, сидят под охраной полудницы. Почему ведьма закрыла выход? Она обещала помощь, но действия её противоречивы – отпустила, исцелила, но открыла дорогу князю. Прасковья передала весть о колдуне, но полудница перекрыла ход из деревни, собрала убежавших татар. Впрочем, нынче следует принимать любую помощь.
– Николай!
– Я здесь.
– Мы не сможем ничего сделать, пока хутор и деревню сторожит полудница. Ты с ней по-доброму смог сговориться, так выступи парламентёром ещё раз – пусть она передаст весточку своей хозяйке или Прасковье. – Воронцов прервался.
– Понял, ваше высокоблагородие, будет сделано.
Больной чуть улыбнулся.
– Брось церемонии, не на плацу. Нам нужна помощь… пусть пришлёт целебное зелье, а лучше пусть явится сама, колдун готовится к штурму.
– Передам, Георгий Петрович.
– Знаешь ли, как её дозваться?
– Да, в поля нужно пройти и колосьев коснуться.
– Верно. Но кое-что ещё я тебе скажу. Полудница… она просила меня дать ей покой. – Георгий умолк, рукою показав, что сейчас продолжит. – Она жаждет встретиться с дочерью. Не знаю… помогут ли тебе сии сведения, но… ты подумай.
От такой длинной речи Георгию стало совсем худо, и он лишился чувств.
– Георгий Петрович! – всполошился солдат. – Олег, беги за Федькой!
Николай сбрызгивал больного водой, тормошил, но тот оставался недвижим, и солдат успел встревожиться не на шутку, пока Олег привёл Фёдора.
– Помоги ему!
Фёдор в последние дни был сумрачен и молчалив, вот и сейчас он подошёл нехотя, всё время бросая взгляд на серое, колдовское небо за окном.
Поглядел на болящего, послушал сердце.
– Он спит, не надо его трогать.
– Добро. Сиди тут, у его постели.
– Да к чему? Ран у него нет, а я не дохтур.
– Сказано сиди, значит, сиди, – неожиданно рассердился Николай. – Кроме тебя некому. Олег, а ты чего ждёшь? Помолился бы за здоровье господина капитана.
Попенял и вышел, а Олег и в самом деле совсем позабыл о молитвах. Все его мысли занимала Олеся. Он общался с ней при посредстве писем, а вчера вечером она даже позволила взять себя за руку, и сегодня Олег жил только этим чудесным воспоминанием.
От слов Николая он несколько опомнился, поглядел на господина капитана и, сложив молитвенно руки, обратился к Богу. Он старался и просил искренне и, как и прежде, испытал тёплое, доверительное чувство причащения к Спасителю, то чувство, каковое единственно испытывают младенцы к своим матерям. И если ранее он всегда слышал некий ответ, то теперь перестал его ощущать.
Ещё совсем недавно это открытие повергло бы его в пучину горя, а нынче он лишь решил повторить попытку снова ближе к полудню, а сам отправился сочинять новое письмо своей любимой.
Николай же сгоряча вышел на двор, но делать там ему было нечего. Досада кипела у него в сердце – и Олег нехорош, и Фёдор, и даже господин капитан. Как можно было слечь в постель в такой час? Почему лучший врачеватель не хочет лечить, почему послушник не спешит молиться? Разлад и смятение, этак здешнее сидение добром не кончится.
Вокруг казаки выводили татар по двое, по трое, и с ними сурово говорил Перещибка, а рядом стоял, ухмыляясь, Демид.
Николай же пребывал в замешательстве. Он, со своим гренадёрским ростом, никогда не ходил в вылазки и теперь не знал, как подступиться к заданию. Идти предстояло в светлое время – как прятаться, как укрываться от разъездов? Пожалуй, начать стоило с того, что разузнать где они сейчас. Солдат попросил у Перещибки его трубу и двинулся на башню.
Когда проходил второй этаж, у постели больного уже никого не было.
– Федька! Етить твою мать! Федька!
Но никто не отзывался!
– Олег! Язви тебя в душу!
И парень скоренько выглянул из кухни.
– Подъедаешься?! Вот вытянуть бы тебя по хребту плетьми! Ты почему отошёл от господина капитана?!
Спокойный обычно Николай разошёлся не на шутку, а Олег, в другой раз оробевший бы, нынче глядел хоть и смирно, но с хитринкой, с этакой задорной искрой в глазах.
Откуда искра вскоре выяснилось – в кухоньку за чем-то зашла молодая казачка, а красная как помидор Олеся выскочила.
– Та-ак… а ну-ка бегом наверх, и чтоб сидел подле господина капитана неотрывно! Ишь какой дролечка выискался.
Олег покраснел, кивнул и бросился исполнять.
Николай поднялся на башню. Почти что весь горизонт уже был заполнен серыми, дымными облаками, и лишь вдалеке виднелись просветы. Тревожное зрелище, а тут ещё господин капитан занедужил…
Лагерь выглядел покинутым – ни часовых, ни вообще какого-либо движения. Разъездов тоже не видать, хотя те могли и в высокой траве затаиться. Николай вглядывался в разнотравье с четверть часа, но так никого и не выискал.
– Ну что ж… – пробормотал он в усы. – Без пригляда-то отчего ж не пройти.
Он спустился, в двух словах рассказал Перещибке о предстоящем деле и одолжил у него потёртый и выцветший кафтан. Переоделся, привязал к одному из брёвен тына верёвку, сунул за пояс пару пистолетов и, перекрестясь, стал спускаться.
Ничто не помешало ему ступить на землю, и он, пригибаясь, побежал к высокой траве, клочками росшей между проплешинами выпасов.
Добежал, сел и осторожно коснулся.
– Пороша, Пороша, – позвал потихоньку.
Крапива кольнула пальцы, и из воздуха явилась полудница.
– Зачем зовешь, зачем тревожишь? Вы дали мне вспомнить, но память – это только мука.
– Прости, коли в чём перед тобой виноваты. Не со зла Олег за тебя помолился, помочь хотел. И нынче я к тебе – за помощью.
– Что ж, говори.
– Недужен наш командир, просит твою хозяйку прислать отвар чудодейственный, а лучше – ту мастерицу, что отвар готовит, Прасковью.
– Передам, – сказала полудница и начала истаивать.
– Постой! Хочу помочь тебе, да не знаю, как. Хочешь, снова поговорю с твоей хозяйкой?
– Уж я просила… гневалась она, грозилась… не отпустит добром.
Николай задумался. Что сделает ведьма, если служанка взбунтуется? И может ли она взбунтоваться? Не узнаешь, пока не проверишь.
– Добром не хочет, а коли провинишься ты, воспротивишься ей?
– Как же? Я… не могу.
– Чего тебе бояться? А доброе дело сделать можешь. Освободи крестьян в селе, дай им дорогу!
– Не знаю…
– Ведь там и детишки есть малые, чьи-то сыны и дочки, худо им будет.
Полудница встрепенулась и глянула на Николая остро.
– Согласна! – крикнула она, но после успокоилась. – Только в село мне хода нет, ты их отпустить должен.
– Добро! Но не сдюжить мне одному, позволь друзей позвать.
– Друг твой уже здесь. – Она указала на кого-то сзади.
Николай обернулся и увидел неподалёку схоронившегося Фёдора. Он бы его не заметил, кабы не указка – тот тоже был без мундира, в крестьянской одежде, но с тесаком и ружьем.
– Э-э-э… – замешкался Николай. – Ты погоди, Пороша. Послание-то передай, а уж после.
– Передам, ждите. – Полудница исчезла.
– Федька, Федька, – негромко позвал солдат, но тот не спешил подходить.
Тогда Николай сам пробежал к нему.
– Ты что тут делаешь? Я тебе что приказал?
Фёдор молчал и только смотрел волком, что вовсе на него не походило.
– Сейчас вернётся полудница, и мы с тобой пойдём на вылазку в деревню, понял? Да говори же!
– Понял.
– Освободим крестьян, а после ты расскажешь господину капитану, зачем сюда вылез.
Фёдор не ответил, а через мгновение вернулась Пороша, и они, не таясь, пошли за ней. Сделали, казалось, всего шагов пять, а уже перед ними появились огороды.
Николай резво перемахнул плетень, пробежал вдоль стены избы и глянул на улицу. Никого, только дома печально молчат распахнутыми дверями.
