Читать книгу: «Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов», страница 14
Но реакция литератора была неожиданной.
– Ну конечно! – воскликнул Фурсов. – Кольцо!
Изящное колечко с черным камушком поступило в «картотеку» писателя после громкого ограбления квартиры архитектора Бергмана.
– Мне помнится, что вы тогда работали участковым на этом районе, товарищ майор, – ехидно улыбнулся Фуросов.
Сиротин скромно развёл руками.
– Но в описи украденного колечко не значилось? – уверенно сказал он.
– Наверное владелец не придал ему значения из-за малой ценности…
– Поэтому генерал безбоязненно и нацепил его на палец…
– Но мы-то знаем его истинную цену! – неожиданно громко расхохотался Фурсов.
Сиротина подозрительно засопел: похоже, этот гад смеётся не только над генералом.
Дело оставалось за малым. Фурсов вставил в машинку шесть проложенных копиркой листов.
Через минуту анонимный донос был готов. Первые пять он тут же сжёг. Последний, на котором знаки еле проглядывались, что исключало идентификацию шрифта, вручил Сиротину.
– Вот, прошу! Лично в руки товарищу следователю КГБ Алову. Канцелярия ведомства к анонимкам относится подозрительно. Нам поможет личный интерес «невинно убиенного». Да, и ещё: оценку товара буду производить лично и на месте. Там же и поделим по заслугам.
– Но будет вся моя команда.
– М…м. Всех убрать.
– Тогда и племянницу, – буркнул Сиротин и вздрогнул: в чреве Фурсова что-то громко булькнуло, тело всколыхнулось, халат на животе вздулся и опал, будто наружу прорвался пузырь и лопнул. Но Фурсов неожиданно улыбнулся.
– И её… И насчёт Алова… – на Сиротина уставились два неподвижных круглых газа, такие Сиротин видел у акулы за стеклом огромного аквариума в Сочинском аквапарке. – Я бы тоже хотел с ним повидаться, очень.
У Сиротина уже был план: Холин убирает свидетелей, последний в его списке – Алексей Новиков; устроить засаду у Новикова; арест Холина, и вот он – Алов! Сам же и нарисуется, чтобы напарника своего вызволить.
Майор рванул исполнять задуманное.
С Зозулей за рулём до Смоленки они добрались за пять минут.
Сиротин, прежде чем позвонить в квартиру Алексея Новикова, надавил на дверь… Схватился за кобуру, когда та неожиданно приоткрылась.
Крадучись вошли. Полная тишина. Дверной проём комнаты в глубине коридора ярок светится. Вдруг оттуда – механический щелчок, затем короткое жужжание. И снова всё замерло.
Посредине комнаты, оборудованной под фото-студию, на басовой струне, закреплённой на кронштейне, удерживающем яркую лампу, висело тело хозяина квартиры.
Полароид на треноге направил свой объектив на тело и размеренно выплёвывал фотографии, которые веером рассыпались по полу.
Сиротин поднял одну: часть носа Новикова крупным планом и глаза. Правый с рассечённым веком как стеклянный. В нём сосредоточенность, будто фотограф настраивает аппарат для съёмки. Зозуля протянул ему другое фото: парень поставил ногу на стул, который сейчас валялся опрокинутым под телом, всё также продолжая смотреть в объектив.
Вот снова он: стоя на стуле накидывает на шею петлю.
Сиротин поморщился, отдал снимки Зозуле и приказал собрать остальные. На столе лежало несколько листов бумаги, исписанных под копирку. Это было чистосердечное признание.
Сиротин поискал глазами – оригинала нигде не было…
***
Иван осторожно поддел ногтем бумажную ленту с гербовой печатью, приклеенную на обе створки двери его квартиры.
Пропустил вперёд Ядвигу. Закрыл шторы, зажёг свет, не стал убирать разбросанные после обыска вещи, только поправил на стене фотографию отца. На кухне поставил греться чайник. Обернулся – Ядвига протягивает ему два смятых конверта.
Его и её почерки?! Прочитав, он взял её за руки и почувствовал какая она живая и горячая.
Они сидели рядом, глядя друг другу в глаза, пока не засвистел чайник.
Очнулись, когда вдруг зазвонил телефон. Иван помедлил и взял трубку. Он увидел как напряглась Ядвига.
– Алло, – услышал в трубке и тут же узнал голос Василия Шелестова.
Зажал трубку рукой. Телефон могли прослушивать.
– Встречаемся сегодня там же, где и вчера, в десять вечера – быстро сказал он и бросил трубку.
– Парня надо успокоить, – сказал он Ядвиге, – я его знаю, всю Москву перевернёт, не уймётся, пока меня не найдёт.
С Ядвигой они договорились встретиться ещё раз.
А сейчас он спешил вручить Алову признание Новикова.
«Интересно, что сейчас делает этот подлец? Небось побежал к своему папочке».
При встрече с Аловым, зная отношение Аратрона к Фулю и его ординарцу, про Ядвигу он умолчал.
***
Идя на встречу с Холиным, он сочинил правдоподобную версию своего появления в Москве, решив умолчать до поры о Ядвиге.
Радости Василия не было границ. В самом конце встречи Василий рассказал, как сегодня возил хозяина, некоего Фурсова (о нём Ядвига ничего не говорила) в какую-то глухомань под Атепцево. Машина застряла в грязи и хозяин, страшно матерясь, попёрся дальше на своих лакированных двоих. Василий смешно изобразил, как тот двигался, переваливаясь словно медведь, по скользкой колее.
Холин слушал друга в пол-уха, думая совсем о другом. Получается, что со своими человеческими долгами он рассчитался. Их подопечный, Илья Шторц, в полной безопасности. И если бы не Ядвига, он готов был попросить Аратарона дать разрешение на «исход». Но последние слова Василия заставили его насторожиться:
– Ты представляешь, Ваня, стою я весь в грязи, в руках домкрат, тачку только что еле вытащил, а он возвращается на уазике. А за рулём этот майор Сиротин. Зачем, говорю, машину зря корёжить по буеракам, у вас же уазик есть. А Сиротин вдруг так на меня посмотрел, что мураши с горох побежали.
Опять этот Сиротин!
Зель
В этот же день Яша попросил Илью о встрече.
В визе в Израиль ему отказали. Всё пропало, но не всё потеряно! Яша добился-таки встречи с послом.
– Договорились, что после получения паспорта, я смогу возобновить попытку выехать из страны, а до тех пор за мной – агитация среди знакомых, поиск евреев, кто хотел бы выехать в Израиль, – уныло закончил Яша, – но есть кое-что конкретное.
Через два дня из Винницы выезжает некто Зель Исаак Соломонович. Яша должен его сопровождать в качестве племянника.
– Вот я и подумал: пусть у дяди будет три племянника.
Глаза друга светились от собственной гениальности.
– Посольской машины тебе, значит, мало, – усмехнулся Илья. – А кто третий.
–Чапа.
Чапу нашли у Светки. После того случая с Ириной он ушёл из дома: мать не давала прохода и обвиняла в случившемся с Родиным его. Отец обещал приехать и надрать сыну уши. А у него все мысли только об Ирине. Её перевезли в Москву и теперь каждый день он проводил в больнице, где она лежала.
Если бы не Светка, им бы не удалось уговорить Чапу. Она откармливала его пельменями. Он называл её мамочкой и съедал штук по тридцать за раз, но оставался всё таким же худым и мрачным. Только после того как «мамочка» пообещала ухаживать за Ириной во время его отсутствия, он согласился.
***
Исаак Соломонович Зель – маленький, толстенький человечек, с волосами ёршиком на большой круглой голове и огромными, покрытыми длинным жёстким волосом ушами – говорил быстро и невнятно, мешая украинский и русский. До конца понимал его только Яша. «Дядя» весь расплылся и растрогался, когда «племянник», к величайшему удивлению своих «братьев», вдруг заговорил на иврите.
В купе с дядей ехали Яша и Илья. Чапа – в соседнем. Он старательно делал вид, что ни с кем не знаком из дружной семейки.
Ребятам казалось, что в случае нападения – иначе зачем нужно сопровождать какого-то человека, у которого и вещей-то только один маленький потёртый саквояж, да зубная щётка, – третий сможет успеть предупредить проводника или нажать стоп-кран.
Через три часа они уже будут в Калуге, а там до Москвы рукой подать. Чапа стоял у окна напротив купе и курил, выдыхая дым в форточку. Через открытую дверь купе до него долетел голос «дяди».
– Ангелы, молодые люди, бесплотны и невидимы.
– А я видел, – послышался голос Ильи, и Чапа усмехнулся, вспомнив, как они вылетели из лаза на «москваше», и тут же в голове возник образ Ядвиги, её кошачьи глаза. Он прислушался.
– Это возможно. Они имеют физический облик, и в книгах есть их описания, доставшиеся нам от людей просветлённых неустанными молитвами, допущенных до горних сфер. Иногда плоть им нужна, чтобы, например, открыть гробницу и помочь душе усопшего взлететь к небу, если она по какой-то причине не успела этого сделать. Это критический момент для ангела. Если его увидит человек, то ангел вынужден будет задержаться на земле до тех пор, пока рана, нанесённая его обликом глазу человека не заживёт. И здесь возникает проблема.
– Ну да, – сказал Илья, – как же он пойдёт по улице, если у него голова как топор и второе лицо на затылке. А другой – настоящий осьминог и голос как из бочки.
– Вы родились в августе, молодой человек?
– Да.
– Значит первый – это ваш. Очень смахивает на Аратрона. А второй… С вами рядом должен был находится ещё кто-то – январский. Иначе второго вам бы не разглядеть. Это Фуль. Обычно он проявляется в виде чего-то большого, аморфного, с одутловатым лицом. Их сопровождают помощники: первого – Хи-Хаак, весёлое такое существо, второго – Йехаб-ях, похожий на женщину. Чтобы быть рядом со своими подопечными, они теперь вынуждены находить различные уловки. Например, на предсмертном вздохе вселиться в кого-нибудь, кто вот-вот собирается умереть. Но здесь опять незадача. Душа этого человека теперь не может покинуть обретённое тело и между ней и ангелом начинается борьба. И подопечный теперь воспринимает своего ангела как простого человека и может даже возразить или отказаться действовать по его указаниям. Если раньше ангел направлял, а когда надо, воспитывал человека, то теперь человек может сопротивляться и даже стать его наставником. Ангел очень рискует. Там, наверху, его за это по головке не погладят. Впрочем, время позднее, давайте ложиться спать.
На всякий случай Чапа решил пройтись до головы состава: вдруг заметит что-нибудь подозрительное. Вернулся и обнаружил, что семья непрерывно лузгавших семечки хохлов куда-то испарилась. С верхних полок раздавался громкий синхронный храп новых соседей. Полка напротив пустовала.
Он не мог заснуть. Плотный как вата воздух мешал дышать. Да что воздух! Чапа вдруг физически ощутил как сжалось время с того момента, как он очнулся в ванной у Сазонихи. За какие-то два месяца: кольцо, подлец Сиротин, рыдающая Шурыгина, ужасная смерть брата и раненая Ирина. И теперь этот поезд, еврей Зель, его «племянники» и… ангелы! Ясно, что – как его?… Йехаб-ях – это Ядвига. А Фуль? Ну конечно – это Фурсов! После инсульта он так безобразно расплылся и выпирал из своего кресла как квашня. Где он прячет свои щупальца?
Вдруг Илья почувствовал, что в купе стало тихо. Сверху к его голове свесились вонючие ноги. Он скосил глаза и увидел силуэт второго пассажира, сидящего напротив. В темноте лица не разглядеть. Оба молча вышли в коридор. В свете аварийной лампы Чапа увидел лицо одного и обомлел. Это же один из «шестёрок» Сиротина! В ужасе он замер. Послышался какой-то щелчок. Вскочил, дёрнул дверь. Заперто! За стенкой послышался крик, вроде голос Яши. Потом глухой удар в перегородку, ещё один.
Он приложил ухо к двери и узнал голос Сиротина:
– Зозуля, все купе запер? Тащи старика. Близнецы, этих в наручники и за мной. Лобанов – саквояж.
Чапа ринулся к окну. Поезд стоял. Он быстро открыл фрамугу, спустился на руках на насыпь, упёрся в какую-то скобу, подпрыгнул и заглянул в соседнее купе. Там уже было пусто. Он перекатился под вагоном на другую сторону. В десяти шагах от полотна стояла «волга». Ей в бампер упёрся знакомый «уазик». Туда братья грузили Мещерю и Илью.
Гигант Зозуля легко снял с плеча неподвижно свисавшее тело «дяди», уложил на заднее сиденье «волги» и вслед за ним втиснулся сам. Не зажигая фар, колонна тронулась.
Илья повернулся, собираясь позвать на помощь, но поезд уже набрал скорость и быстро уходил в сторону Москвы. Тогда он ринулся вслед машинами, и через минуту ощутил под ногами асфальт. Никого! Пусто. Сердце колотилось с частотой дрожи, глаза застилали слёзы. Он стоял и плакал от бессилия.
Он бросился ничком на обочину, когда вдруг услышал сзади клаксон. Вскочил и рванул к затормозившему «москвичу». Внезапно задняя дверь открылась и чья-то рука схватила его за куртку и втащила внутрь. Голос Ядвиги произнёс:
– Гони, Вася!
***
– А вот и они.
Алов пальцем ослабил жёсткий воротник френча. На груди тихо звякнули ордена и медали. Он сидел на детском стульчаке, вытянув вперёд длинные худые ноги, между которыми стояла тренога штатива с биноклем.
Холин напряг зрение, но в темноте ничего не увидел.
Вот уже четверо суток они сидели в засаде. И только вчера здесь появился Сиротин. Вынес из дома лопату и пошёл в лес.
Повинуясь знаку Алова, Холин скользнул за ним.
Майор, сняв мундир и рубаху, копал яму. По размеру она походила на братскую могилу. Закончив, бросил туда лопату и замаскировал яму. Вернулся, сел в машину и уехал.
Сегодня утром подъехал «уазик». Из него вышел невероятного толстый мужчина и прошёл в дом. Машина уехала. Толстяк появился через минуту, огляделся, бросил случайный взгляд в сторону шалаша. Холин заметил, как Алов подобрал ноги и напрягся. Лицо его потеряло фас.
Зазубрина на лезвии секиры издала лязгающий звук:
– Значит – война.
Толстяк вернулся в дом.
Около часа ночи к дому подъехали две машины. Из «волги» вышел Сиротин. Его высоченный напарник вытащил с заднего сиденья тело маленького человечка и занёс в дом. Вернулся и застыл, присев на капот. По команде майора из кабины «уазика» вышли Лобанов и Попов. Подошли к Зозуле. Все трое закурили.
Из задней двери автозака вылезли близнецы, за ними – Илья и Яша, со связанными руками.
При виде ребят голова Арартрона пришла в движение. Секира вращалась с такой скоростью, что с любой стороны наблюдатель видел два чёрных глаза и жуткую кривую усмешку беззубого чёрного рта.
В окне дома мелькнул свет. В дверях показался Сиротин. В руках у него был автомат.
Короткая очередь – и Попов, Зозуля и Лобанов упали, сражённые наповал. На звук выстрелов выскочили близнецы. Их Сиротин уложил из пистолета. Затем спокойно вернулся в дом.
Заворожённый увиденным в свете фар действом, Холин только что обнаружил, что стульчак лежит на боку, а Алов исчез.
***
Сиротин ревниво следил за Фурсовым. Тот настроил лупу и взял со стола один из драгоценных камней.
Старик Зель жалобно пискнул и из глаз его брызнули слёзы: сколько трудов стоило винницкой общине собрать это богатство, чтобы их товарищи на первых порах не умерли с голоду в земле обетованной. В обмен на бриллианты – идеальный котрабандный товар – продано всё, обручальные кольца переплавлены в слитки. Какой страшный конец их мечтам! О себе старик в этот момент не думал – теперь он проклят и нет ему места на этой земле.
А ещё жалко мальчиков. Их тоже убьют. Какие большие глаза у этого тщедушного еврейского юноши. Они полны ужаса и отчаяния. А этот рослый сероглазый русский мальчик?!
Илья с ненавистью посмотрел на широкую спину теперь уже майора. Как и тогда, в опорном пункте, неведомая сила заставила его вдруг сорваться со стула и бросится головой вперёд на врага. Сиротин успел среагировать и сделал шаг в сторону. Илья пролетел мимо и со всего маху опрокинул стол. Лампа упала, всё, что было на столе, разлетелось по комнате.
Сиротин инстинктивно бросился собирать камни. Фурсов, придавленный столом к стене, беззвучно открывал и закрывал рот.
В этот момент справа от него через окно вместе с рамой влетел, позвякивая орденами и медалями, чёрный мундир, поверх которого вращалась страшная голова. Жерла рукавов светились синим пламенем.
В ту же секунду Илья вместе со столом перелетел через копошащегося на карачках Сиротина и ударился о стену.
Исаак Соломонович схватил Яшу и попытался прикрыть собой, когда над ними тучей нависла быстро теряющая свои очертания фигура Фурсова. Клубясь и жутко всхлипывая, она мгновенно заполонила всё пространство комнаты. Лицо Исаака Соломоновича покрылось какой-то слизью, стало трудно дышать.
Внезапно в глубине тучи сверкнул стальной клинок секиры, заметался во все стороны, рассекая вонючую массу. Но отдельные куски её тут же срастались, придавая Фулю новую силу.
Тогда Аратрон изменил тактику. Теперь после каждого удара, он прижигал ужасные раны синим пламенем, исходящим из рукавов мундира, и отбрасывал отсечённые части в стороны.
***
Василий резко нажал на тормоз, когда на повороте в свете фар сверкнуло золотом и метнулось через дорогу существо, похожее на огромного паука.
– Стой! – раздался голос Ядвиги.
Василий удивлённо обернулся, но встретился только с полными ужаса глазами Чапы. Женщины в машине не было.
Вышел из машины, вгляделся в темноту: «Вот чёрт! То гони, то стой. Приспичило ей что-ли?»
***
Кошачьи глаза Ядвиги отчётливо различали несущегося впереди золотистого паука. Она ощутила, как её тело покрывается густой, выстреливающей серебристыми искрами шерстью. С непривычки громко ойкнула, когда в лапу вонзилась острая сосновая иголка. Паук мгновенно развернулся в её сторону.
– Йехаб…? Хи…? …Ях? …Хаак? Ядвига… Ваня… Война?…Война.
Хи-Хаак приготовился к атаке.
Вдруг земля под ногами вздрогнула в чистом небе ударила молния. В тот же момент глаза Ядвиги вновь стали серо-голубыми с крапинками жёлтой осенней листвы по краям радужки. Длинные когти превратились в тонкие пальцы. На землю упал маленький клочок продолжавшей искрить шерсти.
– Успокойся, Ваня, – всё кончено.
***
Василий, ругнувшись, сел в машину, включил передачу, но тут же скинул ногу с газа: в капот обеими руками упёрся какой-то маленький человечек. За ним, поддерживая друг друга стояли два парня. Чапа выскочил из машины.
– Илья! Яша! Исаак Соломонович, вы живы.
Метаморфозы
– Вам не кажется, Артур Вадимович, – недовольно произнёс Председатель, – что это уже слишком. Шесть трупов, один из которых известного всей стране литератора Фурсова. Тот вообще без головы. Майор Сиротин в психушке, бормочет что-то о какой-то летающей секире, брильянтах. Военные в шоке – вторую неделю радары обесточены, весь городок остался без света. И вы… Мы вас с почестями, понимаешь… А вы тут сидите. Впрочем, всё равно, спасибо. Эта бумага, найденная у Сиротина… Теперь Щёлкину точно конец. Я уже послал людей к нему на дачу.
– Не успеют, товарищ Председатель. Он сейчас ствол подаренного генсеком ружья себе в рот вставляет.
– Да откуда вы…!
– Можно открыть окно?
– Да, пожалуйста.
– Хорошо-то как тут, у вас!
Алов сделал глубокий вдох и застыл неподвижно с открытым ртом. Обычно бледное, его лицо порозовело, на щеках проступил румянец. Но это уже была маска, а не лицо живого человека. Точно такую же по просьбе Председателя изготовили специалисты из музея восковых фигур мадам Тиссо, когда тело следователя по особо важным вдруг исчезло.
***
Иван Холин любовался изгибом длинной шеи самой прекрасной женщины на свете. Она сидела на мостках, опустив ноги в воду, и вглядывалась в чёрную глубину пруда, чудом сохранившегося в излучине реки Исьма.
– Мне пора, любимая, – сказал он.
Она обернулась, посмотрела на него снизу вверх.
– Я всё помню, Ваня. Прощай.
У двери дома он обернулся. Ядвига исчезла в центре разбегающейся к берегам волны.
У себя в доме, в Варшаве, пан Францик Полонский закончил читать молитву и намазал первый утренний бутерброд маслом. В комнату ворвался кузен Стравинский. На счастье пана Францика он не успел съесть свой бутерброд, иначе бы одними спазмами желудка не обошлось. Через пятнадцать минут пан стоял на берегу Вислы под аркой моста Понятовского.
Перед ним лежал только что поднятый из воды, без единого следа тления, труп его дочери.
Холин закрыл дверь на щеколду. Открыл топку. На колосниках осталось немного золы. Усмехнулся и быстро взмахнул рукой. Стены бани мгновенно вспыхнули ярким пламенем.
Он прислонился спиной к печи и закрыл глаза.
Друзья
– Таки правильно Яша вы делаете, что едете в Израиль, – Исаак Соломонович подцепил вилкой кошерный пельмень, – там такого быть не может. И девочку с собой обязательно возьмите.
Мила обвила Яшу за шею и счастливо улыбнулась.
– А ничего и не было, – буркнул набитым ртом Чапа.
– Это как же. Я всё видел, молодой человек.
– В газетах не напечатано, значит не было. Свет, а можно я у тебя ещё немного поживу? Хомячков покормлю.
– Да живи, сколько хочешь. Предки только через месяц из Англии вернутся. А как же Щёлкина твоя?
– А никак. К ней Шпагин вернулся. Теперь, когда отец застрелился, они эту гадюку, жену его, выгонят и заживут душа в душу.
– Илья, это что у тебя? – спросила Ленка Елина, зацепив пальцем шнурок на его шее. – Крест?
Ребята неожиданно примолкли. Илья нехотя достал из-за пазухи подаренную бабкой Матрёной щепку.
– Молодой человек – язычник, – уверенно заявил Исаак Соломонович.
Илья задумчиво вертел в руках кусочек дерева. В правой руке пульсировала «фантомная боль».
– Вот вы, Исаак Соломонович говорите, что Алов, Холин, Фурсов, Ядвига – они ангелы. Ладно. Брежнев – генсек, Сиротин – чокнутый, но мент. У тебя Света родители – дипломаты, а мы…?
– Мы – человеки, – сказал Женька Ляпустин.
–А человек – он кто?
Москва, 2018
Водица
(рассказ)
Я мальчик. Мне… Мама говорит, что меня нашли и принесли домой пять лет назад. Но я думаю, что когда меня нашли, мне уже было года два – три. Почему? Ну, например, Мила, девочка из детского сада, с которой я встречаюсь каждый день, как-то сказала, что я совсем взрослый. Я насторожился, так как от неё всегда можно ожидать какого-нибудь подвоха.
Один раз я потянулся за хлебом, а когда снова опустился на стул, обнаружил, что котлета из моей тарелки исчезла. Все, сидевшие за столом мальчики и девочки смеялись, и только Мила молчала: как можно смеяться, когда у тебя рот забит котлетой и к тому же чужой. Но я на неё не в обиде, с самого начала было ясно, что таким толстым девочкам как Мила одной котлеты мало, а добавок нам никогда не давали. Я даже не посмотрел на неё, как мама говорит, «сукором». Какой из меня «сукор»! Вот папа настоящий «сукор», когда злится, если я что-нибудь не то или не так сделаю.
Осталось совсем немного времени, когда воспитательница тётя Валя скомандует: «Подъём!». Можно переждать и пережить ехидные ухмылки моих соседей по столу, особенно если сосредоточится на карте, которую я решил набросать на тарелке из пюре и остатков компота. В роще из веточек укропа и листочков салата на пригорке рядом с компотным ручьём я поместил сухую, скрюченную корочку хлеба.
Сразу же над тарелкой возник Милкин палец и ткнул в это место. По-моему она даже что-то спросила, но так как девчонка продолжала жевать свою-мою котлету, я ничего не разобрал. Уже в коридоре, где нас всех построили, чтобы идти на «тихий час» я сообразил, что она хотела узнать: «Илья, а кто это?».
А это был мой дедушка. Неделю назад кто-то позвонил и сказал папе, что его отец, мой дед, заболел. Все вдруг заволновались, забегали. «Надо ехать! Срочно в аптеку, купить лекарства! Следующие выходные. Но в следующие выходные мы собирались ехать на дачу? Может быть всё не так серьёзно».
В ту субботу мы поехали на дачу. И сейчас папа в командировке, а мама готовится к всероссийскому субботнику. А как же дед? Он один одинёшенек, как эта корочка скрюченный, лежит в коклюше и кашляет!
И я решил ехать к дедушке один. Но одни ездят только взрослые, а, судя по плану на тарелке, дедушка живёт очень далеко. И тут Милка дёргает меня за руку.
– Илья, – говорит она, и щёки у неё пунцовые, – извини меня, пожалуйста. Я больше никогда, никогда…
Она всхлипывает.
– Могла бы и попросить, – буркаю я, чувствуя, как у самого глаза становятся влажными.
– Да, я знаю, но я маленькая, а ты совсем уже взрослый.
– Это почему?
– А ты девчонок за косички не дёргаешь.
Как скажет мой папа: «Это «аргумент»». Но не «аргумент» каждый раз останавливает мою руку, а слова мамы, что косички – это очень больно. А я не люблю, когда мама плачет или Милка.
– В субботу утром, – говорю я важно, – подходи на детскую площадку, я тебе покажу где я жил до того, как меня нашли родители.
Милкины глаза мгновенно высыхают, становятся большими, круглыми и блестящими. Вечером, перед тем как нас разбирают, как огурцы из корзины, родители, я успеваю шепнуть Милке, чтобы приходила со своим старшим братом, иначе нам не удастся ускользнуть от взрослых надзирателей.
Милкин брат Денис старше её на четыре года и, получается, что мы с ним почти одногодки. Поэтому при встрече я решаю держаться с ним на равных и жду, пока он первый протянет руку.
– Привет, – говорит он и делает мне «жмаку»: сжимает не ладонь, а только пальцы и перетирает их как комок бумаги.
Мне больно, но я скриплю зубами, сдерживаю слёзы, но спокойно отвечаю:
– Здравствуй.
Я тяну пульсирующую болью руку на себя и мы сближаемся. Оказывается, если встать на цыпочки, то я дотягиваюсь головой до его подбородка, значит он со мной почти одного роста. Этот «аргумент» приходит мне на помощь и я выдавливаю на губах улыбку.
– Мальчики, прекратите петушиться, – не выдерживает Милка, – на вас смотрят.
Я оборачиваюсь. Действительно, из песочницы на нас вопросительно уставились две малолетки – абсолютная копия друг друга. Это двойняшки, Маня и Валя. Их принесли два года назад в квартиру прямо под нами. Мама их, тётя Нина, сегодня работает смотрящей на площадке, в то время как родители, тётки и бабки других детей отправились по магазинам. Её попросила моя мама приглядеть и за мной, пока не закончится субботник. Сейчас она – главное препятствие нашему плану.
Не сговариваясь, мы с Денисом начинаем хлопать друг друга по плечам, смеёмся – для конспирации. Довольная Милка улыбается и гладит брата по спине.
– Куда идём, Чингачгук? – тихо спрашивает меня Денис.
Но я выдерживаю и этот удар поддых: стараюсь смотреть на него «сукором», делаю многозначительную паузу.
–На москвашу, – спокойно отвечаю я и смотрю на Милку.
Девчонка ахает – в такую даль?
Денис хмурится, что-то соображая, потом подходит к тёте Нине. Всё время, пока он убеждает её отпустить нас, она бросает на меня и Милку недоверчивые взгляды. Милка не выдерживает и тоже для «конспирации» бросается помогать двойняшкам строить с помощью ведёрка песочные башни. Я топчусь на месте и стараюсь не отводить честный взгляд от строгих глаз мамаши.
Наконец, я вижу, как тётя Нина согласно кивает головой. Денис с серьёзным видом возвращается.
– Я договорился, – важно говорит он. – Для всех, мы идём в магазин. Буду вас, мальцов, приучать к специальной активности.
– Не к специальной, а социальной, – ехидно заявляет подошедшая Милка. – А Чингачгук, Илья, это очень храбрый индеец. Так что не обижайся.
Мы быстро идём к арке, ведущей из двора на набережную Москвы-реки.
– Только не задерживайтесь, – кричит нам вслед тётя Нина.
– Это как получится, – почти одновременно отвечаем мы с Денисом, зная что она нас не слышит, и громко хохочем.
Наш смех гулко отдаётся эхом под сводами высокой арки, которая выводит на высокий берег реки-Москвы, напротив тридцатого дома по Кутузовскому проспекту.
Мы подходим к краю крутого склона и невольно задерживаем дыхание. Гигантский простор и бескрайнее синее небо завораживают. Довольно сильный ветер подхватывает Нелькино платьице, заголяя её ножки до трусиков. Она вскрикивает, смущённо зажимает ткань между колен. Глядя на сестру, Денис смеётся, потом вдруг взмахивает руками как горный орёл и орёт во всё горло.
А я… Мне жутко страшно и обидно.
***
Прошлым летом вот в такой же тёплый прекрасный день родители в первый раз привели меня сюда. Впервые я увидел так много взрослых людей, детей всех возрастов и собак всех мастей и размеров в одном месте. В первый раз мы ели не за столом, а прямо на земле.
На самом краю склона мама расстелила большую белую скатерть и поставила посередине корзину. Достала и разложила всякие вкусности. Неожиданно откуда-то появилась собака и сунула свою длинную зубастую пасть в корзину. Папа крикнул на неё. Собака недовольно гавкнула.
Я смотрел ей в след. Солнце било прямо в глаза и мне казалось, что, обрушивая перспективу, собака, удаляясь, становится всё больше и больше. Вот она остановилась, крутанулась пару раз вокруг своей оси. Теперь она стала совсем огромной и растянулась над рекой, выгнув костистой дугой свою тощую спину.
Отец вынул со дна бутылку тёмного стекла, ловким ударом о донышко выбил пробку и налил в два маленьких стаканчика золотистую, с резким неприятным запахом жидкость.
Когда я доел своё мороженное, жидкости в бутылке оставалось совсем немного. Папа лёг на землю и закрыл глаза. Мама в задумчивости одной рукой гладила папины волосы, в другой у неё дымилась сигарета. Я всё ждал, когда же с её кончика упадёт столбик пепла, но он только нарастал и всё не падал.
Мне стало скучно. Я встал и пошёл в сторону огромной собаки. Приблизившись, я обнаружил, что это вовсе не собака, а железный мост. Здесь склон загибался и полого спускался к берегу. Вдоль протоптанной тропинки тянулась железная сетка, огораживающая «запретную зону». Я уже собирался вернуться, как вдруг ощутил толчок в спину, и сразу же передо мной возникла знакомая наглая волосатая морда. Она тянулась к зажатому в моей руке недоеденному вафельному рожку.
Я закричал и бросился бежать, но тут же споткнулся и скатился к ограде. Странным образом я не почувствовал удара о сетку, а когда открыл зажмуренные от страха быть съеденным глаза, обнаружил, что мой враг мечется и злобно-жалостно скулит по другую сторону ограды. Только сейчас я осознал, что этот, почти одного роста в холке со мной зверь запросто может перемахнуть через забор, и обязательно проглотит меня целиком. Я запустил в него проклятым стаканчиком и ринулся в покрывающие насыпь густые заросли кустарника.
Через несколько шагов я вдруг почувствовал, что лечу в пустоту.
Помню, как очнулся в маленькой пещере.
Снаружи сквозь густую листву сюда едва проникал свет, но его было достаточно, чтобы понять, как здесь уютно. Я лежал на мягкой подстилке из сухой травы и листьев. Сбоку вдоль стены стояла маленькая скамейка, на которой можно было сидеть. К стене напротив прислонена овальная дощечка, ею можно закрыть вход, чтобы уберечься от ветра или дождя. Откуда-то сверху в пещеру проникал слабый поток воздуха с запахами листвы и цветов. Я ощущал себя так, будто только что мама забрала меня из ванны, завернула в большое мягкое полотенце и уложила на кровать.
Самое главное – было настолько не страшно, что когда в пещеру вошла большая чёрная крыса с метлой в лапах, я только привстал и вежливо сказал: «Здравствуйте». Возможно сыграл свою роль тот «аргумент», что она на удивление была похожа на нашу детсадовскую уборщицу Глафиру Петровну, только раз в десять меньшего размера. Глафира Петровна от неожиданности выронила метлу и замерла, отчаянно моргая ослепшими со свету круглыми выпуклыми глазами. Шерсть на ней встала дыбом, из под верхней раздвоенной губы сверкнули два длинных зуба. Это меня вовсе не испугало, но насторожило: сослепу может и укусить.
