Читать книгу: «Воспитание ангела. Сборник повести и рассказов», страница 16
Дедушка сразу решил, что это моя кровь и со мной что-то случилось нехорошее. Он тут же позвонил в милицию и послал фрона, чтобы тот указал маме и папе, где меня искать. Но там была собака, которая отпугивала Яфу и только мешала поискам, а так бы меня нашли намного быстрее и, возможно, застали бы дедушку в доме. Но случилось так, что дедушка разволновался и ему стало плохо. Поэтому и вызвали «скорую».
– Теперь ты всё знаешь, – говорит дедушка, – Правду твои папа и мама всё равно когда-нибудь узнают, но говорить о нашей тайне им пока вовсе не обязательно. Ну, как ты?
А что я…? Завтра же помирюсь с Милкой и признаю, что Тянитолкай – это не одно, а два слова, связанные одним именем, а вот по поводу Мойдодыра мы ещё поспорим.
Москва, март 2018
Модильяни с того света
(рассказ)
Она с трудом натянула на выпирающий живот платьице в горошек, сверху накинула шубку. Сунула ноги в валенки, туфли и колготки бросила в сумку. В последний момент вспомнила о мобильнике. Ещё раз прочитала полученную вчера SMSку от бабули. На мгновение задумалась: «Всё ясно, но что за картина и чья свадьба?»
В электричке – духотища. Малыш шевельнулся в утробе, она испуганно схватилась за живот. Старик напротив ободряюще улыбнулся.
– В Москву, дочка?
– Да, – пролепетала Людмила.
– К мужу?
– Может быть…
– Понятно.
Старик пожевал беззубым ртом.
– Не стесняйся, девонька, – прошамкал старик. – Теперь многие бабы, из наших, местных, так делают. Прямо у больнички падай и кричи. Там тебя и положат. А то внучка моя в нашей горбольнице в коридоре опросталась. Привезли и бросили, будто кошку бездомную.
Людмила вся вспыхнула: «Какой злой старикашка. И вовсе я не собираюсь рожать». Прикрыла живот сумочкой и уставилась в окно.
«И зачем я ей понадобилась, – размышляла Людмила, – он уж и не помнит меня. А если помнит – не признает…»
Она бросила взгляд в окно:
«Ой, наше озеро. Замёрзло. А вон и берёзовая роща»
Людмила неосознанно напрягла зрение. Там на одном из стволов он вырезал скальпелем: «Мила+Паша=…»
***
В последний день своей практики в сельской больнице Павел пригласил Людмилу ночью на озеро. Тогда всё и произошло.
Он оставил ей номер своего телефона. Обещал сам позвонить.
В Москве дверь в квартиру бабули Павлу открыла соседка. Только что Анастасию Петровну отвезли на скорой в больницу.
В реанимацию Павла не пустили. Бабуля просила оставить ей телефон – её сломался.
Людмила набрала Павлу только через месяц, когда окончательно убедилась, что беременна. Она и так-то сомневалась, что Павел захочет с ней общаться – ведь ни разу ей так и не позвонил, а когда услышала в трубке незнакомый старушечий голос, совсем расстроилась и отключила сигнал.
На следующий день Анастасия Петровна позвонила сама.
– Кто у телефона? – строго спросила она.
– Людмила.
– Не знаю такую, – проворчала трубка.
На мгновение воцарилась тишина.
Ясное сознание с трудом возвращалось к Анастасии Петровне после наркоза.
– И почему же вы, милая, звоните по этому телефону? – тот же голос, но уже более мягкий и заинтересованный.
И Людмила призналась, что ей нужен Павел, после чего Анастасии Петровне, полностью пришедшей в себя бывшей учительнице старших классов в школе №711 Москвы, не составило особого труда вызнать, что произошло между Глашей и внуком. Очарованная старушкой Людмила набралась храбрости и подвела итог, который ошеломил Анастасию Петровну и заставил срочно искать в изголовье «тревожную кнопку».
Пришёл Павел. Мудрая и опытная интриганка заставила внука признаться: Да, в июне на практике у него были отношения с одной …, но ничего такого… Назвать имя девушки юноша наотрез отказался и, сославшись на жуткую занятость, ретировался.
По дороге в институт он с внезапно нахлынувшим ожесточением думал о Миле: «Сама виновата. Почему не позвонила, я же оставил свой номер». Из головы совершенно выпало, что телефон и номер теперь бабулины. «Ну и дура!» – заключил Паша. Чтобы успокоиться, позвонил родителям, но в ответ только получил факсимильную доверенность на оформление наследства.
Очевидно, тема разговора Павлу была неприятна, но когда Анастасия Петровна попросила описать девушку, глаза юноши так засверкали, а лицо сделалось таким глупым, что у неё сразу созрел план. Она позвонила Людмиле и настояла, чтобы с этого момента девушка в точности исполняла все её указания.
Только старушка не рассчитала своих сил. От пережитых волнений ей внезапно стало хуже.
После смерти мужа у неё и так совсем плохо стало с памятью, теперь же она с трудом признавала Павла, брата Фёдора не пустила на порог, почему-то обозвав Иудой, язвила зятя Алкида Львовича, обвиняя в стяжательстве, обзывала «гузнотрясом».
Не дождавшись звонка бабули, так про себя Людмила назвала Анастасию Петровну, девушка в нарушение строгого запрета несколько раз звонила. Но телефон был «вне доступа».
В конце декабря старушка вдруг ожила и настоятельно потребовала амбулаторный режим с приходящей сиделкой.
30 декабря – день рождения бабули.
Подходя к подъезду, Павел привычно прочитал на памятной доске: «Здесь с 1945 по 19… жил и работал…» – и воспитывал своего знаменитого внука – Павел ухмыльнулся – «… генерал армии Афанасьев Егор Петрович».
За праздничным столом уже сидели: сама бабуля, дядя Фёдор, его дочь Катя, рядом по-хозяйски развалился её муж Алкид. Вровень со столом торчали чубы, глаза и уши их двойняшек, Данилки и Егорки.
– Пашка, – строго сказала бабуля, – опять опаздываешь. Смотри, счастье своё проворонишь, – и неожиданно заговорщески подмигнула.
Павел покраснел до корней волос. Алкид подозрительно уставился на Павла. Не отводя взгляда, нащупал на столе бутылку водки, плеснул себе в фужер.
– И правда, – всполошился дядя Фёдор, – что же мы сидим.
Анастасия Петровна поморщилась, наблюдая, как дрожит рука брата, расплёскивающего водку по рюмкам.
– Ну, за здоровье именинницы и, как говориться, долгие лета.
Чокнулись, выпили.
Фёдор тут же налил себе вторую.
– Ты бы не спешил, братец, – проворчала именинница.
Фёдор вдруг насупился.
– Вот скажи, Настя, почему ты меня Иудой назвала?
– Это когда?
– В больнице. Я к ней с цветами, понимаешь, с апельсинами…, а она…
– Не помню, – задумалась на мгновение Анастасия Петровна. – Я что-то слаба на мысли стала. Но если сказала, значит, так оно и есть. Паш, а что Виктор, Марина…?
Павел молча протянул ей факс. Сейчас он всей душой ненавидел своих предков и, чтобы исправить неловкость, предложил:
– Бабуль, а давай тебе WhatsUp на телефон установим. Тогда и папу с мамой сможешь увидеть.
– Батюшки, – вдруг всполошилась бабуля, – я и забыла. Телефон-то твой не работает. Хорошо домашний есть, а то бы я вас и не собрала.
Все вдруг дружно бросились давать советы Павлу, как починить телефон. Дядя Фёдор улучил момент и хлопнул очередную.
Алкид вышел на кухню покурить. Ему не понравилось, как больная на голову старуха переглядывалась с внуком. Строительство загородного дома съедало много денег. А тут ещё ревизия в департаменте.
В дверь позвонили.
«Это ещё кто?»
– Алкид, открой, – послышался голос именинницы, – это нотариус.
Анастасия Петровна подписала завещание. Нотариус поставил печать и ушёл.
Алкид остался доволен. Квартира продаётся. Никаких долей жилплощади. Половина суммы уходит семье дочери Фёдора – его жене, другая – Павлу. Фёдору – вся мебель и дача, на которой он и так жил, пропив и продув в карты свою городскую движимость и недвижимость.
***
Гости разошлись. Сидя в кресле, Анастасия Петровна улыбнулась, вспомнив, как Павел потребовал изменить завещание в пользу своих родителей. «Но так не должно быть!» – едва не выкрикнула она, и, заглушая оставшиеся по этому поводу сомнения, проворчала:
– У них свой бизнес, а у меня свой.
Включила телефон. Два пропущенных звонка от Людмилы. План работал. Завтра, как говорил любимый генерал – решающая рекогносцировка.
На следующий день пришла сестричка и сделала больной укол.
Проснулась Анастасия Петровна ближе к вечеру бодрой и почти здоровой. Решила ревизовать «закрома Родины». Через час все шкафы были открыты и обследованы. На столе она разложила добытые фамильные драгоценности и другие ценные вещи.
«Людмилино приданное!». Лицо старушки просветлело, глаза стали влажными.
Она была почему-то уверена, что подготовленная ею встреча Павла и Людмилы обязательно закончится свадьбой.
Последним неисследованным объектом оставался чулан. Счастливая сваха, в роль которой после первого разговора с таинственной девушкой с удовольствием вошла Анастасия Петровна, открыла дверь чулана.
Дернула за свисавшую рогожку. Когда пыль осела, в вялом свете вольтовой лампочки тускло сверкнуло золотом.
Напротив дивана, рядом с телевизором в дорогой барочной раме стояла картина: обнажённая девушка с кожей персикового цвета раскинулась на кушетке, облокотившись на голубую подушку. Теперь Анастасия Петровна вспомнила, почему назвала брата Иудой. Это он в 47-ом написал донос на генерала, увидев на стене этот боевой трофей.
Кто-то из высоких друзей предупредил Егора, и когда пришли описывать имущество, картины на стене уже не было. Вынесли всё, что можно. Егора арестовали. Чтобы уберечь жену от дальнейших разбирательств, он сказал ей, что сжёг полотно.
В отсутствие Егора братец быстро превратился в алкоголика.
Егор вернулся в 57-ом совсем больной. Большую часть оставшихся дней бывший боевой генерал провёл в больницах и санаториях. О картине он даже не вспомнил, или не хотел вспоминать, пока брат его Фёдор продолжал жить рядом. Анастасия Петровна намучилась, одна ростя сына, Виктора, и выхаживая мужа. От Фёдора ушла жена, оставив ему дочь, маленькую Катю. За ней тоже пришлось приглядывать.
И вот на тебе – картина-то, вот она! Большая, красивая и совсем целёхонькая.
Внезапно Анастасия Петровна почувствовала страшную боль в груди. Стало трудно дышать. Не запивая, она разжевала и проглотила горькую таблетку.
Накатила такая тоска, которую она впервые почувствовала, лёжа совсем одна под капельницей. Как всё-таки жалко, что на именинах не было Виктора. Сейчас она вдруг осознала, что учитывая нынешнее состояние её головы, решение лишить его наследства исходило вовсе не от неё. Оно было выражением воли генерала Егора – царствие ему небесное. Ведь это он, когда родители Павла в «нулевые» подались на заработки в Америку, назвал их предателями Родины. Теперь она точно долго не увидит Виктора. А внучек Паша, да и эти все! – получили своё и теперь ищи свищи ветра в поле. Пашка и тот съехал на родительскую квартиру. Никому она теперь не нужна!
Оставалось три часа до Нового года. Анастасия Петровна включила телевизор.
– Скандал на аукционе Сотби в Палаццо Дукале, – возбуждался диктор за кадром, – Картина Модильяни «Обнажённая на голубой подушке», проданная за 152 млн. долларов, – подделка.
Анастасия Петровна обомлела – во весь экран разлеглась та самая голая девица, которая в этот момент противно ухмыляется со стоящей рядом картины.
Самообладание вернулось к больной женщине только после того, как она на кухне по-генеральски плеснула в рюмку водки, добавила валерьянки с валокордином и одним махом проглотила страшную смесь. Через минуту замес подействовал. Она решила покончить с мучившей её весь этот вечер проблемой радикальным, как сложилось в её возбуждённом мозгу, образом.
В SMSке, которую она послала чохом всем родным, включая американских предателей (так им и надо!), она рассказала о находке и назвала цену. Первый, вошедший в дверь до полуночи, будет её обладателем. Второе послание – Глаше: «Ко мне – быстро. План удался. Уверена, картина достанется Паше. Хороший подарок к свадьбе. Ключ под ковриком».
До Нового года оставалось три часа. Для чистоты эксперимента Анастасия Петровна отключила мобильник и домашний телефон. Почти без сил добралась до дивана.
Во сне в жарком мареве от разгоревшихся рождественских свечей мелькали лица её родных. Абсолютно трезвый, помолодевший Фёдор. Умоляющий о прощении Виктор. Алкид Львович нежно обнимает Катю, которая без капли робости и страха игриво щиплет его за нос. Двойняшки, не таясь, казаками-разбойниками с шумом носятся по квартире. Людмила в белом, с лицом девицы с картины, но с другой, таинственной, улыбкой, прислушивается к близким губам Павла. Совсем рядом широкая улыбка генерала Егора. Неожиданно генерал подмигнул своей Насте.
Проснулась она от первого боя курантов. Открыла глаза и опасливо, боясь спугнуть удачу оглядела комнату. Никого. Сердце старушки неожиданно скакнуло и ударилось изнутри о грудную клетку. Было больно и было очень обидно: «Как же так, ведь план был такой хороший!»
На двенадцатом ударе курантов сердце Анастасии Петровны остановилось.
Тело старушки первой обнаружила сиделка. По договорённости у неё был дубликат ключа. На третий день покойницу прямо из морга отвезли на кладбище и положили рядом с генералом.
***
Под Новый год мобильная сеть зависла. Послания Анастасии Петровны затерялись в праздничном обилии, как «счастливая пуговица» в вишнёвом торте. Только под Рождество система направила «пуговицу» по указанным на ней адресам.
В предрождественскую ночь Виктор под страхом потерять свой бизнес вознёсся над Атлантикой, чтобы через одиннадцать часов долететь до Москвы.
В тот момент, когда Виктор по привычке напрягся, ожидая удара шасси о родную землю в Шереметьево, в недостроенном загородном доме под Михнево Катя толкнула спящего рядом на раскладушке мужа и протянула Алкиду звенящий планшет.
В аэропорту Виктор, к огромному удивлению бородатого кавказца, никак не прореагировал на заявленную безумную цену, а молча протянул требуемую сумму.
В это время дядя Фёдор метался по дачному посёлку в поисках хоть кого-нибудь, кто согласится подвезти его в город. В такое время и в такую погоду на такое согласился только безумный Макс, местный «дурачок» и владелец довоенного Урала с коляской.
Павел не спешил. Остановился и отдал честь гранитному профилю деда. Мимо, отчаянно сигналя, промчался «Урал» с дядей Фёдором в коляске. Павел поймал на себе его безумный и на удивление трезвый взгляд и ускорил шаг.
Он был уверен, что пришедшая час назад SMSка – чья-то злая шутка, но почувствовал шевеление волос на голове, когда к подъезду подлетела «скорая». Он облегчённо вздохнул – из машины вышли пройдошистый Алкид и Катя. Ещё ему показалось, что в проёме двери мелькнула спина отца.
Павел успел последним заскочить в лифт.
– Жми, – крикнул Виктор.
– Этаж забыл, – Фёдор, близоруко приблизил лицо к панели.
– Чёрт! Придурок. Тебе говорят – жми! – возбудился Алкид.
– Да куда жать-то, – возмутился Фёдор.
– Восьмой, – спокойно и весело сказал Павел.
Лифт тронулся.
– Здравствуй, папа.
– Сынок! И ты здесь?
Похоже, отец действительно только что его приметил.
Двери открылись.
Фёдор первый оказался у двери и потянулся к звонку.
– Ты кому звонить собрался, идиот! – крикнул Алкид.
Все замерли, вдруг осознав ужас и нелепость происходящего.
Первым очнулся Алкид.
– Ключ!?
– Посмотри под ковриком.
– Нету! Обманула, старуха!
– Что делать, что делать?
Дядя Фёдор снова метнулся к двери. Но перед ним в позе распятого апостола возник Алкид.
– Сказано, кто первый войдёт…
– Да, да, товарищи, – сказал Фёдор. – Есть только один способ. Павел подтверди.
Павел удивлённо поднял брови.
– Да не морочьте нам голову! – вскипел Алкид.
– Дядя Фёдор, – сказала Катя, – успокойтесь. Так что вы предлагаете?
– Да, да. В общем, дверь на замке. Но если мы все вместе, разом, только все разом, как один, одновременно… – он сделал паузу и неожиданно закончил, – тогда всем поровну.
Сейчас он был похож на потную мышь.
– Надо подумать, – сказал отец.
– А чего тут думать! – пророкотал откуда-то сверху мощный бас. Позади откуда не возьмись образовался огромный белобрысый верзила.
– Макс, – сказал дядя Фёдор, – а ты что здесь делаешь?
Готовый взорваться от непонимания и злости Павел громко расхохотался. «Узнать бы, кто же всё-таки нас разыграл?»
Через секунду с этой мыслью Павел в плотном клубке вместе с дядей, отцом и Алкидом от мощного толчка Макса летел через неожиданно легко распахнувшуюся дверь.
В гостиной все застыли в изумлении, открыв рты. На полу, под картиной Модильяни в очень похожей позе, но в платье в горошек, но с большим животом, но светловолосая и такая же красивая, спала девушка.
– Ничего не понимаю, – тихо, чтобы не разбудить девушку, сказал отец, почему-то обращаясь к Павлу, – это кто?
– Это…? – Павел смущённо улыбнулся. – Это Мила, моя жена.
– А где бабуля?
Людмила проснулась.
Москва, 2018
Мамочка Ряба или казус Шторца
(рассказ)
Памятный неожиданный и сладкий итог праздничного выездного партхозактива Центрального НИИ химии и механики: ведомственный дом отдыха в Михнево, четыре часа утра, на растерзанной кровати сидит молодой парень без трусов, светловолосый, голубые глаза, веснушки по всему лицу и рукам, рыжий волос, узкие плечи, хилый животик полоской вылезает из под короткой маечки, худые белые ноги смешно рыскают по холодному полу в поисках тапочек.
«Я могла бы его двумя пальцами – как спичку, а вот подишь ты – умаял, всю ночь не давал заснуть. Сладко-то как! Но… Ему двадцать три, а мне – сорок пять. Он молодой специалист, комсорг отдела, а я – секретарь парткома. Это же совращение молодого поколения, да ещё в сильно нетрезвом виде, – это же выговор с занесением (в лучшем случае!), а то и прокуратура!
– Вот твои тапочки, не забудь надеть брюки! Пока все спят – брысь отсюда. И никому… Ты понял? И не надо меня хватать. Ну и что, что в первый раз! Забудь. Ничего не было.
Ушёл. А теперь забыть, забыть всё срочно!
А как забыть, когда чуть ли не каждый день в институтских коридорах встречаемся. Вот угораздило!
Остаётся одно – заявление об уходе. В горкоме партии есть место старшего инструктора.
***
После той ночи прошёл год, но когда она наткнулась на фамилию Котёнкин в списке тех, кого райком партии должен был сегодня принимать в КПСС, эта картина во всей красе выскочила как чёрт из табакерки из мрачных глубин подсознания. И когда! – в долгожданный первый день её назначения на должность первого секретаря Красногвардейского райкома партии.
Алла Афанасьевна Низова немного расслабилась, когда в зал заседания вошёл и застыл в конце длинного стола по стойке смирно высокий, широкоплечий гигант. Светлый в полоску костюм индпошива, роговые очки с затемнёнными стёклами, небольшая опрятная бородка, высокий лоб, короткая стрижка светлых волос, – это всё, что смогла рассмотреть в далёком полумраке сквозь ленинский прищур страдавшая близорукостью Алла Афанасьевна.
Она облегчённо вздохнула, освобождаясь от не прошенного наваждения, чуть повела плечами: мало ли Шторцев проживает в стране, пусть даже Бронеславов.
Кто-то из членов президиума попросил у парня документы, которые тот придерживал в папочке под мышкой. Но он будто не заметил протянутую руку, молча обошёл стол и подал папку лично первому секретарю. Вместе с папкой перед глазами Аллы Афанасьевны возникло покрытое веснушками и редким рыжим волосом запястье.
Она вздрогнула, почувствовав лёгкий запах озона.
***
Что это?! Юноша последний раз со стоном вздрагивает и замирает на мне, уткнувшись носом в шею; с трудом расцепляю его руки и скидываю с себя; он застывает на краю кровати спиной ко мне, по плечам, с одного на другое, перекатывается небольшой, с китайский теннисный мячик, голубой шарик, шарик этот светится таким нехорошим голубым светом, и рыжие волоски этого молодчика так и тянутся к нему; те волоски, что касаются шарика, тут же сворачиваются в спиральки, будто чем опалённые; парень сидит и как бы не замечает, что с ним происходит, потом вдруг ловко так хватает этот шарик, кладёт на ладонь, поворачивается и дует в мою сторону, шарик застывает в воздухе прямо перед моим носом, и я замечаю, что поверхность у него прозрачная, в внутри бегают нехорошие серебристые змейки, слышно, как они там внутри шепчутся, переплетаясь, у меня глаза до боли в точку сходятся, а шарик стоит, не шелохнется, и всё это время мне, Алле Афанасьевне Низовой, первому секретарю парткома центрального института отрасли какой-то щенок втолковывает, что я обязана принять его в нашу родную коммунистическую партию, иначе ему не стать кандидатом наук и начальником лаборатории; я не выдерживаю, открываю рот и хочу крикнуть всё, что я думаю об этой сволочи, но он вдруг прикладывает палец к губам, берёт этот шарик двумя пальцами и дует на него в сторону открытого окна, через секунду, раздаётся страшный такой, сухой, противный, вот как пальцы хрустят, но в тысячи раз громче, треск и гипсовая статуя девушки с веслом – гордость известного на весь район скульптора, члена Союза художников, между прочим, – разлетается вдребезги.
Всё это время вынужденной ссылки в горкоме она не могла объяснить себе, почему так резко прервала свою карьеру секретаря парткома, позорно бежала, испытывая жуткий страх. По большому счёту секс с молодым специалистом не аргумент для шантажа. Его слово против её авторитета ничего не стоило. И вот он ключ – та часть воспоминаний, подавленная чужой волей, загнанная в подсознание, которая начисто вылетела из памяти, оставив только жалкую сцену расставания. Тогда, год назад, даже развалины девушки с веслом, обнаруженные поутру, не дали этого ключа. Успевшие опохмелиться товарищи по партхозактиву убедили её и себя, что переборщили ночью с пиротехникой, запуская в небо фейерверки.
И вот теперь он стоит перед ней, победно ухмыляется: добился своего! В личном деле всё чисто. Родился, вырос, школа, институт, красный дипломом, младший, старший инженер, научный сотрудник. Диссертация – кандидатская, а завтра… докторская? Прохвост электрический! Нет, таким не место в партии. Но товарищи проголосуют «за» – зуб на холодец. Надо что-то делать. Найти повод отказать. Ага, товарищи коммунисты, он Шторц – очень подозрительная фамилия. И что это за имя такое – Бронислав?
– В роду иностранцы имеются? – задала вопрос Алла Афанасьевна и парень перестал улыбаться.
***
Схватки следовали одна за другой, с перерывом на вдох-выдох. И вдруг всё кончилось. "Ух ты, как, оказывается, легко рожать-то" – подумала мама и через несколько секунд ощутила себя необычайно свободной и какой-то воздушной. Однако осознание того, что это преждевременные роды, пришло к ней ещё между схватками, и она сразу начала молить небеса, чтобы всё получилось не так уж страшно.
Теперь, в состоянии эйфории, ей стало даже интересно посмотреть, что там и как… Мама схватила с кресла попонку и вытерла лицо, затем медленно опустила руку между ног. Ощутила что-то округлое, тёплое и влажное, оно всё еще лежало там и молчало (ведь оно должно кричать, или его шлёпают по попке, чтобы закричало!?).
Осторожно перенесла ноги в сторону, встала на колени. С экрана телевизора на неё задумчиво смотрел штандартер фюрер СС Штирлиц. Только что он узнал: радистка Кэт родила девочку, но прокололась при родах, запричитав по-русски.
Единственный источник света в комнате высветил в центре тёмного от влаги пятна на ковре что-то похожее на яйцо. Оболочка светло-коричневого цвета с крапинками покрыта кое-где пузырьками слизи. Оно не подавало признаков жизни. Мама закрыла глаза, энергично потрясла головой, затем вновь открыла. Яйцо продолжало лежать, не подавая признаков жизни. Мама наклонилась и прижалась ухом к плоду. Если что-то и было слышно, так это её собственное дыхание. Оттуда… не исходило ни звука. За окном и в комнате было уже темно, и мама осторожно взяла плод и приблизила его к экрану телевизора.
Именно тогда мама в первый раз сказала: «Ты родился зря». И вдруг стало совсем черно, и наступила тишина: погас торшер, экран телевизора стал чёрным, а муж всхрапнул и повернулся на другой бок лицом к спинке дивана. «Что это? Как же…» – мама в панике заметалась по комнате, но бросив взгляд в окно, немного успокоилась: в соседнем доме не горело ни одного окна. Такое бывает, когда на подстанции случается авария, вот оно и случилось в очередной и самый неподходящий момент.
«А почему неподходящий?!» – мелькнуло в голове у мамы. Решение пришло само собой. Она завернула «это» в платок, заколола булавкой, осторожно положила на тумбочку и, пока надевала пальто, следила, чтобы яичко не скатилось.
Вышла из подъезда, быстро пересекла дорогу и прошла вдоль ограды Коломенского музея, затем свернула в заброшенный сад и оказалась над краем оврага. Где-то там впереди была неофициальная свалка, куда местные жители и вездесущие строители сбрасывали всякий мусор.
Мама приняла решение и это придавало ей силы. Свёрток лежал в сумке, и редко встречающиеся прохожие не смогли бы определить, что там. Перед самым подходом к свалке, который обозначился белеющими в темноте обрывками бумаги, развороченными картонными коробками, за ней увязался какой-то тёмный тип, но и он растворился в темноте, когда она подошла к краю оврага.
Плод, завёрнутый в мамин платок, выскользнул из рук, описал короткую параболу и скатился в овраг по подушке из бумаги, щепы, остатков и останков чего-то или кого-то. В самом конце он немного задержался, зацепившись за рогатину корня чахлой берёзки, и затем соскользнул и плюхнулся в тёплую вонючую лужу.
«Ты родился зря…»: твердила она эти слова по дороге обратно сквозь горькие и жалобные рыдания, прижимая к ещё надутому но уже полому животу опустевшую сумку.
Маму звали Мила Шторц, в девичестве – Шурыгина, и сегодня ей исполнилось тридцать, и сегодня ночью она могла стать мамой. У Милы были красивые каштановые волосы, аккуратная спортивная фигура, длинные и стройные ноги, особенностью которых были «улыбающиеся» круглые коленки. Именно в них с первого взгляда влюбился её будущий муж Илья Шторц. Сейчас он с заботливо помогал ей накинуть пальто, стараясь не задеть выпирающий живот жены.
– А где вторая? – спросил он.
– Что?
– Серёжка.
– Наверное ночью соскочила и лежит где-то в кровати. Ладно, времени нет, и так сойдёт, – Мила вынула из уха осиротевшую серёжку, повернулась и поцеловала сухим губами мужа в щёку, стараясь избегать его взгляда. – Ты не обиделся?
***
Сразу после свадьбы Илью направили в качестве специалиста на ликвидацию последствий аварии на Чернобольской АЭС. Вернулся через месяц и сразу попал в спецклинику Минатома. Мила молча выслушала приговор доктора: детей у них не будет никогда. Приехала мама Милы и со скандалом забрала дочь к себе. Прощаясь, Илья не сказал ни слова, только поцеловал её влажные от слёз глаза.
Месяца через три Мила решилась заехать в их квартиру, чтобы забрать свои вещи, но встретила там только мать Ильи Матрёну Ивановну. От неё она узнала, что сын уволился с кафедры МИФИ, где они с Милой познакомились, съехал с квартиры и поселился в деревне у родителей. Собственно свекровь и заехала, чтобы забрать тёплые вещи Ильи.
Только через год они «случайно» встретились на встрече одноклассников Ильи, куда её пригласила «заботливая» подруга. В тот день они снова оказались одни в своей квартире.
С этого дня в их отношениях появилась некая хрустальная хрупкость и чистота. Поначалу в постели не очень получалось, но они, особенно Мила, старались перевести неудачные моменты в шутку, а удачные старались растягивать до бесконечности ласковыми прикосновениями и словами.
Они старались и у них получилось!
***
Мила тяжело вздохнула. За завтраком она настояла, чтобы день рождения отметить у родителей мужа. Всю ночь и с утра в голове пульсировала страшная мысль, что она поступила поспешно, не по-матерински, жутко глупо. Теперь, как преступника, её тянуло к месту преступления – оврагу, но одна она идти боялась. Хорошо, что нашёлся повод.
Родители Ильи жили в деревне Диковка. Несмотря на то, что деревня стояла прямо в городе, – рядом Коломенский музей, через дорогу новостройки, дальше по краю оврага – МИФИ, – о её существовании часто не знали даже жители окрестных домов. От проспекта Андропова её отделял небольшой пригорок, после которого земля круто уходила в низину к оврагу, так что даже с последнего этажа многоэтажки, где жили дочка с мужем, сквозь ветви старых яблонь можно было различить только печные трубы.
Под утро погода успокоилась. Ветер стих, облака приостановили свой быстрый бег над крышами сереньких деревенских домиков. Матрёна Степановна Шторц, доцент кафедры МИФИ, толкнула оконную раму и растворила окно. Вдохнула полной грудью свежий воздух, пришедший с реки. Она чувствовала себя прекрасно в этот ранний час: на работу идти не надо – суббота.
Потихоньку, чтобы не разбудить мужа, оделась, вставила ноги в резиновые боты, взяла большую пластиковую сумку и вышла из дому. Она повернулась к «альма-матер» спиной и бойко двинулась в сторону оврага. С недавних пор, как началась «перестройка» и перестали регулярно платить зарплату, она занялась бизнесом – находила на свалке более-менее годные вещи, латала их с помощью старой швейной машинки и продавала на барахолке возле метро. Дочь с зятем ничего не знали о её промысле.
Таких как она в деревне было несколько бизнесменов – конкуренция! Поэтому поднялась бабка Матрёна пораньше. Через несколько минут по нахоженным тропкам-дорожкам она оказалась на дне оврага. Через полчаса сумка наполнилась и Матрёна уже собиралась подниматься наверх, как что-то ей подсказало заглянуть под корень берёзки с нависшим на нём комом земли с травой и не зря: прямо под корнем светился и играл на солнце красивый цветастый платок, в который что-то было завёрнуто.
Она попробовала расстегнуть булавку, стягивавшую края платка, но уставшие и застывшие от утренней прохлады пальцы не слушались. Свёрток был не очень тяжёлый, поэтому Матрёна Степановна решила отнести его домой, как есть, а там посмотреть, что внутри. На всякий случай, чтобы уж явную гадость в дом не тащить, только приоткрыла незакреплённый краешек, брезгливо понюхала через тёмную дырочку, но ничего не почувствовала.
В доме она тихо прокралась на кухню и положила находку на ещё сохранившую тепло печь, чтобы муж не заметил. Дед Матвей, орденоносец Великой отечественной, не одобрял её деятельности. Он объявил нынешнего генсека оппортунистом, предал сталинской анафеме «перестройку» и причислил Матрёну и её товарок к клевретам международного империализма.
Матрёна разожгла в печи огонь и поставила на плиту котелок с кашей.
Дед Матвей сел за стол и потребовал самогону.
– С утра? Ты сдурел старый! – воскликнула Матрёна.
Дед усмехнулся, встал и сам достал из шкафа заветный щтоф.
– А сегодня день какой, знаешь? – ухмыльнулся он.
Матрёна всплеснула руками. За своим приключением она и забыла про день рождения любимой снохи. «Господи! И подарок не купили!» И тут же подумала про свою находку – платок-то хорош!… постирать, и как раз сгодится.
