Читать книгу: «Дикополье. Слово Шубина», страница 9
– Спокойно, Илья. Всё хорошо, – сказал я.
– Саша?
– Да, это я. И Миша здесь. Расскажи, что ты видел в момент нападения?
Илья громко выдохнул.
– Зло. Я видел зло… И я… Сам не ведаю почему! Осознал, что в друге врага не разглядел. В том и есть наша кара, – он вдруг повернулся ко мне, точно зрение снова к нему вернулось. – Вы должны знать, где друг, а где враг. Вы должны знать, Саша! Только так мы победим… Только так. Гроб-то… Гроб…
И снова уснул.
Миша вопросительно посмотрел на меня.
– Ты ещё не понял? – сказал я шёпотом, чтобы никого больше не разбудить. – Помнишь, что говорил коногон, когда его несли? Он коня погнал, потому что товарищи попросили. Будто слепо в них верил. Дверовой никогда не видел свою девушку, но всё равно был влюблён в неё по уши. Слепая любовь. Старый шахтёр слепо верил в поверья и следовал традициям. Илья не разглядел в каком-то друге какого-то врага. А все остальные… Почему-то поверили в меня. Хотя я пока что ничего не сделал.
– И что ты предлагаешь?
– Мы сможем выманить чудовище слепой верой в кого-то. Раз на таких людей оно охотится. Но, боюсь, я ни в кого больше не верю…
– А я – верю, – сказал Миша и наконец-то улыбнулся. – Пойдём. Пойдём, Саша! Ты – умница!
* * *
Мы стояли у обрыва. Внизу – километры бездны. Такой необузданной, чёрной, словно бесконечность вселенной.
– Падать туда – минут пять, не меньше, – весело сказал Миша. – Мы её с десять лет назад обнаружили, но так и не освоили.
Кусочки камней летели вниз. Голова шла кругом. Я, конечно, придумал крутую штуку, но что там в голове Миши – я и догадаться боялся.
– Что ты собираешься делать?
– Все говорят, что Шубин уже не тот, – сказал Миша. – Что теряет силы. А я в него верю. Вот хоть ты тресни – верю! Шубин не оставит нас в беде.
Он посмотрел на меня.
Глаза его искрились надеждой.
А затем он сделал шаг.
Полетел вниз.
И крикнул:
– Шубин!
* * *
Время замедлилось. И я испытал очередное дежа вю. Мальчик, что летит вниз. Мальчик, что смотрит с надеждой. И шахта… Шахта кругом. Где я видел это? Почему мне так это знакомо?..
Киркалибур на поясе стал горячим, как пламя. Но я не почувствовал боли. Шахта наделяла крыльями. Чувствуя, что я делаю это как будто не впервые, я полетел к обрыву. Схватил Мишу за шкирку и вытащил наверх одним махом.
Наваждение закончилось. Всё закончилось. Это было самое крутое перебегание через дорогу в моей жизни. Неподалёку что-то происходило, какая-то возня. Мы упали на спины и рассмеялись. Немного разным смехом. Миша – от радости. Я – истерично. Но всякий смех в тот момент был целительным.
– Всё-таки он спас меня! – сказал Миша.
– Шутишь?! Вообще-то это я был!
Он засмеялся сильнее и чуть не задохнулся от смеха. А потом успокоился и сказал:
– Конечно, Саша. Конечно, это был ты. Спасибо!
– Неблагодарный…
– Я же поблагодарил!
– Да ты Шубина поблагодарил!
– И его поблагодарил, и тебя!
– А его за что?!
Так мы и пререкались, пока Бархатная Злодейка, Гремучий Дедушка и Красная Изуверка крепко держали двух чудовищ, на мерзких животах которых красовалось по гигантскому глазу.
Глава 11. Конгломерат розовощёких
Вагонетка ехала неспешно – сквозь тоннель, в котором, казалось, не было и следа цивилизации. Словно в пещере проложили рельсы и на том остановились. Я старался ни о чём не думать, не анализировать. Будь что будет. От меча Сварога отворачивался, а крови на нём становилось всё больше и больше…
В один момент слева показалась платформа. Судя по направлению – станция “Электрозаводская”. На ней стояли шахтёры, все те, с кем я познакомился на Шубинской шахте. Коногон, Дверовой, суеверный старик. Вагонетка не останавливалась. А заметив меня, шахтёры все как один отвернулись.
Моё проклятие никуда не исчезло. Может, поэтому я снова встретил Мишу в стенах миграционного центра?
* * *
– В эту клеть не сажайте… – сказал надзиратель изолятора, стараясь не глядеть в гигантские глаза монстров. – В ту сажайте. А Изуверка пруты нехай околдует, шоб не вылезли, горячо шоб було.
– Почему в ту не сажать? – не понял Миша. – Она самой надёжной кажется.
– Дык и нам казалась! Пока из неё Вендигин не сбежал. Потому и говорят: когда, значит, кажется, креститься надо…
– Вендигин! – воскликнул Миша. – И впрямь, нет его. Как упустить умудрились? Шубин его так и эдак, я ж Вендигина целый месяц ловил, охламона несчастного.
Изолятор напоминал скорее пещеру, нежели шахту. Вместо угля телом местных стен являлись крупные камни с воткнутыми крепко-накрепко стальными прутьями. “Клеток” я насчитал четыре. В одной доедал кожаный ботинок безумный шахтёр. Во второй дремало несколько крыс размером с ротвейлера. Оставшиеся пустовали.
– Не хотели тебе казаты, шугались… – боязливо пробормотал надзиратель. Он работал здесь один, и, кажется, работёнка его была не шибко пыльной. Знай себе подавай крысам корм, а шахтёру – старые ботинки. Его историю я вам как-нибудь ещё расскажу, если интересно будет.
– И когда это произошло? – спросил Миша, строго, как завуч, к которому вызвали двоечника.
– Два месяца как.
– Два месяца…
Миша задумался и уставился на пустую клетку. И я задумался. Уж больно много чего, судя по всему, случилось два месяца назад.
– Что за Вендигин? – спросил я.
– Это такой вонючий… Неважно, – Миша добавил тише: – Есть у меня подозрение, что именно он и был на том терриконе и Меч Сварога он украл. Давно он за ним охотился, да всё никак найти не мог.
– А может, окаянных уже в клеть, а? – проревел Гремучий Дедушка. – Попались ить, которые кусались, а вы всё разговоры разговариваете. Нехорошо! – Дедушка, хоть и стоял на свету, всё же был скрыт большим чёрным покрывалом без прорезей для глаз. Лишь две руки в чёрных перчатках торчали, чтобы крепко держать Темноглазье. Нельзя газу со светом соприкасаться.
А Темноглазье – это уж отдельная история… Слизь текла такая, что мама не горюй. Глазища эти – хоть провалиться, лапки кривенькие, уродливые, маленькие. И всем невдомёк, как такие неказистые твари могли перемещаться со скоростью болида.
– Ладно, – сказал Миша. – Давайте в ту, соседнюю, их посадим. Сказитель должен историю о них рассказать. Новую. Может, никаких клеток и не понадобится. А ты, Изуверка, сделай как сказал шахтёр, – и добавил, – пожалуйста.
– Угу… – буркнула Красная Изуверка, всё ещё обиженная и на меня, и на Мишу за тот эпизод в лаве. Я заметил, что на Киркалибур она смотрит с ужасом, и отчего-то мне это было приятно. Словно в моих руках – настоящая власть. Царский скипетр.
Темноглазье закрыли и опечатали в клетке. Существа не пытались ни бежать, ни рычать, даже не брыкались. Только смотрели своими глазами на всех, и дрожь от этого бежала по коже. Я не мог остановить на них взгляда. Аж больно становилось.
– Итак, – промолвил Миша. – граждане присяжные заседатели. Будем решать, что делать с пойманными негодяями. Обвинение: Темноглазье осквернило Шубинскую шахту проклятием невидения. Вам слово!
– Взорвать, – только и сказало чёрное покрывало.
– Сжечь, – пожала плечами Красная Изуверка.
– Согласна с предыдущими ораторами, – хихикнула Бархатная Злодейка.
– Оставить в клетке, – сказал маркшейдер. – Авось исправятся. Может, и от них будет польза.
– Замечания приняты, – сказал Миша. – А вы, надзиратель, что думаете?
– А мне таких говнюков в тут не надобно. Пущай валят с земли дикопольной, вот что я думаю. Мне этого, с ботиночками, хватает. Никакой от них пользы!
Миша подошёл ко мне.
– Что ж… Мнения на этот раз практически не разделились. Слово за Исконным сказителем. За тобой, Саша.
И выжидательно уставился на меня. И все на меня уставились. И Темноглазье, конечно. От этой ответственности мне стало неловко, даже плохо. Ничего говорить не хотелось. С Длинной леди как-то попроще удалось, само получилось. Я прокашлялся, хотя горло и не хрипело.
– Темноглазье – оно, на самом деле… – попытался я, но запнулся.
– Не переживай, Саша. Говори, что думаешь. А лучше: говори, что сердце подсказывает. Как раньше.
– Хорошо… Темноглазье пришло издалека, потому что оно грустило, ну, и… Родители у него были такие себе… И… – я запинался и заговаривался. История не выливалась ручейком, я буквально заставлял себя порождать слова по отдельности. – И они, в общем-то, неплохие ребята…
Что-то было не так. Что-то не сходилось. Я не верил в то, о чём говорил. Будто лишний я здесь со своими выдумками. Я попробовал ещё раз, сказал, что Темноглазье – это близнецы из Горловки, которые смотрели на мир широко раскрытыми глазами, и всякую подобную чепуху. Но ничего не вышло.
– Ничего, Саша. Это ничего, – сказал, похлопав меня по плечу, Миша. – Видимо, мы что-то упустили. И не время сейчас для историй. Как судья данного процесса, я принял решение оставить заключённых под стражей в изоляторе. На месяц. А там – посмотрим.
– Зря, – сказала Красная Изуверка. – Но тебе виднее.
На том и порешили.
Миша сказал “Большое спасибо” Дедушке, Злодейке и Изуверке, и те разбрелись по местам своего обитания, ни слова не говоря. Я подумал, что буду по ним скучать. Особенно по дедушке… Как будто он и впрямь был моим дедушкой.
* * *
Из-за своего провала я расстроился, но ненадолго. В конце концов, я новичок в этом деле. Не думаю, что другие Исконные сказители делали всё как надо с первых секунд. Да и Миша не волновался. Заклинание Красной Изуверки, сказал он, надёжно, как работа пингвинов на восьмом участке. И мы покинули изолятор.
После того как Темноглазье был (или были?) схвачен, зрение к шахтёрам вернулось. Работы по добыче яхонтового антрацита восстановились. Маркшейдер сказал, что отгул попросило лишь пять человек, остальные привыкли к форс-мажорам, хоть и не такого масштаба. Более всего серчали на Шубина.
– Если бы не Сашка да Мишка, что бы с нами стало?..
Илья Муромов говорить отказался. Всё, чего мы от него добились, – “Не мешайте работать”. А он наверняка знал что-то важное!
– Так что за Вендигин? – спросил я. – Это он… м-м-м… оторвал голову Шустряку?
– Нет. Вряд ли. У него иные методы. Вендигин пришёл к нам из дальних краёв. До сих пор не понимаю, каким образом. Слышал о Вендиго?
– Об индейском людоеде?
– Да. Его образ возник не случайно. Те люди жили в страшное время, когда в порыве голода из-за раздирающих племена войн они порой поедали друг друга… Сказители объясняли этот ужас существованием духа Вендиго.
– Так Вендигин…
– Нет. Людей он не ест. Говорю ж, у него другие методы, на Донбассе он изменился, хоть приятным и не стал. Потому он, собственно, и отсиживался в клетке, напялив на глаза несуразную кепку. У меня есть идея, как его найти. Но для начала мы с тобой отдохнём. Я вот устал. А ты?
– Я тоже, – признался я.
На Шубинской шахте функционировал жилой квартал. Место, где ночевали шахтёры между сменами. В горной породе вырубили кельи, как в пещерах Киево-Печерской лавры. Я лёг на маленькую, застеленную чистой белой простынёй кровать. От земли шёл холод, но одеяло оказалось таким тёплым, что, укутавшись в него, я почувствовал, как меня клонит в сон. Миша лёг неподалёку.
– Всё думаю о словах Ильи, – сказал он, глядя в чёрный потолок. – О друге, что оказался врагом. Кого он имел в виду? В толк не возьму…
Я не ответил. Меня скорее заботило, что, говоря эти слова, Илья смотрел на меня. Будто намекал не на своего друга, а на моего. На Илюху… Что, подумал я, если он всё-таки жив? И пусть с этим связаны какие-то тёмные делишки, мы это преодолеем! Меня обуяли радость и надежда.
– Ну, Поповича и Никитича мы знаем, – продолжал тем временем Миша. – Но они на Донбассе не появлялись. Был ещё один – твой любимчик – Святогор. С ним Илья путешествовал когда-то по нашим землям. Этот великан однажды исчез… Самый добрый великан из всех! Хоть и самоуверенный донельзя. Бахвалился, что мог бы небо и землю перевернуть, представляешь? Однако не могу я представить, чтоб в душе его поселились тёмные силы.
– Святогор… – повторил я с благоговением.
Потом мы болтали о том о сём. Миша рассказывал мне о верблюдах, о козах, бочках, баранах и кошках – и прочих других фантастических обитателях Шубинской шахты. А затем он захрапел. Обогнал меня. Я думал, что усну первым. Перевернулся на правый бок. Подумал о бездне. О тех образах, что явились мне, когда Миша падал во тьму. О мальчике. О странных воспоминаниях, принадлежащих как будто не мне… И я стал падать сам. Глубже, глубже и глубже…
Стал падать.
…пока не вспомнил.
* * *
Я сидел на траве и смотрел на дерево. Вот оно какое – древнее, неподвижное, и всё ему нипочём. Стой тут, кору отращивай и не переживай… Я ведь помню тот день, когда, подобно дереву, я тоже собирался быть неподвижным, но всё-таки срезал корни и вышел гулять. Помню, как мчался на остановку; как заставлял про себя водителя маршрутки ускориться; наверняка улыбался как дебил.
Теперь к этим воспоминаниям добавились те, что отсутствовали до сих пор. Да, я вспомнил не всё. Я по-прежнему не понимал, как это произошло. Я не понимал, чем занимался после. Да и вообще… Но того червя, что вылез из норы памяти, было достаточно, чтобы всей душой желать остаться здесь, рядом с деревом, и общаться с ним одним годы напролёт.
Трава холодная. Словно и не весна сейчас. По ноге бежит муравей. Слева, на листе дуба, сидит божья коровка. Журчит речка. Шубинская шахта осталась далеко позади; она снова скрылась от человеческих глаз. Когда я вернусь туда снова?
– Саш? – окликнул меня Миша. Он стоял поодаль и не вмешивался в моё одиночество. Но, видимо, времени прошло уже достаточно, чтобы вернуть меня в текущее положение дел.
– Что?
– Ты что-то вспомнил. Я прав? Раз рванул так из шахты.
– Бездну, – ответил я.
– Бездну?
– Да. Бездну. Там, на том терриконе, тоже была бездна, похожая на ту, в которую ты прыгнул в Шубинской шахте. Только, наверное, глубже… И я… я вспомнил, как… как Илюха…
Я встал. Нет, я не плакал. Ни к чему это. Меня обуревали другие эмоции.
– Миша. Я должен отомстить. Вендигину. Если это правда он виноват. В том, что Илюха свалился в бесконечную яму и будет падать в неё целую вечность, я должен, должен…
– Постой, Саша. Не горячись. Скажи сначала: откуда там бездна-то взялась? Не было её никогда.
– Я не знаю! Не помню… Помню только, что мы лежали, на Медведицу смотрели… А потом она разверзлась. И чернота… И падающее тело. Я помню падающее тело Илюхи. А потом – что я хожу где-то здесь. И это всё.
Миша взял в руки божью коровку и аккуратно погладил её указательным пальцем.
– А с чего ты взял, что она бесконечная?
– Просто я это знаю. О той бездне говорят: “Съест – и глазом моргнуть не успеешь”. Ты будешь падать в неё и не достигнешь дна, пока не умрёшь от голода и жажды, – я смахнул с ноги муравья, – и всё, что у нас остаётся, – это месть.
– Нет, Саша, постой. Не сгущай краски. Может, мы пойдём ещё раз туда и попробуем что-то сделать? Открыть проход? Позовём кого из шахтёров? А?
– Как ты не понимаешь, Миша? Дело-то не в том, что я вспомнил саму по себе бездну. Дело в том, что я вспомнил свои чувства. И они твердили мне, что хуже быть ничего не может. Из той бездны спасения нет, понимаешь? Что Илюху я потерял навсегда… И, если мы пойдём туда снова, случится нечто ужасное.
Миша помолчал, а затем спросил:
– Ты как? Готов двигаться дальше?
– Готов. Наверное, все эти дни я только и занимался тем, что пытался смириться.
* * *
Мы приехали на остановку “Площадь великих шахтёров”. Миша – с чемоданчиком, я – с Киркалибуром. Рукоятка волшебной кирки, мотыляясь, то и дело ударяла мне по коленке. Чтобы всё это не выглядело подозрительно, я повязал на поясе пайту, закрыв железную часть Киркалибура.
– Привыкнешь ещё, – прокомментировал Миша.
Мы прошли мимо моего дома – сто девятого по улице Тайных университетов. Из подъезда выходила мама.
– Всё в порядке, дорогой? Как дела в школе? – спросила она. Вся такая добрая и лучезарная. Я ответил, что, конечно, всё в порядке, а про себя подумал: “Даже несмотря на то, что не ночевал дома двое суток и весь испачкан в угле”.
– Это, видимо, при тебе ко мне нормально относятся, – сказал я Мише, распрощавшись с мамой. – Хоть и ведут себя странно… – добавил я, увидев, как дядя Валя улыбается широкой и настолько неестественной улыбкой, что, казалось, челюсть его вот-вот отвалится.
– Ты себе накручиваешь, – ответил Миша. – А мама у тебя очень красивая.
Мы миновали магазин “Дончанка” и перешли через дорогу к чугунному шахтёру, держащему в руке здоровенный кусок угля. Памятник этот назывался “Слава Шахтёрскому труду40” и весил 22 тонны – чуть меньше, чем эмоции, что я пережил за последние пару дней.
– Аккуратнее здесь, – попросил Миша. – Смотри под ноги. Наступишь на розу – все наши планы пойдут по швам.
Я остановился и чуть не потерял равновесие.
Не наступить на розу – миссия практически невыполнимая. Они росли кругом. Всех оттенков красного и розового: огневидно-пожарные, закатно-румяные, искрящиеся, как уголёк в мангале, и нежные, как шёпот мамы, когда она не ведёт себя странно. Это место очаровывало, хоть я и проходил мимо сотни раз. Неужели мы и впрямь не обращаем внимания на волшебство? Как такое возможно?
– А какие у нас планы? – спросил я.
– А вот слушай…
– О нет, ты опять частушки будешь петь?
– Частушки не буду, обещаю.
– А что тогда?
– Считалку.
– Это какой-то прикол?
– Прикол, – подтвердил Миша. – Я просто прикалываюсь.
Шахтёр стоял в центре кольцевой дороги, на островке, и единственные, кто мог бы над нами посмеяться, это водители. Но им пришлось бы ехать медленно (а это точно не про дикопольцев), да ещё и с открытыми окнами.
Миша аккуратно присел на корточки. Погладил лепестки самой крупной розы. Уколол палец левой руки о шипы той, что слева, и палец правой – о ту, что справа, после чего стал искать розу, цвет которой совпадал с оттенком крови. Я, хоть и продолжал стоять на месте, в этом деле Мише помог. Уровень моего цветовосприятия возрос, и необходимый красный бросился в глаза сразу.
С трудом перешагивая, Миша добрался до цветка, коснулся его, встал и наконец запел, с каждым ударением указывая на случайную розу:
– Как у нас на нашей грядке
Столько цветиков-цветов:
Розы, маки, ноготки,
Астры, пёстрые цветки,
Георгины и лёвкой.
Выбираешь ты какой?
Эту считалку я сразу вспомнил: читал её в журнале “Почемучка”, когда в садик ходил. Мы потом её на протяжении всего года использовали. Кто же знал, что она оживляет розы, если провести необходимый ритуал!
– Георгины не нужны, только розочки важны! – пропела роза, на которой остановился указательный палец Миши. Она стала расти, как в ускоренной съёмке. Элегантные ручки, словно облачённые в зелёные перчатки, и личико с красивыми аккуратными глазками сформировались из ярких лепестков.
Я обомлел.
– Столичное отделение Конгломерата розовощёких приветствует тебя, Миша, и тебя, незнакомый мальчик. Волею Грядки сегодня я – блистательная Мария Курикова – буду говорить с вами под светом солнца. Восхищайтесь моей красотой.
– Приветствую и я тебя, Мария Курикова, – Миша поклонился, – и восхищаюсь твоей красотой. А незнакомого мальчика зовут Саша.
Я улыбнулся “розовощёкой”, а она улыбнулась мне.
– Восхищайся моей красотой.
– Восхищаюсь твоей красотой… – сказал я.
– Прелестна, чарующа, удивительна, роскошно-блистательна, незабываемо-нарядна. Это я!
– Не могу не согласиться с тобой, потрясающе великолепная розочка, – сказал Миша, тщательно подбирая слова. Я понял, что это какая-то игра, и проиграть в ней, как только у тебя закончатся эпитеты, очень просто. Поэтому Миша поспешил перейти к делу. – Мы ищем Вендигина. Знаю, что…
Тут у розы в мгновение ока выросли раза в четыре шипы. Лепестки побагровели. Она наклонилась вперёд.
– Сволочь! Сволочь ваш Вендигин! Мы – такие умилительные, а он – такой гадкий.
– Бессовестный и безобразный, – подтвердил Миша, – он сбежал из своего заключения.
– Сбежал! Этот негодяй, подонок! Восхищайся моей красотой!
– Восхищаюсь твоей красотой. Я знаю, что у Конгломерата с ним личные счёты.
– Конечно! Личные!
Мария бы топнула ножкой, если бы таковая у неё имелась.
– Мы – отличные, а он – неприличный. Когда Вендигин явился в Дикополье, он, гадюка, положил глаз на яркость и очарование наших лепестков. Стал их… их… похищать… и есть… Восхищайся моей красотой!
– Восхищаюсь твоей красотой, Мария, однако я помню, что он не похищал цветы как таковые. Он словно… высасывал их красоту.
– Так и было… – Мария погрустнела. – Областные отделения Конгломерата превращались в серые унылые клумбы… Да, вы его поймали. И мы обрадовались, что к нам снова явились мир и красота на веки вечные. А вы посмели его отпустить! – Мария снова разозлилась. – И теперь он забирает цвет у людей, и превращает их… превращает в… в… Восхищайся моей красотой!
– Восхищаюсь твоей красотой. В зомби? В машины?
– В зомби! В машины! Без эмоций! Он собирает из них армию, армию! Скоро он примется за нас. О горе на мой солнцеподобный бутончик…
– Как нам его найти, о, живописная?
– А-а-а! – заверещала роза. – Не скажу, пока не защитите нас от… от… от них!
Мы обернулись.
Дорогу переходила подозрительная троица. Один – в спортивном костюме с белыми полосками, другой – толстяк с красным лицом, а третья – девушка с длинными ногтями и ухоженными волосами, без макияжа. Их всех объединяло одно: полное отсутствие эмоций и пустые лица. Словно кто-то выкачал из них цвет и свет и, наверное, жизнь. Они не пытались пропустить автомобили, и дорога наполнилась гудками и возмущёнными криками.
– Мы пришли встать на защиту роз от агрессора, – сказал тот, что в спортивном костюме, когда они приблизились к нам.
– А кто агрессор? – не понял Миша.
– Вы. Мы защитим розы от вас, – он сделал ещё один шаг и раздавил жёлтую, как мальдивский песок, маленькую розочку.
– Сволочи! – пискнула Мария Курикова и вновь превратилась в цветок.
– Мы ни на кого не нападаем, – сказал Миша троице, поставил на землю чемодан и поднял руки в знак примирения. Девушка подошла к нему практически вплотную, смяв ещё две розы, из-за чего у Миши задёргался глаз.
– Вы – агрессоры, – сказала девушка. – Розы беззащитны. Посмотрите, как они страдают. Посмотрите…
Она сорвала оранжевую розу и поднесла её к лицу Миши.
– Посмотрите.
Теперь у Миши дёргались оба глаза. Если так пойдёт и дальше, то никаких глаз не хватит! Не говоря уж о цветах. Об этом же, видимо, подумал и Миша.
– Бей плашмя, Саша… – сказал он, чем пресёк дальнейшие споры.
– Что? – не поняла девушка. А я понял. Когда спортсмен рванул вперёд, я сбросил пайту, ловко извлёк Киркалибур, сделал пируэт и стукнул его по спине.
Девушке досталось от Мишиной кочерги. Она ещё смешно крякнула, когда Миша её подхватил, чтобы, упав, она не попортила цветы. Этим воспользовался толстяк и навалился на Мишу всем телом. Я не сумел среагировать из-за плотной рассады цветов, пришлось делать круг. Когда толстяк оказался сверху, пытаясь задушить Мишу, я стукнул его по позвоночнику, и свиная туша обмякла. Миша освободился, подхватил кочергу и убедился, что вся троица лежит без сознания.
– Хороший удар, – похвалил меня Миша. – Хоть и в спину.
– Издеваешься?
– Нет. Ты всё правильно сделал.
– Но ты издеваешься вот этим “Хоть и в спину”, да?
– Я не издеваюсь! Но по факту-то так и есть же? Ты по спине его шмякнул.
– Да, но я сделал всё правильно и ударил хорошо.
– Правильно, я и не спорю. И удар хороший.
– А к чему ты тогда говоришь, что…
Между нами снова выросла Мария.
– О, горе! Горе! Серафима! Алёнушка! Что они с вами сделали…
– Жизни этих роз ничего не угрожает, – успокоил Миша Марию, ловко переключившись с диалога со мной. – Я попрошу садовников прийти как можно скорее. Мария, времени нет. Помоги нам найти Вендигина.
– Ему надо это, – бросила розочка.
– Что?
– Вот это, – она прикоснулась лепестком к Киркалибуру. – Для хозяина своего. Меч Сварога у него теперь есть. А это, – она снова прикоснулась к Киркалибуру, – единственное, что может дать бой Мечу Сварога.
– Кто его хозяин?
– Не знаю. Знаю, что огромный и сильный.
– Как Святогор?.. – спросил я.
– Саша! Не знаю я! Сказала!
– Может, Вендигин сам нас найдёт? – предположил Миша. – Раз Киркалибур ему нужен.
– Найти-то найдёт. Но, во-первых, он тупой. А во-вторых, трус. К вам не подойдёт. Даже с войском своим.
– Тогда оставим Киркалибур, притаимся и…
– Почует всё равно. Дыхание ваше почует – и убежит. Трусы – они такие: всё чуют.
Миша задумался.
А я, подчиняясь непонятному порыву, вытянул руку и погладил Марию по красному лепестку. Она сказала кокетливое “хи-хи-хи” и кольнула меня в ладонь.
– Восхищаюсь твоей красотой, – сказал я.
– И правильно! Восхищайся!
– А у меня есть идея! – сказал Миша. – Раз Вендигин почует наше дыхание, значит, нам надо притвориться неживыми! Ха!
– И как ты планируешь это осуществить? – не понял я.
– Увидишь.
– Миша, значит так! – сказала Мария. – Во-первых, поймай Вендигина и больше не отпускай. Во-вторых, восхищайся моей красотой. А в-третьих… Убери куда-нибудь этих никчёмных.
Мы посмотрели на троицу. Незаметно перетащить их через дорогу – никаких шансов. Но над этим вопросом Миша практически и не задумался.
– Горнячок! – крикнул он. – А ну выходи наружу, негодяй! И сыновей своих прихвати!
* * *
Мы прыгнули в “двойку” на остановке “Северный” (названной так в честь автовокзала, которого уже лет двадцать как не существовало, в отличие от Южного) и доехали до Царь-пушки возле мэрии. Я потихоньку привыкал к Киркалибуру на поясе, хотя это и стоило мне нормальной уверенной походки.
Здесь начинался сквер и одна из главных достопримечательностей города – Парк кованых фигур. С 2001 года в результате международного фестиваля кузнечного мастерства парк ежегодно пополняется невообразимыми скульптурами. Встретить здесь можно что (и кого) угодно. Муху-Цокотуху, восточного дракона, Железного дровосека и даже Эйфелеву башню.
– А всё просто, – сказал Миша, когда я спросил, что мы здесь делаем. – Посмотри вот на Колобка.
Он указал на гладкий железный шарик с близко посаженными глазками, в очках, с ножками-ручками, волосами и табличкой “Колобок”.
– Не похож на нашего Колосталька, – сказал я. – Хоть и миленький.
– Вот именно! Эти скульптуры – скорее идеи о нас да память. Но не мы сами. Это идеальное место, где хотя бы на время мы сумеем лишиться своей индивидуальности.
– Что?
– Поймёшь ещё, Саша. Надоело мне всё объяснять словами, ты можешь наконец-то мне довериться, и всё?
– Могу. А чего это ты злишься?
– И вовсе я не злюсь.
– Ну, хорошо… Что надо делать?
– Рано пока. Дождёмся, когда люди разбредутся, и ближе к вечеру возьмёмся за дело.
До заката оставалось часов пять. Мы могли бы заняться чем угодно, даже в кино сходить, в “Звёздочку”, благо она на расстоянии вытянутой руки. Но Миша сообщил, что нам не повредит подумать, поглядеть по сторонам – авось в этой столице идей какая-то идея упадёт прям на голову. После чего возложил на большие железные розы красный лепесток – дар от Марии (так она попросила воздать почести всем розочкам Донбасса).
– Встретимся в шесть часов у фигуры Кузнеца, – сказал Миша и затерялся среди толпы, железа и деревьев. Я пожал плечами. Слинял, значит, слинял. Побыть в одиночестве мне не повредит. Я сел на скамейку, и в следующий миг ко мне подлетела старушка с остервенелым лицом и выплюнула:
– Сидит тут, ноги развесил, а бабушке уступить место?! Повырастали, никакого уважения к старшим.
– Так садитесь…
Я на всякий случай огляделся. На скамейке – полно места, садись не хочу. Я-то всегда уступаю, кодекс у меня такой. Да и в парке с десяток пустых лавочек.
Но старушку моё замечание только раззадорило.
– Никакого воспитания, бессовестный… Бессовестный!
Я ушёл. Старушка что-то кричала вслед, но так и не присела. Отсутствие Миши всё-таки отворачивает от меня людей. Теперь это доказано. Об этом проклятии наверняка и говорил Вадим, там, в пещере Харцыза и Зуя.
Размышляя об этом, а также о других вещах, не относящихся к делу (о том, например, почему и зачем существуют вареники с капустой), я приблизился к одной из главных скульптур Парка.
Шубин.
Маленького роста старичок, чьё лицо полностью закрывали железная борода, круглые стекляшки и кепка, явился из мира сказок Дикополья, чтобы расставить все точки над всеми i. В левой руке железный Шубин держал фонарь, в правой – кирку, воткнутую в щебень. Возле Шубина стояла небольшая группа учеников младших классов с двумя учительницами. Одна из них воодушевлённо рассказывала:
– Шубин – это собирательный образ всех шахтёров, которые пожертвовали жизнью, чтобы помочь другим шахтёрам. И даже так: все погибшие шахтёры становятся Шубиным… И предупреждают живых товарищей об опасности.
Её рассказ подхватила вторая учительница:
– А я, перед тем как прийти в школу, поработала немного на шахте. Работала я на плитах в ночное время. Мы с напарницей сели отдохнуть, и я задремала. Как сон, ко мне подходит мужчина, толкает ногой в ногу и говорит: “Уходите отсюда!”. Я сразу открыла глаза. Толкнула подругу и всё ей рассказала. Мы быстро с ней поднялись и отошли от того места. Произошёл обвал, завалило нишу, а мы остались живы. Мне сказали, что это был хозяин шахты.
Детей история не заинтересовала. Они толкались, бегали, пели что-то и клеили жвачки друг другу на рюкзаки. А когда они отправились на остановку (видимо, экскурсия закончилась), я подошёл к Шубину и тихо спросил:
– Кто же ты всё-таки такой?
«Кто ты такой, Шубин?» – всё так же думал я спустя годы. Почему стал такой значимой частью моей жизни? Почему от упоминания твоей фамилии внутри меня становится теплее, но одновременно с этим мне так срочно хочется тебя забыть? И почему Киркалибур в тот момент, когда я оказался рядом с твоей фигурой в парке, вдруг весь изошелся и я снова услышал тот дикий, зловещий шёпот?
«Убей, убей Шубина!» – твердил голос. И давил, как сотня строгих учителей, как чеснокодавка давил мою голову и проворачивал сквозь мясорубку. Вот-вот – и я поддамся этому зову и выхвачу Киркалибур! Я начал пятиться, и, когда Шубин исчез из поля зрения, неведомая сила ослабла.
Я поразглядывал Дюймовочку, Биг-Бен, Лесовичка, Золотого Петушка, Золотую Рыбку. Купил мороженое, попытался познакомиться с девушкой, кинул камень в сторону полицейского, мастерски притворившись, что вообще не при делах. И наконец подошёл к гигантской богатырской голове. “Святогор” – значилось на табличке. Святогор… Великий и сильнейший.
– Убей Шубина, – снова сказал голос, и мне почудилось, что исходит он из чёрных дыр, на месте которых – я точно это помнил – ещё неделю назад светились глаза.
* * *
Все те, кого я видел в Парке Кованых фигур, теперь попадались на пути моей вагонетки. Они лежали вдоль рельс – расплавленные, разбитые, и колёса проезжали сквозь них. Вот – они обрезали крылья петушку. Вот – располовинили очки Колобка. А когда перед нами возникла фигура Шубина, я просто закричал. И эхо моего крика разнеслось по бесконечному тоннелю, из которого выхода больше не было.
