Читать книгу: «Мемуары Барьериста», страница 8

ГЛАВА 17. МАТМЕХ

При подготовке к экзаменам в университет имел место забавный, хотя и совсем незначительный случай, который все же следует здесь привести, так как это покажет нам наивность нашего героя, несмотря на то, что возраст как бы уже и к серьезности располагал, и последующее развитие событий от этого примера станет более ясным нам.

На предварительных консультациях почтенная представительница нашего деканата академически мягким, даже несколько ласковым тоном объясняла огромной аудитории «абитуриентов» порядок прохождения вступительных экзаменов на матмех. Закончив рассказ, мадам предложила присутствовавшим задавать ей вопросы. Однако огромная аудитория молчала, еще не успев как следует эту лекцию осознать. А я вообще ни в каких собраниях участвовать не любил, а если уж приходилось, терпеть не мог, когда докладчик от молчащей аудитории какого-то действия безрезультатно ждал. Быстрёхонько сообразив бессмысленную тему вопроса, я встал и спросил, как следует поступить в том случае, если экзаменационная задача окажется разрешимой средствами высшей математики более корректным, более компактным путем, чем если решать ее средствами школьной программы. Разрешается ли на экзаменах выходить за рамки тех методов и приемов, которые в школьную программу вошли. Сказать по правде, я вовсе ту «высшую математику» достаточно-то и не знал, но надо же было вопросом рассеять в аудитории тишину. Цели я достиг – аудитория насторожилась и шевельнулась, тараща глаза и на лидершу, и на меня.

– Можете, – очень мило хозяйка той ситуации ответила мне и, чуть улыбнувшись, добавила – но имейте в виду, что и оценивать такую работу мы станем по критериям совершенно иным…

– Спасибо, понял. – веско ответил я и сел на место, очень довольный собой. Из этого вы можете сделать предположение, что и само по себе поступление в Университет изначально было для меня родом кружковщины, родом игры, как и работа вся вообще. Оправдается ли такое предположение в дальнейшем – скоро будем смотреть.

На первом курсе заочного отделения матмеха следовало пройти следующие науки:

– первый том трилогии на тему дифференциального и интегрального исчисления сочинения известнейшего мэтра Фихтенгольца – толстый серьезный том;

– немного менее толстый томик аналитической геометрии, автора не помню;

– по выбору, либо томик средней толщины Никольского, либо тонкое руководство, почти брошюру, Боревича на тему линейной алгебры, определителей и матриц;

– курс диалектического материализма, автора не помню;

– что-то краткое по немецкому языку.

На первой же сессии я скинул без особых затей только немецкий язык и, кажется, аналитическую геометрию (или она осталась в хвостах, не помню уже.) Со всем остальным я чудил, а занятия посещал сначала прилежно, затем менее прилежно, затем совсем перестал. И в самом-то деле, зачем заочнику вечерами на те же лекции ходить, когда есть книжки, например, и методички к ним. И я, будучи еще со школы теми уроками утомлен, стал всё по книжицам учить. Изложение же предметных чудачеств начнем снизу вверх.

Для зачета по диамату на первом семестре было достаточно какую-то «контрольную работу» написать, тема свободной была. Придумал я тему себе «Наивный реализм». Мысль была та, что тончайшее проникновение в сущностные глубины материи хорошо лишь в условиях обеспеченной безопасности людей. Мир же опасностями полон, необходимостью хлеб насущный себе добывать и действовать в природе вообще. Именно для уверенного действия живых существ в природе эволюция и выработала упрощенное отношение в животном мире к ней; дальнейшее, рационализированное развитие этого отношения на человеческом уровне развития материи и представляет собою наивный реализм. Представьте себе на минуту, что вы стали свидетелем начинающейся аварийной ситуации в цехе какого-нибудь завода. Вы же не станете в эти мгновения рассуждать о том, через непрерывный ли воздушный флюид наблюдаете вы картину событий, сквозь молекулярно-воздушную сетку или сквозь эйнштейнианские релятивистские поля? Нет, и еще раз нет. Мгновенным прыжком вы перескочите через стоящий поблизости ящик и рванете вниз рукоятку электрошкафа у входа в цех – а такую свободу стремительных, точных, но в то же время рационально мотивированных движений дает только удивительное слияние разума и природы, именуемое «наивный реализм»… и вот такими приблизительно рассуждениями была заполнена простая ученическая тетрадь.

Сдал я ее на проверку с волнением примерно таким же, с каким отсылал когда-то в журнал свой первый литературный рассказ. Оценка оказалась проста: три балла, научный уровень низок. Разыскал я на кафедре марксизма-ленинизма преподавательницу, которая проверяла заочникам работы. Это оказалась девушка моих примерно лет, видать, сама только этой весною окончила курс философских наук. Очень была она удивлена уже тем, что какой-то заочник недоволен ее трояком. Я объяснил, что с оценкой по количеству баллов в ней я полностью согласен, но ведь я же «учусь». Объясните, пожалуйста, вашу короткую рецензию насчет научного уровня. В чем именно состоят мои ошибки в данной работе, иначе как же смогу я в дальнейшем их избежать? Юная философиня ответила, что содержание работы в принципе верное, ошибок в нем нет, оценка же снижена по причине отсутствия списка литературы, откуда я это все взял. Я говорю, что конкретно не взял ниоткуда, именно так я думаю сам. – Вот то-то и плохо, – объяснила преподавательница, – в науке принято источники изучать… Конечно, уж с этим-то мне согласиться пришлось. И в самом-то деле, тут ничего не поделаешь, ведь это действительно так. Вдруг кто-нибудь ранее нечто такое писал – вот обидно-то будет ему, если узнает, что даже студенты-заочники – и те не читают его.

При объяснении списка учебной литературы нам коротко сказали, что министерство назначило учебник Никольского, но факультет рекомендует Боревича. Это наш питерский математик, профессор, лучше возьмите его. Делового объяснения не было, а я с детства всякую надутую рекламольную «питерщину, ленинградщину» в упор терпеть не могу. Ах, белые ночи, белые ночи… А ночи то у нас вовсе не «белые». «Серые» ночи у нас, вот и все! Не понравился мне этот местечковый патриотизм, и я принципиально в библиотеке Никольского взял. (Надо бы оба издания взять, но не смекнул, увы.) На экзамене преподаватель удивлен: – «Постойте, постойте, что это такое вы говорите? Ах, у Никольского так? Ну ладно, валяйте по Никольскому, я и это пойму…". После экзамена я тут же в библиотеке Боревича взял, и что бы вы думали? Если есть на Земле хоть один гениальный учебник, то это краткое, тонкое руководство Боревича «Определители и матрицы», кажется, так называлось оно. Я никогда не думал, что такие отвлеченные вопросы на простейших примерах можно так ясно, так кратко и так теоретически чисто изложить. У Никольского тоже свои достоинства есть – тяжеловесные, академические, сухие. По Боревичу хорошо сей предмет начинать, по Никольскому – повторять, и никто именно этого в самом начале не объяснил.

Аналитическая геометрия представляет собою перекрестную игру геометрических образов и числовых величин. Это очень полезная в технических приложениях дисциплина; в последующие годы я постоянно имел дело с ней, но что было с ней на матмехе – извините, забыл. Помню, что трудностей она вроде бы не вызывала, задачки решались легко.

По настоящему трудным во всей этой истории был только основательный Фихтенгольц, точнее, его предмет. Этот предмет давно уже известен миру под двумя разными названиями: – " дифференциальное и интегральное исчисления» и «математический анализ бесконечно малых величин», или просто «матанализ» на учебном арго. Иногда еще неопределенно какой-то «высшей математикой» называют его, но это название неудобно из-за неясности в соотношении между общим и специальными смыслами этих слов. Трудность матанализа заключается в том, что предметом изучения в нем являются объекты, даже аналоги которых отсутствуют в природе или в комнате под рукой, так что набросок, чертеж, модель или, на худой конец, даже анекдот об увлечении невинного простофили Интеграла коварной искусительницей Производной из правого двумерного пространства в левое пространство более четырех измерений и жестокого отмщения обоим со стороны серьезной Первообразной могут помочь пониманию сути дела только после того, как эта суть будет понята и осознана через чисто логический путь.

В этом исчислении «бесконечно малая положительная величина» есть такая величина, которая вообще-то нулю не равна, но заведомо меньше любого заранее заданного малого положительного числа. Интересно, как это студент-первокурсник может представить и отразить вспомогательным чертежом эту «величину»? Что такое «заранее заданное малое число»? Одна стомиллионная ангстрема? Не смешите меня, одна стомиллионная ангстрема по отношению к любой бесконечно малой величине есть бесконечно большая величина… Одна стомиллионная от той стомиллионной? Какая ей разница, сколько КОНКРЕТНЫХ раз вы будете ту КОНКРЕТНУЮ границу на ваши КОНКРЕТНЫЕ сто миллионов делить. Вдумайтесь в определение и перестаньте меня утомлять… Однако если одну бесконечно малую величину разделить на другую бесконечно малую величину, то получится все что угодно в зависимости от индивидуальных особенностей этих двух условных «величин». Вот вокруг этого деления и пирует в течение последних трехсот лет вся теория механики макромира, то есть нашего слоя материи, в котором столь правильно действует вышеупомянутый наивный реализм. Однако поскольку бесконечно малые величины непредставимы модельно, то любые попытки упрощенно этот предмет изложить не упрощают, но опрощают его. Даже лучшие популярные сочинения Зельдовича для начинающих, даже учебники втузов – это не «матанализ», это попытки трехлетнего дитяти объяснить воспитательнице детского сада кинетику воздушно-топливной смеси в цилиндрах двигателя автомобиля отца. А вот про Фихтенгольца такое не скажешь – он действительно этот предмет изложил. Зато и трилогия получилась большая, ее интересно, но трудно читать.

Я изучал этот первый том так. Открываю его на первой неусвоенной еще теореме, закрываю доказательство и читаю условие. Затем вспоминаю, что вся эта монография построена строго упорядоченно от аксиом старинного ученого Дедекинда, следовательно, предыдущий материал достаточен для доказательства и этой теоремы тоже, надо лишь разум к ней приложить. Поехали, будем доказательство сами искать. Если в течение двух-трех дней не удавалось найти, только тогда смотрел я в книжку и ахал: – «Надо же, так остроумно! Как же я сам не смекнул!». Ладно, проехали, следующий параграф берем…

За месяц-два таких занятий стало мне казаться, что тут как будто бы что-то не так, как будто бы аксиоматическая база всей этой системы какая-то шаткая, фундамент всех таких построений хлипкий какой-то, слабоват не по силе последующих теорем. Вместо того, чтобы проконсультироваться хотя бы у тех специалистов, о которых я столь уважительно в прошлой главе написал, или преподавателя в коридорах матмеха за пуговицу поймать и потребовать от него разъяснений, я увлеченно и самолично в этот вопрос полез. Разобрался я в этом и пришел на матмех. А там математики-профессионалы смотрят на меня скучающими глазами и спрашивают, зачем это я в открытую дверь-то ломлюсь. Это все известно со времен Эвариста Галуа (полторы сотни лет, теперь уже где-то порядка двухсот.) Этим мы будем заниматься на четвертом курсе, на пятом, а сейчас-то вам это зачем. Ядовитая же начальница такая, приставленная там учет успеваемости студентов в большие таблицы писать, раскрывает свою амбарную книгу и перечисляет, сколько задачек мне нужно решить по текущему плану работ, сколько контрольных сдать, включая все математические предметы, немецкий и диамат. – И не забывайте, молодой человек, сессия через три недели, вам еще допуск к ней получать…

Как я ту сессию свалил, и почти без хвостов – сам не помню уже. Помню, знаменитый Станислав Лем мне помог. Страшно тяжелый был день, голова – никакая, в библиотеке матмеха – изо всех курсов толпа, все требуют каких-то руководств, учебников, материалов. Библиотекарей почти что всех задавили, заглушили, их не слыхать, не видать. Пробрался я к каталогу художественной литературы (скромненько, но представлена и она) просматриваю карточки каталога. Ба, Станислав Лем, Кибериада! Недавно издана у нас, а здесь уже есть. Пробился я к стойке сквозь мятущихся, теснящихся коллег. Девушка-библиотекарь была несказанно удивлена потребностью в художественном слове в этот безумный день, но книжку мне принесла. Вышел я на мягкий холодок под серое зимнее низкое небо, смёл со скамейки в сквере снежок, устроился, стал читать и смеяться, смеяться и читать… Стало заметно темнеть, вернулся я в здание, экзамены еще идут. Сдал я тогда экзамен, не помню точно, какой – ну, и дальше дело пошло.

На втором семестре вместо штатной учебы опять не удержался я от соблазна разобраться в том, что же такого натворил бедолага Эварист Галуа, и, конечно же, разбираться стал сам. В конце концов я понял это все так, что наш достославный матмех кормит студентов математикой не с того конца, с какого нужно математику излагать, но почему? Ясного, толкового ответа получить я не смог. Возможно, не слишком старался я, но, во всяком случае, ответы типа «такова традиция» или «такова утвержденная сверху программа» не устраивали меня. Опять же этот барьер. Ну, те самые «взрослые люди» и до математики добрались, все отравляют и путают, чего ни коснись. Какое мне дело до них… Так и бросил я учебу на матмехе, решил, что пока сам я в этом не разберусь, лучше время не тратить на вздор.

Спустя какое-то время один из лучших программистов страны, семинары которого были отдушиной здравого смысла и логикой мастерства для меня, мне сообщил, что начальник вычислительного центра на матмехе разыскивает меня. Будто бы тот достойный джентльмен сказал прямо так: – «Дайте мне документы этого парня, я его восстановлю. Пусть этот парень придет и бумаги свои принесет.» А поскольку тот программист и начальник ВЦ были прекрасно знакомы друг с другом, сомневаться в действительности намерений начальника ВЦ не было никаких причин. Тем не менее был я в те годы настолько глуп, что и это приглашение отклонил.

Впоследствии я все же разгадал этот важный секрет. Нужно было внимательно читать наименование факультета: математико-механический факультет, то есть факультет математических аспектов механики – можно и так толковать. А что такое «механика» – это прежде всего механизмы, машины, техника, заводы и вообще техносфера в массе своей основной. В ней необходимо огромное количество так называемых инженерных расчетов, и будущие инженеры обучаются этому в технических вузах нашей огромной страны. Для тех же вузов нужны преподаватели прикладных математических дисциплин. Но учитель-то должен знать предмет и шире, и глубже учеников, вот матмех и учит прежде всего преподавателей математики для технических вузов поосновательнее, чем те станут впоследствии своих студентов учить, но, конечно же, прежде всего учит тем разделам математики, которые преподавателю математики в вузе будут больше всего нужны. Ну а собственно современная математика в ее постньютонианском развитии на старших курсах идет на десерт.

Далее, на матмех поступают исключительно такие вчерашние школьники, у которых в школе было с математикой хорошо и, как правило, с физикой тоже. Отсев же на первых курсах матмеха большой, даже такие ребята не все свободно впитывают матанализ в себя. А куда же они после неудачи на матмехе пойдут – конечно же, в технические вузы, и вот тут-то они и вспомнят добрым словом матмех, так как даже неудачная учеба на матмехе оборачивается огромным подспорьем перешедшим в технический вуз. Никоим образом не нахожу я в этом обиды для технарей. Не математика ведь главное для них – но логика процессов в природе, поведение сплавов при нагреве и охлаждении с разной скоростью в разной среде, износ при трении металла о металл, сжатие бетона и способы защиты от коррозии меди, например. Всего перечесть невозможно, поэтому инженеру не нужно и некогда думать о том, насколько мотивированно выдающийся математик XIX-го столетия Дедекинд обосновал своими аксиомами математический анализ бесконечно малых величин, почему выдающийся мэтр Советского Союза Фихтенгольц именно с аксиом Дедекинда начинает свой толстый трехтомный курс, и почему Дедекинд, имея на этом поприще столь знаменательный результат, занялся развитием идей Эвариста Галуа и достиг результатов и в этом, несмотря на свой опыт в другом. Пусть об этом думает тот, кто прошел весь матмех, у инженеров же по плану выпуска продукции на заводе совсем другие дела. Но как бы то ни было, логика в программе матмеха есть. Но почему нет доступного изложения стратегии матмеха, вступительного краткого курса о строении математических знаний, изложения программы матмеха в свете этой структуры, разъяснения, что к чему… Ох, уж эти мне «взрослые люди»… Везде нелепость, неясность и фальшь.

Поразмыслив далее над мотивацией своего поведения на матмехе, я пришел к заключению, что если строить программу матмеха так, как я себе представляю ее, то в программу придется включить философию математических знаний, историю математики и т. п. А также и важные в теории, но редко применяемые на практике разделы высших математических знаний окажутся в начале курса и потребуют огромного времени для наработки опытности в специфическом «математическом» мышлении, тогда как в имеющемся курсе эта наработка опытности, по крайней мере, проводится на математическом материале, близком к практике инженера, то есть к практике повседневной работы для многих и многих в нашем мире людей. Учитывая все это, курс растянется, можно предположить, на десять приблизительно лет вместо обычных пяти. Короче говоря, не на математико-механическом факультете следовало бы учиться мне, а на математико-умозрительном факультете, если бы был такой. А что такого: матумозр – разве плохо звучит?:))

ГЛАВА 18. ЕЩЕ ОДИН ДЕБЮТ

Предыдущая глава нам показала, что наш герой приходил в Университет за чем угодно, но только не с целью обрести там диплом. Иначе ему было бы безразлично, с какого конца математику грызть. Теперь посмотрим, как развивалась на этом фоне его производственная жизнь.

Итак, руководитель лаборатории программирования в отделе математических методов исследования предложил мне заняться программированием для отдела главного технолога (ОГТ). Я числился в то время рабочим лаборатории обслуживания ЭВМ того же отдела ОММИ, однако организационных проблем не возникло, и я связался с ОГТ, чтобы узнать, в чем там вопрос. И тут я должен занять ваше драгоценное внимание описанием технических подробностей, давно уже канувших в Лету к моменту написания этих строк.

Металлообрабатывающие станки с числовым программным управлением (станки с ЧПУ, или проще: станки ЧПУ, СЧПУ и т.п.) ныне весьма совершенные и распространенные, в то время были еще редкими штучками в нашей стране и работали так:

а) Станок не имел обычных лимбов и рукояток, все движение рабочих органов станка осуществлялось спецприводом от электронной стойки управления станком, то есть от металлического шкафа с тогдашней электроникой и электрикой внутри. Из этого следует, что выбросить электронику и приставить рабочего к станку было бы уже затеей бесполезной – рабочему не на что было там смотреть и нечего было крутить.

б) К стойке управления станком подключалась некая такая, тоже металлическая, тумба со специальным магнитофоном в ней. Лента такого магнитофона (МЛ) была плотнее и шире обыкновенной; она, как и вся эта электроника, должна была выдерживать работу в цеху. На ленту должны были записываться рабочие импульсы станка в том темпе, в каком должен работать станок.

в) Для записи этих импульсов на ленту нужна была еще «система», она же «стойка», в виде отдельного устройства, размещаемого в удобном месте где-нибудь в стороне. Эта система электронным образом моделировала работу станков определенного типа, генерировала соответствующие управляющие импульсы и писала их своим магнитофоном на ту специальную магнитную ленту МЛ. Таких записывающих систем было нужно меньше, чем станков. В зависимости от загрузки, обычно была нужна одна «система» на несколько станков. Но даже если станок был один, все равно такая стойка была нужна.

г) в дополнение к обычному обслуживающему персоналу для таких станков был нужен инженер-электронщик, один на несколько станков, иногда и другие специалисты тоже были нужны.

д) Вместо квалифицированных рабочих-станочников были нужны квалифицированные рабочие-наладчики, обязанность которых состояла в том, чтобы технически правильно и геометрически очень точно установить на станке инструмент, заготовку и в начальное положение все правильно привести. Это имело огромное значение в некоторых технологических ситуациях, которые мы опускаем здесь. Один наладчик в зависимости от характера производства мог обслуживать несколько станков.

е) Также нужны были операторы станков с ЧПУ, то есть рабочие средней квалификации, которые присматривали за работой станков и выполняли вспомогательные операции, загружать которыми наладчиков было бы нерационально по соображениям экономии квалифицированного труда. Один оператор также мог обслуживать несколько станков.

ж) Инженер-технолог цеха в обычном порядке получал плановое задание на подготовку производства и как обычно готовил особую технологическую карту, которую при обычной работе передавали через мастера или поммастера соответствующего участка рабочему для выполнения указанных в карте операций на станке. Со станками ЧПУ это делалось несколько иначе, об этом далее смотри.

з) По этой карте инженер-технолог или специально подготовленный техник-технолог заполняли буквами и цифрами специальный бланк, а случайные ошибки в этой требующей скрупулезности работе были малозаметны даже им.

и) Бланк передавался на Вычислительный Центр, где по нему сначала набивали перфокарты, случайные ошибки на которых даже самой квалифицированной перфораторщице также были незаметны на глаз, затем

й) по этим перфокартам на ЭВМ получалась бумажная перфолента, и никто не мог гарантировать, что не было сбоя ЭВМ.

к) Перфолента передавалась в цех, где с нее на системе записи (см. пункт в) записывалась пробная МЛ.

л) На станок ставилась пробная болванка и выполнялся пробный прогон. Результат прогона тщательно измерялся, и если все было правильно, перфолента и магнитная лента считались пригодными для работы на план.

м) В случае неправильного результата пробного прогона было необходимо разобраться в ситуации, исправить ошибку и вернуться в пункт з) или в другие пункты, в зависимости

от того, на каком этапе следовало ту ошибку исправлять.

Как видите, мороки много, занято много служб, техники и людей, а станки ЧПУ того времени заменяли станочников не выше средней квалификации, притом обычно полутора-двух. Другими словами, два станка с ЧПУ заменяли три простых станка с рабочими при них. Это не удивительно, так как скорость работы станка определяется отнюдь не человеком-рабочим, но технологическими режимами резания металла (или другого воздействия на металл) в данной работе на данном станке, и при равных расчетных режимах разница в скорости работы не велика. Довольно часто бывает нужно притормозить станок, и рабочий обычно из осторожности, чтоб не испортить нечаянно работу, притормаживает более, чем это нужно станку. Электронная автоматика осторожности в своем функциональном тезаурусе не имеет, она тормозит ровно столько, сколько заложено в программе, поэтому и работает быстрей. Так что выигрыш по времени на обычных деталях станочной обработки обычно бывает не очень большим, и только на деталях особо сложной конфигурации выигрыш бывает в десятки раз. Но производство таких-то особо сложных деталей видел не каждый цех.

Итак, выигрыш невелик, техника дорогущая, сложная, ломучая, масса сложных операций, участие многих новых людей, иные из которых к цехам отношения не имеют, например, на ВЦ. Перфокарты, перфоленты, магнитные ленты… Стоит ли овчинка выделки, нужны ли заводу такие станки?

На Западе все решает культура экономических расчетов. Обычно делалось так. Строился новый цех, полностью заточенный под эти новые станки, включая вспомогательные службы; иногда для этого сносились старые корпуса цехов, иногда использовались старые корпуса – все как покажет расчет. Набирался и проходил обучение персонал, заключался договор на товарное машинное время ЭВМ… Станки работали с полной нагрузкой, быстро изнашивались или морально устаревали. Но они давали своему предприятию дополнительный доход, и менеджеры уже присматривали замену этим станкам на более прогрессивные, с усовершенствованной электроникой, которая работала уже непосредственно от перфолент без промежуточной записи на МЛ. (Прогресс и дальше пошел, но речь здесь у нас о другом. У нас тоже скоро появились в меру усовершенствованные станки ЧПУ без МЛ.) Конечно, если возникала ситуация выгодной эксплуатации даже и одного станка с ЧПУ, менеджер мимо не пройдет, но это случаи нетиповые, не станем в дебри влезать. А то вспомним вдруг удивительный опыт Дании и не кончим главу никогда.

У нас в СССР все такие проблемы решали «взрослые люди» и решали их наобум. Положительные случаи все же были, не без того, благодаря успешной изворотливости на местах, но сплошь и рядом министерства в планово-приказном порядке давили на предприятия, требуя непременно внедрить всего лишь несколько станков, а заводское руководство на местах умоляло избавить их от этакого счастья и отбрыкивалось от этой новой обузы как могло. С министерствами спорить трудно, вот и к нам привезли на один из заводов нашего куста в зоне ответственности нашего ОГТ три таких станка. Как ни странно, но именно на этом заводе сложилась ситуация, весьма благоприятная для них, так что, возможно, умница Главный технолог и не очень-то отказывался от этих станков, а скептические разговоры в цехах далеко не всегда отражают дальновидность руководителей предприятия наверху.

Однако станки пришли, а с программами для них еще конь не валялся, и только тогда ОГТ обратилось в ОММИ. Сложность была в том, что для получения перфолент на ЭВМ общего назначения необходимы специальные большие программы, пафосно именуемые «системами программирования для станков с ЧПУ». Такие программы обычно рассчитаны на обработку деталей обычного типа, то есть таких деталей, выигрыш по которым на станках с ЧПУ невелик. А на том заводе узкое место было связано с деталями внешне как бы простыми, но только на первый взгляд. На них имелись криволинейные участки с особо сложной в математическом отношении кривизной. В связи с неуклонным расширением производства и рядом неустранимых негативных причин изготовление их ручным методом создавало все более сужавшееся и сужавшееся узкое место на производстве в этом цеху, которое было необходимо этими станками расшить, а другой технической возможности не было в те времена. Однако существуют ли «системы программирования для станков с ЧПУ», пригодные для решения именно этой задачи, и где их взять, на какое предприятие СССР позвонить, договариваться с ним через министерство и ехать в командировку с официальным письмом, и сколько времени эта волокита займет?

Ознакомившись с проблемой, я заявил, что с «системами программирования» торопиться не нужно, потому как никто не знает, сколько времени на это уйдет и удастся ли вообще найти именно то, что нужно для нас. Задача же у нас специальная с одной только точки зрения – с точки зрения конкретных формул этой кривизны. Несколько лет тому назад на том заводе работал один продвинутый инженер, который уже тогда эту ситуацию предвидел и вывел формулы для этой кривизны, вполне подходящие для расчета на ЭВМ. Но он уволился и больше не работает здесь, а формулы, как честный человек, оставил всё же нам. Так что задача специальна только в отношении формул, но формулы эти есть.

В аспекте же применения ЭВМ задача эта нисколько не специальная – это задача типа инженерных расчетов, а в нашем ОММИ для инженерных расчетов имеется мощное универсальное средство Алгол, да и другие тоже подойдут. С перфолентой я тоже знаком. Недавно в ОММИ внедрили интересное устройство «графопостроитель» – с целью механизированно научные графики рисовать. Графики пока еще не рисует никто – для этого, оказывается, тоже сложное специальное программное обеспечение нужно. Программисты над этим работают, но пока еще графиков нет. (Имелись в виду проекции в плоскость чертежа объектов из многомерных пространств, это действительно не просто так было решить.) Графопостроитель сам по себе независимо работает от перфоленты, и я в порядке личной инициативы уже опробовал его и кое-что простенькое нарисовал. Эти мои случайные наработки по перфоленте с некоторой переделкой подойдут для станков. Таким образом, и по инженерным расчетам как таковым, и по кодированию перфолент начальная база есть. Так что если формулы того инженера верны, то проблема сводится к нескольким простым задачам, для решения которых у нас есть начальный задел, а если формулы неверны, то не поможет никакая ЭВМ – придется тогда аналитическую геометрию с матанализом вспоминать и эти формулы заново выводить.

Однако и здесь не все так сложно, как кажется на первый взгляд. Если разрабатывать программу на языке высокого уровня, на том же Алголе, например, то формулы следует реализовывать в виде вставных процедур. Тогда в случае ошибочности какой-либо формулы будет нужно заменить только соответствующую процедуру и более ничего. Все остальное останется без изменения и будет уже отлажено и проверено на пробных образцах. Во избежание лишних заморочек, пока все это не установилось, перфокарты и прохождение через ЭВМ я беру на себя. Это удобно также и в том отношении, что я владею приемами управления ЭВМ, которыми обычно пользуются программисты, но операторы не знают их. Это позволит значительно упростить весь процесс на первых отладочных порах.

Цеховые люди, не избалованные вниманием программистов, слушали это как сказку и не очень-то верили мне. Формулы того инженера оказались верны, и вскоре в присутствии большой компании людей, среди которых было чуть ли не полцеха местного народа и в придачу Главный инженер, первая сложнокриволинейная деталь сошла с одного из этих, новейших по тому времени, станков. Станок работал что-то в районе 20-ти минут, и в сравнении с ручной выработкой этих криволинейных поверхностей выигрыш времени не сосчитать. А далее подобные детали в рабочем порядке непрерывным потоком пошли.