Читать книгу: «Мемуары Барьериста», страница 10
ГЛАВА 20. ПОЛУФИНАЛ
Во все свои годы с детских лет я пытался понять окружавших меня людей, почему же они так нелепо себя ведут, но успеха в этом до сих пор не достиг. Одинокие размышления ведут, как известно, в тупик, поддерживать их на правильном направлении хотя бы просто книгами надо, однако серьезная литература, доступная просто так, без затей и усилий в СССР, довольно однобокой была. Да что там «серьезная» литература – юмористы-иронисты дореволюционного времени – и те либо совсем не издавались, либо издания были очень редки. Один очень серьезный человек дал мне такой совет:
1. Вступить в партию.
2. Окончить вуз.
3. Вступить в общество «Знание»
4. Получить через это общество допуск в спецхран.
Вот и вся недолга. В обществе «Знание» нужно будет почитывать лекции в аудитории вполне для лектора благоприятной – пенсионерам в жилконторах, например. При моей профессии, связанной с модной нонеча темой ЭВМ – это просто пустяк, и не чаще, чем в месяц раз. Зато в спецхране лежит такая обалденная литература – пальчики оближешь, сразу и разберешься во всем. Именно так разумные люди и делают, почему же не хочешь ты? Я отвечал, что в партию не вступлю.
В то же время и бороться с партией я давно уже не хотел, так как устранять вообще-то нужно не следствия, но причины, а как раз-то именно причины той самой советской коммунистической партии, как явления в мире, неизвестно в чем состоят. Однажды еще в ОММИ другой, тоже очень серьезный, человек осторожно заговорил со мной о «партии технократов» в наших промышленных краях. Я и ранее слышал о ней, но немного. Я спросил, в чем там тезис у них. Оказалось, концепция той новой тайной партии «технократов» сводится в конечном счете к тому, что по существующей в нашей стране политической системе к власти приходят люди, сведущие в политиканстве, но невежественные в реальных делах промышленности, сельского хозяйства и вообще во всем. Согласно идее же этой партии технократов, заниматься управлением должны исключительно специалисты, знающие дело и не допускающие тех неисчислимых управленческих нелепостей, которые сплошь и рядом совершает наша компартийная власть, чем наносит кошмарный ущерб стране.
На предприятии в то время был один специалист, человек с бесспорным высшим образованием, с прекрасно подвешенным языком и отчетливой диссертационной перспективой впереди (который спустя какое-то время действительно кандидатом стал.) О нем ходили слухи, что он безжалостный и грязный карьерист, но вместо убедительных конкретных доказательств в тех неприятных слухах фигурировали довольно туманные мотивировки такого мнения о нем, и более ничего. Он действительно делал карьеру, но мы с ним существовали в столь разных плоскостях, что сама собой информация об этом в мои руки придти не могла, а специальное сбирание персональной грязи человеческой – это не для меня. Карьеру же в принципе можно было делать в нашей отраслевой науке также и более или менее честным путем, если темой реально владеть и превосходить в способностях, трудолюбии и комплексном таланте с явным преимуществом своих конкурентов в диссертационной борьбе. Способности же того человека имели комплексный характер, он и специфическим диалектом научной терминологии, и управленческим жаргоном в равной мере уверенно владел. Дивно ли, что карьера успешной была.
Тот человек относился ко мне с уважением и при случае в очень вежливой форме выражал сожаление по поводу отсутствия диплома у меня. Однажды шел я в большой задумчивости по отделу ОММИ и увидел, что довольно многие наши сотрудники и сотрудницы с очень серьезными лицами в одно из просторных помещений этого отдела идут. Я поддался минутному любопытству и машинально в этом потоке пошел, опомнился же только после того, как сообразил, что оказался я на партсобрании отдела, а демонстративно уходить показалось мне неудобным уже. Участники собрания оглядывались на меня, но никто меня не выгонял, я же смиренно в сторонке сидел, с любопытством наблюдая церемониал незнакомого мне ордена коммуноверов. Кстати оказалось, что упомянутый товарищ играет в местной первичке какую-то ответственную роль. После собрания он подошел ко мне, пожал мне руку и с некоторым подъемом сказал, что я на верном пути, и он приветствует мое желание приобщиться к рядам.
Против этого человека я могу сказать только то, что вокруг него собирались люди, малосимпатичные лично мне, но с которыми я тесно контактировал по работе, так что кроме конкретных деловых отношений, ничего общего с той компанией не было у меня. Однако это не доказывает ровным счетом ничего, и поэтому у меня не было никаких конкретных оснований иметь на него какой бы то ни было зуб, но с моим собеседником он определенно был на ножах; с собеседником же мы были в отношениях дружеских, иначе он не стал бы касаться подобных тем в разговоре со мной. – «Так значит, возразил собеседнику я, – руководить должны специалисты? А вот товарищ *** – он разве не специалист?» – Крыть было нечем, и о «партии технократов» с тех пор я ничего определенного не слыхал.
Постепенно стали складываться более-менее устойчивые представления о том, что такое есть человек, природа и мир. Но от «представлений» до «понятий» очень неблизкий путь, тем более что и «научный уровень», то есть привязка ко всему разработанному в этой области до меня, тоже необходима, если серьезно о публикациях размышлять. Труд колоссальный, а нужен ли он теперь?
Постепенно терял я знакомых, друзей. С родственниками тоже виделся все реже и реже. Да и какая мне радость все время читать по глазам: – Надо же, такой многообещающий юноша был, а теперь… Рабочий где-то там, по ЭВМ…
На работе тоже были свои перемены. Я был первой ласточкой на том производстве по применению ЭВМ не «отвлеченно» через ВЦ, но в непосредственной производственной деятельности заводских специалистов на почти что рабочих местах, однако за первой ласточкой прилетают другие, и это общее дело развивалось теперь уже само собой практически без меня. При очередной реорганизации производства начальник бюро программного управления, в котором я был с самого начала организации этого бюро что-то около десяти лет фактически основным, задающим тон специалистом, ушел на повышение, и место начальника оказалось вакантным. Сотрудники прямо говорили мне: – «Вот видишь, чего ты своими капризами натворил. Был бы диплом, назначили бы тебя. Теперь варяга пришлют, как расхлебывать будем?» – «Не больно-то и хотелось!» – разве ответишь друзьям… Главный технолог тоже новое назначение получил, многое вокруг меня переменилось, стало каким-то чужим. Но мне все это было уже неинтересно, и я ушел в тихий, укромный уголок – один производственный участочек на нашем же предприятии в закоулке, не сразу его и найдешь. Участок был густо насыщен уже тогда компьютеризированным оборудованием, были две свои мини-ЭВМ (затем добавились «персоналки») но не было ни одного человека, который умел бы программировать вообще. Уже тогда там эксплуатировались две серьезные программы, обе моей разработки, я вообще постоянно курировал тот участок, как и еще один цех. В связи с ростом объемов и разнообразия производственных заданий, усложнения технологии и появления новых компьютеризированных устройств там был нужен постоянный программист, да и мое знание аппаратуры тогдашнего уровня тоже было полезно там.
Встретили меня с распростертыми объятиями, вышестоящее над этим участком начальство гарантировало мне все мои прежние привилегии, я также сохранил сотрудничество по старым связям с некоторыми отделами и цехами, да и новые появлялись порой. Неудобство было таким – начальник над моим непосредственным начальником участка повадился было звонить мне по телефону и задавать вопросы производственного характера, например, о степени готовности к сдаче наших работ, а на такие вопросы мне неудобно было через голову своего непосредственного начальника отвечать, и кто-то не очень умный в моем присутствии стал делать выводы на этот счет. Я откровенно поговорил с начальником участка с глазу на глаз, попросил его эту ситуацию разрулить, и такие звонки прекратились.
Однако шеф второй ступени от меня не отстал. Он прямо заявил мне о том, что пока у меня нет диплома, то я, видите ли, не интересую его. Ах, вам до пенсии всего лишь двадцать с чем-то лет, и простой работы при мини-ЭВМ на этот период хватит? Мне до пенсии осталось пять лет, но я не распускаю соплей. Не распускайтесь и вы.». Об этом недавно назначенном «старшем товарище» ходили легенды, что «партия» имеет будто бы обыкновение посылать его на самые провальные направления работы, он вытягивает их, поднимает; партия ставит перед ним новую задачу, а на прежнем месте сменяющие его начальнички, обыкновенные совковые бугры, снова разваливают все. Вот и к нам теперь назначили его, чтобы вытянул он за наши волосы нас, правда, неведомо из чего.
Товарищ шеф действительно оказался деловой, при нем и наш участок как будто бы стал развиваться, и другие подразделения тоже. Также этот товарищ считал, что сотрудники должны не только новое оборудование получать, но и расти дипломально. Так, например, одна сотрудница приятных бальзаковских лет с дипломом Политеха от юных годов вполне успешно руководила бригадой операторов на производстве, дома воспитывала дочерей и ни о каких таких безумствах не помышляла, а этот тиран взял, да и упек ее на курсы повышения квалификации с отрывом от производства под тем благовидным предлогом, что ей де нужно непременно развиваться и расти, а ему нужно, представьте себе, иметь какие-то «формальные основания» немного зарплату ей приподнять. Вы будете смеяться, но и в самом деле по окончании курсов ей изменили наименование должности и вроде бы повысили зарплату, насколько – не в курсе я. Но мадам, однако, имела цветущий вид.
Меня же тот товарищ по всем своим административным каналам так прижал, что я согласился на участие в группе так называемых «практиков», то есть немолодых уже людей с дипломами техников, которые фактически много лет работали на производстве в низшем руководящем звене, и которым, согласно новейшим указаниям партии, теперь необходимо иметь еще и высшее образование для занятия привычных своих должностей. Дипломы в этой группе получались формально полновесными, срок заочного обучения в техническом вузе сокращен – четыре года всего, и все мои товарищи по группе считали, что это намного удобнее, чем в их летах идти в учебе общим заочным шестилетним путем. На работе все вокруг говорили, что новый шеф у нас – умница, хороший человек, и мне наконец-то повезло: нашелся герой, победивший этого дурака.
Средние ситуации бывают мало возможны, шарик судьбы скатывается в лузу только одну. Жить обычной отвратительной жизнью советского человека было так уже неприятно мне, что я проучился в той группе что-то около полутора лет и прекратил учебу практически сразу же после того, как этот настойчивый шеф перешел из нашей промышленной сферы в академическую науку тоже что-то такое там поднимать. После его кратковременной деятельности на нашем направлении остался основательно реконструированный цех, наш обновленный участок, налаженное взаимодействие науки и производства по профилю наших работ, хорошо поставленный в этом отдельном секторе нашего предприятия производственный цикл. При отчислении оказалось, что мой средний балл что-то около пяти, а сдано, сам не заметил как, года за два с половиной. Близилась перестройка, и мне это было уже все равно.
ГЛАВА 21. ПОЛНЫЙ ФИНАЛ
Перестройка не вызвала особо сильных эмоций у меня. К тому времени я прекрасно уже понимал, что попытка построить в нашей стране так называемый «коммунизм» есть попытка построить нечто до исследования вопроса о том, годится ли для этого сооружения имеющийся в наличии строительный материал. Другими словами, будь человек хоть тысячу раз разумным существом, тем не менее человеческий разум ограничен какими-то рамками, и, как живое существо, человек подвержен действию инстинктов, и надо еще посмотреть, какая мера разумности и даже какие инстинкты нужны гипотетическому Homo Communicus для того, чтобы коммунистическое общество могло бы неколебимо самосуществовать, и есть ли подобные качества у человека вообще, как у реального биологического существа.
Социализм организован проще коммунизма, потому что частично допускает и примитивный частный интерес. Социализм основан на фондах общественного потребления, из которых, полностью или частично, удовлетворяются те потребности человека, которые социалистическая социология считает основными и подлежащими удовлетворению за общественный счет. Это как бы освобождает человека от страха за завтрашний день и дает ему возможность приятной, относительно беззаботной жизни в расчете на то, что все люди в социалистическом общесте осознанно употребляют энергию своей беззаботной жизни на пополнение и совершенствование этих фондов. Ну и как, позвольте вас спросить, относился простой советский народ к этим возможностям и фондам?
Не миллионы ли и миллионы советских студентов, обучаясь за счет этих фондов, абсолютно добровольно стали подменять содержание слова «учиться» чем-то чуждым ему и вместо смысла «приобретать надежные, прочные знания» стали под этим словом иметь в виду процесс приобретения посредством полуученья и всяческих уловок диплома как документа, дающего определенные права. Исключения были, но много ли было их?
В бытность мою на матмехе перед самой сессией услышал я шутку: – Товарищи студенты! Сдадим посредственные знания на хорошо и отлично! – Конечно, это была только шутка, но и правды было в ней немало. Если верить некоторым произведениям художественной литературы, еще до революции среди российских студентов вместо выражения «выдержать экзамен» стало распространяться выражение «сдать экзамен». Теперь же никто не удивится, если услышит, что некий студент даже «госы» «свалил». Сначала это было дерзостью бойкого слова, но постепенно стало вытеснять коренное содержание серьезного слова «экзамен», разве это не так? А сплошная замена высокого слова «ученье» словом низкого стиля «учёба»? Так каким же будет учебный процесс при коммунизме, если он уже при социализме таков?
А много ли советских людей гордилось тем, что пополняют своим трудом эти необходимые фонды, и многие ли вообще отзывались на разговоры о них? На разговоры о зарплате отзывались практически все, на разговоры о фондах – нет. Не странно ли, что в советской «научной» фантастике о светлых будущих временах человечества все герои суть люди исключительных профессий – звездоплаватели там, прогрессоры… ну и всё, а простых-то строителей подъездных дорог к космопорту чего-то там не видать. В общем – в тумане был коммунизм, но тем не менее я не очень-то одобрял также тех, кто, искривив в гримасе отчаянья лицо, рвал на митингах в толпе свой партбилет (а он не рвался просто так, крепкая книжка была.) Крайности всегда нехороши, а если с этим связаны еще и такие сильные чувства, то лучше повременить – ведь и при капитализме компартия тоже нужна – как один из флангов общественных движений и мысли, исповедующий свой мечтательный идеал.
Буржуазная действительность меня разочаровала, но плакать я не стал. Конечно, огорчает, что древний вопль «хлеба и зрелищ!» превратился теперь в техногенное питание со множеством искусственных приправ, в телик, дурацкие видеоигры да интернет. А демократия как была ничем, так и осталась – в древности ведь и римские императоры только потому и действовали под демократическим лозунгом SPQR, что ни «сенат», ни «народ» толком не понимали современных их жизни проблем, как не понимают того и сейчас ныне действующие сенаторы да народы. Чтобы понимать их – нужно очень много учиться, а чтобы решиться на это – предварительно нужно эти проблемы понять – получается замкнутый круг. Так что перспективы у человечества неважнецкие, но упование есть добродетель, и, возможно, Всевышний вбросит в сей перерастающий самого себя человеческий мир какую-нибудь спасительную новизну. То, чего нет до сих пор у людей, как не было труда у обезьян.
На всё на это я смотрел всегда со стороны. Оставаясь внешне вполне общительным и даже способным порою и пошутить со случайными прохожими по поводу автомашины, загородившей проезд, я привычно ограничиваю с давних уж пор более серьезный контакт. За время исторических перемен я три раза проходил разные профессиональные курсы, прикидывал свои возможности в перемене профессии, но перенес тяжелое заболевание с хирургией и последующей постоянной диетой и оставил намерение вступить в законную конкурентную борьбу за масло на хлебном куске. Я продолжал работу на заводе, на том самом участке, который уже описал. Завод и участок худели, но госзаказы поддерживали его, а также теплилась жизнь и в других уголочках завода и НИИ. Изредка оттуда, как и ранее, коллеги обращались ко мне. Пришлось серьезно вернуться к прежней профессии наладчика контрольно-измерительной аппаратуры и автоматически действующих устройств, поддерживая работоспособность аппаратуры, безнадежно выработавшей свой производственный моторесурс, но и программировать тоже приходилось в слабеющем ручейке задач.
Ушел я на пенсию, когда стали подводить глаза. Программировать по старой памяти в системах старой своей разработки еще могу, но для аккуратной перепайки микросхем зрение уже не подойдет. На предприятии осталось немного энергичных людей, в том числе некоторые члены того парткома, которые всегда поддерживали меня. Директор – энергичный человек, когда-то он был рядовым конструктором в одном отделе со мной. Перед моим уходом на предприятии стали появляться молодые энергичные лица начинающих инженеров только-только с институтской скамьи. Жаль, у меня не было случая контактировать с ними, да и было не много их. Уходя, обнулил я все свои старые связи с заводом – так захотел мой барьер.
Ну что теперь? Пенсионер, в прошлом ударник коммунистического труда, победитель Всесоюзного соцсоревнования, теперь ветеран труда. Барьер барьером, футляр футляром, а за свою работу я никогда не краснел и всегда понимал, что мой труд не только в зарплату идет, но и в фондах общественного потребления есть лепта также моя. Теперь не встречаюсь ни с кем, нарочно не лезу в простые социальные сети. Разве что контакты на Яндекс-фотках да Прозе.ру еще остались в игре у меня. Думаю часто о прошлом, о старине. Это не слабость – это особая сила, это мой личный футляр.
Мы мирно спим в заброшенных могилах,
Нас не тревожит новой жизни гам,
И разбудить нас, право же, не в силах
Ни ваш «дурдом», ни наш былой «бедлам».
Бесцветным стало нашей жизни бремя,
Мы долежим до Вечного Суда.
И на вопрос: – «Оставить ли вам Время?»
Не все из нас ответят Небу «ДА».
И как бы то ни было, но каждый год 7-го ноября в 10 часов вечера я ставлю на подоконник свечу, и она горит час в память о людях – и праведниках, и заблудших, сформировавших бешеный, неукротимый, хмуро уставший к концу странный ХХ-й век.
01.01.2015
Санкт-Петербург
Любовь Чефранова (Ланева). Простая биография
Родилась я в Сибири, ближе к концу войны. Мамины родители были из старой сибирской семьи, вспоминается, что из казачьих корней. Но казачеством уже не занимались, а занимались предки хлебопашеством, да зимою водили обозы на линии Владивосток-Москва-Владивосток со всеми промежуточными городами: Иркутск, Чита… и т. д. А когда была построена железная дорога, то этот промысел не то, чтобы отпал, но на местных линиях очень востребован был. Бабушка ярко вспоминала, как зимними морозными ночами ее отец с дядьями внезапно являлись с дороги домой в заледенелых тулупах, и столько шуму, радости, переполоху они приносили с собой. И лошадей нужно сразу устроить, и вообще в восторге вся семья....
В гражданскую войну мужчины нашего семейства воевали за новую жизнь, за Советскую власть, а затем поднимали хозяйство, работали наравне с лошадьми. А затем началось раскулачивание, и все это прахом прошло. Притом история нашей семьи имела особенности, чисто приключенческие, если подробно их рассказать. Сразу раскулачить нас не смогли – заслуги семьи в Красной Армии были большие, но потом такая катавасия пошла – в общем, хватило беды и на нас. Маме было тогда 14 лет, и ни на какую работу ее не брали. Тогда бабушка уговорила врача, а доктор все понимал и пошел на подлог – выписал справку, что девушке уже 16 лет, а метрические книги в нашей волости сгорели вместе с церковными строениями еще в гражданскую войну. Но это не помогло, так как во всяких конторах бывалые люди просто смеялись в лицо, мол, кого ты обманывать хочешь, девчонка – тебе не больше пятнадцати лет. Никто не хотел из-за этой липовой справки рисковать очень серьезной статьей.
А в городе в то время гастролировал цирк шапито – такой огромный шатер и табор со всем цирковыми делами при нем. Напрасно мама там убеждала конторских, что она деревенская и привычна к любой работе – умеет и убирать, и за скотиной ходить, и вообще по хозяйству все. С тем, что она деревенская и все умеет – с этим не спорил никто. Посоветовали ей до шестнадцати лет дорасти и тогда приходить. Вышла она из цирка и стала плакать. Тут идет какой-то очень представительный мужчина и спрашивает ее, что у нее случилось, какая такая беда. Она и расскажи ему все. Человек ее за руку взял и прямо в тот цирк и привел. А там все: "Иван Максимович, Иван Максимович…", двери сами открываются перед ним. В конторе человек тот только сказал: "Устройте!" – и в тот же вечер девчушка проверяла билетики на входе в тот цирк, а затем и в любой другой работе по-деревенски сноровистой была. Это был знаменитый Иван Максимович Поддубный, который был тогда на закате своей сорокалетней карьеры, но сборы цирка еще зависели от него.
В цирке мама работала недолго, так как не могла уезжать одна далеко от семьи. Но трудовая занятость в ее документах уже была, поэтому кадровики стали равнодушными к сомнительной справке о возрасте, и работу она нашла. В общем, крепкий мы были народ, не так то и просто было всех нас затоптать. Во время войны мама работала в госпитале в Сибири, куда привозили с далекого фронта уже негодных для службы, сильно покалеченных солдат, и одного такого неунывающего, веселого инвалида войны мама взяла домой, и поженились они – настоящая была у них любовь. После войны они переехали из Сибири уже с маленькой со мной в Европейскую часть страны, ближе к родственникам моего отца. Отец, по профессии станочник широкого профиля металлист, происхождением из крестьян, затем школа Фабрично-Заводского Ученичества ФЗУ, оконченная еще до войны. Так он на простом протезе работал наравне со здоровыми мужиками и у станка на заводе, и кочегаром на угле в котельной ради комнаты для семьи, перестраивал стенку в коммунальной квартире, чтобы сделать в той комнате хотя бы одно окно, подрабатывал ремеслами по вечерам – больно было ему временами до ужаса, но он все терпел и работал, поднимал всю семью. И мама тоже работала на фабрике до пенсии всю свою послевоенную жизнь – и никаких ни "руководящих работников", ни "блата" не было и намека у нас ни в семье, ни в знакомствах, и никакую "коррупцию" не умели делать мы никогда. Правда, положенные бумаги оформляли, как положено четко, характеристики с места работы у всех членов семьи просто отличными были, "почетных грамот" – не сосчитать. Я рано вышла замуж по любви, мужа тоже на работе смолоду ценили за трудолюбие и мастерство – он на заводе сначала электрослесарем, затем электромехаником был, заочно учился и вообще свое дело знал. Бывало, с завода машину за ним присылали не в смену домой, если срочное что-то нужно, а никто без него не поймет. Очень помогла нам тогда одна большая начальница с погонами полковника милиции на форме милицейского образца. Точно ее должность мы с мужем теперь уже и не помним, но муж-то по армии с погонами знаком, он говорит – что и сам удивился званию этой начальницы по прописке, тогда ведь полковники милиции не часто встречались даже среди мужчин. Была она немолодая, спокойная, очень внимательная к нам, и вся абсолютно седая – белая-белая, словно сто лет. С войны-то тогда только лет двадцать прошло, и где она так поседеть и так поумнеть могла – догадаться легко. На ее поколение и службу такое выпало, что с нынешним не с чем сравнить. С ходатайствами от предприятий и всем, как теперь говорят, пакетом документов мы добрались до нее. Мужа она слушала внимательно, но недолго, посмотрела бумаги, вздохнула, сказала, что детям, конечно, нужно расти… и подписала один документ, поставила резолюцию на него. Затем уже дело времени, и за два-три года расселилась вся наша большая семья.
Мои родители получили очень хорошую, удобную двухкомнатную квартирку в новом кирпичном доме, окнами в южную сторону на детсад и быстро зеленеющий двор. Сестры тоже получили квартиры, а мы с мужем предпочли две большие, высокие смежные комнаты в коммуналке, для нашего города – очень себе видовые, и дом хороший – СФК. Квартира была небольшая, кроме нас – две семьи, и мы решили, что чем детей на продленку сдавать и вечерами к ним привязанные сидеть, лучше жить в коммунальной квартире – дети будут у соседей всегда на виду. Район был старый, устроенный, магазины были все близко от нас, до клуба с секциями и кинотеатром – двадцать минут пешком, до Дома пионеров и школьников – прямая улица без поворотов, школа – тут за углом, чуть ли не все маршруты городского транспорта с нами рядом идут. В общем, прижились мы там, и уже в новом тысячелетии расселили эту квартиру, и теперь в ней сами без соседей живем. Каких трудов это стоило нашим детям и нам – и не расскажешь всего, тем более что и кризисы были, и внуки маленькие, и экономика вся ползет, и годами инфляция все пожирала, и работу молодым не найти. Все же нам помогло государство – мужу льгота на выкуп дополнительной площади была, как ветерану труда. Вся семья теперь не помещается в квартире, частично дети отдельно живут, своими семьями обзавелись. Но все равно по будням обеденный стол на светлой, просторной кухне собирает пятерых едоков. Отсюда делайте вывод – держитесь дружной семьей, и никакая "перестройка" не сломает вам жизнь. ( А прежняя комната мужа в старой его коммуналке осталась его сестренке, которая подрастала тогда – тоже ведь хорошо.)
В младших классах школы я была паинька словно картинка – как девочка-октябренок или пионерка уже с красным галстуком, в белом передничке, с огромным бантом в волосах. И голос у меня был чистый, звучный, отчетливый. И мне всегда приходилось декламировать громко и ясно пионерские правильные стихи на торжественных партийных мероприятиях разного рода или торжественно преподносить на таких мероприятиях выдающимся людям цветы. Однажды был у нас знаменитый иностранный писатель, много писавший там у себя на Западе за границей насчет того, что русские – это нормальные люди, войны не хотят и бояться не нужно нас. Распорядители устроили так, что на каком-то торжественном спектакле по его произведениям в его честь я оказалась при всем параде на почетном месте рядом с ним. Возможно, многие думали, что я – дочка какого-нибудь «бугра», а вовсе не дочь инвалида войны – рабочего и работницы, выбивающихся из сил, чтобы семью содержать, и живем мы все и старые, и средние, и малые в одной комнате коммунальной квартиры, вообще-то непригодной технически для жилья. Не знаю, что думали люди тогда обо мне, но дорожка была простая – совет пионерской дружины, Артек, комсомол, актив, аппарат и т. д. Однако далее председателя совета дружины и секретаря первичной комсомольской организации в школе я сама не пошла – отмахнулась от этого как от сухой шелухи, как только стала немного взрослеть, и затем уже в комсомоле незаметной мышкой в массе таких же была. Во всяком случае, коньки в нашем парке зимой и съемная дача летом в уютных местах от города недалеко своею естественной свободой под строжайшим бабушкиным контролем вполне заменяли Артек.
После школы я работала в разных местах; из-за раннего замужества и деток было трудно стабильное место найти. Была я и уборщицей в детских яслях, и работницей на заводе в тарно-коробочном цехе, и работала несколько лет в телефонии из-за четкого голоса и хорошего слуха. Работала в заводоуправлении по распределению работы и учету нарядов по участкам и цехам, разносила разную учетно-техническую документацию по ним. А они оказались-то, представьте себе, в разных концах обширной промышленной территории нашего завода, там сплошные подъездные пути для железнодорожных составов и "бетонка" для большегрузных автомашин. Говорят, для здоровья полезно столько бегать и прыгать за день, вот я и бегала там для здоровья в любую погоду весь год. Надолго определилась я только оператором большой-пребольшой ЭВМ и стала там же образование пополнять. Поступила я тогда на вечерние бухгалтерские курсы с очень плотной программой обучения в два года для дневного отделения и в три – для вечернего. Помимо стандартного бухгалтерского учета там были системы автоматизированного управления и ЭВМ, статистика, советское право и куча еще всего. С какой стороны ни смотри – это программа учетно-экономического техникума, а не просто бухгалтерских курсов. Однако курсы выдают "свидетельство", а не диплом. Тем не менее, в этом свидетельстве есть строка: "может работать главным бухгалтером промышленных предприятий". Легко запутаться, свидетельство это, или диплом.
На курсах мне никто ничего толком не объяснял, пока я до завуча не добрались. Наша милейшая мудрая завучиха, солидная, серьезная такая – прямо главврач санатория на югах, смотрела на меня сквозь начальственные очки и очень убедительно говорила, что полного среднего специального образования наше учебное заведение не дает по причине отсутствия или неполного отражения в программе таких предметов, как истмат, диамат и история КПСС. Ну, так нужно добавить эти предметы в программу – умно посоветовала я. Однако завуч была не согласна со мной. «Понимаете, милочка, – объясняла она мне, – главным бухгалтером промышленного гиганта с нашими курсами трудно стать, потому как есть ФИНЭК и высшее экономическое образование вообще. А вот главным бухгалтером предприятий местной промышленности – сколько угодно. Представьте себе, что-то случилось у вас на работе не то, понимаете? А у вас даже среднетехнического образования в этой области нет, вы предвидеть ничего не могли и ошиблись, ну, только чуть-чуть…». Тут я все поняла и покраснела ужасно, и перестала вопросы руководителям задавать. Почти весь учебный материал был на практике мне знаком по работе в разных местах и, особенно, на ВЦ[1], на работе начальники шли мне навстречу во всем, поэтому я успешно прошла тот курс и получила свидетельство с правом работы главбухом, но "среднего специального образования" у меня до сих пор еще нет.
