Читать книгу: «Дети», страница 4

Я немного отвёл ребят в сторону и заговорил с ними шёпотом:

– Нельзя нам, пацаны, милицию ждать. Приедут – начнутся расспросы, заинтересуются, что мы вообще ночью делаем на станции. Могут в участок отвезти. Оттуда родителям позвонят, так и вскроется вся наша трёхэтажная ложь.

– Ты прав, – ответил Валера.

– Ребята, возьмите меня с собой, – обратился к нам Ваня.

– А ты что же, с нами теперь надумал путь держать? – укоризненным тоном спросил его Валерка.

– Ребята. Друзья мои. Простите, что сразу с вами не пошёл, я по-свински поступил, я это осознаю. Не осознавал бы – не приехал бы сейчас. Мы отправились в этот путь вместе, а, стало быть, и трудности все суждено нам делить на троих. Обещаю вам, что какие бы новые приключения нас ни подстерегали, я вас не оставлю. Никогда не пожертвую дружбой ради собственной безопасности, – сказал Ванька дрожащим от волнения голосом, – мир?

– Мир!

– Мир!

– И ты нас прости, Ванька, если наговорили тебе чего лишнего, – сказал я.

– Я не сержусь, ребята. Вы же не со зла, вы имели на то право, – последовал ответ от Вани.

Мы простили Ване его поступок. Могли ли мы ещё злиться на него? Можно ли было счесть его предателем? Были ли мы сами виноваты перед ним в чём-либо? Мы слишком много пережили в этот день, чтобы у нас осталась хоть капля сил размышлять над этими вопросами.

Мы ещё раз окинули взглядом рабочих – они не смотрели в нашу сторону. Тогда мы ринулись к платформе, где стояли наши с Валерой велосипеды, а на мосту подхватил своего коня и Ванька.

Через минуту мы уже мчали прочь, а откуда-то с севера доносился вой сирены то ли скорой, то ли милиции. Вскоре мы уже выехали из Можайска и очутились на тёмной, неосвещаемой дороге. Лишь скупой лунный свет выделял полоску асфальта между чёрных деревьев.

Глава пятая

ИСТОРИЯ ВАЛЕРКИ

Холодны апрельские ночи. Ещё не померкнет небосвод на западе, как вдоль дороги обочины покрываются белым инеем. Пар, вырываясь изо рта, блестит под бледным лунным светом, ты весь дрожишь, а руки твои сжигает колкий нарастающий мороз, словно зима возвращается каждую ночь с приходом темноты и уползает, как змея под камень, с первым лучом утреннего солнца.

Дорога терялась во мраке, и лишь изредка автомобильные фары освещали нам путь. Мы невероятно замёрзли и были страшно голодны, потому что не ели с тех самых пор, как пошли в сквер. Из-за непроглядной тьмы и сильного холода нам приходилось ехать очень медленно, и как только нам попалась первая дорожка, ведущая в лес, мы слезли с велосипедов и стали пробираться в глубокий мрак безмолвной чащи. Нам хотелось как можно скорее найти подходящую площадку и развести костёр, тепло и свет которого были для нас в тот момент самой заветной мечтой.

Вскоре нам попался сносный клочок земли. Осветив землю зажжённой спичкой, нам удалось собрать немного прошлогодних листьев и маленьких еловых веточек. С их помощью мы развели огонь, в который в скором времени стали подбрасывать всё более и более крупные ветки. Немногим позже костёр сдал давать достаточно тепла, чтобы мы могли согреться. В небольшой кастрюльке мы отварили гречневую кашу – это был наш запоздалый ужин. Мы так сильно устали, что предпочли отложить посиделки у огня на другой день и сразу после ужина разбили палатку. Ночевать нам пришлось во всей одежде под тонким покрывалом, которое догадался прихватить Валера, но под ним едва могло поместиться три человека. Тем не менее другого выбора у нас не было, а на улице понемногу становилось всё холоднее и холоднее.

Я долго не мог уснуть. Мне было зябко, земля казалась необычайно жёсткой, а когда я закрывал глаза, мне виделся тот самый зловещий поезд, снова и снова сбивающий Игоря. Я словно заново слышал локомотивный гудок, словно заново видел яркий свет фонаря, словно вновь и вновь наблюдал это страшное зрелище. Ребята, казалось, тоже не спали.

Я смог задремать, только когда костёр уже совсем потух и начинало постепенно светать.

Когда я проснулся, то оказался один в палатке. Я вылез из неё – ребята уже развели огонь, чтобы приготовить завтрак. Солнце застыло высоко в небе, близился полдень. На завтрак мы вновь отварили гречку, поскольку ничего другого у нас не осталось, кроме двух банок тушёнки, которые мы приберегли на вечер.

– Как думаете, далеко нам до Бородино ехать? – спросил Ваня то ли из любопытства, то ли просто чтобы разрядить напряжённо-молчаливую обстановку.

– Думаю, километров пятнадцать, а то и все двадцать, – ответил я.

Ваня тут же принял угрюмый вид. Если ещё вчера эта цифра не ввергала его в состояние тревоги, то сегодня эти самые пятнадцать километров могли обернуться для него настоящим испытанием: ноги его страшно гудели от вчерашних двадцати километров крюка, на которые он сам себя обрёк.

На этом наш утренний диалог закончился. Все мы были сильно утомлены событиями прошлого дня и оставались наедине со своими мыслями. Мы затушили костёр, молча собрали палатку и убрали в рюкзак посуду, после чего пошли в сторону шоссе, на ходу протирая ладонью влажные от росы сёдла велосипедов.

Настроение наше явно было подавленным, кроме того, ситуацию усугубляли полностью истощённые запасы воды. По шоссе мы ехали медленно, старались экономить силы. Нам часто приходилось делать остановки, чтобы подождать Ваньку, который постоянно отставал. Даже на небольших подъёмах мы часто переходили на шаг, потому что Ваня уже едва мог крутить педали, да и нам с Валерой малейшие подъёмы давались с большим трудом.

Когда мы прибыли в Бородино, близился вечер. Первым делом мы купили в магазине воды и еды – на это ушли наши последние деньги. Немного передохнув, мы направились в Бородинский музей – небольшое здание, больше походившее на усадьбу.

Музейный сотрудник, пожилая рыжеволосая женщина крупного телосложения, оказалась на редкость добрым и разговорчивым человеком.

Увидев наши измученные лица, она не без удивления спросила:

– Ребята, что с вами? Вы еле на ногах стоите.

– Второй день едем. На велосипедах добирались сюда, – с застенчивой улыбкой первым ответил я.

– А дорого билет стоит? – спросил Ваня. – А то мы все оставшиеся деньги потратили на еду. Вот, посмотрите.

С этими словами он открыл рюкзак, в который мы сложили пирожки и пачку вафель, купленные в магазине, а затем добавил:

– Нам бы на этом ещё сутки прокормиться. У нас рублей двадцать мелочью осталось. Этого ведь не хватит на билет?

Тут женщина оглянулась по сторонам, словно хотела убедиться, что за нами никто не следит, и негромко ответила:

– Проходите так, ребята.

Она продолжала некоторое время смотреть на нас взглядом, преисполненным удивления, но так и не решилась спросить, что же заставило нас преодолевать такие большие расстояния на велосипедах и почему мы остались без денег и едва не были вынуждены голодать.

Так мы смогли попасть в музей бесплатно. Возможно, вход для школьников и так был бесплатным, но мне всё же было приятно думать, что эта женщина совершила для нас добрый поступок. И я не ошибся в её доброте. Когда мы выходили из музея, эта самая женщина подозвала нас к себе и насыпала в наши карманы по горсти конфет. Такое заботливое отношение и внезапное пополнение провизии здорово подняли общее настроение и боевой дух; из музея мы вышли с куда более радостными лицами, чем зашли.

– Что дальше, ребята? – задался вопросом Валера.

– Давайте объедем окрестности и посмотрим на памятники, – предложил я. – А там можно будет и о ночлеге подумать.

Мы оба посмотрели на Ваню в ожидании услышать его мнение.

– Ну, думаю, других вариантов у нас всё равно нет, – ответил он.

Мы вскочили на наши велосипеды, почувствовав новый приток сил, и помчали по узкой асфальтовой дорожке, проходившей посреди безграничного чёрного поля, усыпанного хаотично раскиданными монументами, которые было легко заметить даже издалека на фоне голубеющего неба. Но вскоре усталость и боль в мышцах дали о себе знать, и мы сбавили темп, опасаясь, что к концу дня и вовсе лишимся последних сил.

К вечеру, когда солнце уже скрывалось за деревьями и вот-вот могло провалиться за горизонт, мы успели осмотреть все окрестности и вдоволь насладиться безграничным простором пустынного весеннего поля. Близ заповедника находилась железнодорожная станция, на которую нам довелось наткнуться во время нашей велосипедной прогулки. Сам заповедник раскинулся многочисленными памятниками и крестами по обе стороны узкой дороги, соединявшей Можайское шоссе с железной дорогой.

Ночевать в поле было бы бессмысленно, поэтому мы направились в сторону Можайского шоссе, по которому вернулись на несколько километров назад, и заночевали в небольшой чаще, граничившей с полем на самом краю заповедника. Мы проезжали это место ещё днём, и оно нам сразу приглянулось – поблизости не было никаких памятников, а значит, и люди здесь не ходили; мы могли быть уверены, что ночью и утром нас никто не потревожит. Кроме того, граница поля и небольшой рощи была крайне удобным местом для лагеря: шишки и корни деревьев отныне не мешали ровно расположить палатку, а изобилие лиственных и хвойных деревьев по соседству обеспечивали нам хороший запас дров для костра.

На этот раз наш ужин не ограничился одной только гречкой – мы подогрели на углях две банки тушёнки, после чего вывалили их содержимое в гречневую кашу. В тот момент такое блюдо представилось мне божественно вкусным. И конечно, после такого сытного и своевременного ужина ночь не казалась мне такой холодной, а земля – невыносимо твёрдой; я быстро и крепко уснул.

Следующее утро открыло третий и последний день нашего путешествия. Это было воскресенье, двадцать шестое апреля. Тот день, как и первый день нашей поездки, запомнился мне надолго. Но на сей раз вместо неожиданных приключений мне довелось услышать удивительную историю, которая поразила моё детское сознание до глубины души.

С утра мы проснулись довольно рано, поскольку легли спать практически сразу после того, как стемнело. За ночь погода сильно испортилась: дул холодный ветер, по небу быстро проплывали серые тучи, хлестал мелкий колкий дождик. Но в лесу ветер и дождь практически не ощущались, и без особого труда мы приготовили завтрак – остатки гречневой каши. Но как только мы выехали на открытую местность, завывающий ветер и косой холодный дождь не давали нам покоя ни на минуту.

– Нет, ребята, в такую погоду нам до дома не доехать без аварий, – сказал Валера. – А если и доедем, то на следующие сутки с температурой сляжем.

– Можем вернуться на станцию, которую вчера видели. До неё километров шесть, не больше. На электричке за полчаса доедем до дома, – я озвучил мысль, которая, по правде сказать, зародилась у меня в голове ещё вчера.

– А это идея! – воскликнул Ванька.

– Только денег у нас нет на билет, – осознал я и тут же произнёс это вслух.

– А не беда, – Ваня махнул рукой. – Как вчера в музей без билетов попали, так и сегодня зайцем до дома доберёмся. Скажем контролёру, что денег нет. Пускай хоть обыщет! У нас же и впрямь хоть шаром покати. Не высадит же он нас под проливным дождём непонятно где. Да и авось вообще контролёров не встретим.

Это не походило на того Ваньку, которого мы знали, Ваньку, который всегда скептически относился ко всем нашим идеям, описание которых содержало слово «авось». Но если даже Ваня не видел препятствий в нашей затее, значит, она была действительно стоящая.

Мы тотчас выехали с просёлка на шоссе и направились к железной дороге, но, проехав не более полверсты, мы с Валерой заметили, что Ваня отстал и остановился. Мы вернулись к нему и увидели, что у него спустило заднее колесо.

– Ого! Как же тебя угораздило? – спросил я его.

– А чёрт его знает! Ещё когда по полю ехал, почувствовал, что тяжелее обычного педали крутить. А теперь вот совсем с места не сдвинуться. Далеко нам, ребята, до железной дороги ещё?

– Вёрст пять, не меньше, – ответил я.

– Я пешком пойду. А вы езжайте. Подождите меня на вокзале или садитесь на электричку, а я на следующей доберусь.

– Нет уж, братец, – в разговор вмешался Валера, – забыл, что ты нам тогда в Можайске пообещал? Что все трудности будем делить на троих поровну. Так что мы, Ванёк, тоже с тобой пешком пойдём.

– И впрямь меня не оставите?

Мы ничего не ответили, а лишь слезли с велосипедов и пошли неторопливым шагом. Мы уже изрядно промокли под дождём и не видели смысла куда-то спешить, важнее для нас было экономить силы. Дорога предстояла длинная, и мне хотелось завести какой-нибудь диалог, чтобы отвлечься от надоедливой непогоды.

– Слушай, Валера, – начал я разговор, – вот тебя в школе все ребята уважают, некоторые даже стараются тебе подражать, многие тебе завидуют, младшеклассники вообще в тебе видят своего кумира. И с девчонками ты не стесняешься заговорить, многие из них только и мечтают, чтобы ты в их сторону посмотрел да улыбнулся. Нравишься ты противоположному полу. А я, хоть убей, понять не могу, в чём твой секрет. И ребята тебя уважают, и девчонки вниманием не обделяют, и учителя на твои шуточки во время уроков глаза закрывают. Ну вот как ты этого добился?

– Не понимаю, о чём ты, – Валера сильно смутился.

– Да как же так не понимаешь!

– А вот не понимаю, Ефимка.

– Ну возьми хоть Сашку из пятого класса. Он же все твои шутки наизусть помнит, каждый день своим друзьям их травит. А Колька, одноклассник наш? Вот ты сорвёшь цветок да подаришь его Нинке. А он берёт и на следующий день Катьке своей целую охапку тащит с той же клумбы. А как подтягивались две недели назад, помнишь? Ты тогда двадцать раз подтянулся, тебя же все девчонки взглядом поедали. Так Колька увидел это и теперь вот каждый день на турник ходит – всё за тобой поспеть хочет, чтобы так же по нему девчонки с ума сходить начали. А Юльку из шестого, хочешь сказать, не помнишь? Забыл, как она на прошлой неделе споткнулась и стопку тетрадей на пол из рук выронила? Ты тогда мимо проходил и тут же бросился ей помогать собирать эти тетради. Она же специально их уронила, лишь бы ты на неё своё внимание обратил, лишь бы одним словцом с ней перекинулся. А то, что Катька тебя постоянно просит с русским помочь, тебе ни о чём не говорит? Она же отличница, не хуже тебя все диктанты пишет, да ещё и домашки все, в отличие от тебя, выполняет. Она же просто общения с тобой ищет. Ты в среду ей причастия объяснял, а она смотрит тебе в глаза и улыбается, словно и не слушает вовсе.

– А ты что же, Ефим, завидуешь, что ли?

– Может, и так. А кто тебе не завидует? Тебя вся школа знает, все любят тебя. Ну вот как так получилось?

– Да нечему тут завидовать. Ни к чему тебе такая популярность. Вот мама есть у тебя?

– А то как же. Конечно! Ты же сам в прошлом году ко мне на день рождения приходил, два раза у неё просил тебе ещё кусок торта положить. Забыл, что ли? И при чём тут моя мама?

Валера ничего мне не ответил. Мы продолжали идти вдоль дороги, постоянно отпрыгивая в сторону от огромных грузовиков, всё время норовивших нас обрызгать.

Я уже погрузился в свои мысли, позабыв о нашем разговоре, как вдруг Валера вздохнул и начал свою длинную речь:

– Нечему тут завидовать, ребята. Врагу такой жизни не пожелаешь. Вот у тебя, Ефим, мама есть. А я своей не помню совсем. Я, как и ты, в восемьдесят четвёртом родился. Мама моя, Татьяна Алексеевна, при родах умерла. Остались только мы с батей да сестра моя старшая, Полина.

Мы тогда в Наро-Фоминске жили, отец на заводе работал за станком, копейки получал. Ничего, воспитывал нас с Полькой, друзья ему помогали кто чем мог. Только вот смерть мамы пережить он не мог. Начал пить, а по ночам кричал, плакал. До того страшно он рыдал, что я сам просыпался и кричать начинал. Мне тогда и года не исполнилось, а Польке шесть лет было. Она услышит, как я заплачу, и давай меня утешать, а у самой слёзы рекой по щекам текут. И шепчет мне: «Ты, братик, не плачь. Нашей маме там хорошо, это папка наш по ней скучает просто, вот и разрыдался. Поднял шум на весь дом». Сам я этого не помню, мне Полька так рассказывала. Говорила, что больнее всего для неё было видеть, как папка плакал, что ничего страшнее мужских слёз она в жизни не видела.

А папка наш полгода пил и пил, но, слава богу, друзья у него хорошие были, помогли ему к жизни нормальной вернуться. Сам начальник цеха, где отец работал, приходил к нему раз в неделю, разговаривал с ним, нам с Полей гостинцы приносил всегда. Бросил пить наш отец и по ночам уже почти не кричал.

В восемьдесят шестом году отец подался добровольцем в Чернобыль ликвидировать последствия аварии. С завода ему удалось отпроситься, договорился с кем надо, и забрали его. Многие пытались отговорить его от этой идеи, а он всё отвечал, что хочет подальше уехать, что тут всё о Тане напоминает ему, что устал он здесь быть. Вот он и уехал, а нас с сестрой к брату двоюродному погостить отправил в Подольск.

Через несколько недель папка наш вернулся, с виду вроде такой же был, как раньше, только взгляд у него какой-то потускневший стал. По врачам постоянно ходил, говорил, что так надо, мол, мог дозу радиации схватить и теперь за здоровьем придётся внимательно понаблюдать какое-то время. А затем с работы начал приходить уставшим каким-то, стал спать помногу. Идём порой в магазин, а он попросит остановиться у скамейки, присядет, отдохнёт немного, и дальше пойдём. А иной раз пол возьмётся подмести, сначала вроде так активно веником машет туда-сюда, а потом устанет и приляжет. Глаза закроет, и лежит минут двадцать, и дышит тяжело так, хрипло. Отдохнёт и снова подметать примется. Полька, видя всё это, сказала ему, чтобы он уж за веник больше не хватался – сама в доме порядок стала наводить. Полинка, конечно, сильная была с малых лет и умная, всё понимала. Отцу по хозяйству очень помогала и со мной нянчилась всегда. Вот так мы и жили, привыкли так жить. А куда денешься-то? Даже счастливыми себя иной раз чувствовали, потому что любили друг друга и не ругались никогда. Да и как же ругаться нам можно было, когда кроме нас самих никого у нас не было? Но мамы, конечно, не хватало нам всем. Мы каждое воскресенье к ней на могилу ходили.

Вот и жили мы так до девяносто первого, думая, что уже пережили мы все несчастья, которые судьба привела испытать. Да ошибались, видимо.

В девяносто первом я как раз в первый класс пошёл. Полька тогда в седьмом классе была, они во вторую смену учились. Она меня с утра в школу отводила, а днём назад забирала. Приведёт домой, покормит, сама перекусит и в школу бежит. Только недолго это продолжалось. Как вчера помню тот день – понедельник, двадцать третье сентября.

В тот день у меня три урока было. Полька, как обычно, должна была меня забрать. После уроков я спустился вниз, к раздевалке, стою, жду, а её всё нет и нет. Я минут двадцать ждал, думал уж без неё идти, всё равно я дорогу помнил.

Только я вышел на крыльцо, а тут дядя Витя бежит и кричит мне: «Валера, беда! Папка твой в больницу попал. Едем скорее!»

Дядя Витя с ним в одном цеху работал. Сели мы к нему в машину и поехали в больницу.

Оказалось, у отца сердечный приступ случился на работе. Когда я к нему в палату попал, он уже вроде в себя пришёл, только глазами на меня померкшими смотрел и не разговаривал совсем. А по щекам слёзы медленно так стекали, он напрягся так, словно удержать их пытался, а я ему и говорю: «Папка, не плачь, ты поправишься! Мы с Полей тебя каждый день навещать будем».

Тут он совсем глаза зажмурил, а из них только сильнее слёзы хлынули. Дядя Витя меня за руку взял, вывел из палаты и говорит: «Валера, а ты знаешь, почему папе плохо стало?»

Я растерянно покачал головой. Тут он взял меня за руки, сжал их и сказал: «Валера, ты сильный мужчина», – а у самого голос дрожит.

Здесь у меня сердце и замерло, и глаза слезами налились, я подумал, что услышу сейчас самое страшное.

«Полину машина сбила. Мне очень жаль, что её больше нет» – самые жуткие слова не заставили себя долго ждать.

У меня тотчас хлынули слёзы, я забился в страшной истерике. Дядя Витя обнял меня, взял на руки и унёс подальше от палаты, чтобы отец не слышал моих криков – второй раз его сердце могло остановиться насовсем.

Медсестра сделала мне какой-то укол, а очнулся я уже в детском доме. Там я пробыл две недели и за всё это время не проронил ни единого слова. Через две недели отца выписали, и он забрал меня оттуда. Лишь раз я решился спросить у него, что случилось с Полиной. Он ответил, что на пешеходном переходе её сбил какой-то пьяный урод на «газели». Его так и не нашли.

Врачи запретили отцу работать за станком и посоветовали ему переехать из города на свежий воздух. Первую их просьбу он выполнить не смог – искать другую работу было бессмысленно, всё-таки девяносто первый год был на дворе. Какая уж там новая работа, когда каждую неделю кого-нибудь из его знакомых отовсюду увольняли. А что касается свежего воздуха, то он продал квартиру и купил дом в Сосновке, куда мы и переехали. Но его больше волновали не советы врача, а то, что всё в той квартире и в том городе напоминало ему об умершей жене и дочери.

Поначалу отец каждый день ездил на завод на электричке, но через два месяца страна развалилась и завод закрыли. С тех пор он устроился бухгалтером на каком-то складе в Кубинке. У него с математикой всегда хорошо было, да и для здоровья такая работа не так губительна, как производство. Ему там нравится работать, он говорит, что расчёты отвлекают его от всяких мыслей.

Тут Валера вздохнул, немного помолчал и продолжил:

– Отец, конечно, уже не поправится. Лежит много, силы ему изменять стали. Сейчас в основном я хозяйством в доме занимаюсь. Слава богу, железная дорога есть неподалёку. Я иногда помогаю вагоны разгружать – какие-никакие, а всё же деньги. Так вот и живём потихонечку. А то, что я в школе такой приветливый и общительный… А каким же мне быть? В школе вся моя жизнь, мои друзья. Не могу же я в себе замыкаться и с угрюмым видом ходить. Я люблю с людьми общаться, это меня отвлекает. А с папой мы нечасто разговариваем, слабоват он. Жаль только, что времени нет на домашнюю работу. На мне ведь и дом, и работать надо.

Тут Валера невольно ухмыльнулся, словно ему было стыдно за такое нелепое, на его взгляд, оправдание. Неловкая улыбка его плавно, но быстро перешла в глубоко задумчивое выражение лица. Казалось, он погрузился в размышления. Я хотел ему что-то ответить, но ком в горле словно парализовал меня. Я сделал над собой усилие, но не смог найти нужных слов и промолчал. Да и ни к чему, наверно, было что-то говорить. Я обернулся на идущего позади Ваньку, но он тут же обратил взгляд в сторону, будто хотел скрыть слёзы. А я в тот момент понял, насколько сильный и жизнелюбивый человек скрывался под суровым, но открытым и добрым лицом

Валеры.

Тем временем мы уже подходили к станции. Мы опоздали на электричку на четыре минуты, и следующую нам пришлось ждать около двух часов. Всё, что мне хотелось в тот момент – это поскорее принять горячий душ. Я сделал это, как только оказался дома.

Мне пришлось оставить велосипед у школы, ведь по легенде я отдал его покататься однокласснику до понедельника. На следующий день я незаметно вернул палатку на её прежнее место и забрал велосипед. О нашем путешествии так никто и не узнал.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Месяц май, или История любви

Глава шестая

СТАРЫЙ СКВЕР

Последние апрельские дни пролетали быстро. Близились долгожданные майские праздники.

Большинство учеников нашей школы составляли дети из моей деревни и соседних селений, поэтому майские праздники у всех ассоциировались, прежде всего, с объёмными работами в огороде. Учитывая это обстоятельство, у нас не было занятий не только в дни официальных выходных, но и во все дни между первомайскими праздниками и Днём Победы. Таким образом, для любого учащегося нашей школы первая декада мая носила статус желанных каникул.

Любой человек, переживший детство, вероятно, помнит, насколько сладок последний день перед праздниками – тридцатое апреля. Обычно в этот день проводят сокращённые уроки, которые пролетают очень быстро. И насколько же непередаваемо восхитительно это чувство свободы, которое ты испытываешь, выходя на школьный двор, как только прозвенел звонок с последнего урока. И тем слаще ты воспринимаешь эту свободу оттого, что праздники начнутся только завтра, а впереди ещё целая половина погожего весеннего дня.

С тех пор как мы с ребятами вернулись из нашего трёхдневного путешествия, я постоянно придавался размышлениям о многих событиях, произошедших с нами. Кроме того, я всё время ловил себя на мысли, что чаще всего мне вспоминалась наша встреча в сквере с той милой девочкой по имени Настя, виновницей наших приключений. Я постоянно думал о том, помнит ли она, как встретилась с нами, помнит ли, как мы пообещали ей расквитаться с её обидчиками, знает ли она, что этот самый Игорь погиб, и знает ли, при каких обстоятельствах это случилось. Не думает ли она, что это мы были виноваты в его смерти?

Сначала я думал, что всего-навсего переживаю о том, как сложилась судьба юной девочки после нашего вмешательства в её жизнь, но потом заметил, что я вспоминаю не столько обстоятельства нашей встречи, сколько её милое доброе лицо. Я поймал себя на мысли, что просто-напросто стал испытывать симпатию к этой девчонке и, наверно, в каком-то смысле даже начал скучать по ней.

Настал тот самый сакраментальный предпраздничный день – тридцатое апреля. С момента нашего возвращения прошло уже три дня, а я никак не мог забыть ласковое лицо юной Анастасии. Я шёл из школы домой и постоянно думал о ней. Вдруг я начал осознавать, что навряд ли вот так просто её забуду. Я решил поехать в Можайск и разыскать Настю, чтобы хотя бы взглянуть на неё ещё раз.

Хоть мне и довелось увидеть эту девочку лишь однажды, я хорошо запомнил её внешние черты. Я не сомневался, что узнал бы её даже на самом большом расстоянии, на котором только можно разглядеть человека. Кроме того, я понял, что она частенько бывает в том самом сквере, где мы её встретили. Я также успел узнать, что она учится в шестом классе, но я не имел понятия, в какой именно из школ, коих в Можайске было несколько, а не одна на всю округу, как в нашей деревне. Я решил отправиться в тот самый сквер в надежде случайно встретить её, и не когда-нибудь, а прямо сейчас. Я ускорил шаг, а потом и вовсе перешёл на бег – мне не терпелось отправиться в путь.

Когда я прибежал домой, родители ещё не вернулись с работы. Я разогрел себе обед, а когда расправился с ним, положил в рюкзак несколько конфет и две котлеты, чтобы перекусить в дороге, и налил в бутылку литр воды. Этих запасов должно было хватить, чтобы доехать до Можайска и вернуться обратно. На кухонном столе я оставил родителям записку следующего содержания: «Уехал кататься по окрестностям. Буду, как стемнеет». Возможно, такая записка была излишней, ведь я часто уходил кататься до прихода родителей, а возвращался только тогда, когда наступала непроглядная тьма. Тем не менее я всё же решил проявить осторожность, чтобы ни у кого не возникало лишних подозрений и догадок относительно того, куда я мог поехать.

Я выехал из дома ровно в час дня и планировал добраться до Можайска к половине третьего. После тех испытаний, которые нам с ребятами довелось пережить, расстояние в пятнадцать километров казалось мне сущим пустяком. Я ехал быстро и лишь иногда останавливался, чтобы попить воды. Настроение моё было великолепным, всю дорогу я воображал, как вот-вот заеду в сквер, увижу там Настю, ласкающую своего любимого кота, подойду к ней тихонько и скажу: «Привет!» Она сначала удивится, потом обернётся, увидит меня и обрадуется, и мы с ней обязательно обнимемся.

Когда я приехал в сквер, Насти там не оказалось. Это нисколько не расстроило меня, потому что я, конечно же, допускал, что её может там не быть. Беседка, в которой мы с ребятами играли в карты, была занята, и я решил занять лавочку неподалёку, откуда мог видеть весь сквер. Я стал ждать появления Анастасии.

День стоял ясный и уже по-майски жаркий, но тем приятнее мне было сидеть в тени ветвистого тополя. Оттуда я старался наблюдать за всем, что происходило в сквере. Люди приходили и уходили, а Настя всё не появлялась. Но всё же мне не было скучно, напротив, мне было приятно провести столь погожий денёк на улице. Кроме того, я решил развлечь себя ведением некой статистики. Так, я подсчитал, что к вечеру в сквере было выгуляно двадцать две собаки, одиннадцать человек посетили беседку, четыре мальчика и девять девочек покатались на качелях. Мне встретились семь велосипедистов, восемь бегунов и два парня на скейтбордах. Кроме того, в сквер приходили погулять пять или шесть пожилых пар – тут я мог обсчитаться.

За наблюдениями и ведением статистики подкрался вечер. Мои запасы котлет и сладостей иссякли, а воды оставалось на два небольших глотка. До темноты осталось немногим более часа, и мне пришлось собираться домой. За этот день мне так и не удалось увидеться с Настей, но настроение моё ничуть не ухудшилось. Я утешил себя тем, что после уроков Настя могла пойти в спортивную секцию или музыкальную школу, как это делали многие дети. Возможно, она устала и решила погулять с друзьями где-нибудь возле своего дома, местоположение которого мне не было известно. А может, она и вовсе решила провести вечер дома, например, помогала родителям убраться перед праздниками. Я решил, что завтра снова вернусь сюда и, уж если не встречу Настю в сквере, пойду искать её в соседних дворах и, может быть, найду её на какой-нибудь детской площадке.

Весь следующий день я должен был помогать родителям на участке, но мне удалось уговорить их отпустить меня кататься на велосипеде с условием, что потом я обязательно найду время помочь им в огороде. Мне не терпелось отправиться утром в Можайск. Я был уверен, что если проведу в сквере целый день, то обязательно встречу там Настю. Я лёг спать уверенным в том, что первый день мая обязательно подарит мне долгожданную встречу.

Я проснулся в седьмом часу утра, а в семь уже выехал из дома. С этого самого момента я остался без часов и о времени судил преимущественно по солнцу. Столь ранний час отправления я выбрал, чтобы не ехать по жаре. До Можайска я добрался на удивление быстро, вероятнее всего затратив не более часа. Когда я приехал в сквер, там была лишь одна женщина с собакой. Я сел на ту же скамейку, что и вчера, и стал вести неусыпное наблюдение за территорией сквера.

На этот раз день уже не казался мне таким мимолётным. Всё в этом сквере стало мне до боли знакомым, томительное ожидание быстро наскучило. Просидев несколько часов, я решил прогуляться по соседним дворам с целью уж если не увидеть там Настю, то хотя бы разнообразить моё пребывание в этом городке.