Читать книгу: «Дети», страница 10

– А что тут поделаешь? Будем надеяться, что вскоре нам встретится кафешка или хотя бы продуктовый магазин.

– А если не встретится?

– Кроме как двигаться дальше, другого выхода у нас всё равно нет. В крайнем случае будем тормозить машины, пока кто-нибудь не согласится любезно поделиться с нами водой, – предложил Валера.

– Может, лучше назад в Гагарин вернёмся и купим в магазине побольше воды, чтобы до конца дня хватило? – поделился я своим предложением.

Валера задумался. Его покрасневшее за эти дни от солнца лицо сделалось серьёзным, он щурил глаза от яркого дневного света и пыли, которую поднимали летящие мимо грузовики. Глядя на него, я видел перед собой не Валерку Зубина, моего деревенского друга, а сурового опытного путешественника, объездившего полсвета на своём старом, но надёжном велосипеде. Видимо, вторые сутки езды под палящим солнцем не на шутку разыграли моё воображение.

– Нет уж, – прервал Валера полёт моей фантазии, – поехали вперёд. Не к чему туда-сюда кататься. Должна же нам, в конце концов, забегаловка встретиться, пусть даже самая захолустная.

– Как скажешь, – покорно ответил я.

Валера, казалось, почувствовал какую-то вину за то, что настоял на своём мнении, невзирая на моё предложение, и, мягко улыбнувшись, добавил:

– Если ты хочешь, мы можем бросить монетку. Орёл – едем вперёд, решка – возвращаемся в Гагарин.

– А это мысль! – воскликнул я и полез в карман за монетой.

Я нащупал пятирублёвку и, вынув её из кармана, изо всех сил подкинул вверх. Мне почему-то казалось, что чем выше бросить монету, тем справедливее окажется результат. Мы машинально задрали головы вверх, наблюдая, как высоко подлетает монета, и нас тут же ослепило яркое солнце. Я зажмурил глаза, а когда открыл их, монеты уже не было видно.

– Чёрт! Куда делись мои пять рублей? Ты не видел, куда они упали? – обратился я к Валере.

– Нет, должно быть, они где-то тут, – пробормотал он в ответ, переступая с ноги на ногу и пристально осматривая землю вокруг себя.

– Как же так! – изумлённо воскликнул я и принялся бубнить себе под нос всякие ругательства.

Мы стали внимательно осматривать песчаную обочину, рыхлили песок то руками, то ногами, но монетка так и не попадалась нам на глаза. На асфальтовом покрытии её тоже не было видно. Оставалось предположить только одно – монетка могла попасть в траву около обочины, где найти её было ещё труднее. Тем не менее это нас ничуть не смутило, и мы принялись шуршать четырьмя руками в зарослях осоки и щавеля.

Поиски пяти рублей продолжались минут двадцать, но так ни к чему и не привели.

– Ладно, наверно, это уже бесполезно, – вынес свой вердикт Валера. – Считай, только что мы лишились ещё одного пирожка с яйцом и луком.

– Или с капустой, – уныло подхватил я.

В тех закусочных, мимо которых мы проезжали, пирожки продавались по пять или шесть рублей, что и вызвало у нас такую ассоциацию, наглядно показывающую нашу утрату.

– Ладно, поехали вперёд, – добавил я. – Будем считать, твоя взяла.

Итак, нелепо потеряв пять рублей, или, если выражаться в более удобной валюте, один потенциальный пирожок, мы медленно поехали дальше по горячему асфальту, везя с собой тяжёлый груз в виде еды, инструментов для велосипеда, палатки, посуды и курток на случай дождя. В тот момент мы были словно не два провинциальных парня, рассекающих на велосипедах посреди дороги, а два заблудших и оставшихся без воды путника, пересекающих раскалённую пустыню на двух верблюдах. Хотя, скорее всего, это усиливающийся зной с новой силой давил на моё и без того чудно́е детское воображение.

Совсем скоро ехать стало почти невозможно, от жажды у меня пересохло во рту и в горле, начался кашель. Тогда нам пришлось остановиться и попытаться поймать какого-нибудь филантропа, готового помочь двум страждущим велосипедистам. Мы простояли у дороги с вытянутой рукой около сорока минут, но всё было тщетно. За это время остановились только две машины, но ни у кого не оказалось при себе воды или же просто никто не захотел с нами поделиться. Но какую-то пользу от этого занятия мы всё же получили: один старичок на допотопной «Победе» сказал нам, что через шесть километров будет кафе.

– Валера, я сейчас помру, – стонущим голосом обратился я к своему приятелю.

– Давай так. Будем тормозить машины ещё десять минут. Уж если никто не остановится, тогда поедем вперёд до кафешки, про которую говорил нам дед.

Я лишь одобрительно кивнул ему, у меня не было сил, чтобы сказать что-то в ответ. Во рту моём ощущалась такая сухость, что куда легче было простоять ещё десять минут молча, чем тратить слова на споры.

Часов у нас не было, и вместо десяти минут я отсчитал ровно сто машин, ни одна из которых не остановилась, а после этого сделал Валере знак, что пора ехать.

Следующие шесть километров показались мне бесконечными. В голову лезли самые нелепые мысли: сначала я надеялся, что набегут тучи и начнётся дождь, потом сам себе нашёптывал, что отдам все оставшиеся деньги первому встречному за кружку воды, а затем стал уверять себя, что вскоре встретится чистая река, из которой можно будет попить. В конце концов я стал часто закрывать глаза и представлял, как я ныряю в холодное горное озеро, как вдоволь напиваюсь из водопада и начинаю ощущать свежесть и прилив сил. Но наяву я чувствовал лишь сильную усталость, боль в мышцах, сонливость и головокружение от обезвоживания.

И всё-таки какими бы жестокими ни были эти шесть километров, они закончились, и справа мы увидели одноэтажное деревянное здание, окрашенное в синий цвет. Над крыльцом висела спасительная табличка с надписью «Кафе». Мы тотчас поспешили туда, но мимолётная радость длилась недолго и в скором времени сменилась самым горьким разочарованием, которое возникает только тогда, когда человека безжалостно лишают его последней надежды. Вход оказался закрытым, а к двери был приклеен листок, на котором чёрным фломастером кто-то вынес нам с Валерой приговор: «Закрыто на ремонтные работы до 19.06». Но никаких ремонтных работ не проводилось, рядом не было ни души.

– Да, Ефим! Ох и везёт нам с тобой сегодня, – произнёс Валера серьёзным охрипшим голосом и тут же усмехнулся.

Усмешка его выражала такую жестокую иронию и безысходность, что невольно внушала леденящий сердце ужас.

– Да ладно тебе, человек может без воды двое суток протянуть, а мы последний раз часа три назад пили, – попытался я подбодрить нас обоих, сам поражаясь тому, как быстро мы обессилили от жажды.

– Давай попробуем ещё раз машину поймать, – предложил Валера. – Ехать дальше неизвестно куда я смысла не вижу.

– Пожалуй, – согласился я и снова принялся голосовать.

Уже через несколько минут удача вспомнила о нас, и возле дороги остановился старенький «запорожец». Я тотчас подбежал к машине – внутри сидел невысокий мужичок в поношенной бежевой рубашке и серой жиганке, неуклюже свисающей на правый бок.

– Ребята, случилось чего? Чем помочь? – обратился ко мне мужчина с какой-то робкой натянутой улыбкой.

– Да нам попить бы. Устали мы очень, а водой разжиться негде. Боюсь, не дотянем мы до магазина. Не найдётся у Вас немного водички для нас или молочка, например?

Я не случайно упомянул про молоко, потому что рядом с водителем на переднем сидении лежала бутылка молока, бережно прикрытая от солнца газетой.

– Нет, ребята. К сожалению, молока или водички у меня не найдётся. Вы бы проехали ещё немного вперёд – там должен быть продуктовый магазин.

Наверно, если бы я не так сильно хотел пить и если бы это была только первая машина, водитель которой отказывался нам помочь, я бы махнул рукой и продолжил голосовать, но в этот самый момент отчаяние и чувство несправедливости словно поглотили меня. Я пришёл в ярость.

– Да как же так нет! – обиженно воскликнул я и хлопнул ладонью по машине. – Вот же, у Вас целая бутылка молока лежит! Да разве Вам жалко пары глотков для нас? Ну хотите, мы Вам заплатим?

– Ребята, я это молоко в соседней деревне покупал по наказу жены. Что я ей скажу, если с пустой бутылкой домой вернусь? Не валяйте дурака, магазин прямо в нескольких километрах по дороге. Там и купите себе воды.

Сказав это, мужик повернулся лицом к дороге, и, издав характерное старческое фырканье, гордость украинского автопрома тронулась с места. Что-то в этот момент переклинило в моей голове, я не был готов вот так легко расстаться с заветной бутылкой освежающего молока, которая была почти в моих руках. Я просунул руку в открытое окно и схватил бутылку, а затем с силой бросил её стоявшему в нескольких метрах Валерке. Он, в свою очередь, ловко поймал её, после чего уставился на меня большими удивлёнными глазами.

Машина резко остановилась, и изнутри послышался разъярённый вопль:

– Ах вы малолетние ублюдки! Ну я вам сейчас устрою!

– Валим! – крикнул я Валере и запрыгнул на велосипед.

В этот самый момент мужик выскочил из машины с молотком в руке, а мы изо всех сил закрутили педали и помчали вдоль дороги. Когда я пытался разогнаться, разозлившийся дядька постарался ухватиться за багажник моего велосипеда, но чуть-чуть не успел. Тогда он принялся догонять нас, выкрикивая нам вслед всякие ругательства, но начал всё сильнее отставать. В конце концов он остановился и швырнул в меня молоток. К счастью, молоток не долетел до велосипеда и, ударившись о землю, раскололся пополам, а боек отлетел куда-то в сторону. Наш преследователь гневно топнул по земле ногой и побежал назад к машине. Всё это я мог наблюдать в зеркало, которое мне купил отец.

– Валера! Он сейчас на машине за нами погонится! – закричал я.

Валера услышал меня и резко повернул вправо. Я последовал за ним. С дребезгом и нечеловеческой тряской мы съехали в овраг, откуда сразу же попали в лес. Крутить педали стало невозможно, и мы побежали прочь с велосипедами наперевес.

Машина остановилась на том самом месте, где мы свернули с дороги. Обворованный нами дядька тотчас выскочил из неё и хотел пуститься за нами вслед, но, увидев, как далеко мы углубились в лес, махнул рукой и сел обратно в машину, после чего развернулся и поехал в обратном направлении, видимо, чтобы купить новую бутылку молока.

Не успев отдышаться, мы захохотали – до того забавной казалась нам вся эта ситуация с кражей молока. Но долго радоваться нам не удалось – жажда тотчас о себе напомнила, и мы принялись по очереди пить молоко. Уже через минуту пластмассовая бутылка опустела.

– Теперь уж должны дотянуть до ближайшего магазина, – сказал я, утирая молоко с губ.

– Должны, но, наверно, придётся тут переждать, пока этот мужик проедет, – заметил Валера. – Не стоит нам с ним на дороге встречаться.

Я охотно согласился с Валерой, его осторожность казалась мне вполне обоснованной. Я сел на землю и стал наблюдать за дорогой, вальяжно прислонившись к сосне. Жара была настолько сильной, что даже в лесу комары нас почти не тревожили. Зато высокие ветвистые деревья надёжно укрывали нас от безжалостного солнца. Наступило время заслуженного отдыха.

Уже где-то через полчаса знакомый нам белый «запорожец» промчался по шоссе и скрылся из виду. Теперь нам ничего не угрожало, и мы могли смело продолжить путь. Чувство жажды стало постепенно возвращаться, и мы поспешили назад к шоссе, чтобы скорее добраться до магазина. К счастью, только два километровых столба отделяли нас от заветного продуктового.

В магазине мы купили шесть литров минеральной воды – по три литра в каждый рюкзак. Помимо этого, нам приглянулась тушёнка из говядины, отлично подходившая на роль нашего ужина. Мы взяли несколько банок, чтобы осталось и на следующий день.

Продвинувшись ещё на несколько километров к западу, мы устроились на ночлег. Было ещё довольно рано. Даже когда мы разбили лагерь и приготовили ужин, солнце оставалось на небе. Но мы сильно утомились от жажды и зноя, поэтому решили как следует отдохнуть – спешить нам было некуда.

Следующее утро выдалось пасмурным. Тяжёлые тучи поглотили небо, на нём едва ли можно было разглядеть солнечное пятно. Ветра почти не было, что предвещало пасмурную погоду в течение всего дня. В воздухе чувствовались духота и апатия, бодрое настроение и прежний энтузиазм куда-то исчезли. Мне вдруг захотелось вернуться в деревню к маме под крышу тёплого дома, где меня ждал бы вкусный горячий обед из сытного борща, жареной картошки со свининой, запечённой в духовке, и свежий кисель с горячими, только что приготовленными сладкими пирожками. Но я был здесь, почти в сотне километров от дома, и вместо всех вышеописанных блюд мой рацион составляла кое-как сваренная на костре рисовая каша и магазинная тушёнка, по вкусу лишь отдалённо напоминающая натуральную говядину. И всё же после долгой изнурительной езды такая трапеза не раз казалась мне роскошью. Кроме того, я дал обещание сопроводить своего друга и был полон решимости его исполнить. Поэтому я прогнал прочь пока ещё не столь навязчивые мысли о возвращении домой, и мы отправились дальше.

Вскоре после нашего отправления стал накрапывать дождь, а к середине дня начался ливень. Нам пришлось свернуть в лес и разбить палатку между трёх сосен, внушавших доверие относительно защиты от дождя.

В течение всего дня дождь становился то сильнее, то стихал, но не прекращался ни на миг. До самого вечера мы просидели в палатке, лишь изредка вылезая на улицу вкусить дневного света. Казалось, что этот день, как и несмолкающий дождь, никогда не закончится. Несмотря на скуку и желание как-нибудь убить время, мы с Валерой не сказали друг другу ни слова до самого вечера. Каждый из нас был занят своими размышлениями о чём-то грустном. Днём я вышел из палатки, собрал кучу более или менее сухих веток и развёл из них костёр, сварил на нём рис и разогрел на углях тушёнку, после чего принёс в палатку наш с Валерой обед. Вечером он проделал абсолютно то же самое. Когда стало темнеть, мы легли

спать, так и не проронив ни одной фразы с того самого момента, как сделали остановку в лесу.

Должен заметить, что такое длительное молчание, напоминавшее со стороны ссору или скорее даже совместное проживание двух абсолютно незнакомых людей, не знавших одного общего языка, на котором они могли бы общаться, на деле не создавало между нами хоть сколько-нибудь неловкой обстановки. Напротив, мы с Валерой были теми друзьями, которые способны понимать друг друга без слов, которым не нужно постоянно о чём-то говорить, чтобы вербально демонстрировать себе и собеседнику наличие каких-либо дружеских или хотя бы приятельских отношений.

Как ни казался мне этот день нескончаемым, он всё же прошёл, и наступила туманная ночь. Дождь превратился в лёгкую морось, а к рассвету тучи рассредоточились на востоке, и утреннее солнце окрасило серые облака оранжевым пламенем ранней зари. Нас снова ждал ясный знойный день.

Длительное безвылазное пребывание в палатке имело свои плюсы: наши ноги хорошо отдохнули, и мы крутили педали со свежими силами так быстро, как не крутили их в самые первые часы нашего путешествия. Кроме того, мы ощущали себя необычайно бодро и испытывали приятный трепет от ожидаемого нами события: сегодня мы должны были звонить дяде Антону с повторной просьбой пристроить Валерку у него дома.

Вечером мы достигли Вязьмы. Поужинав в столовой, размещавшейся прямо возле железнодорожной станции, мы пошли к зданию вокзала, чтобы оттуда сделать столь значимый звонок. Возможно, уже сегодня я мог сесть на обратную электричку до Можайска и оказаться дома.

Мы договорились, что я останусь у входа с велосипедами и вещами, а Валера пойдёт внутрь и позвонит дяде Антону. Я прождал его около десяти минут, а когда он вышел на улицу, лицо его отражало состояние крайней подавленности.

– Беда, Ефим, – чуть слышно, но выразительно произнёс Валера.

В этот самый момент сердце моё замерло от волнения и ожидания услышать что-то очень страшное.

Глава четырнадцатая

ЗВОНОК ИЗ ЯРЦЕВО

Я испытующе смотрел на моего друга и ждал, что он скажет, но Валерка замер и устремил на меня свой рассеянный взгляд.

– Что такое? Ты дозвонился до Антона? – не вытерпел я напряжённого молчания.

– Дозвонился, – вздохнув, ответил Валера. – Он сказал, что переезжает в Минск. Говорит, что переезд займёт неделю. Он дал мне свой минский номер и сказал, что можно будет через неделю позвонить.

– И что ты думаешь обо всём этом?

– Я не знаю. Я буду звонить ему в следующий вторник. Другого выхода я не вижу.

– Придётся нам затянуть пояса потуже, чтобы оставшихся денег хватило ещё на неделю, – решил я напомнить о нашем бедственном финансовом положении.

– Да сам знаю, – ответил Валера, поникнув головой.

Затем он посмотрел на небо, потом огляделся вокруг, в конце концов остановил свой тревожный взгляд на мне и добавил:

– Ефим, спасибо, что сопровождал меня всё это время, но я больше не могу злоупотреблять твоим дружелюбием и желанием помочь. Твои родители, наверно, сильно волнуются, и тебе пора возвращаться домой.

– Валера, я не могу тебя вот так просто тут оставить! – решительно отказался я.

– Слушай, нам с тобой вдвоём всё равно не протянуть, – продолжал Валера. – Ты можешь оставить мне наши запасы еды и деньги? Так ты мне намного больше поможешь. Я обещаю тебе всё вернуть, как только будет возможность.

Хоть дружеский долг и вызывал у меня отвращение от одной только мысли, чтобы бросить своего товарища в беде, я начинал понимать, что Валера говорил горькие, но правильные вещи. Действительно, я сказал родителям, что буду отсутствовать только четыре дня. Они, должно быть, и так сильно переживают всё это время, но продолжают держать себя в руках только благодаря надежде на то, что я исполню своё обещание и вернусь вовремя. Кроме того, у нас с Валерой оставалось чуть больше полутора тысяч, и если мы хотели прожить на эти деньги вдвоём ещё неделю, нам бы пришлось полностью перейти на питание крупой и консервами, что нам изрядно надоело и за минувшие четыре дня. А в одиночку на эти деньги Валера мог позволить себе хоть сколько-нибудь достойное существование при нашем кочевом образе жизни.

– Валера, ты точно не обидишься, если я поеду в деревню? – решил удостовериться я, хотя и твёрдо понимал, какой ответ меня ждёт.

Вместо однословного ответа, какого я ожидал, Валера приблизился ко мне, положил свою тяжёлую руку мне на плечо и сказал следующие слова:

– Ефим, ты мой лучший друг. Ты был рядом со мной эти самые трудные четыре дня. Ты без колебаний согласился отправиться со мной чёрт знает куда. Никто бы из моих знакомых не отважился на такое! Я никогда не забуду твоей преданности и бескорыстного желания разделить со мной все трудности пополам, но, видит Бог, сейчас мы не можем продолжить путь вместе. Как только всё утрясётся, может быть к осени, я приеду к тебе в гости в Сосновку, отдам долг, да и просто буду рад тебя повидать.

Валера говорил это с такой непринуждённостью, впрочем всегда присущей его словам, что я не мог не послушаться моего мудрого товарища и не поверить, что всё будет именно так, как он обещает. Мне даже казалось, будто это я испытывал душевные страдания, а Валера меня утешал, обещая, что всё образуется.

– Мне нужно уточнить, когда будет электричка до Можайска, – ответил я. – Возможно, у нас с тобой ещё есть пара часов.

– Ефим, я уже проверил расписание, прежде чем вернуться к тебе, – сказал Валера с необычно учтивой улыбкой. – Электричка через пятнадцать минут. Тебе ещё надо успеть купить билет.

И здесь Валера был на шаг впереди меня, что заставляло меня всё больше восхищаться и даже слегка побаиваться его непоколебимого хладнокровия в такой ситуации.

– Что же, надо поспешить, – вяло и покорно ответил я, снимая с плеч рюкзак.

Я достал пачку риса, бутылку воды, железную миску и коробок спичек – всё, что оставалось в моём портфеле, и мы переложили это в рюкзак Валерки. Потом я отвязал палатку от багажника своего велосипеда и привязал к железному коню своего друга. Я ещё раз осмотрел мой велосипед, ощупал руками рюкзак и карманы, чтобы убедиться, что я не забыл отдать Валере ничего жизненно важного, ничего, что могло быть особенно ценным в дороге. Тут я вспомнил про деньги и, немного смущаясь, вытащил из кармана смятые полторы тысячи рублей и протянул их Валере. Он уверенно, но мягко схватил их и сунул себе в карман.

– Спасибо тебе огромное за всё, Ефим, – сказал он, крепко пожав мою руку. – Я обещаю, что это не последняя наша с тобой встреча.

– Береги себя, дружище. Я буду за тебя молиться. Надеюсь, этот твой дядя Антон и впрямь порядочный человек и поможет тебе, а не то пусть Бог его жестоко покарает!

– Он обещал помочь. Я ему верю, – ответил Валера куда более сдержанным тоном, чем отвечал ему я.

Мы крепко, но скоро обняли друг друга, и я вместе с велосипедом отправился в здание вокзала.

Вскоре я уже сидел на скамейке в ожидании электрички, погружённый в глубокую задумчивость. Поначалу я ощущал сильную тоску оттого, что расставался со своим другом. Чувство искреннего сострадания к тяжёлой участи Валеры намертво сплелось в моих мыслях с эгоистичной скорбью о том, что мне приходилось отпускать своего друга, с которым было приятно проводить время. Но незаметно для меня самого печальные мысли о разлуке с другом сменились тёплой безболезненной тоской по дому и родителям, которая обычно возникает в преддверии скорой желанной встречи. Я подумал, что буду рад увидеть отца и мать, по которым безумно соскучился. Вспомнив о родителях, я тут же стал воображать, как на следующий день приятно удивлю своим неожиданным визитом любимую Настю, о которой тоже не раз вспоминал в дороге со светлой грустью, которую каждый раз мысленно обнимал и прижимал к себе, прежде чем уснуть на холодной и твёрдой земле в глуши тёмного леса. Настроение моё заметно поднялось, я подумал, что и Валерка скоро хорошо устроится в Минске, и всё у него наладится.

Между тем тишину моих размышлений стал прерывать постепенно нарастающий стон рельсов. Я поднял свой взгляд, до этого устремлённый в серый асфальт, и увидел приближающийся поезд, который, по-видимому, и должен был отвезти меня домой.

«Всё, – подумал я, – пора! Дай тебе Бог, Валера, вынести все невзгоды и обрести спокойную жизнь».

Я встал и приблизился к краю платформы. Уже замедливший движение поезд слегка обдал меня прохладой, и мимо меня замелькали первые вагоны состава. Вскоре двери передо мной открылись, но я не шевельнулся. Я уставился стеклянными глазами в открытые двери вагона и продолжал стоять неподвижно, точно меня парализовало.

– Эй! Что встал на проходе! – раздался голос сзади и одновременный грубый толчок в плечо.

Это какой-то мужик попытался меня оттолкнуть, чтобы зайти в вагон. Он пролез внутрь, задев меня плечом, а я, слегка пошатнувшись, остался стоять прикованным к земле.

Я вдруг почувствовал, что совершаю какую-то грубую ошибку, что если я сейчас сяду в этот поезд, то навсегда запомню этот вечер как время, когда я сделал какую-то немыслимую глупость.

Вдруг двери поезда захлопнулись перед моим носом, и через несколько секунд вагоны начали постепенно проползать мимо меня, всё чаще и чаще замелькали окна. Электричка уехала, а я остался один на платформе с видом подавленного душевными муками человека.

Как только гул от уехавшей электрички затих, я услышал знакомое каждому шуршание метлы об асфальт – на противоположной платформе дворник энергично наводил порядок.

– Как же ты так зазевался? То ведь последняя электричка на сегодня была, – сказал он мне с искусственной улыбкой, которую взрослые часто любят изобразить на своём лице, когда начинают разговаривать с детьми.

И не дожидаясь от меня ответа, дворник снова принялся размахивать метлой, так что было видно поднимающийся у его ног вихрь пыли, отблёскивающей золотой окраской под лучами вечернего солнца.

«Нет уж, Ефим! Рано ты собрался своего друга покидать, – укоризненно заявил я сам себе. – Тоже мне выдумал! Взял и бросил одного! А кто знает, что через неделю ему этот дядя Антон скажет? Может, ещё неделю скажет ждать. А если случится что с Валеркой, а рядом никого не окажется? Нет уж, дал обещание – выполняй. Решил проводить до конца – значит, оставайся с ним до победного, нечего вот так к маме под бок убегать. Надоело, видите ли, ему в палатке спать да по жаре ездить! Ничего, чай не январь на дворе! Ещё недельку покочуем. Надо будет, и на рисе с гречкой посидим – здоровее будем».

Ещё пару минут я внушал себе, что необходимо остаться со своим другом, корил себя за то, что поддался соблазну и чуть не уехал вот так легко и непринуждённо, едва только появилась возможность.

Между тем далеко на северо-западе вечернее солнце уже проваливалось за зелёные просторы Смоленской области, и постепенно начинало темнеть. Я подумал, что Валерка уже мог двинуться дальше, и поспешил выйти со станции, чтобы отправиться ему вдогонку, пока он не успел свернуть с дороги куда-нибудь на ночлег, если уже этого не сделал.

Я прошёл через здание вокзала и вышел к тому самому месту, где мы с Валеркой расстались. Тут же я встал как вкопанный от приятного удивления: Валера никуда не уехал, а стоял возле вокзала и неторопливо покуривал сигарету, которую, скорее всего, выклянчил у прохожего.

Валера тоже заметил меня, тогда он улыбнулся и спросил:

– Что, Ефим, опоздал?

– Опоздал, – ответил я с застенчивой улыбкой.

– Я так и думал, что опоздаешь, – сказал Валера, не меняя выражения лица. – Ну что, поехали дальше?

Я молча кивнул, точно так же сохраняя свою прежнюю улыбку.

– Тогда бери палатку назад и переложи к себе в рюкзак часть вещей, – попросил Валера.

Я сделал, как он сказал, и мы не спеша закрутили педали дальше навстречу алой вечерней заре. Валерка прекрасно знал, что я совсем никуда не опаздывал, а просто решил не уезжать. Я это понял, как только увидел его лукавую улыбку. Однако любые объяснения были бы излишними, мы и так прекрасно поняли друг друга.

Когда мы отъехали от станции ещё совсем немного, я резко остановил свой велосипед и оглянулся назад на здание вокзала. Валера увидел это и тоже затормозил.

– Тебе надо вернуться туда? – спросил он.

– Да, – ответил я. – Я мигом.

– Не спеши, Ефим. Я подожду тебя здесь.

Сказав это, Валера слез с велосипеда, отошёл на лужайку и уселся под тополь. Я же поехал назад к вокзалу. Мой товарищ понял, каковы были мои намерения: я хотел позвонить родителям и предупредить их, что задержусь ещё на неделю. Но позвонить домой я не мог, так как у нас не было телефона, как и у каждого жителя нашей деревни. Тогда мне оставалось одно: позвонить Насте на городской номер и попросить её передать мои слова родителям. Так было даже лучше – мне было стыдно перед отцом и мамой за то, что я вот так взял и сбежал из дома, прихватив с собой две тысячи. Как не хотел я услышать голос своей мамы, я, наверно, не смог бы найти сил сообщить ей, что её пропавший сын вовсе не собирается ехать домой, а будет находиться ещё целую неделю неизвестно где и жить непонятно на что.

Я подошёл к автомату, набрал номер Насти, который помнил наизусть и, наверно, не забыл бы ни при каких обстоятельствах.

– Алло, – из трубки послышался знакомый мне нежный голос.

К телефону подошла сама Настя, а не кто-то из её родителей, как я предполагал изначально. Тем было лучше для меня.

– Настя, привет! – робко ответил я, не зная, какой реакции ожидать от девочки.

Голос Насти заметно ожил, и тотчас в трубку посыпались вопросы:

– Ефим, это ты? Боже мой! Ты где? Ты в порядке? Что с тобой?

– Настя, я нахожусь в городе Вязьме, это Смоленская область…

– Что ты там делаешь? – перебила меня взволнованная девочка.

– Мы тут с Валерой. У него умер отец…

– Я знаю, Ефим. Твои родители организовали похороны, мы тоже на них присутствовали. А что вы делаете в Вязьме?

– Мы едем в сторону Минска…

– Вы что, с ума сошли? Вы отправились в Минск на велосипедах? – снова перебила меня девочка, не дав досказать свою мысль.

– Нет, Настя! Не перебивай. Послушай же! В Минске живёт дядя Антон, армейский друг покойного Валеркиного отца. Он обещал взять к себе Валеру, но у него сейчас трудности с переездом, и он просил позвонить нас через неделю. Мы просто тянем время, нам надо переждать эту неделю, вот мы и движемся потихоньку в нужном направлении.

На сей раз я закончил свою речь и стал ждать ответа от Насти, но она молчала. Возможно, она просто не знала, что следует ответить, или не могла понять, какой из её бесчисленных вопросов, накопившихся в девичьем сознании, следует задать первым.

Тогда я продолжил:

– Валере никак нельзя в детский дом. Поэтому мы в бегах. Его ищут в деревне?

– Твои родители показали записку участковому, и Валеру формально объявили без вести пропавшим. Но так как все понимают, что сбежал он по собственной воле, никто его вроде бы не ищет. Они сказали, что он сам где-нибудь объявится.

– А меня ищут? – спросил я дрожащим голосом, словно прося: «Скажи, что нет».

– Твои родители прочли записку и не стали писать заявления в милицию. Но они очень за тебя волнуются и каждый день нам звонят…

– Настя! – воскликнул я, на этот раз сам перебив свою собеседницу. – Скажи им, что всё хорошо! Мы питаемся три-четыре раза в день, не мёрзнем. На улице тепло даже ночью. Мы будем в дороге ещё неделю, а затем позвоним дяде Антону, и Валера отправится к нему в Минск, а я поеду домой. Сегодня у нас шестнадцатое, значит, ждите меня после двадцать третьего.

– Ефим, – поспешила ответить Настя, – когда мы были на похоронах, твой отец передал мне трогательную записку от тебя. Всё, что ты там написал о своих чувствах ко мне, это действительно правда?

Я никак не ожидал, что Настя затронет эту тему. Я тотчас дословно вспомнил всё, что написал в том послании, отчего сильно смутился, как смущается человек говорить вслух о тех искренних глубоких чувствах, которые так легко ложатся на бумагу, когда рядом нет того человека, которому ты посвящаешь столь трогательные строчки.

– Да, Настя. Чистая правда. Прости, мне нужно бежать, у меня заканчиваются деньги на этот разговор, – поспешно пробормотал я. – Передай моим родителям то, о чём я тебя просил.

Сказав это, я положил трубку. Я не мог понять, почему я так засмущался, едва только разговор зашёл про мою записку, и сожалел, что так мало поговорил с моей любимой Настей, чей голос я так давно не слышал. Но перезванивать я не решился, а понадеялся, что Настя всё поймёт и выполнит мою просьбу.

Я простоял какое-то время возле телефонной будки, мысленно воспроизводя наш разговор, пока он ещё не успел ускользнуть из моей памяти и я мог насладиться голосом прекрасной девочки, так ярко играющим в моём воображении.

Когда я вышел на улицу, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Мы с Валерой едва успели выехать за черту города и разбить лагерь, прежде чем окончательно стемнело. Но спать мы не торопились, а уютно расположились возле костра. Я пребывал в приподнятом настроении, сытый разговором с моей возлюбленной Настей и готовый встретить новые приключения, которые должны нас ждать в течение предстоящей недели. Валера тоже не был грустным, казалось, такой кочевой образ жизни начинал ему нравиться. И он был абсолютно прав – есть что-то необычное, возвышенное и романтичное во всех этих переездах с места на место, ночёвках в лесу, треске хвороста и запахе угля от всей нашей пищи.