Читать книгу: «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2», страница 22

– Женя живёт, учится и служит одновременно воспитательницей младших классов в детдоме, который находится в 10 верстах от города. Она хорошо питается, много времени проводит на свежем воздухе и даже получает небольшое жалование. Я её навещать не могу, так как занята на службе, а вот ты мог бы съездить. Сегодня туда идёт автомобиль, приезжавший в город за продуктами, ты на нём можешь туда поехать, а завтра на чём-нибудь вернёшься.

Сначала Борис хотел было отказаться, но затем передумал: «Это сидеть ещё день, а может быть, и два во дворе? Дядя Митя провозится с делами тётки, наверно, ещё дня три. Лучше уж поехать. Потом, подумать только, Женька – и вдруг воспитательница, да ещё и жалование получает! Нет, это интересно посмотреть, – подумал он. – Кроме того, ведь я ещё ни разу в жизни не ездил на автомобиле и, кто его знает, придётся ли. На Дальнем Востоке, наверно, и автомобилей-то нет». Он согласился.

– Ну, вот и хорошо, сейчас пойдём туда, где стоит машина. Пирожные возьми, там их с Женюрой съедите.

Минут через двадцать они подошли к грязному постоялому двору, около которого стоял обшарпанный грузовик, загруженный какими-то ящиками, укрытыми сверху брезентом. В моторе машины ковырялся пожилой человек в замасленной тужурке. Тётя Лёля подошла к нему, поздоровалась как с хорошим знакомым и попросила его подвести Борю в детдом для свидания с сестрой. Тот неопределённо хмыкнул, но всё же согласился. Кивнул головой и, отойдя от мотора, сказал:

– Ну, что же, вовремя пришли, я как раз уезжать собираюсь, чтобы засветло добраться, а то дороги-то ещё трудные, в темноте ехать будет плохо. Садись, парень, – сказал он, открывая дверь кабины и залезая с другой стороны сам, улыбнулся. – Посмотришь там на свою сестрицу, – как-то двусмысленно добавил он.

По тону, которым это было сказано, Борис понял, что Женька там не на особенно хорошем счету.

На улицах города от прошедшего ещё вчера дождя и лошадиного навоза, который никогда не убирался, было много грязи, но под всем этим находилась булыжная мостовая, и машина шла хорошо, хотя её кидало и трясло. Когда же выехали за город и пошла обыкновенная просёлочная дорога с разбитыми колеями, заполненными грязью, покрывающей порою колёса почти целиком, дело пошло туже. Машина двигалась очень медленно, часто застревала в какой-нибудь яме, и скоро стало ясно, что дотемна они не успеют доехать не только до монастыря, где находился детдом, но даже и до деревни, лежавшей на пути к нему.

Шофёр беспрестанно дёргал какие-то рычаги, мотор жалобно взвывал, кабину бросало из стороны в сторону, и Боря, уставший за день блуждания по большому городу, уже жалел, что согласился на эту поездку.

Окончательно стемнело. Машина еле ползла. Шофёр то и дело выскакивал на дорогу, чтобы осмотреть путь впереди и не попасть в какую-нибудь большую колдобину. Всё-таки не усмотрел. На одном из бесчисленных поворотов, когда они проезжали небольшой лесок, кабину вдруг сильно подкинуло, а затем она провалилась куда-то вниз, мотор заглох, и шофёр, смачно выругавшись, сказал:

– Ну, парень, всё! Считай, что приехали. Теперь просидим здесь до утра. А кто нас вытащит утром, ещё неизвестно. По этой дороге, кроме нашей, машины больше не ходят, а сумеют ли сделать это лошади и люди, если появятся, не знаю…

– Что же делать?! – встревоженно воскликнул Борис, – ведь мне завтра обязательно надо быть в городе!

– Ну, до завтра что-нибудь придумаем. Пока устраивайся тут поудобнее и спи. А я в кузов полезу. Ha-ка тебе мою куртку, укройся, а у меня там, в кузове, шубёнка есть.

– А может быть, я сейчас обратно пойду? Ведь мы недалеко отъехали, – неуверенно возразил Боря.

– Куда ты пойдёшь? Смотри, темень какая, ночь-то без луны. Спи лучше. Завтра посмотрим. Да и идти-то не так уж близко, вёрст пять отъехали.

Как ни волновался мальчик, но молодость и усталость взяли своё, и через четверть часа он спал, свернувшись на сиденье калачиком и укрывшись курткой шофёра.

Проснулся он от того, что машина начала раскачиваться. Выглянув в окно кабины, он увидел, что шофёр какой-то жердью пытается приподнять увязшие колёса машины.

Начался рассвет, невдалеке серели группы кустов и стояли одинокие берёзки. Дорога была пустынна.

– Сейчас я вам помогу! – крикнул Боря и открыл дверцу кабины. Однако, взглянув вниз, он остановился: почти вровень со ступенькой, образованной крылом машины, стояла жидкая грязь, а на нём были новые хромовые ботинки.

Шофёр заметил обувь мальчишки и закричал:

– Куда ты? Сиди уж в кабине! У меня большие сапоги, да и то я начерпал, а ты в своих ботиночках совсем утонешь. Будем уж ждать, когда кто-нибудь подъедет, да поможет нам. У тебя поесть-то что-нибудь не найдётся?

Боря вспомнил про коробку пирожных и, мысленно ругая и тётю Лёлю, и Женьку, и самого себя, решил, что эти пирожные как раз и пригодятся. Поэтому ответил:

– Да есть тут пирожные…

– Ишь ты, пирожные! Ну, так завтракай, а у меня в кузове хлеб да селёдка есть, я сейчас туда залезу и тоже подкреплюсь. В кабину уж не пойду, больно грязи на мне много.

После того, как Боря съел штук пять пирожных, ему очень захотелось пить, но воды не было, пришлось терпеть.

Закусив, шофёр, чертыхаясь и употребляя ещё более крепкие выражения, несколько раз пытался подложить под колёса машины слеги, раза два заводил машину. Это приходилось делать, стоя чуть ли не по пояс в грязи, ведь такие автомобили заводились снаружи специальной длинной ручкой. Не обращая больше внимания на загрязнение кабины, он несколько раз забирался на своё сиденье, нажимал на какие-то педали, от чего мотор жалобно ревел, а колеса бешено крутились, расплёскивая во все стороны жидкую грязь, но так ничего и не добился.

После всех его усилий машина оседала все глубже и глубже.

– Да, брат, не повезло тебе. Не доберёмся мы и сегодня до твоей сестрёнки. Как назло, и попутчиков никого нет. Да и то сказать – кому в такую дорогу охота скотину мучить, а у меня ведь продукты: крупа, масло, сахар… Там ребята могут и голодными остаться, и так уже ждали до последнего, всё надеялись, что дорога просохнет. Да позавчера я проехал неплохо, а вот дождь прошёл, всё и развезло…

После этого монолога шофёр свернул из газеты огромную цигарку и закурил, выпуская клубы такого удушливого дыма, что Борис невольно закашлялся.

Так они просидели больше полудня. Но вот вдали послышался крик мужчины, яростно понукавшего лошадь, с большим трудом тащившую дребезжащую телегу. Крик и чавканье грязи под ногами лошади раздавались откуда-то спереди, из-за небольшого пригорка, перед которым застряла машина.

Минут через пятнадцать показалась телега, запряжённая мохноногой, каурой и довольно худой клячонкой. На возу, укрытом рядном, лежали мешки и корзинки, сбоку, в солдатской шинели, поля которой были заткнуты за пояс, в длинных сапогах и уже совсем потрёпанной солдатской папахе шагал пожилой мужичок с рыжевато-седой всклокоченной бородкой и злым выражением на исхудалом лице. В руке он держал не кнут, а толстую хворостину, которой то и дело хлестал измученную лошадь, сопровождая удары громким криком:

– Да, ну-у-у, проклятущая, чтоб ты издохла, да ну же, ну-у! Вот пропасти на тебя нет… И чёрт дёрнул меня бабу слушаться, сидел бы сейчас дома, так нет, потянула меня в этот чертов город! Говорил ведь, что грязь, так нет, у неё, видишь, сметана, творог пропадает… Да ну же, ты, тварь несчастная! – воскликнул он ещё раз, норовя объехать по узенькому краю обочины застрявшую машину.

Поравнявшись с автомобилем, мужичонка остановил лошадь, чем, очевидно, доставил ей несказанное удовольствие, и, сняв свою сползавшую на лоб папаху, повернулся к высунувшемуся из окошка кабины шофёру:

– Никак застряли с вашим мобилем-то? Кажись, крепко завязли, теперь подмогу надо… Я-то один не сдюжу.

Шофёр узнал мужика: тот жил в деревне, находящейся рядом с детдомом.

– Вот что, Митрич, у меня тут парнишка есть, хотел его в детдом свозить, у него сестрёнка там, да видно, не судьба. Я тут неизвестно до какого времени простою, а ему сегодня в городе надо быть. Возьми его с собой. Посади на телегу, у него на ногах такая обувка, что по этой грязи идти никак невозможно.

Мужик вначале отказывался. Ссылался на трудность дороги и слабость его «чёртовой худобы», но после того, как шофёр отсыпал ему чуть ли не полпачки махорки, стал сговорчивее и согласился взять Борю, но предупредил, что при подъёмах придётся идти пешком.

Ничего другого не оставалось, как согласиться на это предложение. Шофёр вылез из кабины, взял Борю, как маленького, на руки и пересадил на стоявшую в нескольких шагах подводу. Когда он шёл по грязи, мальчишка с ужасом заметил, что если грязь была выше колен взрослому мужчине, то ему она доходила бы до середины бёдер, и не только ботинки, но и костюм оказались бы безнадёжно испорченными.

Ещё раз мысленно ругнувшись на тётю Лёлю, он кое-как уселся между мешками, попрощался с шофёром и поблагодарил его за заботу. Так, больше никогда этого человека он и не встречал. Промелькнул он в его жизни, как падающая звезда, знал он его каких-нибудь пятнадцать часов, а запомнил навсегда.

Увидев, что непрошеный пассажир наконец уселся, мужик вытянул хворостиной вдоль хребта лошади, отпустил очередное ругательство и боком подтолкнул телегу. Лошадёнка натужилась, вытащила глубоко завязшие ноги из грязи, сделала первый нерешительный шаг, затем, мотая головой и вихляя худым задом, медленно двинулась вперёд.

Некоторое время мужичонка шёл рядом, увязая в грязи, затем что-то сообразил и крикнул:

– Слушай-ка, паря, а ты править лошадью умеешь? – и, получив утвердительный ответ, продолжал, – ну так, знаешь, что? На тебе вожжи, чего так, задаром-то сидеть, правь, а я буду по обочине пробираться, где посуше.

Боря взял вожжи и оглянулся назад. Застрявшая машина уже скрылась за поворотом, и ему стало жалко шофёра, который показался ему хорошим человеком. Он крикнул мужику:

– А как же там автомобиль-то, так и будет стоять?

– Да нет, – ответил тот, – вот версты через две деревня будет, она чуть в сторонке от шоссе. Заедем, скажу там председателю совета, пошлют людей, помогут ему выбраться.

Боря успокоился и стал смотреть на дорогу, всю испещрённую большими и маленькими выбоинами и огромными лужами, заполненными грязью и водой. Только теперь он по-настоящему увидел, какая скверная была дорога. Из машины он этого не замечал. Всеми силами стараясь не завязнуть ещё и с телегой, он проявлял всё своё умение и благополучно объезжал опасные места. Крестьянин, вначале не очень доверчиво смотревший на то, как мальчишка правит лошадью, наконец, оценил его старание, и после того, как они проехали деревню, из которой послали помощь застрявшему автомобилю, отошёл от дороги глубже в лес, где вилась протоптанная ещё зимой, чуть заметная и почти сухая тропка, предоставив мальчику полную свободу по управлению своим транспортом.

То и дело понукая останавливающуюся лошадёнку, Боря вскоре понял и полностью оценил преимущество автомобиля. Ту дорогу, которую они вчера на автомашине проехали за каких-нибудь полтора часа, сегодня преодолели едва лишь за полдня. Шлёпая по жидкой грязи, лошадь поднимала такие брызги, что большая часть их залетала на телегу, и к концу пути, хотя ноги его не промокли, но он весь был основательно испачкан.

В Иваново приехали уже совсем затемно. Заехали на тот же самый постоялый двор, где останавливался и шофёр. Куда деться дальше, Борис не знал. Город незнакомый, улиц, по которым они позавчера бродили, не запомнил, хотя, к счастью, знал адрес того дома, где они с дядей Митей остановились. Когда он назвал его хозяину постоялого двора, тот только присвистнул.

– Э-э, брат, эта улица находится на другом конце города. Идти туда часа два нужно. Ночуй-ка вот здесь на лавке, а завтра утречком и пойдёшь. Попей-ка чайку, да перекуси.

Боря с удовольствием выпил горячего чая, налитого ему в чашку из большого фаянсового чайника, который по приказу хозяина поставил на засаленный стол паренёк его возраста. Чай они пили вместе с тем мужиком, который его привёз.

К чаю хозяин постоялого двора дал им по куску сахара и ломтю ржаного хлеба, а Боря вытащил из кармана остатки пирожных. После завтрака в машине, коробку от пирожных он выбросил, оставшееся засунул в карман штанов, где они и превратились в мелкие крошки. За чай платил мужик – у Бори денег не было, и когда он из-за этого начал отказываться от еды, крестьянин, разглаживая пальцами свои свалявшиеся, какого-то неопределённого цвета волосы, сказал:

– Ладно-ка, не ломайся. Ешь знай, да чай пей. Как-нибудь на том свете, коли на этом не успеем, сочтёмся…

Подложив под голову какой-то старый полушубок, валявшийся в углу, Борис улёгся на лавке и вскоре заснул.

Утром его разбудил голос дяди Мити. Узнав от сестры о необдуманной отправке Бори в гости к Жене, он забеспокоился, даже рассердился и с нетерпением стал ждать его возвращения. Часто бывая в командировках по уезду, он прекрасно представлял себе, какими в это время года бывают дороги. Особенно он расстроился после того, когда на следующий день, то есть 10 мая, ни утром, ни вечером мальчик не появился. Он выяснил, с какого постоялого двора отправляются в тот детдом, где жила Женя, и ранним утром нанял извозчика и отправился туда. К его большой радости Боря оказался целым и невредимым и спокойно спал себе в большой комнате постоялого двора. Крестьянин, который его привёз, уже давно уехал на базар, мальчик так и не простился с ним.

Заплатив за Борин ночлег хозяину, дядя усадил племянника на извозчика и увёз. Вечером этого же дня они возвратились в Кинешму. Вопрос о поездке в Кострому отпал сам собой, теперь на это уже не оставалось времени.

Дорогой дядя Митя усиленно просил Борю ничего не рассказывать Анне Николаевне. А тому очень хотелось это сделать, уж больно он был зол на тётю Лёлю, не явившуюся даже узнать, как он съездил, да и на дядю Митю, который опять для выполнения каких-то тёти-Лёлиных дел лишил его возможности, может быть, в последний раз увидеться с родной сестрой.

Но быть свидетелем нового скандала перед отъездом ему не хотелось. Так он и не рассказал ничего тётке, а на её расспросы, как живет Нина, отделался общими фразами. Между прочим, сделать ему это было не трудно. Дядя Митя нередко бывал в Костроме и, таясь от жены, рассказывал Боре о жизни Нины и её бабушки. Из этих рассказов он знал, что вернулся из армии дядя Юра и что теперь Мирновы стали жить гораздо лучше.

Настало 15 мая. Дядя Митя и Боря отправились на вокзал и после распоряжения коменданта кассир начал выписывать билет. Сколько он ни искал в своих справочниках, но такой станции, как Шкотово, найти не мог. Долго обсуждали, куда же выписывать билет и, наконец, решили выписать до конца, до Владивостока, полагая, что дальше всё равно ехать некуда, и если Шкотово находится где-то, не доезжая Владивостока, то казна не много потеряет, провезя мальчишку несколько десятков лишних километров. Самое главное, что пассажир мимо не проедет. Так и выписали.

Поезд уходил в 12 часов дня. Ещё утром Боря распрощался с Костей, Анной Николаевной и Надей, со своими приятелями, в том числе и со Стакановыми. Многие обещали прийти его проводить, но так ни один и не явился.

Наконец, сторож зазвонил в колокол, висевший около двери станции, затем зазвонил второй раз, третий. Пронзительной трелью залился свисток главного кондуктора, сипловатым гудком ответил ему паровоз, лязгнули буфера, сердито зашипел из клапанов пар, и, стукаясь друг о друга, вагоны медленно поплыли вдоль перрона. Дмитрий Болеславович стоял на краю и махал вслед уходящему поезду платком. Борис, высунувшись из окна, помахал ему рукой и уселся на своё место.

Расставался Боря с Кинешмой без особого сожаления. Прожил он в этом городе около двух лет. Жизнь его, в общем-то, сложилась неплохо, даже злая тётка, как всегда и везде называли и описывали её прежние родственники, по отношению к нему оказалась совсем уже не такой злой, и если и не проявляла особой ласковости и сюсюкающей доброты, которую от неё, вероятно, хотели бы иметь родственники дяди, то лишь потому, что это не было в её характере. Друзья у него в Кинешме тоже завелись, но расставание с ними грусти не вызвало. Произошло это, может быть, потому, что он стал старше и самостоятельнее, а может быть, уже просто привык к частой смене обстановки.

Из Кинешмы он уезжал гораздо более спокойным и бодрым, чем из Темникова. Немаловажную роль сыграло и то, что тогда он не знал своей дальнейшей судьбы, теперь же ехал к родному отцу, и будущее ему рисовалось в самых радужных красках.

Поезд шёл быстро, в полураскрытое окно доносилось частое мерное пофыркивание паровоза, колёса весело перестукивали на стыках рельс и как бы выговаривали: «Счастливого пути! Счастливого пути!».

Часть пятая

Глава первая

Мы оставили Якова Матвеевича Алёшкина в то время, когда он возвращался с Германского фронта после очередного ранения в Забайкалье и готовился с новыми силами окунуться в любимую работу на складе сельскохозяйственных машин.

Из его письма от 28 января 1918 года мы знаем, что он собирался при новой советской власти опять принять склад, наладить на нём работу так, как он считал нужным и не раз предлагал сделать ещё до войны. Это ему удалось.

Семья Алёшкина в 1916 году выехала из Верхнеудинска в село Богорохон – жизнь в городе стала дорожать. Вернувшись домой, Алёшкин перевёз её обратно в город. Теперь в ней, кроме дочери, имелся ещё и сын, родившийся в декабре 1917 года.

Вторые роды у Анны Николаевны прошли вполне благополучно, а появившийся на свет мальчуган напомнил ей оставленного в Темникове Борю. Мы знаем, что тот – совершенно чужой ребёнок, с которым ей довелось нянчиться в дни своей юности, оставался для неё небезразличным, и не только потому, что она отдала ему свою первую материнскую нежность, заложенную, очевидно, в каждой девушке, но ещё и потому, что он служил как бы связующим звеном, первопричиной её теперешнего семейного счастья. Ведь именно благодаря ему она познакомилась с его отцом, которого затем и полюбила.

Полагая, что того Борю она уже не увидит никогда, так как его бабушка Пигута, к которой он попал после смерти матери, его не отдаст ни за что, и не зная, что её любимая наставница к этому времени уже тяжело болела, Алёшкина решила своего сына назвать Борисом, как бы в честь того Бори. Так его и окрестила.

Месяца четыре письменной связи с мужем она не имела. Яков Матвеевич возвратился домой неожиданно, и когда узнал о происшедшем прибавлении в семействе и о том, что младенец назван Борисом, то удивился и растерялся. Он посетовал на то, что жена поторопилась окрестить ребенка, не дождавшись его, но изменить уже ничего не мог. Так и получилось в семье Алёшкиных два сына с одинаковым именем: первый Борис рождения 1907 года и второй – 1917 года.

Радость обоих супругов от свидания, от того, что Якову Матвеевичу, хотя и порядком искалеченному, удалось вырваться из этой мясорубки живым, найти свою семью в благополучном состоянии, была так велика, что не очень важный, как они полагали, инцидент с именами сыновей не принёс огорчений.

При появлении Алёшкина в Верхнеудинске комиссар, назначенный уездным исполкомом советов, сразу же предложил ему должность заведующего складом сельскохозяйственных машин и орудий. Замещавший его на время войны человек после установления советской власти из города уехал. Благодаря получению службы материальное положение семьи улучшилось и предвещало счастливое и обеспеченное будущее.

Анна Николаевна видела, что муж после многочисленных ранений и тяжёлых условий пребывания на фронте нуждается в отдыхе и, несмотря на его возражения, сумела настоять на своём. Но даже месячного отпуска Алёшкину получить не удалось. Дело, которое ему поручалось, ждать не могло. Менее чем через две недели после возвращения его вызвали в исполком.

Приближалась весна. Органы советской власти решили использовать машины с сельскохозяйственного склада как базу для создания крестьянских кооперативов, имея цель вовлечь в них, прежде всего, сельскую бедноту.

Необходимо было скорее закончить ремонт сельхозинвентаря, оставшегося на складе, но самое главное, как можно скорее собрать всё, что было роздано предыдущим заведующим склада на руки.

А роздано было много, особенно в период Временного правительства, когда бывший заведующий не осуществлял никакого контроля и позволял брать машины направо и налево, впрочем, не без выгоды для себя. Как правило, техника попадала в руки немногочисленных помещиков, а в основном к наиболее богатым крестьянам – тем, кого очень скоро окрестили кулаками. Машины оказались разбросанными по всему Забайкалью. Многие из получивших их с переменой власти стали считать машины своей собственностью. Они продолжали не только бесплатно пользоваться ими сами, но и сдавать их в аренду крестьянам победнее, сдирая за пользование огромные деньги. Сами же даже не отвечали на напоминания об оплате, посылаемые канцелярией склада. Якову Матвеевичу и предстояло разыскать эти орудия и машины, взыскать задолженность с арендаторов, отобрать технику и передать её в пользование органам местной совестной власти. Кроме того, предстояло изъять сельхозинвентарь у помещиков и заводчиков.

Председатель Верхнеудинского исполкома сознавал, что эта работа в некоторых случаях потребует применения силы. Он предложил Алёшкину, кроме полномочного мандата за несколькими подписями и печатью, взять с собой человек десять вооружённых красногвардейцев. Одновременно ему предложили, если удастся, организовать в некоторых сёлах артели из бедняков, тогда машины передавать им.

Само собой разумеется, что ни Яков Матвеевич, ни лица, его направлявшие, не представляли себе толком, как нужно будет создавать эти артели и что они собой будут представлять. Да и, как потом показало дело, ему было не до этого. Единственное, что он мог делать, это, отбирая машины у тех, кто ими незаконно владел, передавать их под расписку представителям советской власти – председателям сельских советов. Последние к концу февраля 1918 года были созданы почти во всех сёлах Верхнеудинского уезда.

К этому времени Декрет о земле, принятый 2-м Всероссийским съездом советов, знали почти все и везде. Однако в Сибири у помещиков пока что отобрали только землю, оставив им всё их имущество.

Узнав о командировке мужа, Анна Николаевна очень расстроилась. Даже за недолгий срок своего пребывания среди забайкальских крестьян она знала, как жестоки и суровы крестьянские богатеи с теми, кто так или иначе покушается на их материальное благополучие. Некоторые из взятых напрокат сельскохозяйственных орудий и машин сделали себе основной источник дохода, и потеря его вызвала бы их озлобление. Она понимала, что эта мирная поездка может обернуться не меньшими опасностями, чем те, которые угрожали мужу на фронте.

Над маршрутом своего пути Алёшкин совместно с одним из старых опытных слесарей – Пантелеевым и конторщиком, ведавшим учётом машин, проработал почти два дня. Составили списки всех, кто взял машины со склада в течение последних трёх лет. Определили задолженности арендаторов, уточнили место их пребывания и, в соответствии с этим, разработали порядок движения отряда. Кроме того, уточнили данные о тех крупных землевладельцах, у которых подлежали изъятию их собственные машины.

Решили начать объезд с самых дальних сёл и поместий с тем, чтобы вести о появлении такого отряда пришли к кулакам и помещикам позднее, и те не смогли бы вывезти машины за пределы уезда.

В начале марта 1918 года группа Алёшкина, обеспеченная необходимыми инструментами и материалами, хорошо вооружённая, на нескольких подводах выехала в путь.

Первое время работа по реквизиции машин продвигалась быстро и успешно. Машины, находившиеся в редких поместьях и хозяйствах промышленников, были изъяты без труда. Самих хозяев не было. После Октябрьского переворота они жить вдали от городов опасались, переезжали в Читу, Верхнеудинск или Иркутск, а оставленные ими управляющие в большинстве случаев никакого сопротивления не оказывали, удовлетворяясь расписками, выданными Алёшкиным.

Обычно эти машины – веялки, сеялки, молотилки, косилки и т. п. – находились в удовлетворительном состоянии, и их тут же по акту передавали специальной комиссии из крестьян, составленной местным советом. Одновременно разъяснялось, что этими машинами теперь могут пользоваться все члены сельской общины бесплатно, в порядке очереди, а ремонт и расходы по эксплуатации должны оплачиваться сообща.

Труднее было с изъятием машин, арендованных кулаками. Считая их собственностью, доставшейся им от царизма, они встречали появление группы Алёшкина недоброжелательно. На открытое сопротивление эти так называемые самостоятельные, зажиточные крестьяне не решались: как-никак, а явился представитель власти с бумагой с печатью, и, главное, в сопровождении вооружённых людей. Приходилось скрепя сердце подчиняться. Но со свойственной им крестьянской хитростью они пытались всякими способами обдурить горожан. Одним, наиболее частым, способом была умышленная порча машин.

Как ни быстро и ни скрытно передвигалась по уезду группа Алёшкина, весть о её появлении распространялась быстрее, и поэтому кое-где к их приходу уже приготавливались. Обычно расторопный хозяин убирал мелкую деталь от машины, пряча её где-нибудь в укромном месте, надеясь, что приехавшие в технике не разбираются и их удастся провести.

При появлении на дворе Якова Матвеевича в сопровождении всего или части своего отряда встретивший их хозяин на вопрос о машинах, которые за ним числятся, разговор начинал так:

– Машины? Это какие такие машины?

Когда ему зачитывался список числящихся за ним машин и сельскохозяйственных орудий, а также сумма задолженности перед складом, он начинал причитать:

– Ах, это-то! Веялка, триер, да ещё и два плуга пароконных – ну, как только не совестно там, в этой конторе! Разве это машины? Это же рухлядь, нам на складе-то это давали, только чтоб не выбрасывать, да с мужика лишнюю шкуру содрать! Я ими и не пользовался, почитай. Не работают, как есть, ни одна не работает. Да хоть сами посмотрите! Оношний год – так весь под навесом, однако, и простояли…

При этом разговоре присутствовал его односельчанин, председатель совета, который, может быть, сам платил за пользование этим инвентарём, арендуя его у этого вруна, тот тем не менее продолжил, поглядывая прищуренными глазами на Алёшкина, охаивать полученные машины.

Яков Матвеевич неплохо знал этих людей, в споры с ними не вступал и, даже как будто соглашаясь с ними, спокойно говорил:

– Так, значит, эти поломанные машины вон там под навесом стоят? Ну что ж, хорошо, раз они поломанные, мы их заберём на склад обратно. Может быть, починить сумеем. Ну-ка, друзья, – обращался он к сопровождавшим его рабочим, – осмотрите их. Мы пока составим акт. Чтобы хозяина в расход не вводить, машины перевезём на склад сельсовета, вам их передадим, – продолжал он, обращаясь к пришедшему с ним представителю, – починим их, и будете вы ими пользоваться всем обществом сообща. А то, что же им без дела-то стоять? Плату будете вносить всем обществом. Так, вот здесь, хозяин, подпишитесь. Неграмотный? Ну что же, палец приложите, а вы, кто-нибудь, за неграмотного распишитесь. Ну, вот и хорошо. Да, арендную плату за весь 1917 год и за три месяца этого вам, хозяин, всё-таки заплатить придётся. За ремонт, который мы произведём, тоже с вас взыщем. У нас в конторе ваша расписка есть, что вы их в исправном виде получили, ну а если добром не рассчитаетесь, через суд придётся взыскать. Ну, что там с машинами? – обращался он к возвратившемуся после осмотра машины слесарю. – А, только трёх болтов не хватает? Ну это дело поправимое, мы с собой кое-что привезли. Увозите! Сегодня же машины и починим. Да сторожите их получше, чтобы опять не сломали.

Заканчивал свою речь Алёшкин, обращаясь к представителям сельского совета. К концу этого спектакля их набиралось уже несколько человек. Если же выяснялось, что более предусмотрительный кулак успевал вынуть и спрятать важную деталь, заменить которую сразу было невозможно, тогда тон у Алёшкина менялся, разговор принимал более суровый характер, с угрозой обыска всего двора и предупреждением о том, что виновный будет арестован и препровождён в Верхнеудинск для предания суду за порчу народного достояния. Это приводило к тому, что исчезнувшая деталь находилась, а в её пропаже обвинялся какой-нибудь вихрастый паренек, с которым сладу нету, который только даром отцовский хлеб ест да всякие пакости делает, хотя на самом-то деле этот бедный мальчишка к спрятанной от машины детали не имел никакого отношения.

Первое время Алёшкин, как и все члены его отряда, возмущались наглым враньём, но потом привыкли и старались побыстрее закончить эту процедуру, иногда бесцеремонно прерывая словоохотливого хозяина.

Как ни спешил Алёшкин, однако, уже начался июнь, а он свою работу не закончил. Ведь Верхнеудинский уезд в то время по площади был больше иной губернии Центральной России.

К этому времени по деревням и сёлам пронёсся слух о том, что на железной дороге взбунтовались пленные чехи, свергли советскую власть во всех городах Сибири, а в Самаре организовалось какое-то новое правительство.

За прошедшие три месяца Алёшкин и некоторые из людей отряда не один раз бывали в городе, пополняя запасы материалов и продовольствия для отряда. Последний раз кто-то из них в Верхнеудинске был в мае. Тогда ничто как будто не указывало на возможность такого переворота, наоборот – все учреждения советской власти становились крепче, и работа в них упорядочивалась. Поэтому разговоры о восстании и создании какого-то нового правительства показались и самому Якову Матвеевичу, и сопровождавшим его людям нелепой выдумкой. Совершенно понятно, что, находясь в глуши уезда, они не имели достоверной информации.

Но что-то всё-таки произошло. Это подтверждалось, прежде всего, поведением кулаков. Если раньше они и пытались как-то обмануть Алёшкина, то делали это довольно робко, но теперь положение резко изменилось: некоторые из них просто не впускали во двор не только Алёшкина, но даже и представителей местных советов, угрожая применением оружия (винтовки в то время имелись почти в каждом крестьянском дворе, не говоря уже об охотничьих ружьях). Применять насилие без специального указания исполкома Алёшкин не решался. Необходимо было съездить в город для выяснения обстановки и получения соответствующих инструкций. Взяв с собой двух человек, он и отправился в Верхнеудинск.