Читать книгу: «Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 2», страница 30

Глава восьмая

Борис долго стоял в тамбуре вагона и, высунув голову, смотрел на удаляющуюся станцию и семью, окружённую вещами и махавшую ему руками. Больше в своей жизни с этими славными людьми он так и не встретился. Грустный, вернулся он на своё место.

Теперь в купе, кроме него, пассажиров не было, и оно приобрело какой-то печальный, нежилой вид. Мальчик стащил свою корзину вниз и поставил её под вагонный столик у окна. На одну из нижних полок бросил свой пустой вещевой мешок. Эта лавка должна стать его последней постелью в длинной дороге. Проводник сказал, что не позднее, чем через сутки, они будут во Владивостоке. Пока он ещё так и не рассказал мальчику, как ему ехать дальше.

Начались 28 сутки его путешествия.

Один из попутчиков, которому Борис говорил, что едет к отцу, служащему в Ольгинском уездном военкомате, заметил, что раз военкомат Ольгинский, то он и находится где-нибудь в бухте Ольга, наверно, там же и село Шкотово. До бухты Ольги от Владивостока надо ещё суток двое плыть пароходом по морю.

От этого рассказа мальчишке стало совсем страшно: ведь после отъезда из Хабаровска у него оставалось всего 15 копеек мелким серебром, на билет же на пароходе, наверно, рубля 3 надо, где же взять такие деньги? Чтобы выйти из положения, Борис решил продать во Владивостоке единственную имевшуюся у него более или менее ценную вещь – кенгуровую шапку, сшитую ему ещё при жизни бабуси. Он её очень любил, но она стала ему мала и последние годы пролежала в корзине. Предстояло с ней расстаться, наверно, за неё рублей 5 дадут.

Во время всех этих невесёлых мыслей он продолжал смотреть на окружающую местность. После Хабаровска дорога круто поворачивала на юг и проходила почти вдоль самой китайской границы по живописной уссурийской тайге. Во многих местах в то время лес подступал почти к самому пути, разительно отличаясь по своему характеру от знакомых Борису русских лесов богатством пород, часто мальчику совсем незнакомых, и какими-то особенно яркими и красивыми цветами, покрывавшими поляны и опушки, мелькавшие за окном вагона. Всё это завладело вниманием юного путешественника и как-то постепенно отвлекло его от невесёлых мыслей.

Кончался май месяц, в тайге всё цвело и благоухало, в открытое окно вагона доносился какой-то удивительно приятный аромат и свежий запах весеннего леса. Было уже совсем тепло, но ещё не жарко. Высунувшись в окно, Боря простоял так до тех пор, пока не захотел есть.

Часа в два по местному времени он оторвался от окна, пообедал, собственно говоря, доел оставленные ему Оксаной сухари, свою рыбу и запил это кружкой воды из бачка, стоявшего в одном конце вагона. Теперь у него еды больше не было, и он, усмехаясь, подумал: «Пора бы уже и кончать это затянувшееся путешествие!».

После обеда он собирался немного полежать, но тут неожиданно к нему подошёл проводник в сопровождении какого-то высокого и красивого человека в морской форме.

– Вот этот мальчик, о котором я говорил. Объясните ему, пожалуйста, как лучше проехать в Шкотово, а то я хоть знаю про эту станцию, но сам там никогда не был.

Моряк улыбнулся, дружески протянул Боре руку и, присаживаясь на скамейку напротив, приятным грудным голосом весело сказал:

– Ну, какой же это мальчик? Это уже взрослый парень! Я в его годы уже дважды в Японии побывал, юнгой на судне плавал, – пояснил он. – А тут, у себя дома, да родного отца не найти? Чепуха, найдёт! Обязательно найдёт! Так тебе надо в Шкотово? Я сам шкотовский, Калягин моя фамилия, там полсела Калягиных. Только я уже лет 15 как во Владивостоке живу, в торговом флоте служу механиком. Дома иногда бываю, к родителям в гости наведываюсь, только редко это удаётся… Так вот, Борис, ведь тебя так, кажется, зовут? Во Владивосток тебе ехать нет никакого смысла, это лишних 60 вёрст делать и лишние сутки потерять. Тебе надо слезать на станции Угольной, не доезжая до Владивостока 30 вёрст. Там дождаться поезда, идущего на Шкотово, он, наверно, через час или два после нашего будет. Поезд этот идёт до станции Кангауз, ты так и спрашивай, он проходит через Шкотово, от Угольной всего две остановки. Там уже не заблудишься. Билет от Угольной до Шкотово всего 35 копеек мелким серебром стоит, понял? Ну, вот и хорошо, ну счастливо тебе! – моряк, поднявшись с лавки, направился к выходу, он ехал в вагоне второго класса.

Боря так обрадовался, что наконец встретил человека, который не только знал о селе Шкотово, но даже и сам жил там. Значит, такое село действительно существует, и он едет правильно! Обрадовавшись, он совсем не подумал о том, а как же доехать от Угольной до Шкотово, если у него нет денег на билет. Конечно, если бы он сказал о своём затруднении этому моряку, тот наверняка дал бы ему эти несчастные 35 копеек, но в тот момент он об этом не подумал, а позднее разыскивать моряка и просить у него денег было уже неловко. Занять деньги у проводника он тоже постеснялся. Вот тогда-то он мысленно и поругал банковских служащих Дальбанка, взявших с него лишние проценты при обмене денег. Поругал он, конечно, и себя за свою расточительность, но положение от этого не улучшилось.

Незаметно подошёл вечер, ему опять захотелось есть, но еды уже не было. Выпив кружку воды, он потуже подтянул пояс и, подсунув под голову мешок, постарался заснуть. Надо сказать, что ему это удалось без труда: в то время засыпать он мог моментально.

Проснувшись часов в 6 утра, он увидел, что поезд мчится возле широкой мутной и быстрой реки. Умывшись в туалете, Борис заглянул к проводнику. Тот, увидев его, сказал:

– А, ты уже встал, это хорошо, а то я тебя будить собрался. Мы уже проехали Никольск-Уссурийск и Раздольное, через одну остановку и твоё Угольное будет.

Борис вернулся в купе, поправил верёвку, которой была обвязана его старая корзина, и, чтобы отвлечься от всё усиливающегося чувства голода, стал смотреть в окно. Вскоре замелькали какие-то домики, совсем не похожие на добротные кинешемские и темниковские рубленые дома, а скорее напоминавшие украинские хатки, виденные на картинках. Наконец, показалось и низкое деревянное здание станции. Одновременно в окно ворвался какой-то совсем незнакомый запах. Поезд остановился, проводник крикнул:

– Эй, Борис, выходи! Угольная, мы всего 5 минут стоим.

Парнишка подхватил корзину, закинул за плечи пустой мешок и направился к выходу. Через полминуты он стоял на невысокой земляной насыпи, засыпанной сверху шлаком. Она, очевидно, и изображала перрон вокзала станции Угольная.

Поезд тронулся, проводник вскочил на подножку вагона и помахал Борису рукой. Вот и ещё один хороший человек промелькнул на его пути. Скрылся из глаз последний «китайский» вагон, на задней площадке которого стоял кондуктор с развёрнутым красным флажком. Исчезла последняя ниточка, связывавшая Борю с далекой Россией, он остался один.

Здание станции – невысокое деревянное строение, окрашенное в серо-голубой цвет. Наличники окон и конёк были украшены резными узорами. Сразу за станцией виднелось какое-то большое не то озеро, не то болото, от которого и шёл тот незнакомый Борису запах, заглушающий привычные запахи железной дороги.

Вглядевшись пристальнее, Борис заметил, что дальше от берега вода становится какой-то серой, покрытой рябью, а справа низкий берег вдали переходил в невысокие зеленоватые холмы. Слева берега не было видно, и лишь совсем налево уходили куда-то в сторону железнодорожные рельсы. Несколько минут мальчик размышлял над тем, что это за болото, и лишь увидев кружащихся над ним чаек, сообразил, что это морской залив. До этого он никогда не видел моря и представлял себе его совсем не таким, как оно выглядело возле станции Угольной.

«Вот так море – уже Волги», – подумал он. Зная о море лишь из романов Жюля Верна, Стивенсона, он помнил иллюстрации этих книг и полагал, что море всегда должно быть покрыто огромными волнами, с шумом и грохотом разбивающимися о берег с пеной и брызгами, откатывающимися назад. А тут лужа какая-то!

И вот только запах… Он не смог бы описать его, но запах был какой-то совсем особенный, ни на что не похожий: не резкий, но достаточно сильный и почему-то ему понравившийся. Позже он узнал, что так пахнет морская капуста и другие водоросли, в изобилии выбрасываемые волнами Амурского залива на пологий берег возле станции Угольной, которой оканчивалась одна из самых дальних и мелких бухт этого залива.

Оглядевшись по сторонам, Борис увидел, что Угольная мало чем отличается от других станций, через которые он проезжал. То же обилие путей, также много товарных вагонов, стоявших на некоторых из них, только, пожалуй, больше полувагонов, заполненных каменным углём, из чего можно было заключить, что где-то неподалеку находится угольный рудник.

Людей мало. Кое-где проходили или были заняты какой-нибудь работой железнодорожники. На двух лавочках, находившихся возле станции, сидело несколько человек, очевидно, ожидавших поезда. В небольшом ларьке сбоку от вокзала собралась кучка торговок, что-то оживлённо обсуждавших. Увидев их, Борис с новой силой почувствовал голод. Немного поколебавшись, он решил: «Всё равно моих денег на билет не хватит, поеду зайцем, а поесть куплю».

Он направился к торговкам. Те, увидев приближавшегося покупателя, а последние здесь были не часты, быстро разошлись каждая к своему товару и принялись предлагать его мальчику. Узнав цены на то, что они предлагали, Борис пожалел, что не запасся продуктами на всю дорогу в Бочкарёво; здесь за всё просили в два, а то и в три раза дороже. На свои 15 копеек он смог купить только два пирожка с мясом и стакан молока. Еду он проглотил в мгновение ока и, кажется, не утолил, а лишь только ещё больше возбудил голод. Вздохнул и поплёлся со своей корзиной вдоль перрона. У встреченного им железнодорожника он узнал, что поезд на Кангауз будет через два часа.

Поставив свою корзину у стены небольшого сарая с закрытой дверью и вывеской, на которой было написано: «Багажное отделение», Борис уселся на лежащий рядом камень.

Так он просидел часа полтора, глядя на проходивших мимо людей и думая о том, каким же способом ему уехать. Наконец в голове его созрел план: «Подойду к главному кондуктору, объясню всё, покажу ему свой воинский билет, попрошусь подвезти до Шкотово, неужели же не поможет? Ведь, в конце концов, папа потом может и заплатить за меня».

До сих пор все встречавшиеся на его пути люди относились к нему сочувственно, доброжелательно, все старались ему помочь. Неужели же в самом конце пути не найдётся доброго человека? Правда, можно было бы пойти ещё и по другому пути: попросить у кого-нибудь едущих в Шкотово денег на билет с тем, чтобы папа потом отдал.

Так, раздумывая, он не заметил, как перрон постепенно стал заполняться людьми, это были пассажиры, едущие по Кангаузской линии. Очнулся мальчик от своих дум, услышав возглас остановившегося перед ним человека:

– Эй, молодой человек, что вы тут делаете? Давно загораете? Куда следуете?

Боря поднял глаза и обомлел. Перед ним стоял чекист. Конечно, не тот, который когда-то пускал его на свидание с дядей Митей в тюрьму и, пожалуй, даже совсем не похожий на него, но в то же время и удивительно похожий. Он был одет в такую же кожаную куртку и галифе, на голове у него находилась такая же кожаная фуражка, а у начищенных хромовых сапог сбоку на длинном ремне болтался такой же револьвер в деревянной кобуре – маузер, как и у Казакова.

Несмотря на то, что сам Борис от работников ЧК ничего плохого никогда для себя не видел, он, как и многие из окружавших его, привык к этим людям относится настороженно. Поэтому и сейчас, обнаружив перед собой как из-под земли выросшего чекиста, он растерялся.

– Ну что же, так и будем молчать? – продолжал чекист, присаживаясь против Бори на корточки. – А послушай-ка, ты случайно не Алёшкин ли Борис, а?

После этого вопроса парнишка совсем смешался и не знал, что и отвечать.

– Да ты не бойся, я тебя не съем! Видишь ли, один мой хороший знакомый просил меня, чтобы, если я встречу такого хлопца, как ты, узнать, не его ли это сын путешествует. Так что, если ты не Алёшкин, тогда езжай себе куда тебе нужно, – и чекист поднялся.

Тут к Боре вернулся дар речи, он вскочил и торопливо заговорил:

– Да, да, я Алёшкин Борис и еду к своему отцу, он в Шкотово в военкомате служит. Только у меня литер кончился, и деньги тоже…

Как раз в это время мимо них, выпустив струю пара, прополз паровоз, тащивший несколько серых вагонов. Буфера лязгнули, поезд остановился. Боря успел заметить надпись на вагонах: «Владивосток – Кангауз», на некоторых были надписи: «Для китайцев».

– Ну вот, молчальник заговорил наконец, – с облегчением произнёс чекист, – а то я уже думал, что так до самого вечера молчать будешь. Впрочем, мы с тобой и так заговорились. Поезд-то сейчас отойдёт. Билет я тебе взять не успею. Делать нечего, поедешь со мной как арестованный: их мы имеем право без билета возить. Бери свою поклажу и иди вперёд.

Когда они подошли к вагону, то Надеждин, а это был именно он, сказал проводнику:

– Этот со мной! – и подтолкнул Борю к ступеньке вагонной лестницы.

Тот быстро забрался в вагон. Заняв одно из крайних купе вагона, Надеждин и Боря расположились с полным удобством. Узнав от кондуктора, что чекист везёт «арестованного», все пассажиры, а их было порядочно, старательно обходили это купе.

Конечно, внимательный наблюдатель заметил бы, что поведение чекиста, сопровождавшего арестанта, да и самого арестованного, довольно странное, но к ним никто особенно не приглядывался.

А поведение их было, конечно, странным: сперва «арестованный» сбивчиво, но доверчиво что-то долго рассказывал чекисту, после чего последний торопливо полез в висевшую у него полевую сумку, достал из неё большой кусок хлеба, намазанный маслом, и такой же большой кусок колбасы, передал всё это своему спутнику и с доброжелательной усмешкой наблюдал, с какой быстротой тает эта еда, с жадностью уничтожаемая Борисом.

Так они и доехали благополучно до Шкотово. Там Надеждин решил произвести небольшой опыт. Он знал, что уже несколько дней к каждому приходящему с Угольной поезду (а приходил он тогда два раза в

сутки – в 12 часов дня и в 8 часов вечера) на станцию выходил или сам Яков Матвеевич Алёшкин, или его жена Анна Николаевна, чтобы встретить уже давно ожидаемого сына. Телеграмму о его выезде Алёшкины получили почти месяц тому назад. Надеждин знал также, что Борис – сын от первого брака Якова Алёшкина. Знал он и то, что отец видел сына лет семь тому назад, а мачеха знала его только младенцем. Ему было интересно посмотреть, как встретятся они, узнают ли друг друга.

Поэтому, оставаясь в тамбуре вагона, он отправил Борю вперёд, и тот слез с подножки один. Но едва лишь он вступил на перрон, как услышал:

– Боря! Это ты?! – и увидел невысокую молодую женщину, торопливо пробирающуюся к нему через толпу пассажиров.

Мальчик остановился, взглянул на эту женщину, и её лицо показалось ему таким знакомым, родным и близким, что он, запинаясь, произнёс:

– Мама! – и через несколько секунд уже был в её объятиях.

Она была ростом чуть выше его. Обхватив его руками, целовала его, а по лицу её текли счастливые слёзы радости. Обнимая мальчика, она пыталась в то же время взять из его рук корзину, а он её не отдавал и так, полуобнявшись и борясь за корзинку, которую каждый из них тащил к себе, они выбрались из толпы на край перрона.

Женщина, наконец-таки одолевшая Бориса и забравшая корзину, улыбаясь и плача говорила:

– Ой, какой же ты большой вырос! Вот папа-то обрадуется! Ну, пойдём, пойдём скорее, он уже ждёт не дождётся…

В это время с горы через небольшой пустырь, отделявший станцию от ряда домов, стоявших вдоль улицы, бежал невысокий коренастый человек в красноармейском обмундировании и лёгком летнем шлеме. Висевший сбоку револьвер, видимо, мешал ему, и он всё время отталкивал его в сторону. На бегу он что-то кричал и махал руками.

Увидев его, Анна Николаевна воскликнула:

– А вон и папа наш бежит! Остановимся, а то у меня голова закружилась, – они остановились.

Шедший за ними Надеждин, вытирая глаза, пробурчал:

– Ну, кажется, я теперь здесь лишний, – и торопливо зашагал в сторону.

Так, или, может быть, почти так произошло путешествие Бориса Алёшкина из города Кинешмы в село Шкотово Владивостокского уезда Приморской губернии.

В заключение главы мы считаем нужным привести его письмо, которое он вскоре после прибытия на Дальний Восток написал своему дяде Дмитрию Болеславовичу Пигуте. Орфографию и стиль этого письма сохраняем без изменения.

«I9–I5/6 1923 г.

Дорогой дядя Митя! Я приехал домой благополучно, ты вероятно получил телеграмму от папы и поэтому вероятно об этом знаешь. Сейчас опишу тебе всю мою поездку. До Москвы я доехал довольно хорошо. В Москве пробыл недолго – всего 10 часов. На поезд там я попал только на теплушечный, да и то с большим трудом. Ехал я слава Богу, всего несколько дней на этом поезде. В Рязани мне удалось пересесть на плацкартный поезд или почтовый. В этом поезде все вагоны плацкартные и попасть на него даже по воинскому билету можно только купив плацкарту. Я взял плацкарту до Челябинска и заплатил за нее 34 рубля 23 копейки деньгами образца 1923 года. Доехав до Челябинска и просидев там сутки купил плацкарту до Иркутска за 150 рублей, в Иркутске сидел тоже сутки, там купил плацкарту только до Верхнеудинска, оттуда за плацкарту нужно было платить уже золотом. Когда я приехал в Читу, то сходил в почтовое отделение и справился о деньгах, перевода не было. Но я поступил не так как следовало, нужно было сходить оказывается в контору Госбанка. В Читу я приехал со 100 миллионами в кармане и из почтового отделения направился прямо в Дальбанк, где можно обменять совзнаки на золото. За мои сто рублей мне дали всего 1 рубль 15 копеек золотом или 3 рубля 15 копеек мелким серебром, конечно дали слишком мало, чтобы на это можно было проехать дальше. Здесь всё есть, но начиная с Верхнеудинска жить гораздо дороже. Сапоги стоят от 15 до 25 рублей, больше чем миллиард на наши деньги. Ехал ровно 28 дней. Здесь меня встретила моя новая мама, конечно я ее не узнал, но она меня сразу узнала. Оказывается они с папой две недели уже ждут меня. Хотя и знали, что я раньше не могу приехать. Мама меня так хорошо приняла, что хотя и нахожусь здесь всего сутки я уже чувствую, что полюблю её как родную маму. Знаешь, когда я вылез из вагона, то произошла вот какая вещь. Подходит ко мне какая-то женщина, каким-то инстинктом я угадал что это мама. А она мне говорит: «Боря это ты»? Я отвечаю: «Я» и всё, а потом она всю дорогу мне не давала говорить. Только я начну она начинает меня целовать. Вообще я вижу что и она меня любит. Не прошли мы с ней и половины дороги, как увидели, что мчится мой папа. Он бежал как сумасшедший и тоже сразу принялся меня целовать. Детишки здесь очень милые, особенно Неня, это так себя называет Женя, так зовём его и мы. Люся очень любит читать и сейчас упивается «Новым Швейцарским Робинзоном». Бориска возится со мной и Неней, так и живем. Квартирка у папы небольшая, всего две маленьких комнаты и третья кухня. Но знаешь пословицу «в тесноте да не в обиде» это лучше всего. Правда и теснота-то у нас неособенная для 6 человек места достаточно. Само село Шкотово расположено на самом берегу моря, всего от моря какая-нибудь верста или полторы. Из нашего дома видно море, а с другой стороны горы. Пока писать больше кажется нечего, поэтому крепко целую тебя и Костика, расскажи ему что я тебе написал. Кланяйся Анне Николаевне. Боря.

П.С. Мы с папой и мамой говорили о Нине, напиши как она живет.

П. С. сейчас будет писать папа. Я приехал вчера. Боря».

Вместе с этим письмом Яков Матвеевич отправил небольшую записку и от себя: «Дорогой Дмитрий Болеславович! Очень благодарю Вас за все заботы о Боре, который, как я уже телеграфировал, доехал благополучно и теперь осваивается и знакомится со своими двумя братьями и сестрой. Мальчик он развитый, а главное, по его рассказам, не боящийся труда, а это главное, так как живём мы действительно по-пролетарски. Квартиры большой у меня нет, но питаемся сравнительно сытно. Ну, пока о нём ничего писать не буду, так как прошло всего два дня, как он приехал, и я только-только его начинаю как следует рассматривать. Ваше письмо он мне передал. Но деньги, как он Вам пишет, он в Чите не получил, так как заходил в почтовую контору, тогда как нужно было зайти в отделение Госбанка. Но теперь это не важно, он доехал.

Если Вы деньги посылали, то сообщите в Читу Госбанку, чтобы возвратили Вам их обратно. Ну, пока всего хорошего. Крепко жму Вашу руку.

Я. Алёшкин

15/VI 1923 года с. Шкотово».