Читать книгу: «Дочери Лота и бездарный подмастерье. Часть 2», страница 25

Шрифт:

Глава 14

Подмастерье встал довольно рано и после всех необходимых утренних процедур принялся за занятия. Впервые почти за две недели он почувствовал себя свободным от обязанностей преподавателя и наслаждение от мысли, что впереди у него долгий отдых. Ощущение, возникновение которого, конечно, можно было предугадать, но, которое, тем не менее, оставалось без внимания прежде, заключалось в том, что он начал воспринимать Аколазию так, будто бы не было месяца жизни с ней и она поселилась у него всего какой-то час назад.

Правда, ощущение не было острым и тревожным, но его новизна вызывала неприятное чувство и к ней еще надо было привыкнуть. Но на это ощущение наслаивалось другое, усилившееся после последней выходки Натиса, и это было очевидно даже в утренние часы, когда оно было слабее всего. Эта тревога и внутренняя напряженность остались единственными полноправными представителями дела, начатого совместно с Аколазией, и являлись хоть и отрицательными, но бесспорными признаками того, что оно еще живо.

Первый посетитель заявился почти спозаранку. Им оказался Абарис. Подмастерье сразу не смог вспомнить, был ли Абарис клиентом Аколазии, но тот быстро проявил себя как член содружества и, не успев узнать, что некто по имени Аколазия может скрасить ему утро, а может, и весь день, тотчас забыл цель своего прихода, обозначенную как желание повидаться с другом.

По положительной реакции Аколазии на имя посетителя можно было заключить, что Абарис принадлежит к желанным клиентам. Уже после этого Подмастерье отметил про себя, что по одному только факту запоминаемости нельзя ручаться за желательность клиента, ибо он мог запомниться и не с лучшей стороны.

От Абариса хозяину дома явно передался определенный оптимизм. За время, пока Аколазия готовилась к встрече, он успел рассказать о своих успехах за сезон упорнейшей работы, достигшей своего пика за неделю во второй половине августа, на которую приходилось подавляющее число вступительных экзаменов в высшие учебные заведения, которые он сдавал за других с переменным успехом. Абариса можно было поздравить; по его словам, на квартиру и на машину он тянул, а то, что у него наступила пора, когда он мог позволить себе расслабиться и начинать день с обхода близких и просто знакомых и расспрашивать их о самочувствии, говорило само за себя.

Ждать пришлось порядочно, ибо Аколазии надо было накормить Гвальдрина. Но Абарис был в таком приподнятом настроении, что его не могла бы нарушить и большая помеха.

– Как идут дела? – спросил он, видимо, чувствуя, что с минуты на минуту выйдет Аколазия и он может не успеть проявить первую заповедь вежливости.

– Как тебе сказать? Скоро, наверно, уйду в подполье.

– Ты хочешь сказать, что из-за Аколазии тебе придется еще больше уйти в себя?

– Нет. Вместе с Аколазией я как раз и вышел из подполья, но боюсь, что мне придется расстаться с ней и тогда подполья не миновать.

– У меня сложилось впечатление, что ты чувствуешь себя равно хорошо во всех положениях, в отличие от большинства.

– Трудно сказать! Но если даже и так, это дается очень недешево.

Дверь открылась, и Аколазия вошла в залу.

– Не буду мешать! – сказал хозяин-слуга и оставил Абариса и Аколазию наедине.

Не прошло и десяти минут, как Подмастерье услышал визг тормозов и сразу после этого стук в дверь. Увидев перед собой Ромео, Подмастерье понял, что его предчувствия начали оправдываться.

– К тебе можно? – спросил Ромео.

– Да. Пожалуйста, – ответил Мохтерион и пригласил гостя войти.

Ромео оказался не один, и настроение Подмастерья несколько улучшилось. По крайней мере, в этот день его интересу к Аколазии, если он ее еще помнит, не суждено будет реализоваться.

Еще раз хлопнула дверца машины, и через несколько секунд в дом вошла молодая особа, одетая крайне бедно, почти в лохмотья, дородная и неповоротливая. Стоя спиной к двери залы, Подмастерье показал гостям, куда пройти.

– Как поживаешь, Мохтерион? – спросил Ромео. – Давненько я не был у тебя.

– Спасибо, а как ты?

– Меня здесь не было. Несколько дней назад я устроился на новую работу.

– Поздравляю!

– Рановато еще. Знакомься, Нопа.

Нопа еле заметно улыбнулась.

– Очень приятно !

– Послушай, рядом занято?

– Да.

– А они скоро?

– Вряд ли. Минут пятнадцать, как вошли. Но ведь можно устроиться и в галерее.

– Я привык в зале.

– Выбирай. Или галерея, или ничего.

– А как та, с которой я приходил в последний раз? Что-то имени не могу припомнить. У вас что-нибудь получилось?

– Аколазия. Ты как раз о ней и говоришь. Хорошая же у тебя память. Иногда она заходит. Сам знаешь, что с ней далеко не уедешь.

– Так куда же ты нас загонишь?

– Пожалуйте сюда, – сказал Подмастерье, указывая на галерею.

Только тут он заметил в руках у Ромео пакет, с которым тот не расстался даже перейдя в галерею.

– Да! Тут тесновато! – вздохнул он и начал выкладывать содержимое пакета на стол.

Подмастерье не стал дожидаться, когда он разместит на столе все богатства, и, выйдя из галереи, прикрыл за собой дверь.

На начало недели никак нельзя было пожаловаться. Он предвкушал удовольствие от того, что сможет тратиться достаточно свободно в основном на еду, что было всегда приятно, особенно на заработанные от сдачи комнат деньги.

Он сел за стол и продолжил прерванные занятия, но в первые минуты никак не мог сосредоточиться. Он думал о Нопе. Ему было жаль ее. Конечно же, Ромео подобрал ее где-то на улице, наобещав золотые горы. А ей, возможно, хватило бы сытной закуски, чтобы не пожалеть о встрече с ним. Но на будущее для дела, которому служил Подмастерье, она была совершенно непригодна.

Местная публика, способная быть человечной до той поры, пока дело не касается наличных, не потратила бы на нее и копейки. Вот и получалось, что при всем своем желании плюс исходные данные, такие, как скромность, доброта, отзывчивость, заботливость и терпеливостъ, Мохтерион не мог предложить ей, с ее внешностью, хоть какую-то работенку.

Остро ощутив свое бессилие перед несправедливостью природы, Подмастерье махнул рукой и уткнулся в книги.

III

Абарис повел себя безупречно в том единственно важном для Подмастерья смысле, что не слишком утомил своим присутствием радушно встретивших его хозяина и жрицу любви и уже через полчаса без лишних слов распрощался с ними, памятуя о других посетителях, которые не заставили себя ждать.

Аколазия не скрывала радости из-за заработка и, по всей видимости, полученные деньги укрепили ее в намерении продержаться в будущем любой ценой. Как будто угадав желание Подмастерья и убедившись в его обоснованности, она собралась и вышла с сыном в город еще до того, как Ромео покинул дом.

Занятия были продолжены с тем большим воодушевлением, что столкновения Ромео с Аколазией удалось избежать, по крайней мере – пока.

Примерно через полчаса дверь галереи скрипнула, и вышел Ромео.

– Ну как, Ромео, места вам хватило?

– Хватило, как же!.. Ушли твои гости?

– Ушли!

– У меня к тебе дело.

– Выйти в залу?

– Нет. Зачем! Впрочем, мне все равно.

– Тогда выйдем.

– Да здесь и воздух другой! – воскликнул Ромео, когда они вошли в залу.

– В чем дело?

– Послушай, ты не мог бы эту телочку пристроить к себе? Она не против. Кроме того, я ей уже отстегнул полсотни для ребенка. Людям помогать надо.

Подмастерье решил, что Ромео лжет, и бедная Нопа, угробив на него все утро, вернется домой ни с чем.

– Ты разве не понимаешь, что с ней ничего не получится? Я думал об этом, и, должен признаться, бессилен чем-либо помочь. Ты же помнишь Аколазию. У той хоть вид был

ничего.

– Жаль! Нопа не уступит Аколазии, товарный вид у той был даже хуже. Ты просто ее не знаешь.

– В моем доме ее первым и последним клиентом могу быть я. Можно прямо сейчас. Передай ей. Мне понадобится не более пяти минут. Ты подождешь?

– Да.

– Тогда не будем терять время. К твоим деньгам я добавлю столько же. Деньги не такие уж большие, но с рынка она выйдет нагруженной. Скажи ей. Если она согласна, за мной дело не станет".

Ромео вышел из залы и уже через минуту доложил:

– Она согласна!"

Он сам открыл дверь подъезда и вышел на улицу.

– Лучше подождать в машине; у меня дверца не закрывается, – предупредил он вопрос или просьбу Мохтериона.

Подмастерье вошел в комнату. Нопа стояла возле пианино в какой-то нелепой позе. Ему показалось странным, что она одета. Он подошел к письменному столу и достал из ящика презерватив. Потом сбросил с себя халат и вопросительно посмотрел на нее, но она успела отвернуться и лишь спустя чудовищно длительное в свете предстоящего события время, начала расстегивать платье.

Не будучи уверенным, что она действительно занята соответствующим положению делом, он решил помочь ей раздеться. В каждом ее движении ощущалась неловкость, причиной которой, по-видимому, была не только ее природная стеснительность, но и совершенно невыносимая неопытность в подобных делах. В довершение ко всему, едкий запах недавнего, а возможно и более ранних совокуплений делал всю затею малопривлекательной. Улучив секунду, он достал деньги из ящика и положил вместе с деньгами, взятыми у Ромео, на край инструмента.

Разбираться в своих чувствах к Нопе не было времени, к тому же она явно старалась, хотя ее старания не столько добавляли ей привлекательности, сколько затягивали время.

Тем не менее гуманитарная акция не заняла, как и предполагалось, много времени. Одевалась Нопа уже без его помощи, и, когда он спохватился, что неплохо было бы приободрить ее и помочь с облачением, была уже одета.

Он натянул халат и открыл ей сперва дверь от своей комнаты, потом от подъезда. Он смотрел, как она садится в машину, и ожидал, когда Ромео заведет мотор. Но последовало нечто иное.

Ромео вышел из машины и взлетел по ступенькам.

– Она сказала, что ты ей не дал денег, – озабоченно выпалил он.

Дверь в квартиру была открыта нараспашку так, что видна была большая часть комнаты, включая тот край пианино, на который Подмастерье положил купюры.

– Верно. В руки я ей их не давал, – сказал он и пошел к инструменту.

– Вот дура! – в сердцах бросил Ромео и вышел.

Подмастерье вышел на крыльцо вслед за ним и сделал Нопе знак, чтобы она зашла в дом. Нопа потянулась было выйти, но тут же опустилась на место, ударившись головой о перекладину над дверцей машины. Вторая попытка была успешнее, правда, она все время потирала рукой ушибленное место. Прав да, при этом не забыла сказать “Спасибо”, чем довела Подмастерья почти до исступленного состояния.

Он прикрыл дверь и решил заняться своим туалетом.

Настроение у Мохтериона после визита Ромео с Нопой было отвратительное. Участь Нопы не выходила у него из головы. Он пытался утешить себя тем, что, даже если Ромео не дал ей ни гроша, легкий завтрак за его счет и небольшая сумма от Подмастерья достаточно вознаградят ее за труды, хотя это соображение не только не утешало, но и все больше раздражало. Сколько времени ей придется дожидаться такой же удачи? А главное, не помешает ли ей эта удача бороться с жизнью так, как это более соответствует ее возможностям?

Потом его мысли переключились на Аколазию, и не только потому, что она вызывала ассоциации с Ромео. Ее будущее его не волновало. Он думал о том, в каком положении она была до того, как попала к нему. Он понимал, что ее ближайшее будущее вряд ли будет значительно отличаться от недавнего прошлого и сделать что-либо, чтобы избежать этого, он был бессилен. Он горько усмехнулся, подумав о курсах по древнегреческой философии и по древнееврейскому опыту. Их целительная сила на судьбу Аколазии не действовала. Легче всего было обвинить себя в низком качестве учебного процесса, но разве только он виноват во всем?

До выхода из дома Подмастерье решил еще немного позаниматься. Оставалось совсем немного до завершения занятий, когда послышался стук, и по шуму, доносящемуся с улицы, можно было догадаться, что за дверью находится довольно многочисленная компания. Подмастерье не ошибся. Нестареющий Оккел смачно расцеловал хозяина и дал знак ватаге ввалиться в дом.

– Кулуса ты не знаешь? Нет? Так знакомься! – гудел Оккел во всю силу своих легких, так что Подмастерье приложил палец к губам, призывая его несколько умерить свой пыл. – У тебя кто-нибудь есть?

– Нет.

– Так кого я могу побеспокоить?

– Голодных и сытых соседей.

– Как это? – спросила одна из двух вошедших женщин, молодых, но уже изрядно потрепанных.

– Голодных – потому, что так шуметь может только сытый. А сытых – потому, что им не хватает веселья.

– Я ничего не поняла, – сказала другая.

– Мендация, дурочка моя! – укоризненно пропела первая.

– С твоим умом мне было бы еще хуже, Кадаверина! – не сдавалась Мендация. Она села возле стола.

Все пятеро вместе с хозяином дома находились в зале. Кадаверина открыла крышку рояля и начала постукивать по клавиатуре пальцем. Кулус вышел за сумкой, оставленной в машине.

– Я скоро уйду, тогда можете использовать мою комнату тоже. Только в ту комнату прошу не заходить, – Подмастерье указал на комнату Аколазии, – там живет квартирантка.

Вошел Кулус и сразу стал выкладывать содержимое сумки на стол. По обилию выпивки и еды можно было заключить, что гости собираются отпраздновать нечто значительное. Понадобились посуда и столовые приборы. Подмастерье показал женщинам, где можно помыть фрукты и овощи, и поспешно начал собираться. Он сообразил, что, если Аколазия придет раньше него или в такое время, когда в зале будет объявлен мертвый час, пройти к себе ей будет затруднительно, ибо отдельным входом она не пользовалась. Разумнее было прийти раньше нее и потом, уже после ее прихода, действовать сообразно обстоятельствам.

Ни Кадаверина, ни Мендация не внушали своим видом особого доверия, но авторитет Оккела свел сомнения Подмастерья к терпимому неудовольствию по поводу того, что он должен был оставить открытой свою комнату.

Подмастерье вышел из дома еще тогда, когда женщины накрывали стол, уже принимавший вид, какого он крайне редко удостаивался даже в самые торжественные часы, отмечаемые в доме, в котором стоял.

Примерно через полтора часа Подмастерье вернулся. Еще с улицы он увидел, что ставни на окне кухни, примыкающей к комнате Аколазии, постоянно закрытые, теперь открыты. Он увидел и чуть ли не подпрыгивающую Кадаверину. Получалось, что о его просьбе забыли, а вероятнее всего, и Аколазии не было дома.

Зайдя в дом, он несколько секунд метался, как преследуемый индюк, но потом успокоился, убедившись, что на вид почти все в порядке. Если учесть какую лошадиную дозу спиртного приняли гости, можно было ожидать худшего. Около ножки стола он заметил три пустые полулитровые бутылки из-под водки. Четвертая стояла на столе непочатая.

По смятому покрывалу в галерее он понял, что любовные игры уже имели место, а услышав реплики пирующих, начал надеяться, что их больше не будет. Пьяной болтовне и излияниям не было конца, но в силу сравнительно мирного характера он переносил их с редким для себя терпением.

Особенно усердствовала Кадаверина. Она желала быть в центре внимания и достигала своей цели часто непозволительными средствами: вскакивала на диван и накрывала подолом платья голову Кулуса, сквернословила, шумно выпускала газы на Мендацию, когда эта последняя смела в чем-то не соглашаться с ней, разбрызгивала водку и тут же языком слизывала капли с поверхности стола, рояля и стульев. Конечно, она создавала непринужденность и веселье, но, чтобы их переварить, требовались силы большие, чем на принужденность и печаль.

Мохтерион попытался незаметно отделаться от компании, но у него ничего не получилось, так как мгновенно рядом с ним оказался Оккел.

– Мохтерион, нет ли у тебя выпить чего-нибудь крепкого? Само собой разумеется, я заплачу.

– Оккел, дорогой, вы и так немало хватили. Разве ты хочешь ползти домой на четвереньках?

– Эх, Мохтерион! Чем больше я старею, тем лучше понимаю, что то, что я в себя вливаю – то мое, а то, что сливаю – чертово. А ты как думаешь?

– У меня другие проблемы.

– Какая из двух наших девок тебе нравится больше? Только скажи, я ее сейчас же пошлю к тебе.

– Послушай, где вы их подобрали?

– Они уборщицы и посудомойки в нашей столовой. Девки как девки, только пьют многовато. Да и сердце у них доброе – никому не отказывают.

– Они замужем?

– Сразу видно, что ты ученый; так от тебя и несет исследовательским духом. По ребеночку, наверно, у них имеется. Что касается мужей, то в данный момент их мужьями являемся мы.

– Это забавно! Получить жену из рук друзей еще до знакомства с ней, испытанную, проверенную, закаленную."

В это время Мохтериону показалось, что дверь подъезда открылась. Он успел бросить Оккелу “Сейчас” и вышел из комнаты. Действительно, вошла Аколазия, видимо, в нерешительности – направиться через залу к себе или постучаться к Мохтериону.

Он пошел в залу, ведя ее с Гвальдрином за собой. Она поздоровалась. Когда они вошли к ней, она спросила:

– Давно они здесь?

– Не очень, но надеюсь, что скоро уйдут. Присмотрись к своим вещам, они заходили сюда, когда меня не было, как бы чего не пропало. Закрой за мной дверь, я выхожу.

Появление Аколазии не прошло вовсе незамеченным. По крайней мере внимательный наблюдатель мог бы приписать внезапную музыкальную активность Кулуса вдохновению, вызванному вторжением незнакомки.

Кулус пристроился у рояля и тут же выказал свое начальное музыкальное образование, с одинаковым успехом выстукивая трезвучия как по белым, так и по черным клавишам. Оригинальность исполнения проявилась уже в том, что мотив легкой песенки в интерпретации Кулуса приобрел речитативно-декламационный оттенок, видимо, лучше выражающий ее дух.

“Ты не плачь, не горюй,

Посмотри на мой х…

Он как старый барбос

Волосами оброс. ”

Куплет имел такой успех у слушательниц, что Кулус охотно повторил его. Далее под тот же мотив последовало:

“В эту темную ночь

Капитанскую дочь

Привязали к столбу

Вели х… по лбу”.

Кулус входил во вкус, и, когда судьба его выступления уже не вызывала никаких сомнений, Мохтерион вышел из залы и вновь присоединился к Оккелу.

– Слушай, Мохтерион, ты мне не ответил насчет выпивки, – с места в карьер выпалил Ок- кел, видимо, опасаясь, что забудет то главное, ради чего он отделился от своей стаи.

– Ничем не могу помочь!

– Нет, так нет, – и, несколько раздосадованный, Оккел вернулся в залу.

Ясно было, что пока в доме шумные и пьяные гости, возобновлять занятия бессмысленно и лучшее, что мог придумать Подмастерье, это начать расхаживать взад и вперед по комнате, – занятие, не раз выручавшее его.

Кулус продолжал бренчать, но слов разобрать было нельзя. Вскоре после того, как вышел Оккел, Подмастерье увидел, что кто-то дергает ручку, пытаясь открыть дверь, но безуспешно. Он подошел к двери и открыл ее. Перед ним стояла Мендация. Она вошла в комнату, стараясь держаться прямо, но ей это плохо удавалось.

– Что вы делаете? – спросила она, нарушив неловкую паузу и не получив поддержки от растерявшегося хозяина.

Вопрос был задан, и нужно было ответить на него.

– Собираюсь сесть заниматься! – ответил Подмастерье и со всей очевидностью ощутил ограниченность и проигрышность правдивого ответа.

– Заниматься? – удивленно переспросила Мендация. – Чем?

– Тем, что Бог пошлет."

Приподнятое настроение Подмастерья сразу было омрачено тем, что Мендация может неправильно истолковать его слова. К счастью, Мендация вообще не способна была к каким бы то ни было истолкованиям. Но у Подмастерья все же возникли опасения, что утренний инцидент с Нопой может повториться, и он попытался как-то взять себя в руки.

Мендация действовала словно по инструкции. Она приблизилась и прильнула к его плечу. Одной рукой она начала расстегивать платье, которое было, как обратил внимание Подмастерье, на пуговицах, а другой орудовала у него ниже пояса. Он перехватил ее руку, не столько для того, чтобы прижать ее к себе, сколько чтобы она не потеряла равновесия. Ему вдруг показалось, что она может упасть.

Мендация недовольно покачала головой. Он не понял, в чем причина ее недовольства. Может, следовало ее приласкать? Но нескольких секунд, понадобившихся для осознания проблемы и подготовки решения, хватило, чтобы Мендация преобразилась. Она резко отпрянула от него, быстро застегнула платье и со смехом выбежала из комнаты.

VII

Хождение по комнате возобновилось, но выходка Мендации имела то

положительное последствие, что чувство вины, зародившееся у Подмастерья, помогло ему дождаться ухода гостей. Ждать пришлось около получаса, после чего Оккел и его команда, несколько протрезвевшая после сброса избыточной энергии, покинули дом. Уборка заняла еще полчаса, и наконец настало время, когда можно было снова засесть за книги. Вечер подкрался незаметно, но ни один посетитель к Аколазии так и не явился.

К восьми часам, когда Подмастерье сделал последний перерыв перед завершением занятий, Аколазия постучалась к нему и, не заходя в комнату, сказала, что выходит и придет поздно ночью. Это было обговоренное и ожидаемое событие. Но несмотря на это с наступлением сумерек

Подмастерья все больше охватывала тревога, и он никак не мог ее перебороть. Нападение Натиса казалось ему почти неизбежным, и он трусил настолько, что воочию представлял себе, как Натис одним махом выбивает дверь, преграждающую ему путь к Аколазии.

В это время действительно послышался стук в дверь. Он был настолько деликатный и так отличался от того, чего ожидал перепуганный хозяин, что привел его в себя. Не забыв вдеть цепочку в скважину, он приоткрыл дверь.

– Вам кого? – спросил он и с трудом различил приятные черты лица еще совсем юного паренька, к тому же хорошо одетого.

– Извините! Аколазия дома?

– Нет! Вы здесь бывали? – задал вопрос Подмастерье и тотчас сообразил, что без комментариев рискует произвести по меньшей мере странное впечатление на молодого человека.

– Нет, – послышался ответ."

У Подмастерья было чувство, что если он захлопнет перед новым клиентом дверь и вновь останется в одиночестве, он не вынесет вернувшегося мучительного ожидания нападения, и ему вдруг стало ясно – чтобы в следующий раз устоять и не открыть дверь, ему необходимо совершить немыслимое для самоутверждения и впустить этого юнца в дом, несмотря на то что, в сущности, разговор с ним окончен.

Испытав прилив безумства храбрых, Подмастерье с первой же попытки осилил безумство трусливых и, сняв цепочку, учтиво предложил:

– Проходите.

“Может дейтвительно я узнаю от него что -то интересное”, подумал он и ввел гостя в залу.

– Меня зовут Мохтерион, – представился Подмастерье.

– Я знаю. Аколазия мне говорила. Меня – Пандур.

– Располагайтесь поудобнее. Аколазия вас ждала?

– Нет. Получилось так, что я не смог встретиться с ней вчера, и, хотя она не говорила, где живет, и даже запрещала интересоваться этим, я ее как-то выследил, но скрыл от нее.

– Вы встречались и раньше?

– Да.

– А знакомы вы давно?

– Недели три. Я знаком также с ее мужем.

– Вот как! А я его не знаю. Значит, у вас дружеские отношения с ее семьей.

– Не совсем. С мужем я лишь пару раз разговаривал за все это время.

– Извините, но что же вас связывает с Аколазией?

– Я люблю ее."

Последовало молчание, в котором появилась потребность у обоих собеседников. Случай, как принято было говорить, относился к числу “тяжелых”, но привлекала редкая возможность использовать его в своих интересах. В общем-то дело было уже сделано, суть высказана, но за ней должны были последовать побочные соображения, и нельзя было лишить счастливца возможности поделиться с ними.

VIII

– Я немного старше вас, – начал Мохтерион, – но завидую вам, ибо полюбить женщину с ребенком в нашей среде считается более чем предосудительным. Ваши родители знают?

– Догадываются. Но я не вижу необходимости посвящать их во все подробности.

– Обо мне Аколазия вам не рассказывала?

– Как же! Она говорит, что вы известный во всем городе бордельмен."

Подмастерье хотел бы думать, что ослышался, но мгновенно понял, что его желание было совершенно безосновательным и запоздалым.

– А как она оценивает свое пребывание у меня?

– Она говорит, что временно снимает у вас квартиру и что скоро подыщет себе новую, отдельную."

В другое время и при других обстоятельствах Подмастерье наверняка обиделся бы, услышав подобную новость, но сейчас было не до этого.

– Да, здесь ей нелегко приходится.

– Она не жаловалась и часто повторяла, что вы выручили ее.

– Раз вы знаете, чем я занимаюсь, то излишне объяснять, насколько нежелательно ваше появление у меня. Вы меня понимаете?

– Да, конечно, Я не побеспокою вас. Вы не знаете, где сейчас Аколазия?

– Нет.

– Может, у Апфии?

– Вы и Апфию знаете? Не могу сказать.

– Мы заходили к ней как-то.

– Вы учитесь?

– Да. В медицинском институте.

– Это здорово, Пандур. Но, ведь вы понимаете, женщины требуют времени и еще кое- чего…

– Пока у меня хватает и того и другого. К тому же, Аколазия у меня одна.

– Вы относитесь к ней серьезно?

– Серьезнее не бывает.

– Жаль, что ее нет дома. И ждать ее я вам не советую, она может запоздать.

– Спасибо! Я пойду. Увижусь с ней завтра.

– Вы договаривались?

– Нет, но я знаю, где она бывает."

Пандур встал, а вслед за ним и Мохтерион.

– Жаль. что я с вами должен попрощаться так, чтобы не желать новой встречи у себя дома. Думаю, Аколазия не попрекнет меня этим.

– Вам незачем оправдываться. Всего доброго!"

Пандур медленно спустился по ступенькам и скрылся из виду. Прикрыв за ним дверь, Подмастерье сразу почувствовал, что его опять охватывает страх. Извлечение всех выгод из появления Пандура было перенесено на другой день. Пожалуй, пора было ложиться спать, ибо помочь себе можно было с одинаковым успехом как стоя или расхаживая по комнате, так и лежа.

Подмастерье лег и предался мечтам о будущем счастье Аколазии с Пандуром. Чтобы не запятнать мечты какими-то низменными мыслями и сохранить их возвышенными, он переключил внимание на подавление в себе всего того недостойного и ущербного, что могло возникнуть в связи с чувствами, вернее, словами Пандура. Да, у мальчика бесспорно могли быть проблемы с удовлетворением некоторых естественных потребностей, как любила говорить Трифена, у него могло просто “зачесаться”, но разве истины, кроющейся в этом наблюдении, достаточно для подлинной оценки того, что чувствовал Пандур?

Подобная истина могла остаться всего лишь мыслью, несоизмеримой с истинными переживаниями. Разве он повинен в том, что природа жестоко погоняла самца, когда он “хотел”, а самку наделила способностью мочь даже тогда, когда ей “не хотелось”? И все же, пусть со стороны Пандура это просто дурость, что мог бы посоветовать ему взамен самозванный мудрец?

Усилить бдение на дежурствах, заняться спортом, или проявить интерес к книжным новинкам? Ясно, что Пандур знает, из-за чего тревожится, и находится на правильном пути. Отношения с Аколазией при любом их развитии дадут ему неоценимый опыт, который пригодится в жизни. По крайней мере, можно было так предполагать.

В результате всех этих размышлений Подмастерье пришел к выводу, что положение Пандура неуязвимо и можно без угрызений совести мечтать о его будущем с Аколазией. В представлениях Мохтериона он уже приступал к работе, снимал для себя и для нее квартиру, успевал учиться и поздно возвращался домой, к семейному очагу. Родители, конечно, против его связи с Аколазией, но его самостоятельность обезоруживает их.

В это время его размышления были прерваны осторожным постукиванием в дверь подъезда. День становился из ряда вон выходящим по количеству, а может и качеству, посетителей.

– Кто там? – громко спросил Подмастерье, чуть приоткрыв дверь и не думая одеваться или включать свет.

– Мохтерион, откройте пожалуйста, я к вам в гости! – послышался довольно приятный женский голос.

Только когда он накинул халат и сунул ноги в домашние туфли, у него мысль мелькнула, что голос все-таки ему незнаком, но намерение открыть пересилило начатки предосторожности.

– Сейчас! – отозвался он, запахивая халат и включая свет и в прихожей.

Он прислушался к тому, что происходит за дверью, но ничего не услышал. Было тихо. Он открыл дверь и увидел перед собой незнакомую улыбающуюся женщину, правда напоминающую ему кого-то. Она вошла в прихожую, не переставая улыбаться, но улыбка ее, казалось, таила в себе насмешку, а вслед за ней зашли то же незнакомый и то же улыбающийся молодой мужчина и старый знакомый Натис. Последний не скрывал ухмылки.

– Здравствуйте, здравствуйте, – поздоровался Натис и указал спутникам куда им идти."

Бой был проигран что называется без единого выстрела, и Мохтериону ничего не оставалось делать, как принять все условия победителя.

– Это мои друзья и твои новые клиенты, – сказал Натис, дождавшись, пока Подмастерье включит настольную лампу, осветившую зал, – Стеркус и Стерквилиния.

– Очень приятно, – процедил сквозь зубы обеспокоенный хозяин. – Чем могу служить?

– Мы останемся на часок и воспользуемся твоими хоромами. Где Аколазия? Почему не

встречает гостей?

– Ее нет дома."

Натис резко открыл дверь, ведущую к ней, и, несмотря на темноту, зашел в комнату.

– Когда она придет?

– Не знаю. Может быть, не придет до утра.

– Вот потаскуха! И ты тоже хорош!

Стеркус открыл тем временем шампанское и предложил всем сесть за стол. Натис, явно раздосадованный, отказался.

– Нет, я поеду, – ответил он на приглашение дружка. – Может быть, подъеду через час. Сколько сейчас? Начало одиннадцатого. Ну, стерва, пусть только попадется мне на глаза!"

Натис вышел, не попрощавшись. Только после его ухода Подмастерье обратил внимание на то, как у него бьется сердце. Стеркус насильно усадил его рядом с собой и предложил выпить за знакомство. Согласиться Мохтериону было тем легче, что и на протяжении сегодняшнего дня, и с первого же дня спаривания с Аколазией ему приходилось не раз и не два изменять своим прочно устоявшимся привычкам.

Шампанское было теплым, но это показалось Подмастерью приятным. Он поспешил извиниться и покинул парочку в зале. Ложиться в постель не имело смысла. Приблизившаяся вплотную опасность мешала отдаться безмятежному покою. Он готов был ухватиться за любую, пусть самую фантастическую, идею, чтобы убедить себя, что ничего особенного не происходит. Так, он начал склонять себя к мысли, что Стеркус является чем-то вроде ащ'исатаны по отношению к Натису, и это свое оказавшее немалую услугу представление распространил и на Стерквилинию.

Новое направление мысли, вызвавшее некоторое оживление игры воображения и оформившееся как угадывание профессий находящихся в соседней комнате посетителей, предвещавшее длительное увлечение поиском, неожиданно зашло в тупик после того, как Стеркус был квалифицирован как продавец в магазине табачных изделий, а его спутница – как работница табачной фабрики.