Читать книгу: «Всенародная Книга Памяти Светлогорского городского округа», страница 5
Клара Коурова:
«У нас корова была, благодаря ей и выжили»
Клара Васильевна Коурова родилась в Удмуртской Республике в деревне Стеньгурт. Семья была большая, крестьянская отец, мать, шестеро детей. Отец был работящий, семья, можно сказать, была зажиточной. Беда грянула в 1937 году по чьему-то недосмотру зерно, которое сушилось на элеваторе, сопрело и сгнило, отца Клары Васильевне обвинили в умышленной порче колхозного имущества. По совету друга он не стал дожидаться ареста, собрал вещи и уехал в Свердловскую область, там устроился работать на завод. Семья осталась в родной деревне. Из колхоза мать выгнали, землю отобрали, не оставили даже клочка земли картошку посадить, вспоминает Клара Васильевна. «У крыльца стоял столб, как граница, дальше этого столба мы не имели права заходить, – рассказывает женщина.
К началу войны, старшие сестры и братья подросли, на руках у матери остались младшие: восьмилетняя Клара и ее брат. Мама устроилась в школу уборщицей, дочка охотно помогала убирать классы. Эта работы была очень нужна, ведь в школе давали талоны на муку, а еще в хозяйстве была корова, благодаря ей мы живы остались, а без нее все бы умерли, уверена Клара Васильевна.
Война перевела размеренную жизнь в деревне на военные рельсы, один за другим ушли на фронт мужчины, для нужд фронта забрали всех лошадей. Женщины пахали тяжелую землю, сами впрягаясь в плуги, нашлась работа и для детей. «Делали что могли, – рассказывает Клара Коурова, – я пастухом была, полола грядки, сено собирала, работу тяжелую выполняли женщины. Они пахали на себе, боронили, а земля была тяжелая, большими комками, а нам давали такие колотушки, мы шли следом за ними и разбивали эти комья земли. Так вот мы и работали, «Все для фронта, все для Победы». Никто не мог сказать, что он не хочет, заболел или что-то еще».
Учебный год у школьников военных лет начинался с 1 октября или даже ноября, как закончится уборка урожая. Но дети все равно учились, несмотря ни на что. «Уроки делали при лучине, а когда не было даже лучины, старались сделать уроки засветло, – вспоминает Клара Васильевна. – Классы в школе были парные, первый с третьим, второй с четвертым, учительница была одна.» В 1945 году Клара Васильевна закончила семилетку с отличием. Закончилась война, в деревню стали возвращаться мужчину, их было всего пять человек, вспоминает Клара Васильевна, двое без одной ноги, третий контуженный, мужчин катастрофически не хватало, тогда председатель колхоза разрешил вернуться отцу, который всю войну трудился на военном заводе.
Десятилетку Клара Васильевна Коурова с отличием окончила в 1950 году, в том же году поступила в Ижевский государственный медицинский институт, старалась учиться хорошо, ведь за отличную учебу платили стипендию, а родители-колхозники были далеко и особо помогать не могли, приходилось полагаться на собственные силы. Через 6 лет окончила учебу и по распределению попала в Пермскую область, в районную больницу и не кем-нибудь, а сразу главным врачом. «Я была и хирургом, и врачом гинекологом, и терапевтом, и неврологом. Ничего не было ни электрокардиографа, ни лаборатории, работали, как говорили тогда, «ГУПом» (голова, уши, пальцы). Через несколько лет вышла замуж, вместе с мужем переехали жить на Украину.
Затем по приглашению приехала работать в Военный санаторий в Светлогорске. Работала врачом в Военном санатории, в «Янтарном береге» на пенсию вышла в 70 лет.
Н. Штерн
Рената Кочуро
Рената Францевна Кочуро, бывший несовершеннолетний узник фашистских концлагерей.
Сколько дней и ночей провела в оккупированном Витебске четырехлетняя Рената? Сегодня она не может об этом точно сказать. Такие малыши недостаточно точно разбираются во времени. Но один день врезался в память девочки, как осколок снаряда.
Рената Францевна вспоминает:
– С раннего утра фашисты с полицаями стали гнать людей на железнодорожный вокзал, мы были просто в необъяснимом шоке, нужно брать вещи, куда нас везут? В вагоны нас загоняли как скот, под ругань фашистов и полицаев нас старались загнать в вагоны отдельно от взрослых. Дети цеплялись за подолы платьев матерей, но гитлеровцы безжалостно отрывали малышей. Крик, плач, ощущение вселенского ужаса.
Почему убийцы поступили именно так, выяснилось уже на следующей железнодорожной станции. Взрослых вывели из вагонов. Вначале они решили, что фашисты одумались и решили вернуть их в родной Витебск. Их построили в колонну, подвели к какому-то рву на заднем дворе станции и … расстреляли. А нас повезли в Германию.
Когда нас привели на территорию лагеря, который находился в городе Гривений недалеко от города Циттау (Германия), то мы увидели: по усыпанным щебнем дорожкам куда-то торопились одетые в серые робы люди. Вокруг двора в три ряда симметрично расположились низкие бараки.
На территории лагеря нас поразило невиданное зрелище. Здесь вертелась живая карусель из заключенных. Узники с носилками бегом передвигались по большому кругу и безо всякой надобности на носилках переносили грунт с одного места на другое. Гестаповец следил презрительным взглядом за этим бессмысленным занятием и время от времени покрикивал: «Шнель, шнель». И люди бежали. Потные, худые, измученные.
Вокруг колючей проволоки были установлены наблюдательные вышки, на которых зловеще поблескивали стволы пулеметов и немецкие каски. В центре стояла высокая наблюдательная вышка, с которой весь лагерь был виден, как на ладони. На ней тоже стоял охранник с пулеметом. Нас провели на площадь перед зданием комендатуры лагеря. Там стояло несколько столов, за ними сидели гестаповцы, которые проводили регистрацию прибывших. Громко крича и ругаясь, гестаповцы выстраивали в очередь людей, столпившихся перед зданием комендатуры. Началась регистрация прибывших.
От каждого требовали паспорт. Наши личные вещи и продукты, привезенные в машинах, были сгружены в одну большую кучу. Тех, кто прошел регистрацию, отправляли забирать свои вещи из этой кучи. Столпилась масса людей, каждый искал свои вещи, а они оказались разбросанными. Найти свои вещи не было возможности. Договорились, что будем забирать вещи, а там разберемся.
Нас привели в один из бараков. Поскольку в бараке должна была производиться дезинфекция всей одежды, то было приказано продукты и табак сдать. Лучшие продукты попали на кухню коменданта и охраны. Приказали раздеться всем догола, разложить свои вещи по нарам и пройти санобработку. Вскоре появились парикмахеры с машинками и ножницами. У девушек обрезали косы, мужчин подстригали под «кочан» и брили усы.
После санобработки всех вместе – детей, мужчин и женщин – голыми, без одежды, погнали в баню. Баня была малопропускная, а нас было несколько сотен человек. За несколько часов все должны были пройти через баню.
…Рената с самого детства видела лишь страдание, болезнь и смерть. На ее хрупкие детские плечи легло тяжелое рабское бремя. Можно было только представить, какой ужас перенес ребенок, даже взрослые не могли пройти через муки ада концлагерей.
Этот концлагерь, в котором она содержалась, назывался женским. В начале марта сюда пригнали и мужчин. По дороге немцы расстреливали тех, кто падал и не мог идти. Когда привели в лагерь, часть отобрали, а остальных погнали дальше.
Поселили в каменном здании, где раньше были немцы. Женщины были огорожены колючей проволокой. А мужчины сидели и спали прямо на цементном полу. 10 апреля 1945 года, чтобы не тратить патроны, их поставили между двух зданий на большом сквозняке и держал часа четыре. Многие теряли сознание и падали.
Пробыли узники в этом лагере до 8 мая. А утром 8 мая в лагерь въехали наши танкисты. Увидев своих соотечественников, солдаты и офицеры, прошедшие с боями половину Европы, не скрывали слез. Потом танкисты сказали: «Кто может сам идти, тот пусть идет в Циттау, в госпиталь…».
А еще воины-освободители не могли понять, почему малолетние узники не плачут от радости. А они выплакали все слезы от мучений.
27 августа 1945 года восьмилетняя Рената вернулась в город Витебск. На этой страшной войне погибли все ее родные и близкие, дом, в котором жила их семья, был разрушен. Ренату, как сироту, поместили в детский дом.
– В декабре 1948 года нас направили в Калининград, – вспоминает Рената Францевна. – Здесь тоже было достаточно голодно и тяжело, но мы понимали, что теперь мы находимся в своей стране, которая не даст нас в обиду, оденет, накормит, выучит. Так и произошло.
Я на судьбу не в обиде. Просто очень хочу, чтобы те муки ада, ужас смерть никогда больше не повторились. Это мое самое заветное желание.
Зоя Кошевая
Зоя Николаевна Кошевая родилась в деревне Искусово, в Вачском районе Горьковской (ныне Нижегородской) области, детство деревенской девчонки ничем не отличалось от босоного детства миллионов советских мальчишек и девчонок. В семье было четверо детей, мать и отец работали в колхозе, старшие помогали по хозяйству, младшие учились в школе. Привычный ритм жизни нарушился летом 1941 года, началась Великая Отечественная война, Зое было всего 12 лет.
Отца направили в Горький, на военном заводе надо было заменить рабочих, ушедших на фронт, а в деревне мужчин заменили женщины и дети. «Мы вместе и наравне со взрослыми работали в поле, – вспоминает Зоя Николаевна, – пахали на лошадях. Лес у нас был очень далеко, ездили за дровами и на болота за торфом, заготавливали торф, чтобы топить в деревне русские печи. Я была ростом маленькая, у меня были такие валеночки старенькие, варежек даже не было, вот так вот руки запрячешь за пазуху и греешь, и едешь».
Зима 1942 года особенно запомнилась Зое Николаевне, она выдалась на редкость суровой, холодной. Снег выпал так рано, что не успели убрать с полей картошку и весной 43 года мы ходили на поле, собирали эту гнилую картошку, сушили, она была очень крахмальная, потом толкли в большой деревенской деревянной ступе, делали муку и потом из этой крахмальной муки пекли лепешки. Так и выжили. А в декабре 1942 года отца забрали на фронт, продолжает рассказ Зоя Кошевая. Сначала направили защищать блокадный Ленинград, оттуда родные получили первое письмо. «Отец писал, что его ранило в голову и ногу и его отправили в госпиталь в Тулу. После лечения он вновь попал на передовую, теперь уже под Смоленск, вспоминает труженица, – и все, больше от отца вестей не было». До сих пор судьба солдата Николая Егоровича Долотова остается невыясненной, родным пришло извещение из военкомата: «Пропал без вести», это все, что знает дочь о судьбе родного отца, чью фотографию бережно хранит всю жизнь.
После войны жить в колхозе лучше не стало, колхоз был бедный, по-прежнему весь тяжелый крестьянский труд лежал на плечах женщин и детей, на трудодни почти ничего не давали, кроме мякины и соломы, а зерно давали по 200–300 грамм на трудодень. В 1948 году в деревню приехал вербовщик, агитировал переселяться в Калининградскую область, переселенцам давали паспорт и 100 рублей на каждого иждивенца, нас было у мамы трое несовершеннолетних, 300 рублей большие деньги по тем временам, вот мама и согласилась, вспоминает Зоя Николаевна.
Из деревни Искусово осваивать новые земли отправилось несколько семей, ехали все в одном товарном вагоне, спали на нарах. Поезд шел до самого Светлогорска, до станции «Светлогорск 1». «Нас высадили прямо в лес, мы высыпали все и разбежались по этому лесу, – вспоминает Зоя Кошевая, – в лесу собирали кухонную утварь, которую немцы побросали. Расселили нас в немецкие дома, вместе с немцами, на первом этаже жили немцы, а мы на втором, по две семьи в одну квартиру». Зоя вместе с матерью пошли работать в военный санаторий, мама – в прачечной, она располагалась там, где башня, а Зоя работала в 22 корпусе санитаркой. Два года отработала в военном санатории, а потом перешла работать в Курортторг, в этой организации и отработала до самой пенсии. Вырастила троих детей, четверых внуков, сейчас у Зои Николаевны Кошевой уже четверо правнуков.
Н. Штерн
Тамара Кретова
Из четырех братьев с войны вернулся только один
Июнь 1941 года круто изменил уклад жителей старинного села Брасово, что в Брянской области. В первые же дни в действующую армию были призваны все четверо братьев Сычевых.
Агей Никифорович попал в зенитчики, их батарея охраняла небо на подступах к Москве.
В это время Брасово уже было занято гитлеровцами.
– Нам пришлось очень трудно, – вспоминает Тамара Агеевна Кретова, которой месяц спустя после начала войны исполнилось только 10 лет. – Наш край был партизанский, так что все это время чувствовали мы себя, как на пороховой бочке.
Что запомнилось в годы оккупации? Ещё больше гитлеровцев зверствовали те, кто пошел в услужение к фашистам – полицаи. От них натерпелись больше всего. Они были из местных, чаще всего из раскулаченных, так что знали все семьи коммунистов, ответственных работников.
Именно зондеркоманды, составленные из изменников, сжигали деревни, которые непосредственно примыкали к лесу. Но были среди них и те, кто помогал жителям. Они приходили вечерами и предупреждали: завтра у населения будут изымать рожь, прячьте, чтобы не нашли. Или, – на днях готовится облава на молодежь, чтобы угнать в Германию, юношам и девушкам лучше укрыться в лесу.
Части Красной Армии освободили Брасово в октябре 1943 года. У нас был создан колхоз, в котором трудились все от мала до велика. Мне на то время было всего 12 лет, я уставала очень сильно, по утрам хотелось спать. Но меня затемно будила бабушка: «Просыпайся. Глядишь, лишний кусок хлеба отцу на фронте достанется…»
Очень тяжело было. Как сейчас помню: пахать землю приходилось на тощих коровах. Да и весь труд казался практически непосильным, все приходилось делать вручную.
В 1945 году в 14 лет я пошла учиться в шестой класс, была там чуть ли не самая старшая.
Отец, Агей Никифорович, вернулся с фронта уже после победы – в марте 1946 года. Он был сильно ранен, контужен, лечился в госпиталях. А я радовалась тому, что на его гимнастерке красовался орден Красной Звезды. Как пояснил отец, его наградили за оборону Москвы.
Он был вообще очень легкий на подъем. И бабушка его удержать не смогла. Он очень тосковал по своим братьям, но ни один из них с фронта не вернулся, все погибли. Поэтому отец собрал всю нашу семью, и мы отправились с первым эшелоном в Калининградскую область. Прибыли в Калининград 23 августа 1946 года. Нас распределили в деревню Гросс Баум (ныне – это Сосновка Полесского района), отец устроился работать в лесхозе.
После окончания школы в Саранском в 1949 году я поступила в Гусевский сельскохозяйственный техникум. В год смерти Сталина его окончила и устроилась на работу. Тяжелое детство сказалось: Бог так и не дал мне родных деток.
Сегодня я живу в Светлогорске с дочерью своего племянника. За мной ухаживают, особой нужды я ни в чем не испытываю. Вот только годы берут свое. Но я все равно хочу через полтора года отметить свое 90-летие. Это, наверное, и будет хорошим подарком вместо того, что я не получила в детстве.
Татьяна Кривошеенкова
Татьяна Кривошеенкова родилась 13 января 1925 года. Чуть более месяца назад ей исполнилось 95 лет.
– Скажи мне кто-то, что я доживу до таких лет – не поверила бы, – улыбается Татьяна Яковлевна.
И это не преувеличение. Жизнь столько раз проверяла ее на излом, а смерть строила свои ловушки столь часто, что остается только поклониться Татьяне Яковлевне в ноги – все она выстояла и перетерпела.
Родилась в Осташковском районе Калининской области, но отца перевели в 1930 году в Кронштадт, а квартиру дали в Сестрорецке. Туда и переехала семья.
В начале лета шестнадцатилетнюю Таню отправили к бабушке в Андреаполь Калининской области. Возможно, именно поэтому она и осталась в живых в самом начале войны. Известен факт, что часть ленинградских родителей отправили своих детей к бабушкам, а потом, с наступлением фашистов около ста семидесяти тысяч детей пришлось возвращать в город на Неве, который пережил блокаду.
Но в сентябре 1941 года в Андреаполе было ничуть не спокойнее. Именно здесь проводились ожесточенные оборонительные бои. Так, страшный бой здесь разгорелся утром пятнадцатого сентября. Гитлеровцы с помощью артиллерийского огня пытались стереть поселок с лица земли. Андреаполь горел, казалось, что здесь погибли все. Но наши воины отвечали огнем на огонь. Фашисты предприняли несколько серьезных атак. Но им так и не удалось взломать нашу оборону.
Что тогда довелось пережить девушке – трудно сказать. Но когда через Андреаполь в июле 1942 года шла тридцать девятая дивизия, Татьяна с подругами кинулись к командиру:
– Возьмите нас на фронт бить фашистов…
Утомленный тяжелыми боями старший офицер сначала отмахнулся:
– Куда я вас возьму? Вы же еще совсем девчонки…
Но кто-то из подружек не смолчал:
– Какие мы девчонки? Мы даже шить умеем…
– Если шить – другое дело, – улыбнулся военный комендант. – Тогда вам прямая дорога в сорок восьмую армейскую мастерскую по ремонту обмундирования. Но только не ныть. Если понадобится, будьте готовы на передовую раненых бойцов и командиров с передовой вытаскивать…
И что? Согласились девчонки, ушли с тридцать девятой армией. Но шить почти и не понадобилось – медсанбаты их уже ждали. Трехмесячные курсы медсестер – и бессонные ночи в операционных.
Белоруссия, Латвия, Литва – а дальше цитадель фашизма – Восточная Пруссия.
Штурм Кёнигсберга готовился не один месяц, а увидели его девчата уже после того, как город был взят. До этого бессонные ночи на перевязках, операциях, наверное, ничуть не легче было, чем самим воинам, атаковавшим дома, превращённые в крепости.
– Они мечтали идти дальше, на Берлин, – говорит Галина Николаевна, средняя из дочерей Татьяны Яковлевны. – Но тридцать девятая армия настолько была измотана в боях, что ее не отправили на выполнение задач Берлинской наступательной операции. 1 мая 1945 года армия была выведена в резерв Ставки Верховного главнокомандующего.
Отдыхай, пехота? Как бы не так. Уже в июне 1945 года части тридцать девятой армии были переброшены в Монголию, чтобы решительным ударом в августе 1945 года разгромить части Квантунской армии, прикрывавшие подступы к перевалам Большого Хингана.
Мы почему-то лучше помним переход Суворова через Альпы, а на Хингане было ничуть не легче…
А потом случилось большое несчастье – Татьяне взрывом оторвало большинство пальцев на обеих руках.
Изувеченная, но не теряющая надежду на светлое будущее, она не только не сломалась, но мечтала о семье, о детях.
С неимоверным трудом научилась писать. И первое письмо отправилось на родину ее однополчанина Николая Кривошеенкова:
– Если не побрезгуешь, готова стать твоей женой…
Они поженились, Татьяна родила трех дочерей.
Было очень трудно – и у нее, и у мужа были маленькие зарплаты.
Но держали хозяйство, выращивали птицу и животных.
– Еще одно мое большое достижение, – говорит Татьяна Яковлевна, – я научилась сажать картошку… Вернее опускать ее в лунку…
Николая уже давно нет в живых – фронтовые ранения. А Татьяна Яковлевна живет с дочерью Галиной в Светлогорске, куда она перебралась более шестидесяти лет назад.
Всего у участника Великой Отечественной войны три дочери, пять внуков, несколько правнуков и даже один праправнук.
Судьба не очень легкая. Но пусть и трудная, но счастливая…
И на девяносто шестом году жизни наша боевая бабушка оценивает ее так:
– Главное – не сдаваться!
Ксения Кулешова
Долгое эхо войны
Участника Великой Отечественной войны Ксению Александровну Кулешову очень любят ветераны боевых действий в Афганистане. На каждый День Победы обязательно подойдут, обнимут, пожелают крепкого здоровья. И обязательно поздравляют в день рождения – у них общий праздник – Ксения Александровна родилась в День пограничника.
Когда я встретился с партизанской связной впервые семь лет назад – застал ее за разгадыванием судоку. Не изменила своей традиции Ксения Александровна и на этот раз: разве что сетки судоку теперь расчерчены на большом альбомном листе – зрение уже подводит.
– Разгадывание японских головоломок помогает мне сохранить ясность ума, – улыбается К.А.Кулешова, – да и скрашивает дни. Когда я с цифрами занимаюсь, не хочется думать о болячках.
Война ворвалась в ее жизнь в тот момент, когда 16-летняя девушка раздумывала: продолжить ли ей учебу или после 8 класса устроиться на работу.
– Мой отец, Александр Ефимович Кулешов, уходил на фронт одним из первых. Мы долго не могли наговориться вечером накануне. Словно чувствовали, что это наш последний разговор.
Спустя некоторое время нас, подростков, отправили строить аэродром в 25 километрах от родного Велижа, что в Смоленской области. Прибыли мы на место будущего аэродрома вечером, а спозаранку начали расчищать строительную площадку. Но буквально через три дня с начала войны в небе раздался гул моторов.
– Ложись! – крикнул кто-то из военных, и в ту же секунду раздались очереди самолетных пулеметов.
Мы бросились кто куда. Многие упали и вжались в зеленую траву. Что в это время было в наших душах больше – страха или ненависти – не вспомню.
А самолеты все летели и летели.
– Велиж летят бомбить, – раздался все тот же голос кадрового военного.
– Мамочка! Только не это! – завизжали девчонки.
Но тяжелые бомбардировщики уже ложились на боевой курс над нашими домами. Эхо разрывов донеслось до нас так отчетливо, как будто и не было этих 25 километров. Многие, потеряв ориентацию во времени и пространстве, побежали в сторону Велижа…
Кто мог тогда предположить, что уже 14 июля 1941 года наш город займут фашисты.
Трудно сложилось для нас первое военное лето и осень. Голод, холод, смерти. Каждый день, – как последний. До сих пор перед глазами картинка: мы прячемся в подполе костела, когда начинается стрельба. Это наши пытаются прорваться. Сверху раздается радостный крик: «Ура, мы свободны!» Робко выглядываем наверх. Точно, наши – неслышно ступают по полу костела в валенках. «Вы не высовывайтесь, – устало говорит нам усатый командир. – Вот отобьем гитлеровскую контратаку, тогда можно».
Над головами раздается треск автоматных очередей, разрыв гранат. А спустя время по полу уже цокают чужие сапоги. Крышка подпола приподнимается и в проеме показывается перекошенная от злости фашистская физиономия: «Руссишь швайн, выходи».
Нас сгоняют в тюрьму, наверное, единственное уцелевшее здание в городе. Обещают под утро расстрелять. Всех 300 испуганных женщин, детей, стариков. А в это время на Велиж падают бомбы советских бомбардировщиков. В городе страшные пожары и разруха, но на тюрьму не падает ни одна бомба, наверное, наши знали, что мы здесь, а может, Бог сберег.
Расстрелять нас не успели. Но сразу после этого мы решили с мамой уходить куда глаза глядят, все равно жить негде.
Как только наш город был полностью разрушен, фашисты загрузили нас на подводы и повезли в сторону Витебска. Нам уже нечего было терять, но до нас доходили слухи, что люди в этих лесных краях живут чуточку лучше, что в Белоруссии есть такие места, куда гитлеровцы вообще не суются, мол, где-то даже колхозы не разогнали.
Трудный был этот путь, ведь ни теплую одежду, ни продукты в дорогу немцы нам брать не разрешили. Но мама меня успокаивала: «Все будет хорошо, я же портниха. Как-нибудь прокормимся…»
В Витебске мы остановились ненадолго, погнали нас дальше, в Сенненский район. Районный центр Сенно расположен в 58 км от Витебска, но нас определили в поселок Старая Белица, которую все называли просто Белица. Определили на постой в одну из хат, где на нас ходили смотреть местные жители, интересовались, откуда прибыли беженцы, как нам живется.
Жили мы голодно, хотя хозяева и пытались хоть чем-то помочь. Мама шила платья и юбки жительницам окрестных деревень, но заказов было мало. У меня же было единственное богатство – альбом с рисунками, подаренный одноклассником. Я ходила с мамой и показывала рисунки из этого альбома. Кому-то из деревенских жителей нравилось это искусство, я вырывала очередной листок из альбома, а в ответ получала пару картофелин или куриное яйцо.
Но как вспоминала потом мама, на мне не было ни капельки подкожного жира, вылитый скелет. Однажды мы по весне с подругами отправились в лес собирать щавель, и я внезапно свалилась, потеряв сознание. Мама, взглянув на меня, определила: сыпной тиф.
Гитлеровцы страшно боялись тифа и при первом подозрении сжигали дома вместе с больными. Тогда мама решилась обратиться в Белице к врачу – Нине Васильевне Кривенцовой. Когда-то в селе была двухэтажная больница, но с приходом гитлеровцев они переселили доктора в небольшой домик рядом, первый этаж занимали полицаи. А на втором была небольшая комнатка, в которой стояли три железные кровати для пациентов. На одну из них и решила меня пристроить добрая Нина Васильевна.
Когда меня ночью несли по лестнице на второй этаж, доктор приложила указательный палец к губам. А наверху шепотом пояснила: «Узнают немцы, что ты тифозная – убьют и тебя, и меня. Так что лучше им не знать, что ты тут. Молчи…»
Сын Нины Васильевны – Женя – мой ровесник, ушел к партизанам. А вскоре и я стала партизанской связной.
Спустя некоторое время мне дали задание: разузнать, не наблюдается ли в Белице приток гитлеровцев, кажется, они что-то замышляют.
Я выскочила из дому пораньше. Но не успела пройти и километра, как увидела, что на убранном от колосьев пшеничном поле что-то не так. Пригляделась: ко мне со всех сторон по-пластунски ползли фашисты.
Один из них, офицер, поднялся в полный рост и на ломаном русском языке спросил: «Куда идешь, фройлен?»
Я пояснила, что в Белицу.
– Туда нельзя. Возвращайся.
Я показала «аусвайс».
– Возвращайся, – уже металлическим тоном произнес гитлеровец.
Пришлось повернуть назад. А в саду меня уже поджидал партизан с конем.
– Садись, дочка! Немцы против нас разворачивают карательную экспедицию. Здесь оставаться опасно…
Вскоре я предстала перед командиром партизанской бригады.
– Кто работал со связной Кулешовой?
– Начальник разведки бригады…
– Поэтому я и определяю ее в разведку бригады…
Нелегкой оказалась партизанская наука. В ней было столько тонкостей, о которых я и не подозревала. Во-первых, для мобильности передвижения у каждого из разведчиков был свой персональный конь. Но поскольку я была росточку небольшого, мне с трудом, но подобрали лошадку поменьше. Недели две ушло на ее «объездку». Во-вторых, меня охотно привлекали ко всем операциям, потому что чаще всего тактика разведки заключалась в поимке на «живца». И я для этого подходила как нельзя лучше. Подъезжает такой «казачок» к деревне, а фрицы, если они есть на постое, тут же открывают огонь изо всех видов оружия. Но в меня, маленькую, попасть труднее…
Меня в партизанском отряде очень берегли. Представители сильного пола прекрасно понимали, как мне, почти подростку нелегко приходится в условиях кочевой жизни. Особую поддержку ощущала среди разведчиков: это были бесстрашные ребята, готовые пойти и в огонь, и в воду. Командиром разведчиков был Василий Горбовский, по девичьим меркам «почти старик», ведь ему уже было под 30. Нельзя сказать, что он уделял мне повышенное внимание, разве что кусок хлеба лишний подсунет, тщательно проверит, насколько я готова к очередному рейду.
Во время боев за освобождение Белоруссии, когда части Красной Армии и партизанская бригада встретились, Горбовский пришел к своей подчиненной и тихо сказал: «Я ухожу дальше, бить врага. А ты возвращайся в родной город. Если судьба – обязательно встретимся».
Но вначале было коротенькое письмо. Чехов бы позавидовал такой краткости: «Жду. Вася». Но Ксения все поняла, судьба их свела, чтобы никогда не расставаться.
В июне 1945 года они поженились, прожили вместе более 60 лет. «Всего-ничего не дотянул Вася до своего столетнего юбилея, – вздыхает Ксения Александровна. – Вот уже десять лет как я одна».
Тяжело, трудно, но я постараюсь обязательно «дотянуть» до 75-летия Великой Победы, чтобы сказать мужу: наши подвиги даже три четверти века спустя не забыты. О нас помнят все последующие поколения…
