Читать книгу: «Всенародная Книга Памяти Светлогорского городского округа», страница 6

Нина Кураленко

Белорусский город Орша – крупный железнодорожный узел, с самого начала войны он оказался в зоне военных действий. По железной дороге эвакуировали предприятия, прибывали эшелоны с подкреплением. Поэтому немецкая авиация регулярно бомбила железнодорожную станцию.

– Мы жили в трех километрах от железной дороги, – вспоминает Нина Васильевна Кураленко, которой в начале войны было 9 лет. – Все поезда мимо нас шли на Москву. А уже в июле 1941 года немцы заняли Оршу. Город наполнился треском мотоциклов, гортанной немецкой речью…

Вскоре детей и подростков погрузили в вагоны и отправили в Германию. Маленькой девочке запомнилось, что перед отправкой их всех тщательно осмотрели немецкие врачи, отобрали только здоровых, зачем, – не объяснили. После медосмотра Нину с братом и сестрой направили в деревню работать.

– Я полола грядки, было очень тяжело. Спасибо, взрослые поляки помогали: вставали впереди меня и быстро так грядку пропалывали. А потом нас в другую деревню продали. Мы же как рабы были.

Долгожданное освобождение пришло в виде советского танка.

– Сначала я увидела в окно дуло, думала, трактор, а брат сказал, да какой же это трактор – это танк! Мы выбежали на крыльцо, и тут увидели наших солдат.

Когда вернулись домой, узнали: отец погиб в 1944-м, а дом наш сгорел.

Нина Васильевна окончила медицинское училище, в 1957 году приехала в Калининградскую область, работала медсестрой в санатории поселка Отрадное.

Н. Криммель

Евгения Куркина:
«Я видела, как людей вели на расстрел»

Евгения Леоновна родилась 13 января 1935 года в Белоруссии в деревне Старая Горынь Полоцкого района Витебской области.

– Мою маму со мной и братом приютила ее старшая сестра, а ее мужа, моего дядю, я считаю своим отцом, потому что он меня воспитал, – рассказывает Евгения Леоновна. – Наш дом стоял у дороги, рядом с током для зерна, так что жители окрестных деревень, которые задерживались на токе, брали пук соломы, приходили к нам, бросали ее на пол и так спали.

К началу войны нас, детей, было с двоюродными братьями и сестрами шесть душ. И взрослые решили, что дома оставаться небезопасно – деревня находится на краю Западной Двины, которую наверняка будут форсировать, и мало ли какие бои могут разгореться. Отправились мы в деревню Борово, которая находилась ближе к лесу, там жили дядины мама и сестра.

Деревня была небольшой, всего семнадцать дворов, да еще рядом с лесом. Кто ж знал, что именно Борово и бомбили, и обстреливали, стараясь уничтожить партизан.

Пришлось нам вернуться в свою деревню. И как потом выяснилось – правильно сделали. В 1943 году, когда карательная экспедиция «накрыла» часть партизанского отряда, в котором командиром был дядин свояк, дядиного девятимесячного племянника гитлеровцы буквально разорвали на глазах его матери и бабушки. А их вместе с партизанами согнали в одну из изб, заколотили двери и окна досками, облили все бензином и сожгли людей заживо.

Сейчас этой деревни на карте Белоруссии не существует, она навечно осталась на сайте «Белорусские деревни, сожженные в годы Великой Отечественной войны».

Весной 1944 года всю семью дяди с четырьмя детьми угнали в Германию.

А спустя некоторое время такая же участь постигла и нас с мамой и братом.

Привезли нас в небольшой городок, как потом говорили, в двухстах километрах от французской границы.

Взрослые работали на железной дороге, а дети до двенадцати лет находились в концлагере. Как только кому-то исполнялось двенадцать, его тут же отправляли на работу наравне со взрослыми. Наш концлагерь освободили американцы. На понтонах нас переправили на другой берег Эльбы, где уже поджидали советские солдаты.

Некоторое время нас держали в том же городке, устроив на постой в прежние немецкие казармы. Проверяли, нет ли среди нас людей, которые активно сотрудничали с гитлеровцами.

Потом мы отправились на родину. Прибыли в родную деревню в августе 1945 года. К счастью, Старую Горынь не сожгли, мы поселились в том же доме.

Брат чуть подрос и отправился учиться в ФЗО, я выучилась на продавца.

В ночь на 1 января 1953 года случилась беда – мама умерла, сказались годы военного лихолетья. Мне через двенадцать дней исполнилось восемнадцать лет. Очень тяжело было оставаться в родной деревне.

Дядина старшая сестра позвала меня в Калининградскую область, куда она перебралась в числе первых переселенцев. Некоторое время ушло на раздумье и подготовку документов.

В самую западную российскую область я приехала 9 июня 1955 года.

До семидесяти семи лет трудилась в воинской части. Потом, когда пошли сокращения, под них попала должность моей коллеги. Но так как она воспитывала маленького внука, я решила уступить ей свою должность.

А потом у меня была нелегкая операция, и ухаживать за мной приехала дочь.

Вроде бы все хорошо. Но иногда мне во сне приходит один и тот же эпизод. Я стою возле дороги, а по ней ведут людей на расстрел. Детское воспоминание…

Иван Лавренков

И.К. Лавренков, несовершеннолетний узник фашистских концлагерей.

Иван Кузьмич родился в 1933 году в Смоленской области в деревне Холмы. Когда началась война, Ваня ходил во второй класс. Хотя какая учеба? 12 сентября 1941 года школу разбомбили…

Отец был в «возрасте» – 1887 года рождения. Мама была моложе на 12 лет…

В тот же день, 12 сентября, как разбомбили школу, в Холмы ворвались отряды гитлеровских мотоциклистов. Проехали, увидели, что красноармейцев нет, и «попылили» дальше.

– В марте 1942 года фашисты активизировались, – вспоминает Иван Кузьмич. – Они спешили насытить «фатерлянд» рабской силой. Сгоняли всех, не только смоленчан. День мы шли, ночью нас размещали в поле. Дошли до белорусского Бобруйска. Сейчас страшно представить все это. Ладно, пожилой отец и мама. Но была еще невестка, жена брата с четырьмя детьми. Детей-то зачем?!

В Барановичах семьи разделили. Меня, как младшего, оставили с родителями, их старших внуков – от мамы с папой отделили. Нас привезли на станцию Городея. И тут по каким-то причинам наш вагон отцепили. Оставили в Белоруссии. В Несвижском районе Барановичской области.

На западе республики колхозов еще не было. Каждый выживал, как мог. Я трудился у трех хозяев, за продукты…

…После войны друг отца пригласил его в Мурманск. Это был 1951 год. Хотелось сразу записаться на путину, в море, но меня остановили: отец с матерью есть – не огорчай их.

В Мурманске устроился на спасательный буксир, ходили в Баренцево море. Всего было три буксира, так что делили вахту на три экипажа. Но каждый буксир был не маленьким – экипаж насчитывал более 30 человек. Одних кочегаров было 8 человек.

Несколько лет отработал на буксире, потом попал на танкер. Ходил на нем до пенсии.

Сейчас живу в Светлогорске.

А войну я вспоминать не люблю.

Дмитрий Левашов

Родился 31 октября 1925 г.

На войну был призван в 19 лет. Начал служить в Самаре, охранял мост через Волгу. Далее служил в зенитных войсках. В 1945 году принимал участие в освобождении «Освенцима». Получил ранение, но продолжал служить и после войны еще три года. За боевые заслуги был награжден орденами и медалями, в том числе и орденом красной звезды. В 1948 году женился на Анне Михайловне, они воспитали семерых детей, которые подарили им 29 внуков и 42 правнука! Ежегодно 9 мая, в разных уголках России (Санкт-Петербург, Самара, Тольятти, Светлогорск и др) дети, внуки и правнуки Дмитрия Гавриловича участвуют в акции «Бессмертный полк». Гордимся, помним и любим!

Мария Лесных

Мария Васильевна Лесных вспоминает о событиях восьмидесятилетней давности.

До войны мы вели достаточно размеренную жизнь. В 1938 году я окончила семь классов школы в родном городке Усмань. Городок наш был небольшим, чуть больше десяти тысяч жителей.

Папа мой работал кладовщиком, был уважаемым человеком, все его ценили за кристальную честность и мудрость, знали, что к нему можно всегда обратиться с любым вопросом или проблемой.

А еще все знали, что двадцатипятилетним молодым человеком он был призван на фронт в первую империалистическую войну. Вернувшись домой, сражался в красноармейском отряде, устанавливал Советскую власть на родной земле. Да и в последующие годы трудностей хватало: и голод, и кулацкие бунты, и убийства активистов. Только я никогда не замечала, чтобы мой папа кого-то боялся. «Когда ты живешь честно, помогаешь людям, никому не делаешь и не желаешь зла – это лучшая защита от лихих людей», – говорил он мне.

…В октябре 1941-го Усмань превратился в самый настоящий прифронтовой город. И пусть гитлеровский вал остановили за несколько десятков километров от города, но чувствовалось большое напряжение. По утрам и вечерам мы хорошо видели сполохи от пожаров и слышали артиллерийскую канонаду. В город начали поступать раненые, чуть раньше – беженцы.

Мы с нетерпением ожидали того часа, когда на нашей улице появится почтальон: вдруг письмецо от брата. Но с каждым днем почтальон приносил все больше и больше не солдатских треугольников, а уведомлений о гибели наших горожан – похоронок.

Я не могу без слез слушать стихотворение Константина Симонова «Я убит подо Ржевом». Потому что мой брат погиб именно под Ржевом.

Мы тоже рвались на фронт. В училище вместо диплома об окончании учебного заведения (мы немного не доучились) нам выдали справки о том, что мы прослушали курс лекций. И сразу распределили: одних по прифронтовым госпиталям, других – в поселки области заменять опытных фельдшеров, которые уже ушли на фронт.

До сих пор перед глазами стоит раненый летчик. Он был не просто ранен – на нем не было живого места. Вначале он был без сознания. А однажды, во время моего дежурства, вдруг открыл глаза, разжал воспаленные губы и тихо произнес: «Сестричка…»

Я подбежала к нему: «Молчите, вам нельзя разговаривать». Он жестом попросил бумагу и карандаш. Что-то неровно выводил. Потом показал глазами на тумбочку: шарф.

Я открыла тумбочку, достала оранжевый шарф, по всей видимости, подарок жены, ахнула, каким он был красивым. Летчик протянул мне записку с адресом, прошептал: «Отошлите». И тут же по его лицу прошла судорога.

Парню было никак не больше двадцати пяти лет, жене, наверное, и того меньше. И вот смерть разлучила их в самом начале счастья…

Из моих глаз градом хлынули слезы. Пожилой врач приобнял меня за плечи и ласково погладил шершавой ладонью по волосам:

– Привыкай, дочка. Это самые страшные минуты на свете. Осознавать, что твоих усилий для спасения чьей-то жизни оказалось недостаточно.

Наступил день, когда и мне вручили повестку в военкомат. Как вы думаете, чем мы занимались с папой в последний мой вечер гражданской жизни? Он учил меня наматывать портянки. Никогда бы не подумала, что это так сложно: оставишь хотя бы одну «морщинку» или «горбинку», – мозоли тебе обеспечены.

Попала я служить в десятый пограничный полк войск НКВД по охране тыла действующей Красной Армии. Конкретно – проходила службу в медицинской части полка. Работа была напряженной, раненых поступало много.

Было ли на войне страшно? Конечно, было – пуля, снаряд или бомба не выбирают свои жертвы, от их смертоносного свинца никто не застрахован.

А разве легче было в операционных? Порой не успеешь доползти до табуретки, чтобы дух перевести, а в это время заносят нового раненого…

Наш полк шел вслед за наступающими войсками, но мы были всегда готовы с оружием в руках защищать раненых, которых были десятки, если не сотни.

…В последние дни войны мы с боями дошли до Австрии. Это был апрель, стояла теплая погода. Как только увидела местные пейзажи – дух захватило. Мы привыкли передвигаться по разбитым дорогам, через разрушенные города и села. А здесь бои были не такие жестокие, а потому дороги чистенькие, аккуратные, мощеные. Вдоль них росли фруктовые деревья, много деревьев. И они все были в цвету. Аромат стоял неописуемый.

– Что же это такое, Александра Артемьевна? – спросила я у своего старшего товарища врача Александры Сиротинской. – Вы гляньте, как они богато живут. Все поля засеяны, сады цветут. В каждом подворье птица, скотина, молоко, масло, сметана, колбасы, которые нам и не снились. Неужели от такого изобилия хочется еще воевать?

– Да, Машенька, они живут богато. Но не надо забывать, что многое из этого богатства сотворено руками наших военнопленных, которые тут трудились, руками угнанных в рабство русских, украинских, белорусских девушек…

В августе 1946 года наш полк был переформирован в десятый стрелковый полк внутренних войск НКВД СССР и передислоцирован в Западную Украину, для участия в ликвидации западно-украинского националистического подполья.

Да, жители Австрии жили богато. Но и жители Галиции мало им в чем уступали. Помню, еще на заключительном этапе войны наше денежное довольствие распределялось следующим образом: пятьдесят процентов от денежного содержания нам выплачивали в местной валюте, например, в Румынии это были румынские леи, а пятьдесят процентов нашего содержания отправляли семье.

Как позже мне рассказала мама, моя зарплата им очень здорово помогла, это был дополнительный источник дохода, причем деньги перечисляли регулярно, без задержек.

Но вернемся к первому послевоенному году. Разместился наш санитарный батальон в небольшом городке Радехов, что в шестидесяти восьми километрах от Львова.

Многие из наших «сестричек» были совсем молоденькие, в жизни практически, кроме войны, ничего не видели. Помню, как мы обожали ромовые бабы, которые пекли местные жительницы. Мы со своими зарплатами вполне могли это позволить…

Все мы тосковали по родным местам, мечтали поскорее вернуться на родину. И хотя нам предлагали остаться служить, желающих было не так много.

Людмила Мацулевич:
«Фашисты утюжили нас без перерыва»

За неделю до начала Великой Отечественной войны 14-летняя Люда отмечала в Ленинграде с бабушкой свой день рождения. Тогда ей казалось, еще немного и она станет совсем взрослой. Но это произошло гораздо раньше, чем можно было предположить.

– С началом войны, – рассказывает Людмила Ивановна Мацулевич, – на семейном совете было решено «вернуть» меня в город Малая Вишера, где жила мама. Город был захвачен гитлеровцами 24 октября 1941 года, но менее чем через месяц, 20 ноября, фашисты были выбиты.

Спокойно у нас никогда не было. Малая Вишера – крупный железнодорожный узел, связывающий Москву и Ленинград. Ежедневно на фронт направлялись десятки эшелонов с воинскими частями и боевой техникой, а обратно шли санитарные поезда.

Гитлеровцы очень сильно бомбили и станцию, и военный завод, и госпиталь. Бывало, начинается налет, глянешь в небо, а оно черным-черно от фашистских бомбардировщиков. А иной раз «утюжили» нас без перерыва.

Почти два года я проработала машинисткой в райкоме комсомола, ведь в том же 1941-м я стала комсомолкой. А потом мне оказали высокое доверие, приняли в ряды коммунистической партии. И я стала уполномоченным райкома партии на лесозаготовках.

«Дрова для Ленинграда» – такой был главный лозунг. Валили лес мужчины, а девичьи бригады рубили толстые ветки, превращали сосны в бревна, а потом их пилили на чурбаки, которые можно было колоть на дрова.

Мне было всего 16 лет, я не могла смотреть, как человек работает на пределе сил, сразу же предлагала ему свою помощь. Бывало, по три-четыре дня фактически не приседала. Вернешься вечером из леса – ни ног ни рук не чувствуешь. А тут очередная телефонограмма из райкома: «С завтрашнего дня норма заготовки леса повышается». Смотришь на эту бумагу и раздумываешь: как девчатам-то об этом сказать?! И ладно бы это были деревенские, – крепкие, привыкшие к тяжелому труду. Но большинство девичьих бригад были сформированы из жительниц Ленинграда.

… В сентябре 1945 года я вышла замуж, мой супруг очень не хотел, чтобы я моталась по таким командировкам. Пришлось уходить с этой работы.

Не могу не рассказать и о своем муже – Алексее Исидоровиче Мацулевиче. В июне 1941-го 17-летний Алексей вместе со своими одноклассниками, все как один, отправились в военкомат с просьбой призвать их в армию. Военком пошел навстречу, тогда они попросили его, чтобы помог сформировать комсомольскую роту, которая и была направлена защищать подступы к Ленинграду.

Бои были ожесточенными, практически все ребята там и остались, – на этих безымянных высотах. Мой будущий муж получил тяжелейшее ранение ноги, врачам с трудом удалось ее сохранить. Алексею Исидоровичу, как инвалиду войны, выделялись путевки в санаторий. Так он и оказался в 1948 году в Отрадном. Вернулся оттуда и говорит: «Даю тебе три дня на сборы, мы переселяемся в Светлогорск».

Мы приехали 18 февраля 1948 года. Я всю свою жизнь до пенсии проработала в райисполкоме, потом в горкоме партии, отвечала за сектор учета. Особо горжусь тем, что награждена медалями «За трудовую доблесть» и «Трудовое отличие».

После выхода на пенсию не усидела дома, 15 лет проработала в Доме быта кассиром фотоателье.

Алексея Исидоровича не стало 28 февраля 2006 года. С тех пор живу одна. Ну как одна, дети, внуки. Помогают, поддерживают.

А еще помогает память. Когда я рассказываю о том непростом времени – отдаю дань уважения всем, кто не дожил до сегодняшнего дня.

Ю. Москаленко

Александр Минов:
«Немец приставил пистолет к моему виску…»

Удивительная вещь человеческая память, иногда человеку трудно вспомнить то, что было всего пару лет назад, а события раннего детства он помнит ясно и отчетливо. Александру Егоровичу Минову было всего 3 года, когда в родную деревню Малая Гряда Локнянского района Псковской области заняли фашисты. Саша жил с мамой, бабушкой и сестренкой Анной, которая была годом старше. Нелегкая задача стояла перед молодой женщиной в условиях оккупации, голода и гонений выжить самой и спасти жизнь двух маленьких детей. Не раз жизнь маленького Саши Минова висела на волоске, мальчик рос озорным и веселым, как многие мальчишки 5–7 лет. Однажды вздумалось Саше дразнить фашиста, повезло, что мать увидела, как немец приставил пистолет к виску ее пятилетнего сына, и бросилась на помощь. Отмолила, отбила кровиночку у врага, этот случай Александр Минов запомнил на всю жизнь.

31 месяц хозяйничали фашисты в районе. В феврале 1944 года, отступая, они жгли деревни и угоняли жителей в рабство. Так и маленького Сашу с сестрой и матерью погнали пешком в Германию отступающие фашисты. Пленные дошли до Латвии, а там уж немцам стало совсем не до них, на латышских хуторах их и бросили без еды и вещей. Домой возвращались пешком, спасибо, везде есть добрые люди, кто краюхой хлеба поделится, кто картошкой вареной угостит, так и добрались до разорённого дома. Мать сохранила в войну все самое ценное, что у нее было – жизни своих маленьких детей: дочки Ани и сына Саши.

Саша вырос, закончил институт и в 1977 году приехал в Калининградскую область. Друг, с которым они вместе учились, пригласил его на строительство тепличного комбината в городе Светлом, и сначала работал там. В 1989 году в июне месяце Александр Минов с семьей переехал в совхоз Зори, где трудился главным инженером-механиком, его портрет много лет висел на доске почета. А сейчас он бережно хранится в семье и служит талисманом для всех членов семьи. «Портрет папы, очень любит наш сын, он военный и часто бывает в служебных командировках в горячих точках. И когда он приезжает, то обязательно достает этот портрет отца и просит, чтобы мы его бережно хранили» – делится Нина Ивановна, жена Александра Егоровича Минова.

Н. Штерн

Владимир Мисилевич:
«Будь проклята война…»

В три года маленькому человеку для счастья нужно не так много. Мороженого побольше, красивых игрушек, в общем, чтобы баловали тебя любящие родители. Но вместо этого у Володи Мисилевича случилась война.

Жили они в Минске, поехали к отцу Петру Ефремовичу в Барановичи, где тот проходил службу, а тут… Отец, успел нанять подводу, наскоро обнял жену, поцеловал сына и на прощание бросил: «Берегите себя, отгоним фашиста, – встретимся».

Наверное, из-за миллионного людского плача Бог его не услышал. Эти проводы оказались последними.

Пока добирались до Минска, город заняли фашисты. Приехали под утро, разбудили соседку. Она, увидев молодую женщину с ребенком, вскрикнула:

– Отец у вас командир и коммунист. За вами уже несколько раз полицаи приходили…

– И что нам теперь делать?

– Прячьтесь. Бегите. Они завтра с рассветом здесь появятся…

А куда бежать?! Перейти линию фронта нереально – кругом фашисты. Отсидеться? Но где? Разве что в деревню, где жили родственники мужа. Но и там списки семей командиров, коммунистов уже были готовы. Удалось сбежать из Минска, но вдеревне сразу «сцапали». Попали в «расстрельную команду».

Утром вышел сытый и пьяный немецкий офицер и распорядился: «Эта фройлен очень молодая, сын вырастет – пусть работают на рейх. В эшелон, в Германию».

Выгрузили нас как скот в городе Ройтлинген, что в 40 км от Штуттгарта. И погнали в концлагерь.

Вспоминает Владимир Петрович Мисилевич:

– Мама рассказывала, что в лагере шептались, мол, охрана ищет малолетних детей, чтобы ставить на них опыты. Поэтому меня прятали в мешки, чтобы не нашли.

А потом я перешел на «легальное» положение. Маму отправили на ткацкую фабрику, помогать на кухне. А рядом, в пристройках кирхи, жили монашки, которые, может быть, жалели молодую рабыню из советской страны, а может – эксплуатировали по полной. Но комнатку выделили. Правда, только на период работы.

Что это за город Ройтлинген? Сегодня, когда есть интернет, можно узнать, что одна из улиц города, Шпройерхофштрассе, занесена в книгу рекордов Гиннесса, как самая узкая в мире: в самом узком месте ее ширина составляет 31 см. Но я не хочу видеть Ройтлинген даже в кошмарном сне.

Фашистов выбили из города американцы. Нас отправили на родину. Долго проверяли в фильтрационном лагере на территории Польши. Я там снова увидел солдат в советской военной форме. И даже подружился с водителем полуторки. Он давал мне кусочки хлеба и сахара.

В октябре 1945 года прибыли в Инстербург, нынешний Черняховск. Откуда-то появились вербовщики, предлагали обустроиться в новой советской области. Мама почему-то выбрала Раушен…

Жаль, что в 1945 году здесь школы не было. Но был центральный военный санаторий, куда мама устроилась санитаркой.

Сегодня мне уже за 80. Прожита долгая и трудная жизнь.

…Будь проклята эта война. Она забрала у меня отца, детство и малую родину…

Ю. Москаленко