Читать книгу: «Лайкни и подпишись», страница 7
Глава 28 Оля
– Я Ольга! Ольга Дмитриевна Хтонова, я в Витиной школе преподаю, откройте пожалуйста!
За дверью уже минуту мнется некто.
– Я, я вас зн-на-ю, но вп-пустить н-не могу.
– А, Витя, – узнает Оля, – ты один сейчас?
Витя радостно бормочет: «Да, д-да!».
– Ну хорошо, молодец что не открываешь, а родители скоро вернуться?
Пауза – Оле кажется, что Витя пожимает худенькими, вывернутыми немного плечиками.
– Д-должны скоро, он-ни в магазин ушли.
– Я тогда подожду у подъезда, как мне их узнать?
– Н-на маме шап-пка красная, смешная, с п-п-помп-поном!
Оля улыбается:
– Спасибо Витя, хорошо, я подожду.
Оля дышит на ладошки, трет их друг о друга. Пальцы слегка занемели. Она глядит одним глазом в щелочку подъездной двери. Семья Сорокиных проживает в старом, маленьком домике – всего 3 этажа. Такие дома редкость, даже сохранились деревянные лестницы и перекрытия. Оля топчется, постукивая каблуками по льдистому полу, дверь хлопает на ветру и в щель белым облаком задувает снег.
– А ну пошла отсюда! Ишь, повадились, думаешь коль замка нет, то все можно? А ну пшла, кому говорю, щас милицию вызову!
Оля вздрагивает и вжимается спиной в стену от испуга. Сгорбленный низенький дедок ковыляет к ней с первого этажа, грозно помахивая палкой.
– Ишь, наглая! Стоит, не шелохнется! А я тебя как палкой…!
– Да успокойтесь вы, я учитель, пришла к родителям, а их дома нет.
Оля хихикает, пока подслеповатые глаза изучают ее фигуру: приличное пальто, сапоги кожаные, хоть и старые, на Оле фетровый беретик и дамская сумочка.
– Тьфуй ты, – машет дед рукой, – а я думал писюха какая, они тут табунами ходют, курят, бычки свои кидают, а дом то вон, – дед стучит палкой по деревянной перилле, – дерево! Вспыхнет, и все! То пьют бывает, орут дурниной, то вон в двери ломятся, выясняют что-то. Одним словом, пропащие!
Оля смеется, но кивает, грозный дед смотрит на нее добрыми глазами.
– А ты дочка замерзла уже поди, хочешь, я тебе чаю налью? Детей учить дело хорошее, это ты молодец, правильную профессию выбрала.
– Нет, спасибо, мне бы людей не пропустить.
Дед кивает.
– А ты наверно в 108?
– Да, – удивляется Оля, – к Сорокиным.
Дед снова кивает, отводит мутный взгляд.
– Ну и правильно, вот к ним-то вся шалупонь и ломится вечно, к Витьке к ихнему. Ты с ними построже!
Дед грозно взмахивает клюкой на прощание. Оля кивает, пытается вникнуть в суть дедовых слов: к Вите Сорокину ходит местная шпана. Зачем?
– Я говорила тебе, подорожает все, надо было раньше брать!
Входная дверь открывается, впуская в подъезд тусклый зимний свет и облака мелкого колючего снега. Женщина в красной шапке с помпоном несет, прижав к груди, большой пакет. Мужчина входит следом с еще одним пакетом и сеточкой с мандаринами. Новый год близко, закупились к празднику.
Женщина подозрительно оглядывает Олю: «Здрасьте,» – оттирает ее плечом к стенке и протискивается вверх по лестнице.
– Виктория Ильинична?
Женщина останавливается, оборачивается, медленно, нехотя, как будто ждет плохого.
– Меня зовут Ольга Дмитриевна, я преподаю в Витиной школе, могу я с вами поговорить?
Оля видит замешательство Виктории Ильиничны и добавляет:
– Это касается Вити, очень важно.
Чай в растрескавшейся фарфоровой чашечке обжигает Олины губы. Он горячий и оттого безвкусный, а может просо безвкусный – пакетная шелуха с красителем. Оля вежливо делает глоточек и отставляет чашечку. Розовые наивные цветочки потускнели от времени и отсутствия хорошей чистки.
– Вы у Вити не ведете, – констатирует Виктория Ильинична.
Оля кивает:
– Не веду. Я не про учебу поговорить хотела.
Виктория Ильинична разом обмякает и успокаивается – округляются строгие прямые плечи, спокойно ложатся руки.
– О чем тогда? Что мы, на шторки не сдали, или как?
Оля подбирает слова. О старинный плафон лампы в неистовстве бьется одинокая зимняя муха. Все вокруг тоже строе и потертое – пожелтевшие обои времен Советского союза, фанерный стол, деревянные дореволюционные полы. От этого вида Оле становится совсем тоскливо. Еще и надо как-то подобрать эти правильные слова, которых нет, таких слов никогда нет.
– Я боюсь, над Витей издеваются одноклассники, – наконец решается Оля, – из-за его особенностей. Директор не желает брать ответственность, но я считаю вы должны знать.
– Как это, издеваются? А учителя-то куда смотрят? Как издеваются? – Виктория Ильинична круглыми от возмущения глазами смотрит на Олю и ждет ответов.
Отчим Вити – Артур – тихо сидит на кухне за стенкой.
– Над Витей происходит травля, но вне школы. Учителя этого не видят, но есть доказательства… есть видео…
Виктория Ильинична громко клацает чашкой о блюдце.
– Стоп. Я поняла, спасибо за беспокойство, мы с эти сами разберемся.
Оля внезапно понимает:
– Вы знаете?
– Ольга Дмитриевна, спасибо за визит, я думаю вам пора. Артур! Проводи Ольгу Дмитриевну!
Артур, мужчина средних лет с осунувшимся, усталым лицом молча выходит из кухни. Его крупная фигура встает мрачной тенью на фоне желтого света лампы.
– Я вас провожу, пойдемте.
Оля не верит своим ушам.
– Вы не понимаете, Вите наносят непоправимый психологический вред! Все эти видео калечат его психику!
– Хватит, я сказала! – старенькая кружка дзынькает и разбивается на осколки о деревянный пол. Белые фарфоровые брызги зарываются в серую грязь в половых щелях.
– Вы понятия не имеете о психологических травмах! – кричит Виктория Ильинична. – У меня ребенок инвалид! Мне его тащить не на что! Вы знаете сколько лекарства стоят!? Да ни черта вы не знаете! А эти видео нас кормят и одевают!
– Вам за это платят? Вы что же это, Витю…– доходит наконец до Оли.
– Пошла вон отсюда! И что бы молчала, поняла? Артур, выведи ее!
Понурый молчаливый Артур мягко берет Олю под локоть.
– Пойдемте, – говорит он мягко и тихо, – вам пора.
Оля наспех наматывает шарф, наполовину застегивает сапоги, Артур закрывает за Олей дверь, и в самую щель уже говорит на прощание:
– Она хорошая мать, ей просто тяжело очень.
– Шум такой, разбилось чаго? – высунул в щель любопытный нос дед.
– Разбилось, все разбилось! – зло отвечает Оля. – В дребезги!
Она вырывается из подъезда в злой морозный день. Холод тут же щиплет Олю за щеки, забирается под наспех накинутый шарф.
Оля чувствует жаркую злобу и обиду, точно ее предали, дали под дых.
– Что я знаю? – бормочет она под нос. – Ребенок инвалид, да все я знаю! – выкрикивает Оля громче. – Мать она, как же, таких бы матерей…
Оля секунду растерянно стоит на месте, затем берет телефон и набирает Дашкин номер.
– Даш, ты дома сейчас? Я приду? Я вино принесу, сыру порежь, или чего там.
Глава 29 Оля
– Ой, хорошо… – Дашка залпом опрокидывает рюмку коньяка.
Уже в магазине Оля поставила пакет с вином на полку и взяла, что покрепче, коньяк – три звезды, армянский.
– Нет, ну ты себе представить можешь? – возмущается Оля. – Они же знают, обо всем, Даш, знают!
Оля замолкает, подбирая слова – ее доброе наивное лицо раскраснелось, волосы под шапкой свалялись вихрами. Дашка тянет ей дольку лимона, и Оля машинально сует ее в рот, морщится, запивает.
– Спасибо, Даш, она же ребёнка продает, словно сутенер!
Дашка смеется, усевшись по турецкий на маленьком пуфике.
– Ну, скажешь тоже, сутенер!
– А как еще сказать? Она ведь продает его, Даш, за деньги!
Дашка философски пожимает плечами:
– Морализатор ты, Оль, страшный.
– Ты ее что сейчас оправдываешь?
Дашка машет руками:
– Не, не, ни в коем случае! Психологическая травма у ребёнка, все такое, Витя еще и знает, к тому же, что мама родная его не защитит. А может и не понимает ничего, – Даша пожимает плечами, опрокидывает рюмку, – а и хорошо, если не понимает.
– Он не маленький, Даш, все он понимает, – уверена Оля.
– Ну что Оль, теперь-то все? – Спрашивает Даша, подставляя рюмку для тоста. – Все испробовала? Конец истории?
Оля мрачно кивает, чокается, выпивает.
– Ты мне скажи, почему тебе так хочется, чтобы все закончилось поскорее? Ну неужели ты, Даш, ребёнку помочь не хочешь?
– Хочу, Оль, очень хочу! Просто предчувствие у меня, – признается Даша, – нехорошее. Знаешь, кучу вонючую лучше палкой не ворошить, вонять меньше будет, и сам не запачкаешься.
Оля машет рукой:
– Не понимаешь ты ничего, Даш. Я как подумаю, что это Кирюша, что моего Кирюшу… Что это над ним смеются всей страной малолетних дебилов, так я бы, Даша, их всех бы…
Оля плачет от бессилия и страха ха сына, плачет тихо, давясь всхлипами и медленно сжимает кулак. Дашка тут же вскакивает и обнимает Олю за плечи, наливает ей скорей коньяка, подставляет поближе блюдечко с лимоном.
– Ну что ты, тише, ну все, на вот выпей, давай, вот так… Залпом, залпом!
Оля лежит в кругу Дашкины рук.
– Никто твоего Кирюшку не тронет, ты не дашь, ты вон какая… А про блогера этого своего недоделанного забудь. Ты ему ничего не объяснишь и не докажешь, а если у него деньги водятся сама знаешь – он всегда невиновен будет. Не трожь его, целее будешь.
– Не понимаю я, Даш, как люди так умеют, пройти мимо чужой беды? – Оля говори тихо, глядя на дергающийся от сквозняка язычок свечи.
Даша пожимает плечами, гладит Олю по мокрой щеке.
– Жизнь учит.
– Не должна жизнь учить такому, – упрямо говорит Оля.
Дашка только молча вздыхает, лучше Оли наученная, что слово «должно» к жизни мало применимо. Она подливает Оле еще коньяка, и Оля утихает, успокаивается, горе ее топится в алкогольной расслабленной неге, и вот они уже как будто забыли про Витю, про Никиту… Нет, не забыли конечно, Даша знает, что Оли никак о таком не забыть, и все же надеется, что на этом история и закончится, и все они – и Даша, и Оля, и вся их школа, заживут как раньше – мирно и спокойно.
Домой Оля приходит уже за полночь: пьяная, пустая, все выплакавшая, легкая-легкая, точно все внутри перебрали, разложили на места, вычистили. Дашка права, все кончилось, история завершилась.
Мама спит на диване, не раздевшись – ждала. Кирюша сонно ворочается, разбуженный Олиным приходом. Оля приседает на корточки смотрит на силуэт Кирюшиного тельца.
– Я тебя никому не дам, слышишь? – шепчет Оля. – Я тебя от всех защищу.
– Оль, ты что ли? Час то какой? – мама трет глаза и моргает во мрак комнаты.
– Поздно, мам, – отвечает Оля, – спи, утром поругаешься.
Глава 30 Никита
Витина мать открывает Никите сразу. Такая она недовольная его видом – сразу ясно: щас включит сирену и будет орать, пока Никита от ее ора не стечет в кросы.
Никита улыбается самой своей обаятельной улыбкой – той, за которую в школе ему прощают любые проступки, той, из-за которой у фанаток рвет крышу, той, на которую однажды клюнула Юлька и до сих пор клюет и клюет, как ненормальная.
Витькина мать тоже немного осаживается, и тогда Никита сразу достает из-за спины букетик и тортик – к чаю.
Никита еще не знает, чем ее взять, как убедить и сломать, поэтому действует по всем фронтам сразу: прежде чем идти Никита прикинул на что лучше давить и решил, что тут не сильно много стратегий. Может она одинока и ей будет приятно внимание – так ведут себя училки если с ними немного пококетничать. Толстые старые тетки с пробивающейся из-под капрона щетиной тут же тают и перестают трясти брылями, как бульдоги. Этот прием помогал Никите выжить много лет подряд – то, что с женщиной всегда нужно флиртовать, Никита усвоил четко.
Вторая вещь – это, понятно, деньги. Никита не жадный – он делится. И Витьку за ролик он заплатит, только в нужный момент. Вряд ли родители Витька очень уж богатые, в Никитиной школе сильно богатых не учится. Скорее наоборот – вот и посмотрим, какие у Витькиной матери моральные принципы
Никита вручает ей букетик и тортик и с ходу выдает козыри:
– Чудесно выглядите, Виктория Ильинична, добрый день, я Никита Парфенов, друг Вити. Можно?
Конечно можно – Никиту сразу пускают, комплимент, улыбка и презент всегда открывают дверь.
– Друг говоришь? Ну проходи, Никита Парфенов, только на счет дружбы вашей я сомневаюсь. Витя мне ничего доброго о тебе не рассказывал.
– Ну, так это пока, он еще нашу дружбу не оценил просто, но ничего, скоро оценит.
Мать Вити встает на кухне возле стола – не садиться, Никите тоже не предлагает, руки скрещены, брови нахмурены Никита улыбается как ни в чем не бывало, сам берет кружку – первую что видит, наливает себе воды из графинчика.
– Я, знаете, что думаю? Витя просто капризничает, ему же работать еще не приходилось, а тут действительно стараться надо, пахать, вот ему с начала идея понравилась, но как понял, что это все реальная работа, а не кривляние на камеру, так сразу сдал назад.
Мать Витьки смотрит на Никиту как ну дурака. Никита этот взгляд ненавидит – так любой взрослый смотрит на тебя, если посмеешь открыть рот и заговорить о «делах», деньгах», бизнесе», «политике», да о чем угодно, как будто эти темы присвоены одной возрастной категорией. Как в кино – тема экономики 18+. Но все это только до тех пор, пока не появляется обезоруживающий аргумент. Он обнуляет все доводы, сбивает спесь и самодовольные мины, стирает ластиком уверенность с рож. И этот аргумент Никита бережно запаковал в конверт и положил в нагрудный карман куртки.
– Значит так, Никита, за цветочки спасибо конечно, очень красивые, но ты их лучше матери своей отнеси, у который ты деньги на них, наверняка, взял, не спросив. А Витю моего больше не трогай, не надо ему звонить писать, вот это вот все, иначе я уже не с тобой, а с папой твоим поговорю.
«Экая строгая», – хмыкает про себя Никита.
– Я все понял, понял, – Никита поднимает руки вверх, как будто сдается, – нет так нет, тогда вот – Витина зарплата за первое видео. Все честно – мне заплатил канал, я Вите процент. Вот возьмите, – Никита достает и протягивает конверт, – он все спрашивал когда-когда, вот перечисли. Ну спасибо за воду, цветы не возьму и торт тоже. До свидания.
Никита разворачивается и неспешно идет к выходу и слышит, ясно слышит, Витькина мать за ним не идет. Нет шелеста бумаги – раскрыть конверт стыдно, но она ощупывает его пальцами – белый бумажный бог мягко топорщится, как сугробик из свежего снега.
– Никита, – зовет она его, и в голосе нет уже ни издевки, ни недовольства, только растерянность, а еще, и это Никитино любимое, – надежда, – Никита, постой, ты чего это, нам чужого не надо, ты забери!
Витькина мать протягивает конверт обратно дрожащей рукой.
– Так и мне не надо! Я свою часть забрал, это Витино. Все честно, – снова повторяет Никита.
– Да как же это, так ведь не бывает, – почти шепчет Витькина мать, – за какое-то видео, такие деньги! За такие месяц работать можно, – говорит она и краснеет, потому что проговорилась – и в том, что примерно прикинула сумму, и в том, что зарплата у нее очень маленькая.
– Ну и работайте – улыбается Никита, – а я не буду, мне столько за одно видео платят.
Дверь Никита за собой захлопывает сам, разговор продолжать нет смысла, теперь Никита просто ждет.
Ждет день до вечера и следующий. В школе Витька его избегает, странно поглядывает, покрывается красными пятнами, но молчит, сука, как рыба.
Никита ждет.
На третий день раздается звонок – домашний Витька.
– Ало? – бодро и деловито отзывается Никита.
– Никита? Здравствуй, это Виктория Ильинична, мама Вити, я звоню на счет видео.
– Ой, а я Витю не трогал, все как вы просили, и слова ему не сказал!
– Да, да, я знаю, я не поэтому… – Витькина мать замолкает, то ли подбирая слова, то ли торгуясь сама с собой в последний раз. – Мы с Витей еще раз поговорили, в общем, он с удовольствием у тебя поснимается.
Глава 31 Оля
Кирюша плачет, Оля стоит мрачной тенью у его кроватки. Она все испробовала, даже новогодние гирлянды достала раньше времени, и хрустальные шарики на свет вертела, и зеркалом солнечных зайчиков ловила – ни-че-го. Кирюшины таблетки, купленные на сунутую Мариной пятитысячную, стремительно кончаются. Оля снова уменьшает дозу, но Кирюшн организм второго отхождения от норм не прощает. Ему хуже. С каждым днем хуже.
Ее тихий пугливый малыш превратился в напуганного глухого и слепого зверя. Кирюша воет и ломает игрушки, бьет руками прутья кроватки до синяков. Размазывает и кидает фекалии. Оля не плачет, и почти уже не чувствует, только думает – где взять деньги. Андрей молчит, сбрасывает звонки, шлет дурацкие пустячные смс: на совещании, Алка спит, говорить не могу, за рулем… И никогда у него не минуты поговорить о сыне. А Андрей знает, что о сыне – по другим поводам Оля никогда не звонит.
Пойти к нему? Снова? А что делать?
Оля ходит кругами. Кирюша, глядя на ее метания, распаляется еще больше. Мама с ледяным компрессом на голове причитает перед иконкой богоматери. Ее бубнеж очень бесит Олю, как в советском человеке, который коммунизм голыми трудовыми руками строил, уживаются такая глупая набожность и жестокий, холодный, как ушата воды, прагматизм?
– Да прекрати ты, – не выдерживает Оля, – дай подумать, не бубни.
– Это я бубню? – мама прижимает к груди ладонь. – Это ты сыну своему так говори, совсем скоро голова от его криков взорвется.
– Мама! Ну ты же взрослый человек, ну подумай, что говоришь такое! Устала – иди в туалете запрись, воду пусти, там не слышно ничего.
– Ай! – тут же машет рукой Оля и сама удаляется в ванную, опускает крышку стульчака, открывает кран, затыкает уши.
Соседи стучали уже дважды за утро. Оля все понимает, они устали. И мама устала. И Оля тоже очень, очень устала.
А Андрей не берет трубку.
Оля мнется минуту, кусает обветренные на морозе губы, морщит лоб, стучит пальцем по кончику носа. Затем решается и, зажмурившись, нажимает кнопку вызова на телефоне.
Марина берет с третьего гудка.
– Ало, кто это? – голос у нее настороженный, невеселый.
– Марина? Это Ольга, здравствуйте.
Марина отвечает не сразу, не ожидала от Оли, что она на такое решится:
– А, Ольга, здравствуйте.
– Я на самом деле с Андреем поговорить хотела, но он вторую неделю трубку не берет.
Секунду висит пауза. Затем Марина нехотя, смущенно и как-то виновато говорит:
– Ольга, он работу потерял, временно, потому и на звонки не отвечает.
И снова пауза.
– Ольга, вы меня слышите?
– Да, да, я просто…
– Да, мы тоже не ожидали. Оптимизация на предприятии, сокращают персонал. Но Андрей уже нашел пару мест, скоро должно все решиться.
Оля молчит.
– Вы простите нас, Ольга, я понимаю, вам деньги нужны, мы задержали сильно…
Это Маринино «мы» бесит Олю невероятно, какие еще такие «мы»? Это ребенок Оли и Андрея, и должен Кирюше только Андрей. А она разделила этим мы ответственность, словно они с Андреем двуглавое чудище, единое целое. Нет никаких «мы» есть только он. Только Андрей.
– Мы вам все вернем, как только, так сразу, честное слово, Оль, честное материнское.
Оля кладет трубку, не выдерживает. Ей невыносимо жалко – Кирюшу, себя и Марину.
Оля прижимает молчащий мобильник к подбородку. Что же делать?
Андрею перед Олей стыдно – это Олю очень забавляет. Так стыдно, что даже трубку не берет. Прячется как трус – от нее, не от Кирюши, перед ним Андрею не стыдно. Андрею все равно. Оля бы на его месте продала – машину продала, велосипед, все бы продала ради сына.
Оля смотрит на телефон в своих руках. «Все бы продала».
Глава 32 Оля
– Слушай, ну это модель старый, стекло битый, батарея плохой, больше пятихатки не дам, понял, да? – молодой узбек чешет грязное ухо. Его смуглые ладони укрыты дырявыми перчатками без пальцев.
– Ну как пятихатка, я в магазине видела, такой десять стоит!
– О-о, – тянет узбек и смеется, – так то новый, хороший, у того и батарея хороший, и стекло целый, и царапина нету, понял, да?
Оля мотает головой.
– Слушай, хочешь – бери, не хочешь – иди, я тебя не обманывай, понял, да?
Оля выходит из будки без денег, но с телефоном. На пятьсот рублей она едва купит одну пачку таблеток. А Кирюше нужно три разных препарата в комплексе.
Узбек гогочет Оле в спину:
– Все равно вернешься, понял да?
Хмурое низкое небо мрачно глядит на Олю, спрашивает, как бы, ну и что теперь?
А ничего! Оле в школу пора, Оля на работу опаздывает, вот что. Но о работе Оле совсем не думается.
Уже у самых ворот на секунду вынырнув из своих мыслей Оля замечает Витю Сорокина, робко жмущегося к заборному столбику, кутающегося в пуховичок. Одно плечо у Вити выше другого и вывернуто назад, как расправленное крыло, от этого ворот пуховика прилегает неплотно, и Вите явно холодно даже с шарфом. Витя смотрит на Олю чуть искоса – незаметно, смаргивает с ресниц снежинки и боязливо опускает голову. Оля секунду стоит. не зная, что делать: подойти к нему, пройти мимо? Но Витя первым отлепляется т столбика и сливается с общим потоком учеников. Звонок уже летит над утренней тишиной школьного двора, и Оля, опомнившись, торопиться внутрь, в тепло, в бурную реку толкающихся, вспревших под шапками и куртками ученичьих тел.
Активное обсуждение смолкает, как только Оля входит в класс. Никита Парфенов медленно и вальяжно отворачивается от Юлечки – отличницы в короткой клетчатой юбочке с двумя толстыми косичками до пояса. Он смотрит на Олю весело, будто задумал пакость. Оля идет не в силах оторвать от Никиты взгляд, и тот подмигивает ей и вдруг улыбается, так, точно они вдвоем, только Никита и Оля, знают какой-то секрет.
Оля отворачивается, листает страницы учебника, собирается с мыслями. Класс необычайно тих этим утром – может зима берет свое, и недостаток солнца и витаминов сделал учеников сонными и вялыми, но Олю нервирует это спокойствие. Точно что-то готовится, назревает, вот-вот случится.
– Итак, дети, сегодня мы начинаем знакомиться с творчеством великого, не побоюсь этого слова, писателя Владимира Владимировича Набокова…
– О-о, – разносится по классу, не давая Оле договорить.
Парфенов, поправив шапку волос пятерней, гаденько ухмыляется:
– Это что, будем читать, как мужик девку насилует? Ну это вы Ольга Дмитриевна удружили, – хохочет он, и весь класс подхватывает вместе с ним.
– Нет, – отвечает Оля, – Лолиту читать не будем, это вы сами, если захотите, прочитаете, в рамках программы мы прочтем несколько рассказов.
– Жаль, я б почитал, – снова хохот.
Оля молча открывает книгу, диктует страницы. Внутри Оли все замерло, сжалось – неужели сейчас начнётся? Вот сейчас грянет?
Но нет, похохотав еще немного, посмаковав где-то кем-то слышанное, класс утихает.
После урока Парфенов покидает класс, не глядя на Олю. Он весело болтает с Юлечкой, галантно подставляет ей локоть, берет ее сумку и перекидывает через плечо. Внутреннее напряжение отпускает Олю, только когда закрывается дверь, и Оля остается одна. Она и сама не знает, откуда этот животный ужас предчувствия что вот-вот… Как будто ждешь грозу.
На большой перемене Оля заходит к Даше на чай, рассказывает про узбека и пятихатку. Дашка смеется над Олиной наивной глупостью:
– Ну а чего ты ждала, что он тебе десять тысяч предложит?
– Хотя бы пять, – смущенно признается Оля.
–За пять он его перепродаст, а купит не дороже тысячи, ты что, кто ж дороже перекупать старенький самсунг будет?
Оля пожимает плечами, – «Телефон то хороший, работает, все как надо».
– Кому надо? – садится Дашка на своего конька, – если как тебе надо, то да, а если как надо кому-то другому, то твой Самсунг и пятихатки, прости, Господи, не стоит.
Оля сначала хочет обидеться, но прыскает, и вот они уже с Дашкой смеются на пару, повторяя и передразнивая: «Пятихатка слюшай, понял да?»
