Читать книгу: «Лайкни и подпишись», страница 11
Глава 46 Леня
Есть что-то в Оле, что Лене нравится. Что-то неуловимо женское, мягкое, слабое. Такое, что хочется оградить, спасти, помочь чем-то. И чувствуешь ведь, что осилишь. Вот с теми же деньгами – другой Леня может и не дал бы, пожадничал, хотя сумма там, честно сказать, смешная, Ира и не заметила бы, а вот Оля – взяла, да чуть не плакала от радости, а как благодарила – ах как благодарила, сразу чувствуется, когда женщина по любви и ласке изголодалась. Лене только в радость – ему в своей жизни еще не удавалось быть героем. Единственное его семейное достижение – 2 дочери, и то рожал не он, считай, не участвовал.
Нет, с Олей все решительно по-другому, не так как с Ирой. Иру он, по праве сказать, давно не любит. Может и вовсе он ее не любил?
«О-о, ну понятно, девочка из богатой семьи», – такое он слышал каждый раз, рассказывая друзьям и родственникам о помолвке. Не из такой уж и богатой, но зарабатывает Ира прилично: квартиру она купила, моря отпуска – всегда ее деньги, девчонкам все новое, лучшее, дорогое, у каждой по мобильнику и планшету, и компьютер один на двоих есть – мечта, а не детство, и все это Ира. Леня такого никогда не видел – что бы все было. Ленино детство было другим – как и Олино. В ней он чувствовал что-то щемяще родное: бедное пришибленное жизнью, сплюснутое, раздавленное, даже жалкое что ли…
Да, Оля была жалкой для него – и от того еще более желанной, ведь именно на ее фоне Леня чувствует себя великаном. Такую-то женщину ему и нужно было выбрать, а не все способную осилить Иру, которой Леня нужен в качестве аксессуара, что б на встречах выпускников гордо говорить: да, я замужем, да, счастливый брак.
Едва отгремели праздничные салюты, Ира схватила детей в охапку и собралась на море, а Леня очень быстро претворился смертельно больным и, клятвенно заверяя, что справится сам, остался дома – один. Свободный.
Чудесные каникулы! Оля, как молодая козочка, прискакивала к нему по первому зову – всегда горячая, на все готовая, невозможно благодарная – мечта!
И вот, под конец этих чудесных каникул, когда до Ириного возвращения считанные дни, и настроение и так неумолимо портится, Оля выдает ему такое:
– Лень, я очень долго думала и все же решила, что не могу больше продолжать нашу с тобой… связь.
– Что значит не можешь? Тебе врач что ли запретил? – смеется Леня, но Оля краснеет, тупит взгляд, уворачивается от Лениных пытливых глаз.
– Подожди ты это сейчас серьезно, что ли?
Оля кивает, и из горячечных алых ее щеки становятся совсем белыми. Наверное, Оля думает о деньгах, и что он, Леня, потребует их вернуть.
Леня садится на кровать, ногой отпихивая смятые простыни.
– Тебе может не нравится что-то, или беспокоит? Ты скажи, я же открыт к диалогу, ты знаешь.
– Нет, нет, – смущенно качает головой Оля, – все нравится, очень!
– Тогда в чем дело? Ты переезжаешь куда-то? Муж вернулся? А-а… с Кирюшкой, наверное, беда, и тебе неловко просить помощи?
– Нет, нет, – машет Оля руками, – нет! Это все не при чем, дело вообще не в этом, я просто так не могу!
– Как так?
– Как любовница, – стыдливо шепчет Оля, как будто боится, что ее кто-то кроме Лени услышит.
– Ну не можешь как любовница, давай иначе, как женщина моей жизни, как истинная любовь, которую я по молодой глупости не дождался. Ну не могу же я сейчас развестись, и девчонок бросить, ты что, хочешь, чтобы как с Кирюшкой было?
– Нет, в том и дело, что н хочу. Я была женщиной, которой изменяют, я так ее ненавидела, Марину, больше, чем Андрея, а теперь я сама… Понимаешь? Делая зло, мы только его множим, причиняя боль, умножаем боль.
– Оля, – Леня садится напротив, близко придвигает лицо, берет Олины руки в свои большие и горячие, – Оля, послушай меня, Ира ничего не узнает. Никакой боли ты не умножаешь, наоборот, – Леня чмокает Олю в лоб и шепчет, – ты спасаешь. Ты спасаешь меня от зла и несправедливости мира. Ты несешь добро и счастье, понимаешь? Ты делаешь меня счастливым, неужели ты не видишь?
Оля замирает, задумывается, беспокойно вертит руки в больших Лениных ладонях – так ей в них хорошо. И все же… И все же…
– Одно счастье против троих получается, – заключает Оля печально и тихо.
«И что, и все? Просто уйдешь вот так, и все на этом?» – спрашивает Лёня, стоя в не завязанном халате, наблюдая, как Оля натягивает разбросанные вокруг кровати вещи. Особенно неловко надевать лифчик, и Оля просто кладет его в сумку.
– Я никогда ни от кого вот так не уходила, поэтому не знаю. Наверное да, все.
– И что, вот это вот все, – Леня неопределенно разводит руками, – ничего для тебя не значило?
– Значило. Очень много значило, – отвечает Оля. Волосы ее встрепаны и в лучах солнца золотой короной лежат на голове. Леню это очень влечет, и хочется опять Олю уложить в кровать и забыть все эти ее глупости, ну куда она уйдет? Ну к кому?
– Наверное если бы так много не значило, я бы и смогла дальше… А может и нет. Не знаю.
Оля оглядывается – ничего не забыла? Идет к выходу, теребя потертые ручки сумки. Долго еще будет болеть этот день у Оли в груди.
– Ну что ж, раз ты все решила, – вздыхает Леня, все еще не особо веря, что Оля это всерьез и навсегда. Все они бабы такие – любят громкие слова и точки, а потом сами первые трескаются, не выдерживают и приходят обратно, как ничего и не было. Драмы может им не хватает? Не могут, когда все хорошо, нужно обязательно что б было плохо и гаденько.
– Раз ты все решила – иди.
Леня размашисто даже театрально распахивает перед Олей дверь. В зимней шапке и пуховике она очень смешная. Даже трудно смотреть на нее печальную и серьезную и так по-дурацки выглядящую.
– Леня… – Начинает Оля и замолкает. Так и стоит в дверях смотрит в пол.
– Чего?
– Спасибо за все, – говорит наконец Оля и выходит за дверь, тихо и нежно прикрывает ее за собой, как будто гладит в последний раз, но Леня перехватывает ручку и запирает дверь с громким хлопком.
– Пожалуйста, обращайтесь! – орет он уже закрытой двери.
Затем еще минуту стоит, не понимая, что дальше делать, ему даже кажется, что Оля вот-вот вернется, но Оля е возвращается.
– Пф, вот же бабы дуры, – усмехается Леня, машет рукой и идет приводить квартиру в порядок перед Ириным возвращением.
Глава 47 Никита
Никита качает ногой в новеньком кожаном кроссовке, белая кожа без единого пятнышка – где уж ему замараться, он и не ходит в них почти по улице, в машине все. В школе пусто и без детского гвалта, без рвущих перепонки звонков, в пустых сонных коридорах как-то не уютно. Никогда раньше Никита не бывал в стенах альма-матер во время каникул.
Никита складывает самолетик из какой-то бумажки. На ней что-то написано – может важное, а может нет, Никите, по большому счету, наплевать – новую напишут. Сложив самолетик, Никита запускает его в воздух, и тот по кривой дуге пикирует в кадку с растением. Трехочковый!
Валерий Ренатович входит в кабинет, пыхтя и отдуваясь – по лестнице поднимался, значит. Никита про себя хмыкает, но тут же широко и радостно улыбается, подает директору руку. Смешно все это – вот сидит он в кабинете как дома, с директором за руку здоровается, а Валерий Ренатович и слова ему не скажет.
– А, Никита, что тебя привело, случилось что-то?
Никита кивает, пятерней зачерпывает густые волосы, убирает назад.
– Да, один вопросик обсудить хочу, Валерий Ренатович. На счет Ольги Дмитриевны нашей.
Валерий Ренатович разом краснеет, наливается, как помидор.
– Что там опять с ней? – спрашивает он раздраженно и немного сконфужено.
– К Витьку она ходила, это вы уже знаете?
Валерий Ренатович кивает, толстые его пальцы перебирают на столе бумажки, не находят одной, и тут же начинают шарить по столу, по ящикам.
– Знаю, как же не знать. Мне уж и звонили, и спрашивали, чего это мои учителя по домам расхаивают и не в свое дело лезут.
– Вот и мне, Валерий Ренатович, интересно – почему? Вы же, вроде, поговорили уже с ней. А она все не уймется, а если она в полицию пойдет?
– Не пойдет, – тут же отрезает Валерий Ренатович, – Оля, конечно, настырная, но она не пойдет, не такой человек, она скромная, людей просто так беспокоить не станет.
– Ну, Витькину мать же побеспокоила! И мою тоже, – смеется Никита.
Валерий Ренатович тяжело вздыхает.
– Ну даже если и пойдет, ну и что? Пусть себе ходит, развлекается, одинокая женщина – чем ей еще заняться?
– А машина моя? Я и дальше кататься хочу, да и вам не надо, что б кому-то стало интересно, как это вы несовершеннолетнего ученика за рулем не заметили. Да еще и про ролики вопрос могут поднять…
– Ну и чего ты хочешь, я не пойму? Я еще раз поговорю с ней, так сказать, популярно.
Валерий Ренатович наконец замечает самолетик в цветочной кадке, вздыхает, промакивает салфеткой лоб.
– Это важная бумага была, – говорит он, как бы между делом.
– Я не хочу, чтобы вы снова поговорили, вы же видите, Валерий Ренатович, разговорами Ольгу Дмитриевну на верный путь не наставить. Надо решать вопрос кардинально, – отрезает Никита.
Валерий Ренатович вздрагивает.
– Уж как-то это не по-человечески. Я припугнул ее конечно, но что б и вправду… Это ты Никита пока молодой тебе это все весело, а взрослым все это знаешь как страшно?
– А то, что она не унимается, вам не страшно? Эти последствия взрослым ни по чем? Сами же говорили, нам скандал не нужен! Раз уже началось все это, так пусть продолжается, главное тихо. А с Ольгой Дмитриевной тихо как-то не получается.
Валерий Ренатович тяжело наклоняется и достает из кадки самолетик. Края бумаги оплыли черными пятнами.
– Эх, заново печати проставлять.
– Ну, Валерий Ренатович! Ну что, будем что-то решать с вами?
Никита нетерпеливо ерзает на стуле
Валерий Ренатович не глядя машет на него рукой. Его красное потное лицо кривится в гримасе ни то боли, ни то злобы.
– Ладно, прав ты, но после праздников! Вот как четверть новая начнется, тогда и…
Никита сияет широкой веселой улыбкой.
– Вот это правильно, Валерий Ренатович, вот это спасибо!
Никита вскакивает и тут же жмет Валерию Ренатовичу руку, не замечая даже мокрой земляной кашицы, стекающей по толстым его пальцам.
– А за бумагу вы уж простите, я нечаянно.
Глава 48 Витя
– Ну что, Какаша, падают твои охваты, что делать будем?
Услышав это, Витя испытывает облегчение, ведь если просмотры падают, значит он больше никому не интересен, и значит Никита отстанет от него наконец, и скоро все это закончится.
– Надо срочно поднимать, значит нужно добавить настоящей жести, – рассуждает Никита, – о! А может ты обосрешься?
– Я н-не буд-ду, – отказывается Витя.
– Да на него разок замахнуться – он таких кирпичей наложит… – ржет Колька Длинный и отправляет в рот очередную семечку. Шелушки он плюет прямо на пол, и Вите от этого хочется блевать.
– Я н-не буд-ду этого д-делать, – упрямо бормочет Витя.
– Н-не буду – передразнивает его Никита, – это ты мамочке своей скажи когда денежки капать перестанут, что думаешь, пожалеет она тебя? Ой, сыночка стал скучным – хрена лысого! Она уже прикормленная, от денег просто так не откажется, отправит тебя батрачить куда-нибудь на рынок – рыб потрошить.
«Да и пусть отправит, хоть кого потрошить лучше, чем это», – думает Витя.
– Даже и не знаю… – Никита крутится на стуле вправо-влево. От этого его челка взлетает, обнажая лоб и шрам у виска, туда, по слухам, отец зарядил ему пряжкой от ремня в раннем детстве. – Может дать от тебя отдохнуть, нового персонажа ввести… А где я его возьму такого же калеку?
– О! – продолжает Никита. – А давай хайп устроим, скажем, что тебя машина сбила, или там, не знаю, пьяный бомж избил, короче, что ты при смерти в реанимации к утке прирастаешь, а? Прикинь как народ подкинется! Правда ненадолго, это все конечно волну даст, но она и схлынет так же, а нам надо что-то на долгую перспективу.
– Может тебе к старому формату вернуться? – аккуратно спрашивает Юлечка.
– Да кому он уже нахрен нужен, все, забыли, прошла мода! – кричит Никита, и Витьку становится страшно и вместе с тем обидно и зло за Юлечку. Она ведь ничего плохого не сказала, что б на нее орать. Она вообще здесь быть не должна, с ним не должна! Ну что она тут делает?
– Извини, – шепчет Юлька, потупив глаза.
– Не можешь ничего умного сказать, так лучше заткнись вовсе!
– А эта, как ее, Хтонь ваша, она че, обломалась? – спрашивает Длинный и Никита грустно кивает.
– Такой вариант был, но нет, она пока ни в какую. Посмотрим конечно, что дальше будет, есть у меня мысль.
– Какая? – спрашивает Длинный расщелкивая очередную семечку. Шелушки, как дохлые тараканы, сгрудились у его ног.
– Да уволят ее походу. Я там Валерию Ренатовичу рассказал, что она нос не в свое дело сует, и ему это сильно не понравилось. Он ее предупреждал уже, что б отстала.
– Нифигасе, – присвистывает Длинный, – она ж вроде ниче, училка хорошая.
– Да хорошая-то хорошая, ну и что теперь? Жалко, конечно, я и сам не ожидал, что так случится, но что поделать, бизнес есть бизнес.
Семечковая вонь заполнила подвал, и Вите кажется некуда уже от нее деться. От вони, а может и от новости у Вити кружится голова. Ольга Дмитриевна ведь единственная за него вступилась, даже с матерью говорила, и к директору ходила! Ей одной во всем мире было не смешно смотреть на Витю, нет, она-то понимает, что это не он, что это все не настоящее, и что у Вити просто нет других вариантов, нет выход…
– И че ты придумал на счет Хтони? – спрашивает Длинный.
– Я ей бабок за видео предложил. Пока отказалась, но, если уволят, всяко может повернуться.
Длинный хмыкает:
– Ништяк…
– А ты не думаешь, – робко подает голос Юлечка, – не думаешь, что это все неправильно? Ты ведь ей жизнь сломать можешь, ну что она тебе сделает? Она же училка просто, ну лезет она, ну и что? Это же безобидно, а у нее сын маленький…
– Я не понял, – говорит Никита тихо, но от этого голоса Вите становится страшно, – ты ее сейчас защищаешь? Ты че вообще тут делаешь? Че ты сюда ходишь? Таскаешься за мной вечно как собака, иди отсюда! Я тебя вообще сюда не звал, нахрена ты нужна-то, только тупость всякую болтаешь, иди я сказал! – уже орет Никита и Юля, сначала державшаяся, срывается с места и выбегает из подвальчика, и только и слышно, как прыгают ее шаги по ступенькам.
У Вити кружится голова, Вите плохо.
Он медленно встает, пошатываясь и шаркая идет к двери – к воздуху, подальше от вони семечек, от Никиты, и от тупого смеха Длинного. Подальше из всего этого на волю.
– Мне н-не хорошо, – бросает он мимоходом, но никто, конечно, не бежит его поддержать, открыть дверь. Витя повисает на ручке всем весом, с трудом открывает тяжелую стальную дверь. Свет бьет ему в глаза, и он слепнет на первые мгновения.
Юлечка сидит на крыльце, прямо на голом холодном бетоне и ревет в ладошки. Витя садится с ней рядом, гладит ее плечи. Не его она ждала.
– Ты не плачь, не плачь, – приговаривает Витя тихо, – Никита он, он просто мразь! Вырывается у Вити, и Юля тут же вскидывает голову. Ее зареванное лицо – розовое и мокрое, ни чуточку не стало хуже. Большие влажные глаза только еще больше блестят от слез.
– Не смей так говорить о Никите! – шипит Юля и рывком скидывает Витину руку.
– Н-не сметь? Д-да он же н-на тебя орал, он т-тебя выгнал! – Витя не верит своим ушам. – Т-ты плачешь из-за н-него!
– Да плачу, и что? Это мое дело, ясно?!
– Д-да как т-ты можешь его защищать он же, он…
– А я люблю его! – кричит Юля с каким-то категоричным отчаяньем, вызовом, криком раненой умирающей птицы, которая , не взирая на боль и смерть, все равно грудью кидается на острые камни.
– Л-любишь? – шепотом переспрашивает Витя и не понимает, как Никиту можно любить, особенно Юлечке, после всего…
– Да, люблю! И пусть он меня выгнал, и что? Да и пусть он меня уже не любит теперь, мне все равно! Любовь – она такая, в ней нет эгоизма. И пусть он даже с другой будет счастлив – если он счастлив, то и я буду счастлива, ясно тебе?
Витя совсем уже не знает, что говорить, что думать, что чувствовать, он только сидит молча и глядит на Юлечку такую красивую в ее гневе, такую святую в своей жертвенной, совершенно ненужной неуместной любви…
– Д-дура ты, Юля, – наконец заключает Витя.
– Да пошел ты, – отвечает ему Юля и, развернувшись, быстро шагает прочь. Витя только молча глядит как ее толстые тугие косички хлещут ее по тонкой спине. Как хлысты.
Глава 49 Оля
У Оли трясутся руки. Мелко-мелко дрожат без остановки, так, что можно расплескать чай. Дашка смотрит на нее молча, выражение лица такое странное, непонятное. Гримаса жалости, боли, но совсем нет удивления. Она смотрит на Олю и как будто немного сквозь, словно не в первый раз все это видит, а уже много, много раз поверялась эта сцена – Оля напротив, чай, трясущиеся руки, Дашкин взгляд.
– Я не понимаю, – шепчет Оля, глядя на отпечаток помады на фарфоровом краешке.
– Я не понимаю, – твердит она уперто, – почему?
Оля смотрит на Дашку, и ждет ответа. Дашка вздрагивает, приходит в себя, но ответа никакого не дает. У Оли на лице боль и недоумение, дезориентированность, и Дашка ненароком думает, что она и так всегда была дезориентирована, а тут у Оли просо выбили из-под ног почву.
– Я что-то плохое сделала? – требует ответ Оля, как ребенок.
Дашка знает, что нужно уже сказать что-то, пытается собраться с мыслями, а мыслей нет.
Все так внезапно случилось, Дашка конечно ожидала этого, но все равно ее застали врасплох. Вот только пролетел новогодний праздник, яркой чередой промелькнули каникулы, и вот, новая четверть, самое начало, и такой удар под дых. Что же ей сказать?
– Даш, ну скажи что-нибудь, ну это же ошибка, я же ничего не сделала? – Оля говорит с отчаяньем, ее глаза – сплошная рана.
Дашка отводит взгляд.
– Он думает, ты опасна, Оль. Поэтому вот так.
– Но середина года же, где они найдут замену? А я? А я? – Оля, кажется, впервые понимает ужасную истину. – А я куда? Середина года? Кому я нужна сейчас? Он что, до лета не мог подождать?
– Сколько тебе должны выплатить? – прерывает Олю Дашка.
– Там немного получается, я больничные часто брала из-за Кирюшки… – Олин голос стирается в шёпот.
– На сколько хватит?
– Не знаю, на месяц, может два.
– А накопления есть какие-то?
Оля смотрит на Дашу испуганно.
– Нет конечно, какие накопления, Даш, ты же знаешь!
И снова пауза и снова этот вопрос:
– Я все не могу понять, ну почему? За что он так? Это Валерий Ренатович, он же меня с школьной доски, вот такой маленькой знает! Да я ж с ним с первых дней работала, единственная работа моя в жизни! Ну как так можно, Даш?
Дашке хочет крикнуть, наорать на Олю: «Да за то Оль, я тебе говорила не лезь куда не просят! Предупреждали тебя, угрожали открыто, прямым текстом сказано было – уволят! Ты все как дура наивная не веришь ничему, за правду радеешь, вот она твоя правда, Оль!»
Но Дашка только качает головой. Кошмар, какой кошмар.
Оля смотрит на отпечаток помады и думает, что скажет маме, как сообщит новость? Оле очень хочется поговорить с Леней, но с ним нельзя, уже не получится. Черное болото сомкнулось над Олиной головой, давно ли она в нем вязнет? А ведь каких-то пару недель назад Оля была по-настоящему счастлива.
– Мне надо маме сказать. И работу найти как-то надо…
– Репетиторство, – подсказывает Даша, – будешь к ЕГЭ готовить.
– Я не готовлю к ЕГЭ, Даш.
– Ну, научишься.
Дашку бесит Олина мнительность, жертвенность и неспособность понимать и видеть причинно-следственны связи в поступках других людей и вообще в мире. Дашка любит Олю за ее доброту, ранимость, искренность, но иногда до зубного скрежета Дашу бесит эта житейская Олина тупость, упертость и праведность.
«Ну что, помогла?» – хочет зло крикнуть Дашка, но, конечно, опять молчит. Достает таблетки валерьянки и дает Оле еще две штучки. Руки ее понемногу успокаиваются, замирают, и на смену Олиному отчаянью, детской обиде приходит заскорузлая стылость, как у памятника – выболело, понимает Дашка. Все внутри разорвалось и наконец-то выболело.
В это день Оля покидает школу в последний раз.
Глава 50 Никита
Хтони больше нет. Никита радуется, как ребенок, получивший на день рождения долгожданный подарок. Ох и досаждала она ему – эта Хтонь. И надо было ей так упорно, так настойчиво лезть не в свое дело? И зачем, спрашивается? Ну что она получила по итогу? Знает Никита этих неравнодушных, они каждый день взрывают ему личку и комментарии своими дурацкими, совершенно тупыми и бессмысленными, слезливыми обвинениями Бог знает в чем.
Никита устал от этого. Устал доказывать, что он прав априори, раз то, что он делает – работает и приносит ему деньги. Это просто работа, такая же как у всех. Как у Хтони, в конце концов. Только она выбрала быть учителем и горбатиться за копейки, а он – Никита, свободный человек. Каждому свое.
Ну, теперь-то можно и вздохнуть спокойно. Никите даже по-своему жалко Хтонь, она хоть тетка и унылая, но предмет свой вела хорошо, все по делу. Не отвлекалась, на контрольных не валила, когда надо давала списать по-человечески, да и вообще, по-человечески это то, как бы Никита описал все, что Хтонь делала. Ну кто ж ее просил лезть?
Никита на Хтонь не злился, а чего злиться на таракана за-то, что он твой хлеб жрет? Это ж таракан, у него в природе так заложено, он и не знает, что за это его однажды тапочком размажут по кафелю. Так и Хтонь не знала, что над ней неминуемо занесут тапочек, ран или поздно.
Никита радостно хмыкает и делает картинный хук справа – как он ее. Раз и нет тетки, потому что нечего с ним, с Парфеновым, связываться, он чего-то в этом мире да стоит, не пальцем деланный, он и не таких обломать может.
И все же – жалко ее, эту Хтонь. Надо бы ей повторно протянуть руку помощи, все-таки какой он добрый – никакие деньги Никиту не портят, благороднейшая душа. И Юльку он не бросает, не смотря на все ее загоны, а мог бы – ему вон сколько моделей Директ надрывают каждый день – еби, не хочу.
Но Никита не такой, он правильный, он себя уважает и низко падать не собирается. Все это продажное, временное, алчное и падкое, грязное и мимолетное. Никите такого не надо. Сегодня же Никита позвонит Хтони и предложит ей снова снять для него сюжет – Хтонь не откажется, не в этот раз. Пусть она сама поймет, что ничего такого Никита не делает – это же кино, все понарошку, никто никого не обижает! Никита только создает иллюзию – мастерски – то, что зрителю и нужно.
Никита давно понял, что чем скандальнее ролик, чем больше людей он затронет – хоть в каком смысле – тем больше резонанса вызовет, а значит и денег принесет. Кто сейчас гнушается черного пиара? Чем больше смотрят, тем лучше, и пусть там хоть коз сношают, лишь бы товар продать. А это Никита умеет.
Витек ковыляет последним, позади всей толпы, только он, Никита, с ним и общается. Никита воровато оглядывается, точно боясь, что их кто-то увидит, и аккуратно пристраивается к Витьку.
Витек напрягутся всем телом, как пружина, но Никита этого не замечает. Он кладет свою руку Витьку на плечи, притягивает его щуплое изломанное тело к себе и в ухо шепчет:
– Сегодня, как всегда, на нашем месте. Сюжет есть, будем снимать.
