Читать книгу: «Дар Авирвэля», страница 5

Он действительно не мог позволить себе такой роскоши. Уж слишком сильный отпечаток оставила на его сущности деятельность минувших лет. Теперь, в полном забвении, Далий Мар был способен лишь на марионеточные фокусы и лёгкий телекинез. Но он искренне полагал, что это временно; что вскоре наступит момент, когда его силы раскроются вновь, ведь даже спустя столько сотен, столько тысяч лет его внутренний потенциал способен ослепить невежд и ненавистников по всему земному шару!

Но пока что, он лишь игрался с жизнью небольшого пса.

Четвероногая марионетка пришла в означенное место нескоро. В какой-то момент Далий Мар задумался над тем, правильно ли он представил заклинание? Но все вопросы отпали, когда по каменному полу тихо зашаркали когтистые лапы. Дружелюбный бигль подошёл к камере заключённого с поражённым взглядом и, на безграничный гнев Далия Мара, не стремился доверять незнакомцу. Пришлось приложить немало усилий, чтобы пёс отдался во владение так, как это должно быть: всецело и слепо. И после этого старик зашептал слова, без которых бы не получилось заставить нового миньона выполнять задания. С каждым последующим словом уверенность в завтрашнем дне росла всё активнее. Пока он, наконец, не закончил говорить. Когда приказ отправился в собачий разум потоком абстрактных, но вместе с тем весьма понятных образов, мужчина почувствовал некоторый прилив сил: тепло растеклось по древнему телу, будто оживляя и раскрашивая его, а глаза наполнились трепещущим блеском. Это длилось вплоть до прощания. А когда пёс убежал прочь, минуя надзирателя, в голове и сердце вновь почувствовалась пустота. Такая закостенелая, мрачная и густая пустота, что любой позитивный настрой тонул, меркнул в ней подобно угасающей звезде. И маломальская радость вновь испарилась со старого лица…

Время тянулось подобно паутине: медленно и вязко, и так неприятно на ощупь, что хотелось отряхнуться от липких нитей, вздрогнуть от неприязни и отвращения, и убежать прочь. Но бежать некуда. Только не сейчас. Вся свобода Далия Мара оградилась от мира тремя каменными стенами и железными решётками, заговорёнными много столетий назад. Любая попытка дотронуться до них венчалась неслабым разрядом тока, что невоспитанно отражался на коже свербящими красными пятнами. Но это было достойно смирения. Гораздо более серьёзной проблемой мужчина считал тишину. Не ту тишину, что стоит в доме по ночам; мёртвую немость, расшатанную глухими шагами надзирателя, тихим звоном ключей на его поясе и различимым писком тюремных крыс. Из-за обилия звуков, что прекрасно вписывались в самые мрачные представления о далёком Дагазе, на сердце делалось всё тяжелее, и вскоре любые попытки сосредоточиться посыпались прахом. Лишь раздражающий гул составлял ему постоянную компанию, напоминая о безжизненности этого места. Этот гул так и подначивал Далия Мара на хоть какие-то телодвижения, но всё, что сумел выбить из себя исчерпанный мужчина – тяжкий вздох, с которым из лёгких вырвался искусственный пар. Все способности улетучились вместе с ним, оставив своего недружелюбного хозяина думать о важном…

А время шло. Медленно и размеренно, будто прожигая разум нагретым ножом. Голова полнилась идеями, планами, размышлениями специально для того, чтобы не свихнуться от одиночества и кладбищенской тишины. В этом потоке почти ощутимых образов будущего и прошлого Далий Мар находил себе компанию – она состояла из него, его сверкающего эго и маленького бездомного мальчика в абы как сшитой и перешитой рубахе. Эти три стороны древнего колдуна беседовали о всяком: первая предлагала идеи на будущее; вторая подначивала на очередные «великие свершения», которые просто обязаны стать очередным опалённым пятном на истории эльринов; третий же говорил тихо-тихо, едва различимо среди взрослых голосов, и его измышления подавали надежды на то немногое добро, что продолжало заливать сердце Далия Мара кровью при виде каждого бездомного животного и ребёнка.

Из беседы о собственных деяниях мужчину вырвал раздражающий стук по прутьям. Перед сонными глазами стоял образ надзирателя – упитанного, крепко сложенного, с двумя дополнительными подбородками, так и говорящими о его зарплате. Хотя, несмотря на эти отличительные особенности, его выражение лица, как и само лицо, слабо поддавались слову «уродливый». Он ждал, пока преступник обратит на него внимание, и, поймав лёгкий взгляд, начал объяснять последовательность дальнейших действий, которую Далий Мар слушал с тотальной незаинтересованностью и отстранённостью. Никогда в жизни мужчину не радовали слова «права», «закон» и «обязанности». Но с недавнего времени, которое знаменовалось «началом нового поворота в развитии», эти три термина встречались всё чаще. И как же он досадовал, вспоминая былые времена беззакония и свободы! Эти мысли грели его старое сердце похлеще любого магического пламени!

Но сейчас он сидел перед надзирателем, что так упорно обговаривал заключённому его гражданские права.

«Бедный ущербный! – думал Далий Мар, прожигая немолодого мужика взглядом. – Ему ведь пришлось запомнить всё это ради меня, ха-ха!»

Когда беспрерывная речь завершилась, а Далий Мар вынес для себя очередной негативный образ силы закона, дверь раскатисто открылась и на худые запястья нацепили заговорённые наручники. Они тоже шептали, но гораздо тише, чем стены. Мужчина радостно осознал, что вскоре весь этот спектакль прекратится! Но предпочёл смолчать об этом перед каким-то простаком. Лишь потёр жгущиеся о железо руки и принялся учинять «магические фокусы» – именно так он называл способность к вылезанию из цепей, кандалов и прочих неприятных вещей. И, учитывая почти развеявшееся заклятие, которому так легкомысленно доверились тюремщики, сбежать в подобной ситуации мог бы абсолютно любой прозорливый маг!

На шее и ногах защёлкнулись замки. И тело почти моментально потеряло способность к активным действиям… Неподъёмная тяжесть свалилась на Далия Мара, как гром средь ясного неба, и всё, что он мог теперь делать в этой неприятной ситуации – плестись за подошедшими стражниками, что вели приговорённого на короткой цепи, словно агрессивного пса. По бокам от стражи плелись два более-менее сносных волшебника, готовых наброситься на своего собрата с неописуемым счастьем. Их взгляды напряглись не меньше, чем тела, и этот факт заставил древнего колдуна усмехнуться. Дабы подлить ещё больше масла в и так бушующий пожар, он постарался завести вынужденный разговор:

– Я слышал, ради этого знаменательного события народ приехал даже из Рубина и Селенита! Как же сильно я нагадил им, что заставил оторваться от своих беднеющих песочных царств и принестись сюда – в центр вражеского государства? Видно, я и правда умею показать себя, – он ехидно улыбнулся. – Ну а вы? Тоже радуетесь моей гибели? Или ещё не опустились до таких низов? Ну-ну, не скрывайте, я же всё вижу! Не забывайте, что я старше десяти ваших поколений! От меня такие мелочи не скроются… Вот ты улыбаешься – даже не пытайся отрицать! Я видел тебя в тронном зале: унылый и тоскливый ребёнок, не более. А сейчас расцвёл, красавец! Ну ладно, радуйся на здоровье. Но не думай, что моя смерть будет избавлением… Смерть несёт за собой ещё больше смертей – я это по своему примеру говорю. Если ты начнёшь радоваться тому, что кто-то умирает – пусть даже он твой враг, – значит ты предал себя, своих родных и близких, и стал похожим на своего врага. Нет, мне льстит мысль о становлении нового меня после меня, но я не уверен, что это взаимно. Так что смерь свою улыбку и думай о том, что сегодня умрёт ещё одна звезда. А знаешь, что будет, если умрёт много звёзд? А я знаю: будет тьма. Ты вряд ли поверишь в то, что я сейчас скажу, но… в одну прекрасную звёздную ночь, когда наш обожаемый эйваз блистал и сверкал в лучах невидимой инглии, я потушил все звёзды. Это событие нарекли «о́дэйн ивео́ма⁴». Да! Я вижу, что ты знаешь об этом случае! А теперь ты знаешь, кто его творец, ха-ха!

Далий Мар говорил без умолку, всё больше стесняя и гневя своих пленителей. Молодой маг, к которому он обращался, скрыл лицо за небольшим капюшоном и тихо-тихо рыкнул. Его руки, спрятанные в широких рукавах, напряглись и смялись в кулаки, неприемлемые для его статуса. Но ничего не получалось с этим поделать: слова старого колдуна отдавались неумолчным звоном, в котором сокрылось самое настоящее заклинание безумия. Его Далий Мар придумал одним из первых – специально для врагов детства и юношества, и впоследствии очень часто пользовался им в своих коварных замыслах. Но никто так и не сумел раскусить этот приём: колдун говорил, много говорил, а его слова отравляли всё вокруг не хуже заклятия «проклятой крови», которым он воспользовался при спасении от рыцарей. Он направил свою небольшую силу на смущённого мага, и тот вскоре почувствует присутствие какой-то неизвестной силы, что отравит его душу, его сердце и разум, и тогда все его почести пропадут в небытие, а сам он – долго и мучительно, но умрёт в безумном доме.

Когда Далий Мар убедился в остатках своей силы, он принялся заговаривать второго спутника. Тот, в отличие от коллеги, оказался куда сильнее, но даже его раздутое эго не справилось с красноречием древнего проклятия: уже через несколько минут мужчина спрятался под парадным балахоном и недовольно выдохнул, издав при этом тихий цокот. Далий Мар остался доволен. Рядом с ним не осталось ни единой существенной угрозы, ведь (как он мог предполагать) на его охрану избрали двух самых влиятельных магов столицы, пришедших прямо из королевских покоев. Теперь же, стоит страже освободить его шею от потрясающего «поводка» – он моментально сиганёт в пространство! Осталось лишь дождаться случая…

На главной площади оказалось не продохнуть и не протиснуться: каждый миллиметр дороги занимал тот или иной горожанин и гость, и было их так много, что все лица превратились в какую-то непонятную мозаику. Были среди этих лиц и светлые, и тёмные, и почти чёрные, а разнообразие одежд могло поразить даже самого искушённого модельера или художника! И все они, без исключения, уставились на бледного заключённого: одни видели в нём древнего старика, а другие – взрослого мужчину. Одни говорили: «О, великий (имя основоположника), его лицо сейчас свалится с костей!», а другие: «Он выглядит так молодо для своих лет…». Разделившиеся мнения почти сразу превратились в спор и балаган, и никто уже не понимал, смотрит ли в небо старик или мужчина, полный сил. Далию Мару осталось лишь насмехаться над эдакими невеждами, ведь он прекрасно помнил, как его заклинание «омоложения» превратилось в заклинание «двуличия». Помнил и ненавидел себя за такую глупую ошибку, что останется на его лице, пока магия не иссякнет. В общем-то, он не сильно противился такой особенности.

Народ хотел закидать его камнями и палками. Многие уже взяли необходимые инструменты и приготовились к заслуженной казни! Но закон, увы (для горожан), распорядился более милосердно и тех, кто собирался кидаться в стражу камнями, сразу же удалили с площади. Людей заметно поубавилось, так что сквозь толпу начала проглядываться каменная площадь.

Благодаря воцарившейся безопасности, Далий Мар добрался до эшафота в целости и сохранности. Его ничуть не пугало будущее – он сам строил будущее, и его ничуть не пугала смерть – он сам распоряжался ею. Всё, что задевало его разум, помещалось в одно короткое слово: успеть. Он переживал лишь за то, что не успеет сконструировать необходимый образ лесной поляны, и все его предыдущие заслуги сгинут вместе с ним! Посему, он не очень активно вслушивался в свой приговор, что зачитывала грозного вида женщина, разодетая, как на праздник. Но остальные наоборот – раскинули уши и благоговели над предстоящим событием.

– Указом Их Верховных Величеств королевы Одры и короля Энта Бельтайнов, от тринадцатого дня айриры, 4 385 года после рождения… – читающая женщина запнулась, но никто не задался вопросом, почему. Все и так знали. – Постановляется, что Далий Мар, совершивший следующие преступления против мира, а именно: массовые убийства; уничтожение нескольких больших городов и сотен деревень; упразднение Ма́йдин Пайли́ар⁵; множественные умышленные убийства; незавершённый геноцид драконов; презрение власти; угрозы; шантажи; использование тёмной магии, запрещённой упразднённым Майдин Пайлиар; предательства; ложь государственным деятелям; подчинение воли Артаргейна – повелителя драконов Эваса; уничтожение трёх философий: апокриан, юмельверий, катреган; покушения на людей разных сословий; частное насилие; осквернение склепов высокопоставленных лиц, включая разорение склепа покойной королевы Бедэас Бельтайн, должен быть казнён через повешение на змеиной петле!

– Не виновен! – голос Далия Мара раздался громким эхом по всей площади, и собравшиеся одновременно переглянулись. – Я не виновен в половине из перечисленных преступлений! Сказанное этой глупой девкой – полнейший бред и идиотизм!

– Молчать! Я озвучиваю приговор Их Верховных Величеств!

Один из стражников засунул в рот разговорчивого колдуна ткань, прервав поток оправданий и угроз. Как только всё смолкло, женщина продолжила озвучивать приговор:

– Также описано, что труп Далия Мара необходимо предать горному огню. А теперь, – говорившая сложила свиток и обратилась к народу, – пора начинать казнь!

Вся площадь моментально загудела и заулюлюкала, кровожадно предвкушая момент расправы над непобедимым противником! Все как один протягивали кулаки к небу, будто угрожая величайшему магу в истории своими жалкими (на его личный взгляд) способностями. Глаза наблюдающих искрились – искрились, как искрится бомба за секунду до взрыва, – а глотки радостно рвались от криков и гонений, адресованных лично Далию Мару. Он, конечно же, не обращал на это внимания, но и не стремился полностью игнорировать особенно дерзких «земляных червей». Ярче прочих он выделил одного безумца, что подбежал прямо к ногам колдуна и плюнул на балахон: в тот момент судьба бедолаги решилась окончательно и бесповоротно. Пометив в голове пунктик, Далий Мар ехидно осклабился и прошёл к столбу, ждавшему этого свидания ещё с незапамятных времён.

Когда один из подуставших магов снял с преступника заговорённый ошейник, толпа резко умолкла. Вокруг создалось беззвучное затишье, от которого веяло страхом – вернее, ужасом, напряжением и даже неким раболепным раскаянием, что наступает у простых людей при виде кого-то более могущественного. Эта короткая сцена поселила в Далие Маре не только блаженное чувство превосходства, но и подтверждённую уверенность в неизменности общества. Ведь даже четыре тысячелетия назад жалкие предки этих жалких существ присягали во лживой верности, и разрушали всё чужое, когда чувствовали себя сильнее! Да, за сорок столетий изменилось очень многое… но окружение, так и липнущее к талантливому колдуну, не изменилось ни в чём. Пожалуй, эта мысль пугала его более смерти.

И вот, грянул час расплаты за тысячи злодеяний, оставленных безнаказанными на такие же тысячи лет! Вокруг шеи колдуна обвилась тугая верёвка, сделанная из чешуи ядовитой змеи – острой и твёрдой, как скальные камни. Она крепко затянулась, почти мешая нормально дышать… В этот момент сердцу вспомнилась похожая, почти идентичная картина, написанная тысячи лет назад… О, как долго Далий Мар жил в покое, совсем не вспоминая тот губительный момент!..

Никто не понял смеха, вылившегося из стянутого горла, и зрители могли лишь предположить, что древнее зло обезумело окончательно. Прямо перед повешением нарядная женщина повернулась к преступнику и надменно задала вопрос:

– Есть ли у осуждённого последние слова?

Колдун смирил болезненный хохот. Проморгался, дабы смахнуть подступившие слёзы, и ехидно ответил. Но в этот раз его уничижительная хитростная речь звучала как-то иначе: искренне и чересчур чувственно для такого, казалось бы, чёрствого и далёкого эльрина.

– У меня всегда есть слова, дорогая дама, – язвительность доставила всем присутствующим неудовольствие. – Я хочу обратиться к собравшимся с очень простыми последними словами, которые вы все обязательно примите с ножами в руках: вы просчитались с приговором, с моими преступлениями и способностями. Те, кто писал тот бред на вашем клочке, не жили при моём… правлении… и, следовательно, не могут объективно судить о моих действиях. Я убивал, я уничтожал, я разрушил целую систему, которая заставляла всех ваших предков жить под натиском проклятых драконов! Но лишь благодаря мне у вас появились вменяемые философии, вменяемые убеждения и более-менее сносная мораль. Старые философии видели лишь чёрное и белое, совсем забывая о серости, которой мы все и являемся. Я лишь позволил вам переосмыслить собственные суждения, а не слепо тащиться по торным путям без единой возможности к революции! Я никогда не просил пощады. И не буду делать этого впредь. Мне не важно ваше отношение – я считаю вас грязью под своими ногами. Но, как и четыре тысячи лет назад, я строил и разрушал для наших потомков! А вы, как я погляжу, снова решили избавиться от моего дара и превратиться в тех косных стариков, которых я перебил в Майдин Пайлиар! Неужели жизнь не учит вас меняться? Мы должны быть самым развитым обществом во Вселенной! Мы – центр Вселенной! Почему же тогда вас продолжают преследовать ничтожные помыслы и бредовые идеи, которые могут вылиться только во вражду и ненависть? Я не говорю вам ориентироваться на меня, но я призываю всех вас – земляных червей – стать чем-то большим! И если вы не послушаетесь – ваши дети будут страдать точно так же, как вы.

Далий Мар говорил всё это сдержанно, лишь изредка переходя на восклицания. Он наблюдал за вниманием толпы, которая специально строила непробиваемую стену между речами преступника и их непоколебимыми убеждениями. Это подавляло. Подавляло, как смерть любимого ученика в годы минувшей войны, – именно такое сравнение выбралось из литературных закоулков развращённого сознания. Но Далий Мар не собирался превращаться в немощного нытика, коими представлялись многие мужчины настоящего времени. Он сморщился и выпучил глаза, пытаясь остановить вновь подбирающиеся слёзы, а его дряхлое тело заметно напряглось.

– Осуждённый воспользовался правом последних слов! – женщина говорила громко и чётко, без малейшего сожаления. – Теперь приступаем к повешению!

Воображение мужчины нарисовало знакомую полянку. Вся его суть стремилась к ней. Руки и ноги судорожно задрожали. Перед взором посыпались мириады искр, готовых ослепить древние глаза. Сердце бешено забилось, а кожу схватил озноб. На какой-то момент разум померк…

– Дава!..

Тело и сознание растворились в пространстве до того, как женщина успела договорить приказ.

Вокруг возникли необъяснимые образы, словно вызванные злоупотреблением ка́мора: сначала следовали яркие краски, сливающиеся и расстающиеся друг с другом; после них всё изменилось, становясь то чёрно-белым, то серо-красным, то лицами врагов и друзей, когда-либо обретённых в продолжительной жизни. Всё это дополняли неземные звуки, которые Далий Мар слышал каждый раз, когда приходилось перемещаться в пространстве – делал он это лишь вынужденно. И, когда абстрактные и чёткие образы начали пропадать из разума, мужчина почувствовал смерть. Она стояла совсем рядом – незримая и недосягаемая, – и готовилась забрать нарушителя всемирного порядка обратно. Но её образ развеялся, превратившись в тонкую тень на пороге просветления. Слишком уж крепко Далий Мар держался за данную жизнь…

Он вернулся в мир на своей поляне. Её заливали золотые краски сереющего неба, бирюзово-зелёные оттенки многочисленной листвы и мягкой мокрой травы. Рядом находился пригорок, задушенный деревьями, кустами и высокими зарослями, давно забывшими о знакомых ногах. Там же, среди всего разнообразия зелени, красовался приметный вход в спасительное убежище, некогда построенное самим колдуном с помощью магии и приближённых учеников.

Однако добраться до него представлялось почти невозможной задачей: Далий Мар лежал на прохладной земле, в тени, и не мог сдвинуться с места. Его руки и ноги, словно покрытые осколочными ранами, сильно кровоточили, а голова беспощадно кружилась, то и дело доводя колдуна до приступа тошноты. Тело сильно дрожало, укрытое невидимым северным снегом, и пальцы не слушались даже самых простых команд. Всё плыло и вертелось, билось и жгло, холодело и дрожало, а любая мыслительная деятельность сошла на нет. Осталось только инстинктивное желание выжить, которое пыталось заставить Далия Мара совершить ещё одно заклинание. Но он противился – отчаянно, стойко и мужественно, – и заставлял своё тело покорно слушаться приказаний. Он держал свой зыбкий разум в кулаке, и очень скоро заставил конечности подчиняться своей воле: протянул согнутый локоть вперёд, потом ещё один; двинул с места колени, дабы проползти чуть вперёд. Слабость наступала всё активнее. Колдун повторил эти действия ещё раз, вызвав молниеносную вспышку боли. Сощурился и тихо простонал, но продолжил карабкаться. Рубашка, балахон, штаны и сапоги начали краситься багровым цветом, смешиваясь с грязью. Холод усилился, слегка сглаживая боль. Дрожь овладела внутренностями, и тепло окончательно покинуло старое тело. Осталось лишь упорство, с которым Далий Мар двигался вперёд, желая добраться до убежища быстрее, чем начнётся дождь или будет организована охота. Поэтому, игнорируя какие-либо смертельные муки, он стремился к спасению, ползя по скользкой траве подобно земляному червю…

Он сумел выполнить это задание, но платой стала река его собственной крови. Одно лишь заклятье, дарующее окружающим смерть, истошно хранило жизнь своего слабеющего создателя. Его сила подходила к неминуемому концу: от крови поднялся красно-чёрный дым, говорящий об истраченном потенциале. Однако даже в такой ситуации Далий Мар старался сохранять спокойствие. Он заполз во тьму каменного коридора и принялся думать о лёгком заклинании, которое было предназначено для подобных ситуаций. Оно не дарило никаких сил, не защищало ни внешне, ни внутренне. Оно лишь пыталось сохранить оставшиеся способности, заперев их в прочную метафорическую клетку и лишив обладателя какого-либо могущества. Такое лёгкое и опасное заклинание Далий Мар придумал уже очень давно, – ещё после первого покушения. И так, оставшись вне своих способностей, он задумался о будущем. Нет, он знал, что его побег закончится именно таким образом. Но он боялся, что завербованный пёс не успеет доставить хозяина вовремя. И если это случится…

Чтобы хоть как-то заглушить боль, холод и жжение, Далий Мар принялся напевать забытую временем песню, что звучала в его детстве чаще прочих. Он даже помнил её название: «Ца́иль ва́льгивер» – «Танец звёзд». Она абстрагировала его от насущных проблем, от нищеты и ущербства, от издевательств и холодных ночей. Её малосмысленный текст обыгрывался в голове не одну тысячу раз, и с каждым новым исполнением в нём появлялось всё больше подтекстов и значений. А мелодия, которой никогда не существовало, сама рождалась в голове под влиянием тех или иных обстоятельств. Сейчас – трагических.

В темноте и тишине, под куполом ночи

Сливаются зло и добро в дружный пляс.

Они и пьяны, и нежны, и сердечны,

Пока их игра в темноте есть у нас.

А над их беззаботным плясаньем и пеньем

Танцуют друзья, что в ночи так ярки.

Их светлые очи, рождённые вспышкой,

И веселы, и бодры, и смешны.

Все ночи прекрасны, когда среди мрака

Рождается новая точка вдали,

И сколько бы не было в жизни страха,

Они будут так же млады и свежи…

Обычно Далий Мар находил в этих строчках весьма оптимистичный посыл. Но сейчас его представления о песне ушли далеко-далеко за пределы позитива. Напевая рифмы хриплым немузыкальным голосом, подрагивая в этот момент от внутреннего мороза и бесконечно кашляя, он видел в этих словах пустоту и уныние. Ведь звёздам всё равно на нашу боль, – такое заключение пришло ему в голову. И, размышляя над депрессивными и тревожащими вещами, Далий Мар совершенно потерялся в собственном сознании. Оно позволило ему подумать ещё немного, а после – отправило в вынужденный сон без сновидений и самой нереальной радости. Над спящим рассудком то и дело летали страшные мысли.

Глава V. Выбор

Впереди оставалось всего несколько километров, но дождь то и дело прерывал движение уставшей троицы. Тучи уже в который раз налетели внезапно и сокрушительно, застлав сахарные небеса дырявым дымчатым покрывалом. Ливень сменялся моросью, а морось очень быстро превращалась в ливень. Несколько дней пути (которые можно было сократить до полутора, если бы не проклятый дождь!) выбили голодных и замёрзших детей из колеи, и один только Айва будто покрылся стальной бронёй безразличия. Единственный упрёк, который выбился из его рассудительного сознания, касался простой оплошности: он забыл взять с собой плащ! И в отместку за столь грубую ошибку ему пришлось наблюдать за тем, как содрогается и трясётся его наречённая сестра. Тонкая ткань, из которой пошили её платье, не годилась ни на что, кроме вечерних выступлений. Собственно, Артура постигла схожая участь: лёгкая одежда, не предназначенная для долгих дождей, никак не сохла – лишь больше мокла от попадающих на неё капель. И, как ожидалось, очень скоро юношу сразил кашель и небольшое повышение температуры.

На очередном привале выяснилось, что Киама позабыла о смысле пути. И Артур, откашлявшись и завалившись на меркнущий сухой участок травы, напомнил ей о пропавшем псе. Она ахнула, нисколько не смущаясь своей забывчивости, и продолжила наблюдать за дождём. Айва лишь усмехнулся, радуясь обладанию более устойчивой памяти.

Живот сковала невыносимая боль. Хотелось есть, хотелось пить… Хотелось, в конце концов, поспать в тёплой постели, а не коченеть под дождём. От полнейшего упадка сил спасала лишь свежесть леса. Но ничто не помогало притупить волчий голод. Он бился в желудке, будто заклиная хозяина съесть хотя бы траву! Но Артур держался от этих мыслей подальше. Будучи весьма гордым человеком, он не хотел показаться своим беззаботным спутникам недостойным путешественником. Поэтому, изо всех сил стараясь держать глаза закрытыми, он представлял себе сражение с магическими монстрами. Такие мысли дарили хоть сколько-то видимое отстранение. Однако потом внимание вновь возвращалось к голоду, нестерпимо просящемуся наружу. От вида травы начало по-настоящему тошнить.

Когда же дождь делался слабым или вовсе прекращался, троица продолжала идти к далёкой цели. Артур старался держаться в тепле – в этом помогала Айвина куртка и частые объятия Киамы. Сама девушка временами пристраивалась рядом, под тёплой курткой, но существенная разница в росте играла против неё злую шутку, и тепло почти не попадало на покрытую мурашками кожу. Айва шёл впереди всех, то разрубая заросли, то меняя направление и спасая неэрудированных детей от болот и грязи. Просторная тёплая одежда, дарованная некой «семьёй», защищала его от холода, от последождевой свежести и, что самое важное, берегла крепкое здоровье. Подобная несправедливость мучила мужчину почти всю дорогу, но он прекрасно понимал, что не должен ходить с голой грудью только ради комфорта малознакомого мальчишки. Да и вдруг что-то случится в момент, когда здоровье резко подкосится? Руководствуясь столь эгоистичными, но рациональными мыслями, мужчина успокаивал неумолкающий дискомфорт, что просыпался в нём при каждом взгляде на трясущихся детей. Он не сомневался только в проверенном здоровье Киамы: девушка выглядела радостно (даже будучи замёрзшей) и несколько игриво, а её попытки достучаться до зубостучащего сверстника окончательно убедили заботливого Айву в её благосостоянии.

Через некоторое время, когда серое небо постепенно укуталось вечерней тьмой, вновь хлынул дождь. Но в этот раз сам Артур отказался останавливаться: он схватил спорящего Айву за руку и повёл его, как капризного ребёнка, по недавно найденной тропинке. Спорить с больным, но высоким и достаточно сильным юношей оказалось бессмысленно. Желание найти близкого друга окончательно добило любую слабость, попросту игнорируя её, и шаг ускорялся с каждым услышанным плюхом по лужам. Голова трещала по швам с той же силой, с какой внутренний жар создавал снаружи ужасную ледяную кожуру. К горлу постоянно подходила тошнота, а в глазах темнело от голода, усталости и болезни, но Артур продолжал настаивать на движении. В конце концов, он свалился в обморок. И те, кого он с такой яростью тащил за собой, решили перекантоваться под ближайшим деревом с густой листвой.

Юноша очнулся достаточно быстро. И сразу услышал ругань, возникшую между братом и сестрой. Слова всё ещё сталкивались друг с другом и образовывали тарабарщину, но общие черты конфликта постепенно прояснялись всё точнее. Айва указывал на мокрые палки, часть из которых всё ещё лежала в руках Киамы, а та разводила свободной рукой и бессловесно объясняла мужчине состояние погоды. Через некоторое время морской шум улёгся, позволяя юноше насладиться криками спутников:

– …нужны сухие палки! Мокрые не горят!

– Где, по-твоему, я должна найти сухие палки?! Возьми эти и высуши их своими способностями!

– Я сто раз повторял, что не имею магии! Меня учили выживать, как выживают обычные странники и охотники! Как ты представляешь меня, способного высушить хворост силой мысли?!

– Всё! Надоело! Ты сказал – принеси хворост, – я и принесла. Как ты там говорил? «Доволяйся имеющимся»?

– «Довольствуйся», а не «доволяйся»! Не такого слова – «доволяйся»!

– Теперь будешь учить меня грамоте? Тогда вот, – она бросила палки Айве под ноги и ушла к противоположному краю сухой травы. – Ищи растопку сам!

Со стороны этот диалог выглядел более чем смешно. Артур даже хихикнул, тем самым загасив бушующий конфликт. Киама моментально подпрыгнула к больному со страшными-страшными глазами, полными чрезмерной заботы об объекте интереса и симпатии. Артур аж дёрнулся, когда её лицо оказалось опасно близко к его щеке. Но девушка этого не заметила. Только поправила мокрую куртку, слегка греющую прозябшее тело, и убрала с уставших синих глаз каштановую прядь. В этот момент юношу охватило неприятное подозрение, которое ставило под вопрос дальнейшее совместное путешествие.

– Ну? Ты в порядке? Очень плохо? Или терпимо?

– Да я…

– Заботливая дама… – тихо соскочило с оязвевшего языка мужчины. Киама сделала вид, что ничего не услышала, хотя её лицо заметно помрачнело.

– Отвечай, – она вновь обратилась к сонному юноше, сильно трясущемуся из-за высокой температуры.