Читать книгу: «Напиши обо мне песню. Ту, что с красивой лирикой», страница 3

К.ушла из дома сразу же после его смерти. Можно сказать, что ее просто не хотели там больше видеть. Отношения сменялись отношениями, она искала любовь, которую не получила от матери, надеясь на то, что ее парни будут хотя бы в половину обладать чуткостью и уважением, которые давал ей отец. Но те отношения не давали ей защиту и уверенность, они словно били ее словами матери, заставляя сомневаться в своей уникальности и красоте. Помогал спорт и частые встречи с друзьями. Когда живешь в Л.,сложно представить себе одиночество.

Одиночество наступает, говорит К., когда тебе 36, ты все еще надеешься найти того самого мужчину, создать семью, родить ребенка, доказать матери, что ты just enough. Но ты заболеваешь. Делаешь операцию, теряешь возможность ходить, появляется тремор и ты долго не можешь встать на ноги, не можешь заниматься спортом. Не можешь заниматься тем, что помогало продолжать жить и укрепляло веру в лучшее будущее. Врачи отказываются понимать. Врачи не объясняют. Врачи не лечат.

К.теряла терпение, теряла время и надежду на выздоровление. Она начала быстро набирать вес, не имея больше возможности заниматься спортом, тонула в болевых ощущениях и ненависти к себе, пыталась связаться с матерью и попросить поддержки, но в ответ получила письмо от адвоката с просьбой больше не звонить и не писать. Я могу ей позвонить только в экстренном случае, говорит К. Мне запрещено связываться с мамой. Разве так бывает? Разве это настоящая жизнь? Она нехорошо усмехается, закрывает лицо руками и начинает плакать.

Мать не была единственным человеком, который выбросил К.из своей жизни. Ее отношения, помолвка, сорвались. Мужчина сказал ей, уходя, что мать изуродовала К.и ей нужна помощь. Он сам помогать не стал, он оставил ее, не лишая себя возможности комментировать ее изменившуюся внешность и физические проблемы. Оставались друзья. В какой-то момент их было много, они слушали, давали советы. За шесть лет, прошедших после операции, не осталось никого.

Она касается моего плеча и спрашивает, бросила бы я друга, окажись он в сложной ситуации. Нет. Не бросила. Поступала ли со мной так моя мать? Нет. Не поступала. Был ли у меня любящий отец, который показал, что такое защита и что значит любить. Нет. Не было. Твои парни, говорит она, просто хотят секса, пока ты молода и имеешь стройное тело. Если что-то случится, твой живот начнет расти, твои ноги распухнут, морщины изрежут лицо, ты почувствуешь себя плохо, не сможешь ходить, не сможешь радоваться этой чертовой жизни, – они уйдут, попросту сбегут, но не забудут обвинить во всем тебя. Ведь ты обманщица, он начал спать с красивой и стройной, а ты вон что учудила. И плачешь еще.

Я ловлю себя в моменте, где все мои проблемы становятся крошками, что птицы подбирают на пруду. Ее рассказ пугает, я отказываюсь верить в то, что в ее жизни никого нет, ни одной души. Нет друга. Мне хочется утешить ее, дать свой номер, предложить помощь. Но я молчу.

Все в К.говорит о боли, она погрязла в ней, слилась. Что делать человеку в 42, потерявшему всех друзей, семью, мужа? Хочется сказать, что не было у нее ни друзей, ни семьи, ни мужа. Нужно создать заново. Что делать, если так больно, постоянно больно, что это единственное, что заполняет? Пока не стихнет боль, строить не получится. К.потеряла возможность родить ребенка. Я вижу, как это разбивает ей сердце. Больше потерянной матери, больше потерянных друзей. Боль от утраты отца и боль не дать новую жизнь это то, что съедало ее, не давало право на улыбку, не давало право надеяться на счастье. Тогда почему она продолжала жить?

Я перевела взгляд на Д., когда К.позвонил врач. Они обсуждали анализы и снимки, ее диету, назначали время новых визитов и ее распорядок дня.

Когда она замолчала, чтобы выслушать врача, я подумала о птицах и хлебных крошках. О моих мало значимых проблемах, о проблемах в сравнении. Иногда что-то так бьет по нам, мы слышим историю, плохую историю, мы думаем, что наша жизнь не так уж и плоха. Наша мать не заставляет нас общаться через адвоката, друзья есть и друзья хорошие. Люди приходили в нашу жизнь, одни останавливались закурить сигарету, другие провести вместе пять лет, кто-то одну ночь, кто-то четыре месяца. Пусть это всего лишь крошки, в сравнении с жизнью К.,но крошек много, они рассыпаны сквозь года, они сыграли роль, они скосили. Ведь не будем забывать, что хоть это и крошки, но для птиц они губительны.

Похоже, что К.закончила свой рассказ. В И.она нашла нового врача, он со вниманием, вовлеченно и ответственно отнесся к ее проблеме, назначил дополнительные обследования и предлагал начать курс по реабилитации. Она улыбнулась нам в зеркало заднего вида. Никогда бы не подумала, что медицина в И.лучше медицины в В. И на солнце сразу становится легче. Тут точно поспорить нельзя. Иногда все, что нужно сделать, просто выйти на солнце.

Судя по указателям, мы едем в аэропорт. Возле гейтов никого нет. Мы паркуемся и лениво вытекаем из машины. У К.из вещей небольшая спортивная сумка, в руках она держит папки с документами. Там скорее всего результаты исследований, указания от врача. Спрашиваю, во сколько ее рейс, предлагаю составить компанию. Она снова печально усмехается и предлагает мне найти моего водителя. Я оглядываюсь и понимаю, что снова потеряла его из виду. Не то, чтобы он должен быть всегда рядом, но мне становится тревожно. Мы обнимаемся на прощание, К.уходит.

Стучу пальцами по капоту, думаю, остаться тут, или пойти поискать его.

Решаю остаться, посмотреть, как садятся самолеты. Цепляюсь мыслью о то, как хотела когда-то лежать в поле, тут, недалеко (говорили, есть одно место), смотреть, как низко они пролетают, делать снимки, делиться мыслями. Мы собирались с коллегой, давно уже, но планы поменялись, а потом никто из нас не вспоминал о самолетах и об этом поле. А все еще хочется там побывать. Как и хочется забраться августовской ночью на крышу машины, укутаться пледом, а лучше объятиями любимого, широко раскрыть глаза и вбирать в себя миллиарды триллионы звезд, тепло его тела, запах уходящего лета, слабо играющее машинное радио, термос с вином, какой-нибудь плохо пахнущий сыр, портящий романтику. Хотя картинка в моей голове настолько прекрасна, что никакому сыру ее не испортить. Я достану свой полароид и сделаю один снимок. Снимок самой счастливой ночи своей жизни. Положу его в кармашек кошелька и буду хранить до старости. Наши сплетенные пальцы и тонкие плечи, мы улыбаемся, мы молоды и впереди вся жизнь, наша жизнь. Мы даже верим, что будем вместе. Не только в эту ночь, но и сотни других, похожих или не очень. Постараемся удержать наше детское счастье, где все, чего мы хотим – это лежать, держась за руки и смотреть на звездное небо.

И мятное мороженое. Где он его взял? Д.слегка наклоняет голову, жестом предлагая мне забрать свой десерт. Затем слегка поднимает левую руку со стаканчиком чая и предлагает пройтись. Я не могу не улыбаться. Он вспомнил про это дурацкое мороженое, когда идея о нем уже выветрилась из моей головы часами ранее. Но он все помнил. Я неловко толкаю его и смеюсь. Он улыбается в ответ и пробует мороженое. Одобрительно кивает и спрашивает, что мы будем слушать в дороге.

Глава 4

О.

Даже под толщей холодной воды меня толкают мысли, толкают горячие мысли о тебе. В самолете, на песке, на кассе за апельсиновым соком, на холодных камнях в синем море, на подушке, в попытке уснуть без снов, стоя в холодном душе, касаясь себя горячими ладонями, готовя кофе, который ты не пьешь, крича безмолвно, качая головой, включая твою любимую песню, напиваясь в самолете, пробегаясь босиком по пустому коридору, обещая, что все к лучшему, оберегая наших губ касания, разбивая саднящее сердце безмолвием, рано встретились, поздно поняли, сложно рассудить, хочется не потерять. Утонули в глупостях и амбициях. Один мир недавно разрушился, нового не успела построить. Не вини меня в моей непоследовательности, я учусь ходить заново, я хочу доверить мальчикам, я хочу понимать тонкости их строения, я хочу для себя лучшего, я хочу для себя нежности. И твоих бледных глаз, сжимающих все мои чувства внутри.Я ловлю волны. Бледно-голубые, шипящие. Вижу, как смотришь ты на меня соленого моря глазами, где могут тонуть корабли, и где потеряюсь я, как давно забытые путники. Лягу смиренно на темное дно и забудусь его прохладой, как сладким сном забываются жаждущие. Вскрикну глухо, когда рядом тебя не смогу найти в полудреме, и слезы холодными рваными линиями застелют мои щеки. Я не захочу надышаться в последний раз. Я теперь лишь разглаживаю пальцами холодный песок под толщей соленой воды, проникаюсь принятием, спокойствием и переменой во мне. Переменой, что дарит любовь и касается своими шершавыми ладонями моей потасканной души. Переменой, что прикладывает холодные компрессы к горячему лбу и расстилает покрывало, дабы я не обожгла ступни. Не забывай меня. Не топи эти воспоминания. Напиши обо мне песню. Ту, что с красивой лирикой. Ту, о которой будут спрашивать. Ту, что принесет тебе славу, а мне спокойствие. Ту, о которой никому не признаемся. Ту, в которой навсегда останемся. Весенними, юными нами.

Я ловлю волны и вижу тебя. Вижу смытые линии, вижу углы и сомнения, вижу ребенка тревожного, вижу свои слабости, вижу историю, вижу наше будущее, очень смутное, ненадежное, со скандалами, с одиночеством, с примирением, с оправданием, с обвинением и с усталостью, где нам мало бы, где нас много так, где нам тесно быть, опоздали раз, обернулись мы, но втоптали в грязь то прекрасное, что мы создали, так старательно и по ниточкам, опрокинули и запомнили, не допили мы до конца. Незаконченность в моих легких, недоглаженность в моих волосах, непрощенность в моих ключицах, она теплится там, обижается и надеется, но не днем при обозримом солнце, а во снах, что не перестают мне снится. Ты там каждый день со мной, и похоже на безумие, на одержимое, на что-то порочное, мнимое, быстрое, смазанное, не завершенное. Как отпустить, если ты мне во снах являешься каждый раз. Я много лет так ни по кому не печалилась, не заботилась, не томилась. Не выдыхала имя в простынях смятых, не зажимала губы на пороге выдоха, не застыдилась слабости, не зародилась в праздности мгновения моя тоска по твоим касаниям. Я не успела бы ими забыться даже в вечности, так желанны они были мной и так желанны по этот день.

Я бы так хотела от тебя весточку, я бы так хотела сильной быть и не отвечать тебе, но и той весточки я уже не дождусь, лишь приходится гадать, увидимся ли еще, и что принесет нам эта встреча. Я хочу пройти мимо гордая, я хочу улыбнуться тебе весело, я хочу быть легкой и прожитой в той истории, в тех коротких днях, где мы грезили, где нам радостно, где нам горько и где нам солнечно, где мы держимся скромно за руки, где ты просишь меня острожной быть, где ты просишь так много не пить, где ты смотришь билеты ко мне, где смеешься, когда я зависну и не пойму, где легко так, но ты винишь меня раз. Ты не пишешь мне сутки. Ты винишь меня два. Я ловлю эту боль в животе, знакомую и тугую. Ты винишь меня три. И опять, и опять, и опять, и опять, и опять и так больно, так крутит, так давит, так ловит, так горе мое ощущается морем, сжирающим берег, ломающим замки, так ловко и долго что строили дети, ты ломаешь меня, по утру, в тишине, в шуме волн, на рассвете, ломаешь и снова винишь. Да, я классная, ты не хочешь так, ты теряешь все, ты не можешь там, ты не выстоишь, ты утонешь в раз, и как сложно все, не расслабиться. Парень, ты так ничего и не понял. И годы пройдут, где ты высохнешь от бессилия и, возможно, ты так ничего и не сможешь и не добьешься. И тяга за тягой ты будешь искать ту возможность, сгорая, теряясь и прячась, как я в голубые твои глаза уходила. Но я берегу, дорожу тобой. Я берегу, дорожу этими воспоминаниями.

Солеными волнами лижет море лицо. Волосы мои тяжелеют, легкие волнуются. Я хочу открыть глаза, но не могу, начинаю тревожиться и бить руками воду, пытаюсь кричать, что это ошибка, что я не хотела так. Отпусти меня, пожалуйста, я не готова еще уходить.

Сильная теплая рука Д. вытаскивает меня на берег, точнее, на сиденье его машины, опасливо оглядывая мое лицо. Он спрашивает, с кем я говорила во сне. Я говорила с морем, оно было темным, оно было неспокойно, я не знала, где холодные его пески, а где шанс а глоток воздуха. Я запаниковала, я не справилась бы, не вытяни меня Д.из этого кошмара. Шея сильно затекла и я попросила его остановиться. Воздух на улице был немного колючим, прохладным, но прибитая дождем земля пахла детством, проведенным у бабушки в деревне. Она пахла смехом, босыми ногами в лужах, самой зеленой на свете травой у дома, горячей печкой, о которую такое наслаждение греть замерзшие ступни, старая кожаная куртка дяди, под весом которой немного сгибаешься, но зато так тепло, те самые блины из печи на старой сковороде, которые только что грелись на углях, деревянный стол, проживший целую вечность, клеенка с яблоками, старый школьный плакат. Я забираюсь с ногами на скамейку возле стола, нетерпеливо хватаюсь за пышный блин, обжигаю пальцы, еще раз пытаюсь его схватить, оторвать кусочек, погрузится в это чудное деревенское утро, где заставляют умываться росой и бежать до соседки с каким-то нелепым вопросом, где вечером нужно мыть ноги в жестяном тазу и ерзать на холодном матрасе, пока не согреешься, но есть только что собранный липовый чай, залитый кипятком из кастрюльки, бабушкины блины, земляника с кустов, и подушками кидаться тоже можно.

Д.обнимает меня за плечи. Я понимаю, что стою какое-то время неподвижно, счастливо улыбаясь, почти плача, дышу и не могу перестать вспоминать те моменты из своего детства. Я хочу туда. Вот бы он отвез меня туда. Вслух ничего не произношу. Мы прогуливаемся до ближайшей кофейни, берем еду и кофе на вынос. Я предлагаю Д.поесть внутри, но он отводит глаза и говорит, что у нас мало времени, новый попутчик уже ждет. Я тихо киваю и забираюсь обратно в машину, делаю глоток. Горячий, крепкий. Теплая волна быстро разбегается по моему тело, я слегка трясу плечами и с нетерпением принимаюсь за еду.

Мы останавливаемся у неприметной парикмахерской на углу. Д.открывает окно и машет рукой высокому худощавому блондину, который выходит из дверей той самой парикмахерской. Интересно, это мы опоздали, и он решил пойти постричь волосы, или он просто очень занятой молодой предприниматель, у которого каждая минута на счету. Судя по его осанке, он и родился то уже в кресле с мониторами на коленях. Вижу его, и как будто бы он напоминает мне кого-то, кого я раньше встречала, но ничего не откликается внутри. Перебираю своих знакомых. Нет, показалось.

Наш новый попутчик садится сзади меня, протягивает Д.руку, мне приветливо кивает и начинает сходу шутить. Я улыбаюсь, шутит он неплохо.

Мы едем на юг, мы смеемся над рассказами О. Когда я представила его очень занятым успешным молодым бизнесменом, я не ошиблась. Парень работал партнером в успешной айти компании, вставал рано, приходя домой после работы, отвечал на вопросы партнеров, разбирал жалобы, давал поручения своему отделу, дежурившему в ночь. Он жил работой, она вдохновляла его, а он был вдохновлен вниманием и уважением, которые получал от своих коллег. Сильно сутулясь, то и дело наклонялся к нам делиться шуткой, нетерпеливо стучал левой ногой по коврику, вжимал руку в мой подголовник, чем немного меня раздражал, а после легонько коснулся моего плеча и показал картинку на телефоне, пожелав вдруг узнать моего мнения о чем-то, что казалось для него очень важным.

На экране его телефона была фотография обручального кольца. Он немного нервничал и выпытывающее смотрел на меня, пока я пыталась выдавить из себя что-то больше, чем «ого». Тиффани, камень как крыло от самолета, можно и самолет купить, наверное, небольшой. Прошу его рассказать о женщине, которой он собирается сделать предложение, после ловлю себя на мысли, что забираю работу терапевта у Д.

Они познакомились летом возле станции метро. Жара в тот день пробивала крыши пятых этажей хрущевок, стирала ноги под жесткой кожей сандалей, скашивала уставшие головы в дрем. В этот день они столкнулись на станции М., в М., куда привез ее скоростной поезд М-М., и где он уже жил шестой год, работая, любя свою мать, любя свою девушку. Нет, не ту, которой он выбирал кольцо.

Она приехала на интервью, он шел к себе в офис. Будучи в М.только второй раз, она плохо ориентировалась и подошла уточнить дорогу. Д.рассмеялся и провел ее до дверей офиса, где должно было состояться ее интервью. Интервью, на которое он пришел спустя десять минут после их расставания. Он слегка ослабил хватку моего подполковника и откинулся на сиденье, пытаясь вытянуть ноги. Выдохнул, радостно подытожив начало их истории.

Я хмурюсь и спрашиваю о той его девушке, ждущей дома и не подозревающей о том, как мало дней осталось им спать на одной кровати.

О.отмахивается от моего вопроса, хмурит лоб и хочет перевести тему. Я смотрю на Д., в окно, на Д., черт бы тебя подрал, какой ты красивый.. Резко поворачиваюсь к нашему попутчику, и говорю, чтобы выкладывал все как есть. Он чуть трясет головой и говорит, что был несчастлив. Мне странно слышать, как парень рассказывает о том, что подвергался абьюзу со стороны женщины, моральному и физическому. Я затихаю, понимаю, почему так непросто далось ему открыться и рассказать о тех пяти годах, что они были вместе. Он рассказал, как она ревновала и злилась, закрывая его в ванной, выбрасывала ключи, не пуская на работу, била себя, била его, а потом котенком сворачивалась на груди, прося прощения, убеждала его в том, что это временные трудности, но они одна семья, и все должно наладиться. Год за годом, крики за криками, пьяные прокуренные ночи сутулились на нем, зажимали, нашептывали тупую надежду, что однажды утром все изменится, что она поправится, что будет все так, как первые полгода их любви.

Утро наступило, но не с ней. Как человек чести, он сначала расстался с одной (и пришел на работу с расцарапанной щекой), и начал отношения с той другой девушкой, которой показал дорогу. Я перебиваю его и спрашиваю про интервью, не хотя слышать, но зная ответ заранее. И почему все руководители отделов выбирают начинать отношения с подчиненными. И ту его настоящую мне жаль. Я только могу представить те эмоции, которые захлестнули ее в тот день. Новый город, новая работа, молодой симпатичный сутулый руководитель. Вот это новая жизнь, не то, что было раньше в М. Точно, все налаживается.