Читать книгу: «Формула», страница 14
Цезарь добился своего – он повелевал Римом. Но он оказался назначенным повелителем, по крайней мере, формально. Это никак не могло ему нравиться, но что можно было поделать с этой толпой смотрящих ему в рот людей? Никто из них не выказывал враждебности, все наперебой стремились угодить и предвосхитить его желания. Цезарь не имел ни малейшего повода для придирок – и это начинало его раздражать.
Он перестал собирать сенат в полном составе, принимал решения единолично. Их тут же спешили одобрить. Цицерон несмело высказывался против, но все давно к нему привыкли и не принимали его бормотание всерьёз.
Цезарь должен был придумать что-нибудь, способное расшевелить это болото. И он придумал.
Честно говоря, услышав, что именно, я просто потерял дар речи.
– Скажу начистоту – я уже некоторое время жду, когда вам надоест эта игрушка. – Тамсанарп, как обычно, выбрал самое удобное кресло в помещении. Учитывая его нематериальную природу, в этом, вроде бы, не было никакой необходимости.
– Однако… не надоедает. Похоже, вы открыли в себе какие-то неизвестные прежде, не побоюсь этого слова, грани.
– В школе, а потом и в институте я был активистом. Если это о чём-нибудь вам говорит, разумеется.
– Мне показалось, что впоследствии ваша потребность самореализации несколько притупилась. Так сказать, ушла в тень.
– Возможно, теперь ей захотелось погреться на солнышке. Не знаю почему, но мне нравится этим заниматься. Хотя вот ведь что интересно… Может, я не особенно и нужен уже? То есть всё пойдёт своим чередом в любом случае?
Гномон покивал.
– Со временем… как знать. Но не сейчас. Пока нет, как мне кажется. Собственно, я сбил вас с мысли. Ведь вы хотели о чём-то спросить?
Можно подумать, ты не знаешь. Хотя, мало ли что. Возможно, гномоны, как и я, время от времени расслабляются. Перестают нести вахту, так сказать. И опираются только на общеизвестные банальные органы чувств, – которые ещё неизвестно, насколько у них развиты.
Если вдуматься, хорошенькое получается дело. Этот субъект может беспрепятственно шарить в моих мозгах, а мне запрещено внедрение не только в его нематериальные извилины, но даже и в извилины коллег.
– Таков Принцип, – гномон поспешил подтвердить мою правоту. – Вы спросите, в чём его смысл? Кто его установил? Понятия не имею. У меня свои ограничения, и, поверьте, их отнюдь не мало. Что касается вашего вопроса…
Да-да, что там с моим вопросом?
– Это, безусловно, возможно. Даже странно, что вы до сих пор не попытались. Учитывая вашу любознательность…
– …Всё дело в том, что будущее почему-то никогда меня особо не интересовало.
Тамсанарп кивнул.
– Понимаю. Для человека у вас не вполне типичный подход, но понимаю. Я бы даже сказал, совсем нетипичный.
Он явно отвлёкся, и мне пришлось встать, чтобы привлечь к себе внимание.
– Может, дело в том, что в последние годы мне не слишком хотелось заглядывать в это самое будущее?
Гномон кивнул.
– Несомненно. Однако всё изменилось – и достаточно давно.
– В общем, никаких препятствий?
– Разумеется. Однако…
Кажется, я понял, о чём он.
– Оно будет таким же суррогатным, как и прошлое?
Гномон поморщился.
– Это слишком грубое слово. Примитивное, что ли. И главное – оно совсем не соответствует ситуации.
– Но вы говорили, что то прошлое, в котором я нахожусь, является не более чем, так сказать, плодом моего воображения? Или я что-то понял неправильно?
Тамсанарп развёл руками.
– Правильно, неправильно. Это же всё моральные категории, – то есть кем-то придуманные и кому-то навязанные. И совершенно в данном случае, не побоюсь этого слова, неуместные.
Вы поняли так, как сочли нужным: возможно, несколько прямолинейно. Прошлое, в которое вы попадаете, действительно не является истинным – до известной степени, вы формируете его самостоятельно. Но… прошлое, как его принято знать и понимать в данном обществе, тоже не является истинным и имеет различные трактовки. Как знать, иногда вы даже можете оказаться ближе всех. …
Совершенно верно, с будущим всё обстоит точно так же.
Честно говоря, я совсем не уверен в том, что мне хочется побывать в будущем. Даже в каком-то из его вариантов, нашёптанных моей фантазией.
Но дела складываются так, что в этом самом будущем я могу оказаться нешуточно замешан.
Интервью Р.И. Самсонова газете «Х»:
– Ходят слухи о какой-то большой финансовой проверке вашего фонда…
– Да, она только что завершилась. Нарушений не обнаружено, как будто. Говорю «как будто», потому что окончательного заключения ещё нет. Впрочем, думаю, оно будет благоприятным.
– То есть, вас всё это ничуть не обеспокоило?
– Понимаете, мы не затем затеялись с этой организацией, чтобы банально воровать. И потом, власти вправе проявить интерес к проекту, в который вовлечены приличные деньги. Скажем, как минимум, поинтересоваться их происхождением. Но, заверяю вас, мы очень тщательно проверяем свои источники.
– А как насчёт адресатов?
– Здесь несколько сложней. Люди есть люди – им трудно сохранять объективность. К тому же, мы закупаем, строим – всё это сферы немалых соблазнов. Но решения не принимаются в одиночку, а потом, неужели вы не верите, что в стране можно найти полтысячи абсолютно неподкупных экспертов?
– Ну, если им соответственно платить…
– Никогда не считал и не считаю, что этот вопрос решается так. По крайней мере, в нашем случае. Мы привлекаем на ответственные позиции людей состоявшихся и состоятельных….Прошу прощения за каламбур. Одним словом – тех, что дорожат, в первую очередь, своей репутацией и тех, кого очень затруднительно купить.
– Всё же, вы не говорите «невозможно».
– Ну, это так – на всякий случай. Я бы и хотел как-нибудь помпезно поклясться, но жизнь настолько многообразна и неожиданна. Поймите меня правильно.
– Понимаю. Многие не понимают другого – почему вы до сих пор не в большой политике?
– Не думал об этом. А зачем?
– Вы – лидер влиятельной организации. И влияние её растёт.
– Никто не выбирал меня лидером. Я – человек, которому пришла в голову хорошая идея. К моему удивлению, она нашла много сторонников. Приятному удивлению, разумеется.
– То есть, политика, по-вашему – это иное?
– Политика – это поиск баланса интересов. У нас всё гораздо проще, прямолинейней. Мы действуем, как тимуровцы – уж не знаю, читает ли сейчас кто-нибудь Гайдара. Находим проблему и устраняем её.
– И вам достаточно морального удовлетворения?
– Я понимаю, это может прозвучать странно…. Но в какой-то момент некоторые люди осознают, что достигли своей цели – им становится скучно, они оглядываются по сторонам. И зачастую у них появляется новое поле для деятельности.
– Вы настолько идеалист или только хотите им казаться?
– Скорее, я законченный прагматик. Знаю, что мне нужно и не хочу лишнего. Я могу съесть один обед – ну, может быть, иногда полтора. Могу ездить только на одной машине одновременно.
– Некоторые эти самые машины коллекционируют. Как они смотрят на вас и вашу организацию?
– Знаете, с пониманием. Я сейчас говорил о себе – но не такой уж я богатый человек Я имею в виду – лично. Очень богатый человек может коллекционировать машины или, скажем, яхты – и при этом сделать в наш фонд гораздо больший взнос, чем я. Часто так и происходит.
– Вы что, делаете им то самое предложение, от которого они не могут отказаться?
– Разумеется, нет. Не забывайте – я всего-навсего провинциальный бизнесмен средней руки. Просто многие серьёзные люди убедились, что это работает.
– Хорошо, вернёмся всё же к политике. Разве ваш фонд не является, всё же, какой-то своеобразной формой оппозиции?
– Ни в коем случае. Напротив, мы часто достаточно продуктивно работаем с властью. В конечном счёте, у нас много общих целей.
– И власть не задевает, что она их, в основном, озвучивает, а вы – решаете практически? Ведь это очевидно.
– Возможно, какие-то вопросы на нашем уровне проще решаются. В основном, потому, что решение других мы на себя не берём.
– Однако, огромное количество людей на себе ощутили действенность вашей организации, – они ей благодарны, и это искренняя благодарность. То есть, скажем так, немалый электоральный ресурс. Вы всё ещё уверены, что не хотите в политику?
– Ожидание чьей-либо благодарности не может являться побудительным мотивом нашей деятельности. Согласитесь, в этом всё же есть какая-то корысть…. А в нашем деле это лишнее».
Ритка смотрела на меня вопросительно.
– Я визирую это?
Я пожал плечами.
– С какой стати ты меня спрашиваешь? Кто у нас специалист по общественным связям?
Ритка состроила раздражённую гримаску.
– Ты прекрасно понимаешь, с какой стати. Если честно, меня немного смущают эти пассажи про политику и лидерство.
Извини, дорогая, настолько откровенным быть с тобой я не могу.
Хотя, признаться, временами хотел бы.
– Чем же смущают?
– Немного натужно. Ты не считаешь?
Я зевнул. Отмахнулся.
– По-моему, нормально.
– Но, Цезарь, как это возможно? Ты хочешь организовать заговор против самого себя?
Он пожал плечами.
– Разумеется, этот факт не годится для моей биографии, господин Марций. Так что, нам придётся его опустить.
Я помолчал, потом заговорил, подыскивая слова.
– Но… в чём причина? Ты достиг всего, чего хотел.
Цезарь усмехнулся.
– Разве именно это не может оказаться вполне достаточной причиной?
Он нетерпеливо взмахнул рукой.
– Я полагал, ты понимаешь меня лучше многих, Марций. Ты умён – и мы провели вместе уж не упомню сколько лет.
Так-то оно так. Но что я наблюдал все эти годы? Непреклонную энергию, волю, мужество, отвагу, изощрённое коварство и двуличие. И всё это – во имя обладания властью, чем же ещё? Я что-то проглядел, или просто появилось нечто новое?
– Если быть господином Рима тебе наскучило… Что ж, всегда можно просто отойти от дел…
– …наслаждаться покоем и смотреть, как всё возвращается на круги своя?
Цезарь заговорил громче, голос его звучал резко.
– Да, когда-то я просто хотел власти. Славы, богатства. Но всё это было получено ещё в Галлии. Потом я понял, что дело на этом не закончено. Понял, что моя судьба – спасти Рим от его собственного будущего. Разве ты не видишь, что представляет собой наш славный некогда город?
Разумеется, разумеется. Зрелище, может, и не самое приятное, но, по крайней мере, привычное. А снаружи так и вовсе всё сияет.
– Но, что ты хочешь изменить таким… странным способом?
Цезарь вздохнул.
– Я надеялся, что смогу сделать то, что не успел Сулла. К сожалению, ничего не выйдет – я тоже не успеваю. Никто не хочет видеть меня царём. Но, возможно, мой преемник…. После того, как прольются новые реки крови – те, которые я уже не чувствую в себе сил пролить.
Разговор нравился мне всё меньше. Действительно, маленький спектакль с участием Марка Антония успеха не имел – недавно на Форуме он трижды пытался увенчать Цезаря короной, но толпа неожиданно начала ворчать. Цезарь был вынужден отказаться, плебс рукоплескал. Спрашивается, что их так заело? Что это меняло? Откуда такая тяга к пережиткам демократии, если ты не заседаешь в Сенате? В общем, что случилось, то случилось.
Но о каких это он, собственно, «реках крови»?
– Разумеется, я действительно могу просто отойти от дел. Или отправиться в поход на Парфию и не вернуться. В конце концов, я стар и болен. Но это ничего не изменит. Совсем другое дело – убийство. По возможности, подлое и бесчестное. Общество расколется, начнётся новая гражданская война. Спасаясь от её ужасов, граждане будут счастливы вручить свою свободу кому угодно.
Цезарь ненадолго задумался.
– Например, усыновлённому мной Октавиану. Пожалуй, его шансы побольше, чем у Антония, как ты считаешь?
Я отмолчался. Мне не был по душе ни тот, ни другой. Марк Антоний – просто солдафон. Октавиан… временами мне казалось, что лицемерия и жестокости в нём побольше, чем в самом Цезаре. Если такое возможно, разумеется.
– Я могу попытаться тебя переубедить?
Цезарь улыбнулся – сама доброжелательность.
– К чему, друг Марций? Моя жизнь была достаточно славной, а благодаря твоему таланту предстанет просто блестящей. Я много раз мог погибнуть от меча – почему бы, в конце концов, этому не случиться? И, самое главное, я хочу изменить судьбу Рима. Времена Республики прошли, но никто не хочет понять этого. Кому, как не Цезарю ставить точку?
Он помолчал.
– Республика была хороша на протяжении веков, но… Её время закончилось. Наступило время власти, исходящей из одной головы и пары рук – а не сотен говорливых ртов.
Я сделал вид, что понимаю.
– Возможно это и так, Цезарь…. Однако, слишком много поколений римлян прожили, зная, что республика – это благо, а власть царя – зло.
Цезарь кивнул.
– Люди трудно расстаются с тем, что они считают своими убеждениями. К тому же, они слишком недалёки и заняты собой, чтобы понимать истинные нужды государства. Требуется очень серьёзная причина, чтобы заставить их полностью изменить свои взгляды за несколько дней. Причём сделать это совершенно искренне и добровольно. Что же это может быть? Я вижу только одно – серьёзная угроза их благосостоянию и самой жизни.
На этот раз молчание затянулось
– Есть и ещё одна причина, как ты знаешь. Моя болезнь. Приступы становятся всё чаще. Я не хочу уходить из жизни безвольным и вызывающим жалость калекой. И боги не открывают, сколько у меня осталось времени.
Так или иначе, мне стало понятно, что решение принято. Я мог устраниться. Или выполнить его волю и написать последнюю страницу жизни Цезаря. Разумеется, я согласился.
Не подумайте, что мною двигало тщеславие. Просто другие исполнители могли оказаться не настолько хороши.
– Вы рехнулись, – я щёлкнул ночником, уставился в будильник, кое-как сообразил, где какая стрелка. – Сейчас почти полчетвёртого.
– Я знаю, – Строевский голос выражал приличную степень нетерпения. Или даже неприличную? – Никто из нас, кстати, ещё вообще не ложился. И это действительно важно.
– Ну, хорошо, жду.
Собственно говоря, что мне ещё остаётся?
Я слез с кровати, натянул футболку с джинсами, походил туда-сюда, включая верхний свет, глотнул воды, закурил. Они и в самом деле появились быстро. Сосредоточенно прошагали в зал, расселись и замолчали.
– Ну, и?.. – спросил я, выждав пару минут.
– Нам сделали предложение, – сказала Ритка.
Ага, вам – это значит, тебе, Эдгару и Гольдману. Нашему боевому активу в полном составе, так сказать. С лёгкостью могу предположить, о чём. Насчёт «кто» есть несколько вариантов, но, в сущности, это не имеет никакого значения. Не так много у нас достаточно богатых партий и не так уж сильно они отличаются друг от друга.
– Ты хочешь сказать, вас перекупают, или, не дай Бог, это какой-то силовой вариант?
– Нет-нет, Эдуард Сергеевич, – замахал ладошками Гольдман.– Никакого насилия. Сугубый контракт.
Я докурил сигарету, посматривая на них по очереди. Глаз, вроде бы, никто не прятал, но сами взгляды казались какими-то непривычными. Возможно, спросонья.
– И что?
Я выбрал Эдгара, он заёрзал и подался вперёд.
– Вот, пришли к тебе…
– Кстати, почему ко мне, не к Самсонову?
Эдгар развёл руками.
– Нам показалось, что лучше так. Ладно, к делу. Сам понимаешь, это большие деньги и редкий для провинциала шанс. Но, во-первых, мы понимаем, в связи с чем нам дают этот шанс…
Я кивнул.
– …А во-вторых, нам интересно, как пойдут дела здесь. Я хочу сказать, затевается ли то, что мы думаем – ну, ты понимаешь…
Понимаю, скорее всего. Но вида не покажу. Пусть высказываются. Проведём торг по всем законам жанра. Не то, чтобы я заделался таким уж специалистом в этих самых законах. Однако, проникся достаточно, чтобы не испытывать неприятных ощущений при мысли о предстоящем. Так, лёгкий осадок. Всё верно, всё правильно. Преданности можно ждать от собак или детей – да и то лучше особо губу не раскатывать.
– Затевается – что?
Они переглянулись.
– Эдгар хочет спросить – каковы амбиции нашего шефа? – начал обходной маневр Гольдман. – Не может же он и в самом деле вечно оставаться главой всероссийского, так сказать, общества добрых дел? Имеются у него дальнейшие планы?
Он сделал паузу.
– И, если да, то какое место в этих самых планах отводится нынешним, с позволения сказать, соратникам? Собственно, нам?
Я заметил, что Строева, за исключением вводной части, пока ещё не сказала ни слова. Молодец, Ритуля.
– Предположим, я скажу вам, что планы есть. Предположим, заверю, что соратники внакладе не останутся. Вы что, всерьёз воспримете мои слова, как гарантию? Откажетесь от реального предложения действительно реальных людей?
Ритка кивнула. Эдгар с Гольдманом переглянулись и одновременно пожали плечами.
– Знаете, Эдуард, я человек немолодой, мне не так уж много нужно. Везде скука, всё предсказуемо, а в этой идее была какая-то свежесть. Другое дело, что и она уже слегка начинает теряться. Так что, если вы даёте намек на развитие, я готов погнаться за этим журавлём.
– И вам хватит моего намёка?
– Почему бы и нет? – Матвей Исаакович поднял брови. – Я немного понимаю людей, имел время научиться. Мы все тут по-своему непростые, но вы, Эдуард, особенно непростой. Так что…
– Тем более, что посулы их сладкие могут обернуться чёрт-те чем, – подал голос Эдгар. – Случаи бывали. И вообще, где у тебя тут выпивка?
Радиационный фон упал до естественного.
Не слишком ли проницателен Гольдман?
Возможно, но это вряд ли опасно. Матвей Исаакович – человек практического склада. То, что происходит на самом деле, ему и во сне не приснится.
Чуть не забыл добавить – скорее всего, не приснится…
Я окончательно привык к тому, что принцесса исчезает и появляется по какому-то своему графику; при этом создаётся впечатление, что она всё время находится где-то за углом. (Возьмём, например, это странное ночное дежурство возле нашего офиса. Разумеется, мне и в голову не пришло спрашивать, что она там делала).
В общем, ситуация меня даже устраивала. В конце концов, нам ещё предстоит создавать какую-то малопонятную реальность – уж потом времени насмотреться друг на друга будет предостаточно. Хотя, возможно, я-то как раз в эту реальность не попаду, и, выпотрошенный, буду сброшен на обочину. Или даже в кювет. Любопытно, принцесса будет за мной трогательно ухаживать? Что-то подсказывает мне, что она не из таких.
С другой стороны, я почти твёрдо уверовал в искренность наших отношений. В последнее время мне вообще попадаются исключительно правильные женщины. То есть такие, от которых нет шума и криков, а, напротив, сплошная поддержка и польза. Именно таким женщинам отдаёшь всё лучшее – разумеется, в те дозированные промежутки времени, что вы находитесь вместе.
Думаю, это верный подход. Предоставьте мне время в одиночестве накапливать в себе это самое «лучшее». Предоставьте мне возможность почаще быть самим собой. То, что варится у меня внутри, вам, в сущности, неинтересно. Даже вредно.
Разумеется, я понимаю, что для 99,9% человечества это совершенно несбыточная ситуация, поэтому торжественно беру всё вышесказанное обратно.
Итак, принцесса…
Она появилась сразу же, как только посетители удалились. Возможно, скромно ждала за дверью.
Рассветные часы вообще хороши как для секса, так и для разговоров. Само собой, при том условии, что ты обладаешь способностью сколь угодно долго не испытывать потребности во сне. Или, что ещё лучше, умеешь выпадать из времени и затягивать эти самые часы, пока не надоест.
– В последнее время ты совсем не говоришь со мной о Плане. Что-то изменилось? – спросил я, потягиваясь и прикуривая сигарету.
– Нет… неважно. Всё происходить в предназначенное ему время. Или не происходить совсем.
– Мне казалось, для тебя это важно. Цель жизни и всё такое…
Принцесса посмотрела в окно.
– У жизни не может быть цель. Это видимость. Жизнь – цель сама по себе.
Где-то я нечто подобное я уже, вроде бы, читал. Впрочем, в исполнении Чунь можно и послушать. Вообще, я не разделяю того укоризненного оттенка, который иные высоколобые вкладывают в словосочетание «банальная истина». Замените его на «проверенная временем» и почувствуйте разницу. У вас не может не получиться.
– Значит, всё это для тебя не настолько серьёзно?
Честно говоря, я уже слегка побаивался Проекта – слишком многого он мог мне стоить. По крайней мере, именно сейчас осуществлять его совсем не хотелось. Но, как ни крути, формальное согласие практически было дано, – а, значит, возникшее противоречие нуждалось в каком-никаком разрешении.
– Нет… не очень. Для меня серьёзно то, что происходить с тобой.
– Вот как? И что такого со мной происходит?
У среднестатистических женщин фраза такого рода неизменно ведёт к истерике насчёт возникшего непонимания. Но Чунь Ю не имеет к данной группе населения никакого отношения.
– То, что ты делать. Ты думать, это игра?
Разумеется, нет. Хотя игра может быть очень серьёзной.
– Я сказал бы, это некий эксперимент. Но что тебя беспокоит? Я его вполне контролирую. И собираюсь делать это впредь.
Чунь покачала головой.
– Ты увлёкся… я не ожидать такого.
Я выслушиваю этот текст повторно – от весьма немаловажных для меня – чуть не сказал – людей, и с интервалом всего в несколько дней. Не слишком ли это многозначительно?
Прежде чем приступить к конструированию заговора, имеет смысл осмотреться по сторонам – вдруг он уже имеется и можно сэкономить усилия?
Ничего серьёзного обнаружить мне не удалось. Разумеется, недовольных хватало – все как на подбор, поборники демократии из числа аристократов: то есть те, кто эту демократию преимущественно пользует. Но большинство из них для нашего дела не годились – у одних рот был заткнут подачками Цезаря, другие справедливо опасались, не стало бы хуже.
В конце концов, я остановился на кандидатуре Марка Брута – он был недоволен жизнью, достаточно простодушен и страшно гордился своим предком, который убил последнего римского царя. Эта слишком явная параллель прямо кричала о том, чтобы её использовали.
Странные поручения приходилось мне давать в те дни своим помощникам. Возможно, некоторые из них даже начали что-то подозревать. Хотя, видят боги, я очень старался, чтобы кусочки паззла распределялись между ними достаточно широко и произвольно.
Практически ежедневно Цезарь выслушивал мой доклад – и всякий раз я спрашивал, не передумал ли он. Разумеется, нет. Цезарь никогда не менял своих решений.
– Кажется, я достаточно ясно объяснил, зачем всё это делается, любезный господин Марций. Ты говоришь, что привык служить мне, а не наоборот? Поверь, сейчас ты, возможно, делаешь самую важную службу за все эти годы.
В отношении меня он тоже уже всё продумал – я получил отставку и приличное поместье в Африке. С тем, чтобы быть подальше от Рима в тот момент, когда почва будет в должной степени взрыхлена. Разумно, что и говорить – особенно в свете последовавших событий. Когда он говорил о реках крови, я ему, разумеется, верил, но никак не мог подумать, что они окажутся настолько полноводны.
Таким образом, стать очевидцем финального акта этой истории мне не удалось. Жалею ли я об этом? Пожалуй, всё-таки нет.
Для воздействия на Брута я придумал (ну хорошо, отчасти всё-таки вычитал) достаточно простую, но эффективную тактику.
Он должен был принять решение сам. И день за днём мы подталкивали его к этому. Мы подбрасывали письма, запускали слухи. Цель была одна – заставить беднягу поверить в то, что весь римский народ ждёт от него этого удара. Разумеется, он поверил. И даже быстрей, чем я ожидал.
Цезарю стали доносить о подозрительном поведении некоторых сенаторов – и Брута в первую очередь.
Он отмахивался, – потом через другую дверь входил я со своим докладом. …Забавная ситуация, не правда ли?
Жалел ли я его?
Трудно сказать. Поначалу эта работа была мне отвратительна, но человек устроен так странно, что рано или поздно любая хорошо сделанная работа – даже самая двусмысленная – начинает вызывать у него удовлетворение. И потом, я исполнял его приказ. Если и можно сказать, что я злоумышлял против своего патрона, то делал я это вместе с ним.
Почему он выбрал именно меня? Думаю, потому что я был малозаметен – не мог же он доверить такое дело своим блестящим любимцам Антонию или Октавиану. …Хотя, как раз Октавиан, сдаётся мне задним числом, вполне мог бы и справиться.
Считал ли я его это решение правильным?
Годы, проведённые вблизи Цезаря, научили меня, что все его решения правильны. Историкам, которые утверждают обратное, просто неведома истинная подоплёка тех или иных событий. Цезарь твёрдо решил сделать Рим иным, оценил ситуацию и увидел единственное препятствие на пути к цели.
Себя.
Смерть никогда его не страшила – можно сказать, он всегда жил с ней бок о бок. Правда и то, что здоровье его стремительно ухудшалось. Он действительно мог вскорости умереть от одного из своих недугов, как самый обычный человек – то есть, в его представлении, самым нелепым образом.
Таким образом, я нахожу, что винить себя мне не в чем – хотя, разумеется, требовать за свои действия всеобщего признания и лавровый венок отнюдь не собираюсь.
Тем временем, дело близилось к окончанию. Цезарь напустил на себя особенно раздражённый вид – он полагал, что, выглядя невыносимым, подтолкнёт колеблющихся к действиям. Он перестал ходить с охраной. В начале марта он сказал, что мне пора отбывать.
– Ты сделал хорошую работу, Руф Марций. Уезжай на безопасное расстояние и жди вестей. Думаю, у нас всё получилось – и вполне правдоподобно.
Таковы последние слова, которые мне суждено было от него услышать. Не слишком тёплые, по вашему мнению?
Отнюдь, особенно если учесть, что Цезарь обращался к одному из главных своих убийц.
Самым главным, разумеется, был он сам.
Если вы подумаете, что я забыл о Глебове, то окажетесь не так уж неправы. Происходило слишком много куда более важных событий – так что мне пришлось ограничиться банальной слежкой, а ничего подозрительного он, вроде бы, не делал.
Собственно говоря, почему бы начальнику охраны и не наведываться по ночам в офис?
Для чего? Лишний раз убедиться, что на вверенном ему объекте всё благополучно.
Обязательно ли для этого лезть в хозяйский компьютер? Нет, но мало ли что… Может, там какие-нибудь вирусы завелись.
Хорошо, а зачем стирать свой визит с камер наблюдения? Тем более что основной аудиторией этих телепередач является, по-видимому, он сам?
Данный факт был установлен совершенно случайно и вызвал у меня интерес, но, признаюсь, не беспокойство.
Разумеется, следовало заглянуть в генеральскую черепушку – но неожиданно меня обуял какой-то азарт. В смысле – годимся ли мы ещё на что-то без привлечения паранормальщины? Или скоро в туалет начнём левитировать? Причём не полностью, а, так, сказать, отряжать ту или иную требуемую часть организма?
Сознаюсь, ребячество это было. И разыгралось оно совсем не вовремя. И объект был неподходящий. В самом деле – с чего мне вздумалось меряться своим изрядно расслабившимся естеством именно с генералом спецслужб? Пусть даже отставным. Ну, что было, то было.
Итак, как сказано, я ограничился наблюдением. Перемещения – контакты – телефонные разговоры – почта, включая электронную: в общем, весь стандартный набор спецслужб – «под колпаком у Мюллера» и всё такое прочее. Разумеется, в том виде, как нам, дуракам, это впаривают в кино.
Особых усилий это не требовало и особых результатов не приносило. В смысле – не требовало никаких немедленных действий.
Вот в отношении Самсонова возникал ряд достаточно срочных вопросов.
Он смотрел на меня несколько минут, его сигарета истлевала в пепельнице. Никак не ожидал такой замедленной реакции. Вроде, цель изначально была именно такова?
– Вы считаете, …мы уже готовы?
Я пожал плечами.
– Кто это может определить? Не помню откуда: «Я не знаю, что такое рано, – я знаю, что такое поздно».
– Зато я помню, откуда: « Вчера было рано, завтра может быть поздно, а сегодня самое время». Или что-то вроде этого.
Вообще-то, разговор приобретает какой-то странный характер – у нас тут не совсем клуб эрудитов.
– Так или иначе, мы вызвали достаточно большой интерес и слишком многих насторожили. Финансовые проверки, попытки перекупить наш топ-менеджмент, – возможно, не сегодня-завтра нам начнут взрывать офисы. Шутка. Тем не менее, пора делать следующий шаг.
– И какой же именно?
Его прострация явно сошла на нет. Самсонов слегка двинулся назад, прикурил новую сигарету.
– Вероятно, вы помните у классика ту изумительную сцену, когда народ упрашивает Бориса Годунова на царство….
Самсонов кивнул.
– Нам понадобятся инициативные группы. Искренний, так сказать, глас. И, естественно, наши независимые масс-медиа с их объективными оценками.
Самсонов выпустил дым.
– Вам такие известны?
– Нет. Но у Строевой масса знакомых. Есть они у и Эдгара. В случае чего, я могу им немного помочь. В смысле убедительности. Вы не спрашиваете насчёт инициативных групп.
– Нет. Насколько я вас знаю, они возникнут сами собой. Разумеется, мне следует отнекиваться?
– Естественно – первое время.
Самсонов затушил сигарету. Собрался прикурить новую, но передумал.
– Первое время – это сколько?
– Мы поймём. Так сказать, in media res.
Самсонов поёрзал в кресле. Слишком воодушевленным он не выглядел. Возможно, только сейчас до Романа Ильича дошло, что именно он собирается на себя взвалить – и, возможно, ноша показалась ему не такой уж привлекательной. Впрочем, насколько я успел узнать Самсонова, прийти в себя он должен быстро.
– Что ж, если вы так считаете…
В комнату вошла Дана, катя перед собой сервировочный столик. Самсонов отклонился в сторону, давая ей пройти.
И тут это случилось.
Никакого звука я, вроде бы не услышал – только девушка вздрогнула, что-то уронила и начала заваливаться на Самсонова. Её ударило ещё раз – в спину, и теперь я увидел красное пятно на блузке и два неправдоподобно аккуратных отверстия в стеклопакете. Уронил Самсонова на пол и вместе с ним перекатился под подоконник. Получилось на удивление бойко. На столе подпрыгнула и разлетелась чашка, нам на головы посыпались осколки стекла.
После четвёртого выстрела мне удалось перекосить у нападавшего в затворе патрон, а его самого сбросить с забора. В тот момент стрелка я ещё не видел, но больше находиться ему, вроде бы, было негде. Надеюсь, он что-нибудь себе сломал. Разумеется, преследовать мы никого не собирались.
По большому счёту, опасность нам не грозила – через некоторое время после того, как Самсонова чуть не раздавили, я снабдил его персональным защитным полем. То есть, попасть в него было возможно, но не в жизненно важные органы, а ударная сила настолько ослабевала, что травма получилась бы минимальной.
Я сосредоточился на нашем посетителе, и с удовлетворением увидел, как он, подволакивая ногу, спешит к машине.
