Читать книгу: «Компромиссы зла», страница 2
Я следую его примеру, но веревка рвется. Попытки забросить аркан ничего не дают, камни скользкие и веревка не может за них зацепиться. Оглядываюсь по сторонам и замечаю, что в отдалении откуда-то из небытия возникла дорога посреди тропиков, а за ней привычная средняя полоса России и лагерь, разбитый отдыхающими. Я кричу и машу им руками… они откликаются, машут в ответ, смеются, но не собираются идти мне навстречу. Я прыгаю с каменистого выступа на песчаник и бегу к ним. За спиной я слышу: «Постой, не пытайся перейти дорогу!»
Я не слушаю, бегу к ним… у самой дороги как из земли возникает пес, он лает и пытается меня остановить, у него это не выходит. Дорога пересечена… но что же.. никого нет, так пусто, что, кажется, в мире нет ни единой души. И осень… среднерусская осень. Нет пути ни вперед, ни назад.
Компромисс играет со мной… играет, по своим правилам. Начинается испытание одиночеством.
Черное рождество.
Я не помню, когда это началось. Может быть моя психика, защищая себя, поставила заслон, и я пытался все забыть. Поэтому моя память как решето. Возможно. Мне сложно выразить чувства, а в последнее время стало сложно формулировать слова. Все чаще переставляю местами слоги, путаю буквы. Как же я жалок. Брожу по комнате кругами, не могу взяться за дело. Важное дело, чертовски важное дело. Работу всей моей жизни.
На улице стало нестерпимо холодно, все наряжают елки, я бы тоже нарядил, но не могу. Все мое внимание рассыпается, но вдруг мой взор останавливается на бронзовой дверной ручке, из тьмы возникает искра, передо мной вновь возникает туннель, я обретаю цель и чувствую электричество в моем мозге. Эту бурю, пронзающую всю сеть нейронов, я становлюсь деятельным, я оживаю. Почему же это длится так недолго, иногда минуту, порой час. Меня что-то ведет, но стоит сойти с невидимого маршрута и из меня словно вынимают батарейки. Нужно это прекратить. Я все же должен вспомнить, когда это началось, только тогда я буду уверен, как все должно закончиться.
На столе лежат разбросанные бумаги, часть смята, но есть три нетронутых листа, они пронумерованы, на них напечатан текст с рукописными правками. Буду читать по порядку.
Лист первый. Мне восемь лет, на ногах моих сандалии и белые носочки, я весело бегу по песчаной обочине, рядом со мной двоюродный брат Генка. Он гостит у бабушки этим летом, он старше меня на три года, выше на голову и значительно крупнее. Мы идем смотреть пруд по его просьбе, для этих городских все в диковинку: то корову им покажи, то жука майского из навоза наковыряй. Правильно, живут у себя в городах – света белого не видят, все время по квартирам сидят, как мыши в норах. То ли мы деревенские, убежишь утром на луг, набегаешься в салочки до бессилия, в овраге воды ледяной из ручья напьешься, а после можно в чащу лезть – улиток собирать, проголодаешься – к соседской бабке в сад заберешься яблоки тырить, а то и вишню! Ух, как она нас крапивой прихватила, когда мы потеряли бдительность и подпустили ее слишком близко в прошлом году. Саньке то сильнее досталось, он как самый жадный на вишню полез и там застрял, растерявшись. Потом в футбик пойдешь играть, штабик в кустах строить, мелом разживешься – в четыре квадрата можно поиграть. Много дел летом, дни кажутся бесконечными и совсем не хочется расходиться по домам.
Минуя мост через речку, мы останавливаемся на середине и, вытянув шеи, плюем в воду, кто дальше. Естественно побеждаю я, в этом деле я абсолютный чемпион. Было время потренироваться, пока вечером ждешь пастуха со стадом.
Продолжаем путь. Со мной большая стеклянная банка, я смогу поймать в нее головастиков и выпустить в другую заводь, которая не пересыхает в жару.
Впереди раскинулся парк, давно заброшенный.
Говорят, раньше по пятницам здесь гремела музыка, были танцы. Мне сложно это представить, 90-е добрались и сюда, я еще слабо понимаю, что это, мне не с чем сравнивать, для меня это настоящее. Я просто вижу разруху, которая контрастирует с фильмами, что крутят по телеку, и сцена посреди парка яркое тому подтверждение. Она привлекает к себе внимание и в то же время отталкивает от себя. Деревянные лакированные доски давно облупились от сырости, местами они вырваны, а большей частью заплеваны. Битое стекло от темно зеленых и желтых бутылок, невыветривающийся запах мочи, усиливающийся под палящим солнцем, использованные шприцы. Больше всего на свете я боюсь встретить здесь наркомана. Никогда раньше их не видел, но мама описывала их очень страшно. Боюсь случайно уколоться об иголку и схватить СПИД, я обхожу сцену стороной, нехорошее это место.
К пруду ведет тропинка среди высоких вековых вязов и плакучих ив, здесь тоже есть одна достопримечательность. О ней знают местные, родители пугают ею детей.
– Генка, погнали, я тебе че покажу!.
– Че там? – недоверчиво пробухтел мой товарищ, остановившись.
– Гиблое место одно. Да не боись, там безопасно, но история с ним связана одна страшная.
Сквозь чащу лопухов мы шли спотыкаясь, под ногами хрустел валежник, было сыро, пахло слизью виноградных улиток, сквозь кроны деревьев пробивались редкие лучи, с ив капали склизкие «слезы».Через пару минут заросли расступились и мы вышли на поляну.
– Во! – указал я на самый центр ее.
На лужайке было продолговатое пятно выжженной земли. Чуть поодаль валялись несколько обломков обожженных кирпичей. Но угля и остаток кострища не было.
– И что это? – спросил друг.
– Здесь мальчика сожгли, – выпалил я и, выдержав паузу, продолжил. – Мне еще бабка рассказывала, что лет двадцать назад шпана позвала с собой погулять первоклассника, предложили ему картошку в костре испечь. Заманили они его на это самое место, разожгли костер и заставили через пламя прыгать. Он в шортиках был, не хотел, упирался, они ему тумаков надавали и сказали изобьют, если прыгать не станет. Вот он и испугался, начал прыгать. Им весело, хохочут, а он от страха и боли визжит. У него и ноги в ожогах все были и шорты тлели прямо на нем. А они все требовали продолжать. Измывались они над ним часа три не меньше, а после бросили, когда он сознание потерял и в кострище ухнул. Мальчик в себя пришел и долго до больницы районной на руках полз, она здесь не сильно далеко километра три всего, да то пешком, а он на локтях, волоком. Хирург, что дежурил в тот день, сосед наш, до сих пор со слезами на глазах вспоминает его обугленные ножки. Сильно мучился он, но огнем ему, говорили, даже яички сожгло! Шансов не было. Так, и помер. А кострище то не зарастает с тех пор.
Генка слушал ошеломленно, уставившись в одну точку. Я же вдруг обратил внимание на необъяснимую тишину. Не стало слышно ни ветра, ни птиц, ни падающих на широкие листья лопуха капель. Казалось, что и ветер притих. По загривку пробежали мурашки. С трудом, я выдавил из себя завершение истории.
– Только на этом все не закончилось, год назад пацаны местные сюда также пришли с пареньком поменьше. Разожгли костер и все нормально было, как вдруг нашло на них что, также его в костер толкать стали, а после прыгать заставили. Но он юркий был, выскользнул и наутек. Их после на учет в детскую комнату милиции поставили. Сами объяснить не могут зачем сделали это. Местные думали, что повторить эту историю, ставшую байкой, хотели. Но самое интересное – никто из них не сознается, что о ней слышали. Только костер они жгли чуть подальше, видишь, там, где кирпичи в траве валяются. Там-то кострище заросло.. а здесь нет.
По лицу Генки промелькнула едва уловимая тень. Он нахмурил брови и сказал:
– Гонишь ты все, пошли отсюда – лягушек ловить. Устроил тут, пионерский лагерь и страшилки у костра.
– Ген, да не вру я! За что купил, за то и продаю! – кричал я ему уже вслед.
Мой товарищ шагал уверенно, отводя ветви руками. «Эк, городской как приноровился – уверенно к тропе идет, научился ориентироваться на местности. Моя школа» – удовлетворенно думал я.
Будто прочитав мои мысли, Генка запнулся и, растерянно поглядев на меня, спросил:
– Дальше куда? Чет я забыл…
– Эх, ты, растяпа, сюда давай. Уши навострил, а сам дороги не знаешь, куда вперед батьки лезешь!
Дальше шли быстро, но молча – давила тишина. Хотелось скорее выйти из тени деревьев. И мы вышли. По бетонным плитам в поле, оставленным здесь специально на время распутицы, мы добежали до небольшого пруда и склонились над водяной гладью. Среди травинок в иле копошились головастики, похожие на откормленные запятые, сбежавшие на лето из школьных тетрадок. В кроне дерева на берегу был переполох – две сороки напали на гнездо иволги, а та, движимая материнским инстинктом, яростно отбивалась от них. Мне скорее захотелось домой, чтобы взять тетрадку-дневник наблюдений за природой и скорее записать это наблюдение и зарисовать. А в сентябре отнести в школу учителю. Она обещала, что если я буду внимателен в описании всего, что увижу, его обязательно отправят почтой главному орнитологу! За этими мыслями я упустил из виду Генку, а он был увлечен отнюдь не головастиками, он удивленно смотрел на свое отражение в воде и осторожно щупал щеки.
– Ген, ты че? Бери банку и черпай их! На следующей неделе жара начнется, уйдет вода – все головастики перемрут, а с ними и лягушки, комары разведутся, спасу не будет. Нам об этом на факультативе по экологии рассказывали.
Гена отвлекся на мой голос и как-то по-чужому на меня посмотрел. Мне показалось, что от воды отразился солнечный луч и белки его глаз на мгновение блеснули бронзовым светом.
– Игорек, знаешь, что я вот подумал. – сказал он мне, медленно двигаясь навстречу.
– А?
– Я вот книжку читал, в ней написано, что если человека задушить и в воду кинуть, то вскрытие покажет убийство. А если его голову под водой подержать, он наглотается воды, а вместе с ней планктона, который проникнет в печень, легкие, кости. И патологоанатом их найдет и сделает вывод, что он утонул. И фиг докажешь.. Ты не представляешь, как меня эта мысль мучает, все попробовать хочу каково это?
– Генка, ты чего?
– А ты как раз меня меньше и легче, с тобой я легко справлюсь, и людей здесь в округе нет совсем. Такой шанс не могу упустить. Или тебя можно в пакет замотать потом и в реку выкинуть, камнем придавив. Всплывешь, когда я уже в город уеду. Или просто скинуть в речку, скажу полез ты с банкой рыбу ловить, ногой в яму ухнул, течением тебя подхватило и унесешь. Вот я голова, да? Да ты не беги, дурашка! Я все равно быстрее, один конец будет.
Не стал я вступать в спор, кто быстрее, а просто дал деру оттуда так, что пятки сверкали. Бежал не думая, куда бегу, без оглядки. Слышал, как за спиной топают ноги Генки, как он пыхтит, в какой-то момент он даже почти схватил меня рукой, но что-то говорило во мне, что он не шутит и я прибавил еще. Впереди была хорошо известная мне яма, заросшая крапивой и скрытая за пригорком, перепрыгнув ее я услышал сзади вопль. Ушел. Сказать, что я был напуган – ничего не сказать. Я забежал домой, закрылся изнутри и избегал встреч с Генкой до конца лета, а он вел себя как ни в чем не бывало. Со временем я убедил себя, что это была лишь дебильная его шутка, но по ночам мне снился иногда бронзовый отблеск его глаз. Я просыпался мокрым и липким от холодного пота, в полной тишине.
Воспоминания о детстве нахлынули на меня. Теплой волной, которая разбилась о вид моей мастерской. Вокруг был беспорядок, расстеленный полиэтилен был забрызган краской, а на мольберте последняя картина представляла собой жалкое зрелище сплошь в красных и черных тонах. Пошлость, а не картина. Сожгу ее, когда закончу.
Я нерешительно приблизился к столу, на нем лежал пожелтевший от времени листок, отпечатанный с двух сторон. Мне было страшно брать его в руки, но я преодолел себя.
Это была копия протокола допроса потерпевшей К. Виктории Алексеевны (фамилия была старательно замазана корректором), при допросе использовалась видеокамера Sony, велась видеозапись, но в показаниях было указано лишь: во всем виноват Миша и его друг Сергей. И две подписи – лечащего врача и следователя.
Но для меня все было гораздо глубже. Взяв бумаги в руки меня вштырило, по-другому не скажешь, я словно вдохнул полные легкие мутной воды, перенесясь в прошлое. История Вики была для меня поворотной, узнал я о ней спустя год после случившегося – нам первокурсникам рассказывали в интересах нашей же безопасности наиболее жесткие случаи, происходившие со студентами.
Про Вику рассказ был сух, но очень эмоционален. Тихая девочка, которая особо и не шла с парнями на контакт, поехала на учебу в маршрутке. Разговорилась с водителем, веселый, молодой, ранее судимый (но ведь на лбу этого не написано) в процессе общения тот в шутку позвал на свидание, а она согласилась. Он подъехал к ее дому на тускло-желтой Газели, она с золотыми косами и белой блузке запрыгнула на переднее сидение. Они поехали кататься. Через какое-то время они увидели идущего по обочине мужчину. «О, Серега! Кореш мой давний, дай тормозну. Серега, ты куда бредешь? Подбросить? Ты же не против, Вик?» Так она и оказалась на переднем сидении между водителем и «случайным» пассажиром. Кореш вел себя развязно и начал практически сразу приставать, на просьбы девушки остановиться Михаил лишь прибавил газу и направился в лес.
Ее нашли случайно, дальнобойщик заметил на трассе какой-то белый предмет, который едва шевелился. Остановившись он был в ужасе – это был обугленный ком человеческой плоти в остатках грязно белой блузки. Искалеченное тело продолжало бороться если не за жизнь, то за отмщение.
Потом станет известно, что подонки многократно изнасиловали ее, били монтировкой, а чтобы окончательно скрыть преступление сначала придушили, а затем облили бензином и подожгли. Но она пришла в себя. Восемьдесят пять процентов кожи уничтожено огнем, кровь смешалась с грязью и покрыла тело сплошной коркой, волосы сожжены полностью, глаза лопнули от высокой температуры и вытекли, но сознание было при ней. И она ползла, на звук трассы. Ползла, а ее пальчики отламывались, цепляясь за грунт. В реанимации она жила еще ночь. Но она успела сказать главное – имя убийцы.
Я настолько был ошеломлен услышанным, что начал собирать по крупицам все подробности произошедшего, пошел общественным помощником в прокуратуру, навязался следователю, который расследовал дело и, наконец, узнал место, где все произошло. Ночью я приехал туда и фонарем нашел то проклятое место, кострище не заросло травой. По наитию я положил ладонь на землю и меня поразили воспоминания. Флэшбеками я увидел все, что произошло в тот день, почувствовал все, что и она и это было невероятно мучительно больно. А еще слышал слова, которые они говорили и была среди них фраза, от которой я дрогнул: «Куда же ты бежишь, дурашка?».
Вернувшись в реальность я понял, что лежу в кострище, свернувшись клубком и дрожу. Сквозь сосны сияла луна, сырость пропитала мою куртку. Вокруг стояла кромешная тишина. Но вдруг, сквозь этот невидимый заслон прорвался порыв ветра, который донес до меня девичьи слова: «Игорь, зло должно быть наказанным». На мгновение мне показалось, что я вижу в лунном свете силуэт.
