Читать книгу: «Моисей: сквозь время», страница 7
Глава 15
Лем бродил по длинным коридорам Моисея и, наконец, вышел на мостик, антресолью нависавший над палубой Тора. Здесь произошли видимые изменения, преобразившие палубу. Корабль готовился к дню Осажа. Двадцать пять сотен месяцев. Это почти двести десять Земных лет. Двести десять оборотов планеты вокруг своей звезды. Летоисчисление потерявшее всякий смысл.
Первое поколение путешественников жило сохраняя все привычки и обычаи Земли. Они даже отмечали условный день, когда их родная планета заходит на очередной оборот, двигаясь по своей орбите. Второе поколение пыталось сохранить традиции своих отцов ради их памяти. Третье поколение пионеров, преодолев тяжелый упадок и переборов синдром Пандорума, отказалось следовать традициям, начав строить свои. Несколько поколений на Моисее не происходило ничего яркого, шумного и тревожащего серотониновые рецепторы.
Капитан шестого поколения, Жюльен Осаж, стал замечать признаки беспокойства у жителей Моисея. Отчеты психиатров выглядели устрашающе. Люди не только думали о суициде, но и совершали. Множество недель капитан Осаж провел в раздумьях, ища способа разрядить ситуацию.
Решение было найдено случайно. Кто–то в толпе его подчиненных вел пространную беседу о свойстве чисел и их значениях. Пустая болтовня, да и только! Но между тем путешествие Моисея, – которое они уже давно стали измерять месяцами, каждый отмеряя по тридцать суток, – подходило к отметке в тысячу пятьсот месяцев. И это стало для капитана Осажа откровением.
Он приказал устроить праздник, не жалея запасов пищи. Химики сумели в короткие сроки приготовить этиловый спирт, которым в последствии многие отравились, но получили при этом незабываемые впечатления. Кондитеры изучали рецепты земных услад, хранившиеся на жестких дисках, чтобы приготовить роскошный праздничный торт.
Жителям Моисея очень понравился пир, и на первых парах они стали собираться подобным образом каждые десять месяцев. Но вскоре обнаружилось, что Моисею грозит голод, поскольку за одну праздничную ночь запасы еды и напитков растрачивались быстрее, чем корабль успевал их восполнять. Отмену дня Осажа никто даже не думал обсуждать. Искали решения в том, как прекратить расточительство. И выход был снова найден капитаном Осажем. Он предложил отмечать каждый пятый десяток.
Сейчас люди стали по другому относиться к своему празднику. Атмосфера на корабле возникала теплая, семейная. Палубу Тора наряжали на манер того, как земляне наряжали свои дома на Рождество и Новый Год. Жители Моисея наполнялись праздничным светом, вдохновением и добром. Они улыбались друг другу, некоторые преподносили подарки. И все они славили Мудрого Осажа.
Сейчас на палубе соорудили высокий помост и завесили его большой красной тканью. Под тканью происходило таинственное движение, словно там водили хоровод. Девушки, стажерки химической лаборатории, высыпали по углам из контейнеров белоснежные хлопья полиакрилата натрия, что создавало впечатление зимней заснеженности. Электромонтеры развешивали гирлянды маленьких лампочек. В дальнем углу уже установили стол, на котором в заветную ночь перехода будут возвышаться десятки вкуснейших закусок и напитков. В центре просторной палубы небольшую территорию огородили сеткой забора. Внутри механики собирали какие–то белые квадраты и закрывали ими пол. Что–то новенькое?
Лем разглядывал снующих под ним людей и удивлялся происходящим изменениям в их крохотном обществе. Живые существа, каждый со своей индивидуальностью, личными претензиями, своеобразным характером. Раньше, как это теперь Лем ощущал, он относился ко всем этим людям как к единой массе, неделимому целому. Казалось, что воспитанные в одних условиях, запрограммированные одной целью, жители Моисея просто обязаны поступать одинаково, согласно установленным правилам, призванным защищать их социум. Но какие же все они разные!
Преступления Тамары Азаровой и только что совершенное кем–то убийство человека словно раскрыли Инспектору глаза. Каждый из этих полутора тысяч жителей корабля, не взирая на величие общей цели Моисея, преследует лишь свои эгоистичные желания. Но что самое важное, жажда свободной любви, которую запрещали каноны здравого смысла, стала в итоге краеугольным камнем преступлений.
Они называли себя обществом свободомыслящих людей, совершающих первый и великий межгалактический полет. Только свобода осталась лишь в определении. Моисей живет, или точнее выживает, благодаря строгим правилам, жестким ограничением и страху перед наказанием. Десять поколений назад пионеры путешествия отняли у своих потомков свободу, сделали заложниками собственных идей и начинаний, возложили на своих детей неподъёмной тяжести ответственность и обязали исполнять предписания. А кто–нибудь спрашивал? Нет… Нет, Лем не жаловался, ведь они живут хорошо. На корабле комфортная жизнь: не бывает очень холодно или очень жарко, не идут дожди, не дуют ветра. Здесь безопасно! Они хорошо питаются и не бывает перебоев с продовольствием. Им не нужны деньги. Самая большая ценность здесь – это интеллект. Люди научились выживать в новых для человека условиях и делают это превосходно. Но ради чего? Неужели на новой планете человечество заживет так, как не сумело этого сделать на своей?
– Мы свободны и вольны делать что захотим, – диктуют педагоги слова из обязательной обучающей программы.
– Мы свободны и вольны делать то, что захотим, – повторяет очаровательный хор детских голосков.
Вольны и свободны, однако обязаны заниматься тем, что приносит пользу всей миссии, не взирая на собственные интересы и предпочтения.
На Моисее запрещены художники и музыканты, нет писателей и поэтов. И какой вывод приходится делать? Творчество считается бесполезной тратой времени, которого у жителей Моисея больше, чем им хотелось бы. Искусство отражает степень свободы общества. Оно угрожает своим свободомыслием устоям, которые все обязаны чтить и благодаря которым жизнь на Моисее продолжается столь долгий срок. Творчество это полет нескончаемых фантазий, на которые только способен человеческий разум. Творчество это результат работы бездонного воображения, которое твердит без умолку: «Возможно всё!». И именно по этому всякое проявление искусства было запрещено. Нет, конечно, первопричиной всё же является тот факт, что искусство, каким бы прикрасным оно ни было, не насытит пустые желудки. В первые десятки месяцев это было вопросом приоритетов. Позднее, запрет превратился в идеологию.
Моисей полностью поглощен прикладной наукой. Все знания, что первопроходцы взяли с Земли, весь опыт, что был накоплен поколениями, использовался исключительно ради выживания человека в космосе. Ученые занимаются биологией, чтобы добыть пропитание; кулинарией, чтобы полученными продуктами накормить; химией, чтобы создать лекарства, хотя медицина, оздоровляя тела, всё ещё не в состоянии излечить изуродованные души. Инженеры не проектируют что–то новое, потому что их умы ограничены клеткой из ежедневных обязанностей: переделать устаревшее, починить сломанное или не дать сломаться тому, что уже дышит на ладан. Генетики проводили сотни месяцев над усовершенствованием человеческой ДНК, но так и не сумели искоренить мутации, передаваемые от родителей ребенку. И вот тогда был принят последний и самый жестокий запрет – запрет на свободу любви.
«Чувства и отношения – пережиток прошлого, говорил капитан пятого поколения Эрцхайм, и администрация сопровождала его речь одобряющими рукоплесканиями. – Нечто с родни животному образу жизни, нечто не достойное высокоинтеллектуального человека, полетевшего в космос. Прогрессивное общество должно с ответственностью подходить к вопросу самовоспроизведения. Выбор партнера больше не должен быть личным делом каждого. Созданный мной Отдел Учёта станет зорко следить за смешением ДНК и не допустит появления неугодных миссии особей".
Человечество Моисея стало тем мистическим высокоразвитым обществом. Они все так же вели первобытнообщинный строй с парой–тройкой различий и используя цифровые технологии предков. Пещерными жители, запертые на космолете, живущие одним днем с надеждой, что и завтра пройдет так же тихо.
Никто ещё не проживал свою короткую космическую жизнь с удовольствием. С достоинством – да. С честью – да. Вопреки всем тяготам и нависавшему унынию – да. А те, кто пытался жить по–своему – получали наказание, согласно уставу, протоколу и регламенту. Так может, Тамара Азарова ни в чем не виновата? Она лишь любила и была любима. Но особы условия существования на корабле толкнули девушку на преступление не столько против другого человека, сколько ради собственной защиты.
Вечерняя палуба Тора опустела. Работы по её оформления были прекращены. Надвигался час ужина. Уставшие лица, вдохновленные лица, расстроенные лица, умиротворенные лица скользили сквозь приятный желтый свет с красноватым оттенком, разбредаясь по глубинам Моисея. Большие экраны на палубе, и множество их маленьких дублеров по всему кораблю, транслировали закат солнца на Земле – зрелище вызывающее восхищение даже у самых прагматичных и бесчувственных людей. Этим вечером алый диск небесного светила медленно опускался над горным ущельем. Тонкая лента серебристого ручья, звонкого и стремительно рвущегося куда–то вниз, отражала солнечные блики. Высоко в поднебесье летали птицы. Далекие травы и деревья шумели, взволнованные порывом ветра. Беглая строка информировала, что этот вид был заснят в горах Кавказа, в пригороде города Ереван. "Пустые слова, пустые названия", – подумалось Лему.
Учебные пособия сохраняли в себе множество земных имен, которые жители Моисея совсем не старались запомнить. Города, реки, материки, океаны… Все это было изучено в классах и успешно забыто после сдачи экзамена на профориентирование. Это уже больше не было важно: в какое море впадает река Нил; сколько материков на планете; какая гора самая высокая или какая впадина самая глубокая; какие бывают времена года и чем они характеризуются; Нью–Йорк, Москва, Берлин, Соединенное Королевство – всё лишь пустой звук. Всё это так далеко и так неважно…
На Моисее за десять поколений накопились свои названия, свои обычаи и традиции, свои праздники, даже свои собственные спортивные игры. Здесь люди уже больше не были Землянами. Но их продолжали насиловать обязательством помнить колыбель, из которой вышли их предки.
Происхождение человека, как вида, продолжало оставаться великой тайной, – и так будет оставаться до скончания лет, – хотя теория эволюции по Дарвину предельно ясно отвечала на все вопросы.
А что если однажды, много–много тысяч лет назад, человечество уже совершало бросок из одной точки вселенной в другую? Вынужденный побег или самовольное путешествие, но люди покинули свою прежнюю планету и, спустя столетие, другое, совершили посадку на нетронутой Земле. Возделывание, размножение, приручение животных; ураганы, наводнения, ледниковый период и многие другие первостепенные задачи заставили их забыть о том, как они оказались на этой планете. Численность населения возрастала, кто–то отделился, за ним ещё кто–то и ещё… Окончательно одичав, потомки первопоселенцев, совершают набеги, захватывают территории бывших соплеменников, объявляют войны и уничтожают друг друга. Религиозные фантазии охватывают людей, и общество погружается во мрак и невежество.
Человечеству понадобилось несколько столетий, чтобы человек сумел перебороть предрассудки и ложные суждения, и, отбросив все сомнения, отправится в новый путь, в новые дали.
Что же ожидает жителей Моисея, когда они совершат посадку на Осирисе? Крах цивилизации? Падение до примитивного уровня развития? Поедание друг друга?
Лем вздрогнул.
Включилось звуковое оповещение, приглашавшее всех к ужину. Меню обещало утолить физический голод и приободрить истощенный дух. Пара десятков поваров несколько часов трудились ради полутора тысяч желудков. Лем неспешно двинулся в сторону кухонь, пролистывая меню многообещающего ужина. Запеченный батат с мясом индейки и с острым томатным соусом; рулетики омлета с сыром; овсяные булочки с начинкой из зелени и с куриной печенью, запеченные кабачки с фаршем из моркови, сельдерея, лука и яичного белка, а на десерт ягодный пирог, и всё это в сопровождении травяного чая с молоком. Очень аппетитно! Пожалуй, прием пищи, единственное, что дает радость изо дня в день.
У входа в столовую Инспектора встретил Коля с горящими глазами. Он сказал, что узнал кое–что очень важное, но не стал говорить что именно, пока не утолил свой острый юношеский голод.
Проглотив последний кусочек сочного ягодного пирога, сержант Ларин сидел, откинувшись на спинку стула, поглаживая сытый живот. На лице его застыло выражение сладостной неги. В уголках губ, растянутых блаженной улыбкой, ещё виднелись пятна от сочных ягод.
– Муж Ольги Светловой работает в лаборатории грунта. – Произнес сержант, многозначительно глядя Инспектору в глаза. – Мы это уже знаем. – Добавил Коля и выдержал долгую паузу.
Лем терпеливо ожидал продолжения. Он не спеша разделывался с ломтиком идейки, наслаждаясь остротой пикантного соуса, и с любопытством поглядывая на своего помощника.
– Его зовут Яков Вершинский. Это тот самый сотрудник, который отсутствовал утром в лаборатории грунта. – Медленно, четко артикулируя каждое слово, говорил Коля. Лем кивнул головой.
– Покойного Яков не знал. В неверности супругу не подозревает. Выглядел спокойным в течении допроса. Но свое отсутствие в лаборатории объяснить не смог.
Инспектор нахмурил брови.
– А что Ольга?
– Совершенно положительная особа! Вчера вечером проходила какую–то медицинскую процедуру в медкорпусе и освободилась только сегодня ближе к обеду. Джона Ли она не знает. О произошедшем узнала сегодня от коллег.
– А что есть на самом деле?
– Я бы сказал, что их словам можно верить.
Инспектор, сохраняя терпение, неспешными движениями промокнул губы платком, отодвинул пустую тарелку, взамен неё придвинув кусочек пирога.
– Я был у начальника лаборатории зоологии. – Продолжал вещать сержант, вытягивая слова, толи наслаждаясь их звучанием, то ли в самом деле оттягивая самое интересное, самое лучшее, на десерт. – Они приняли ко вниманию мою просьбу тщательно осмотреть станки и инструменты, но сообщили крайне неприятную вещь. – Коля нахмурил брови и выглядел обеспокоенно. – Сегодня утром они использовали станки… вы понимаете с какой целью, – Коля лаконично обошел необходимость прямых слов, при этом залился густым румянцем. – А после выполненной работы все режущие поверхности были обработаны хлорным раствором. Так что, Инспектор, даже если там и были улики по нашему делу, их уже вытерли начисто.
Инспектор приподнял брови и расслабленно ответил:
– Тем более, что их там и не было. Но ты, Коля, молодец, что постарался всё выяснить.
– Мы в тупике, Инспектор? – робко спросил сержант
– Вовсе нет. Мне удалось узнать, что несколько месяцев назад покойный и интересующая нас Аркадия Черчель подавали заявку в отдел ЭрцХайма. Им было отказано.
– И что же? Разлад между любовниками? Аркадия и есть убийца? – шепотом просил Коля.
– Это ещё под вопросом.
Они замолчали. Лем уставился в невидимую точку, где–то в стороне от сержанта, и снова обдумывал свои мысли, терзавшие его на мостике палубы Тора. Коля сидел молча. Зевнул. Его желудок тихонечко заурчал. Пирог, к которому Лем всё никак не преступал, стал манить Сержанта, дразня вкусовые и обонятельные рецепторы.
– Вы не станете доедать? – Спросил Коля.
И едва Лем отрицательно качнул головой, набросился на десерт. – Что делаем дальше, Инспектор?
Лем восхищенно разглядывал своего помощника, уплетавшего пирог за обе щеки. Юношеская беззаботность и воспламеняющаяся эмоциональность делали мальчика нежным и симпатичным. С первого дня практики сержанта Лем был убежден, что хотя все тесты и экзамены Коля пройдет на отлично, но его наивность и мягкость совершенно не дадут ему работать. Людям будет легко обвести юношу вокруг пальца. Но именно из–за этой необъяснимой притягательности, Лем не мог отпустить Сержанта и по–отечески переживал за его успехи и падения.
– Я думаю сегодня выспаться. Продолжим расследование с утра. Но для тебя у меня есть несколько заданий.
– Конечно! Что нужно сделать! – Коля с энтузиазмом утирал губы испачканные соком ягод.
– Мне нужно чтобы ты пошел в лабораторию томатов и перцев и просветил там всё, что имеет острый выступ. Пол, ступеньки, стеллажи… Где–то там должны остаться пятна крови. Возьми в участке спрей с реагентом и ультрафиолетовую лампу. Так ты сможешь увидеть следы плазмы. Делай это когда хочешь. Результат мне нужен ранним утром.
– Я понял! – Сержант в предвосхищении потер ладони. – Что–то ещё?
– Да. Будь любезен, заполни отчет по делу с архивом и отправь Капитану. Мне совершенно не хочется этим заниматься.
– Будет сделано, Инспектор! – Коля шутливо отсалютовал двумя пальцами ото лба.
Юноша облокотился на стол локтями, немного перегнувшись ближе к Инспектору, и, заливаясь густыми румянами, произнес:
– Инспектор, у меня появилось мое собственное дело!
Блестящие от слез волнения и гордости за себя глаза сержанта рыскали по лицу начальника в поисках гнева или досады. Лем лишь поинтересовался деталями.
– Когда я был у Ольги Светловой, после нашей беседы, она обратилась ко мне за помощью. Сказала, что у нее пропал индивидуальным костюм биохим.защиты. Вчера был, а сегодня пропал. Я сказал, что обязательно всё выясню.
– А! Это интересно. – Оживился Лем. – Скажи, Коля, ты разговаривал с Аркадией Черчель?
Сержант утвердительно кивнул головой.
– Какое у нее телосложение?
– Обычное!? – Протянул Коля неуверенно.
– Это само собой разумеется. В телосложении нет чего–то необычного. Тогда такой вопрос. Если рядом поставить обеих девушек, Аркадию Черчель и Ольгу Светлову, они будут похожи?
Коля задумался, мысленно представляя себе этот нехитрый эксперимент.
– Мне кажется, Ольга будет немного повыше. Но в целом они похожи.
Инспектор просиял. Он откинулся на спинку стула и с удовольствием потянулся.
– Если увидишь Ольгу Светлову в ближайшее время, скажи, что её костюм найден, но задержится в участке до выяснений. Без подробностей.
– Как? – Вздохнул Коля, растерянно взирая на начальника.
– Без подробностей. Но костюм у меня, и я могу полагать, что он принадлежит именно Ольге Светловой. Однако, он изрядно испачкан. И к тому же, мне необходимо провести следственный эксперимент, а посему, я его оставлю у себя.
Коля расстроился. От этого его нижняя губа выпятился вперед и даже будно немного надулась. Юноша покраснел, испытываю вероломную неловкость. Он спешно поднялся из–за стола и ушел.
Инспектор остался допивать успокаивающий травяной чай. Он разглядывал множество ужинающих людей. Гул их мирной беседы разносился по столовой. Умиротворенные лица, вовлеченные в интересную беседу, шевелили губами и улыбались. Спокойное окончание очередных суток на Моисее.
– Что значит, закрываешь дело? – Раздался едкий голос начальника безопасности Тэльмана.
– Я, кажется, ни о чем таком не докладывал. – Инспектор сделал глоток остывающего чая и посмотрел на Тэльмана тихим и удивленным взглядом.
– До меня дошли слухи… – начальник безопасности присел напротив Лема. Его глаза испускали раздражение и негодование, а пронзительным взглядом он намеревался прожечь Инспектора. – Почему? Почему посторонние люди узнают о твоих решениях раньше меня?! Я уж не говорю о капитане.
– В этом все дело. Посторонние люди узнают о ходе расследования, даже когда я никому не о чем не говорю.
– Что это значит?
– У меня появилась идея, Тэльман. И если я прав, то уже сегодня мы схватим вороватого взломщика архива.
– И бездействие, по–твоему, это решение?
– Кто сказал, что я стану бездействовать? Я лишь хочу, чтоб все, вплоть до рядового рабочего отдела вторсырья, решили, что мы действительно закрыли это дело. И слух, который распустил я, и который дошел даже до тебя, должен мне помочь.
Начальник безопасности недоверчиво смотрел на Инспектора.
– Твое решение сомнительно. Как, впрочем, и твоя идея, что проникновение может повториться. По–моему, ты пытаешься оправдать свою детективную немощность. Я знал, что не следует тебя слушать. Нужно было, как я и хотел изначально, собрать всех действующих программистов и допрашивать их, пока не получим ответы на свои вопросы.
– Пытка – это не метод. К тому же… впрочем, нет. Я не стану рассказывать тебе свои предположения. Ты станешь трепаться, и в итоге, всё провалиться.
Тэльман гневно фыркнул и стукнул кулаком по столу.
– Ты злишься, потому что тебе нечего возразить. Ты понимаешь, что моя идея хороша. А не соглашаться со мной ты пытаешь исключительно из–за собственного упрямства. И ещё немного из завести.
Начальник безопасности поджал губы, угнетенный внутренней борьбой между неоспоримой логикой Инспектора и желанием, в угоду уязвленного самолюбия, проявить принципиальную стойкость характера и пойти поперек грамотно изложенного решения. Ненавидя и себя, и Инспектора за это, Тэльман согласно кивнул и уже собрался уходить.
Лем остановил его, потянув за рукав с такой силой, что Тэльман низко склонился над ухом Инспектора.
– Пусть все, включая даже тебя, думают, что дело закрыто.
