Читать книгу: «Моисей: сквозь время», страница 10
Глава 19
Мириады мультиколёрных электрических звезд мерцали над главной палубой. Они переливались, подмигивали, делились на группы по цветам, гасли и разгорались вновь. Ещё выше к потолку закрепили зеркальный шар. Пульсары озаряли его красным, желтым и синим светом, и тогда пиксели шара отбрасывали зайчиков отражения во все стороны. На помосте, на фоне красного полотнища люди в причудливых костюмах репетировали танцы, декламировали стихи, прогоняли диалоги какого–то спектакля. Мелькали имена Шекспировской трагедии, но Лем никак не мог вспомнить, какой именно. "Офелия… Полоний… – проговаривал он в голове, надеясь поймать ассоциацию и вспомнить содержание трагедии. – Все умерли в конце. Это уж точно. Мрачная Земная поэзия… А ведь они жили в окружении просторных лесов и полей, под лучами живого теплого солнца. И всё равно не могли радоваться жизни…"
По всему кораблю из динамиков разливались рождественские мотивы. Они призывали радоваться приходу праздника, делились тайнами Земли, воспевали снегопад и таинственного бородатого дедулю в красном кафтане.
Жители Моисея с самого утра пребывали в состоянии экстатического предвкушения. Сам по себе праздник представлял из себя отсчет истекающих секунд 2499 месяца. После обнуления всех указателей даты и времени, побежит первая секунда нового 2500 месяца, который, вопреки ожиданиям мечтателей, окажется точно таким же, как его предшественники.
Элла была права, большинство жителей корабля в этот праздник будут отмечать блеснувшее на горизонте окончание перелета, окончание затянувшегося на десять поколений путешествия. Пройдет всего четыреста месяцев, и корабль, наконец, коснется поверхности Осириса. Уже будут другие правила, другие условия. Люди станут другими. Но Лем этого не застанет никогда…
Инспектор сглотнул ком горькой обиды и покинул хаос шумной палубы. В тишине своего кабинета он воображал, как касается трава его голых ног, и как мягкий ветерок щекочет ноздри, разнося пряные запахи полевых цветов; как приятно под палящим солнцем умыться ледяной водицей горного ключа, и как мягко лежать на склоне зеленого холма. В безграничном воображении он осязал неизвестное, но такое родное. Предчувствие. Или самовнушение. Лем никогда не ощущал дуновение ветра или зноя солнца. Он никогда не был в горах и совершенно не знает, как пахнут цветы. Но мысли настойчивым бредом относили его на воображаемую планету, где всё было знакомо, как будто он там был. Просто воспоминания по какой–то причине не сохранились. И только подсознание пробуждало в памяти отголоски утраченных картин, видений, чувств и ощущений.
– Я отправил отчет, Инспектор! – с гордостью огласил сержант, ворвавшись в мечтательную тишину начальника.
– Чудесно. – Не открывая глаз, ответил Лем.
– Отпускать Аркадию Черчель? Она вроде как не причастна к делу?
– Сколько времени она находиться у нас?
– Несколько часов, Инспектор.
– Славно… Её нужно защитить.
– Отчего же?
– Представьте себе молодую девушку, которая лишилась возлюбленного, хоть он и принадлежал другой. А любимый брат окажется арестован за то, что убил избранника сердца. Кого она станет винить?
– Думаете, Мишель Бюжо способна причинить вред мисс Черчель?
– Не будем оставлять без внимания эту вероятность. Я сам отпущу мисс Черчель. К тому же, я полагаю, ей сейчас всё равно. Женщина убита горем.
Коля кивнул головой. Он помялся в дверях немного, после чего спросил:
– Вы пойдете сегодня на праздник, Инспектор?
– Присоединюсь, но чуть позже.
– На палубе сегодня очень красиво! – Восхищался Коля, поглядывая исподтишка на начальника. – Говорят, будут ставить спектакль… Какая–то Земная пьеса. Наверняка, будет скучно. Но зато сразу после подадут напитки и начнутся танцы.
– Ты можешь взять выходной. – Лем решил не мучить юношу и прервал неумелые намеки сержанта.
– А вы…?
– А я вызову тебя, если в этом возникнет необходимость. Но я надеюсь, что праздник обойдется без происшествий.
– Спасибо! Спасибо, Инспектор! Вы же знаете, я отработаю!
– Увидимся вечером, Коля.
Сержант, подпрыгивая от радости, выбежал из участка.
Юность…
Юность требует переживать яркие эмоции. Юность нуждается в свободе, в нелепых поступках, в самостоятельности. В юности обязательно нужно творить глупости. Чтобы бесконечно радоваться и смеяться, пусть окружающим и будет казаться, будто повода для веселья никакого и нет. Но что эти взрослые понимают?..
Инспектор усмехнулся. Он тоже был юн. Ему тоже хотелось объять необъятное, озарить всех светом своей улыбки и исцелить боль угрюмых и тоскливых взрослых. Месяцы жизни прибавляют знаний, десятки месяцев наделяют мудростью, сотни месяцев лишают юношеской наивности и наделяют прагматичностью.
Инспектор тряхнул головой, отогнав бессмысленную задумчивость. Размышления о природе душевных терзаний в жизни каждого человека, как и всего социума, пусты, лишены удовлетворительных, и вообще каких бы то ни было, ответов и не имеют конца. А вот тайная жизнь Моисея требует немедленного расследования и выявления нежелательных элементов, подрывающих авторитет установившихся правил, и ставящих под угрозу безопасность корабля. Слишком уж много таинственности для открытого общества, гордо именующего себя научным.
Расследования несчастного случая на спортплощадке, кражи шоколада из аптечного склада и жестокого убийства привели Инспектора к тайному покровителю всех мелких правонарушителей. Безусловно, взлом секретного архива дело рук этого же человека.
Лем вошел в систему виртуальной жизни корабля и попытался отыскать чаты музыкальных фанатов. Бесконечные списки пестрели многогранными названиями многие из которых были на земных языках, неизвестных Лему. Те, что удавалось прочесть, оказывались бунтарскими лозунги, ругательствами, романтическими стихами, призывами к сражениям и противостоянию всему подряд. Многие чаты были полны насилия, страхов, фантазий об обнаженном теле и восхищением неразделенной любовью. Тяжелая, порой ограниченная чужим общепринятым мышлением жизнь Землян рождала в их сердцах панику и страх, а в их умах диссоциативное расстройство. Чувства накапливались, и либо люди умирали, раздавленные тяжестью собственных эмоций, либо преобразовывали накопившийся груз в творчество. Их не принимали, пытались бороться с ними, обзывали шизофрениками и запирали в психиатрических лечебницах. Но творчество рвалось наружу. Как человек не может не дышать, так художники и музыканты не могли не творить. Тысячные и миллионные толпы поклонников восхищались излияниями больных душ, жаждали прикоснуться к творцам и дрались за право обладать даже самой небольшой их частью. Почитание Землян, сумевших вырваться за рамки стереотипов, умеющих говорить о том, что тревожит миллионы, способных обличать тщательно скрываемые пороки общества, почитание их становилось культом, бороться с которым ни политика, ни религия уже не могли. Свобода мышления, свобода выражения мыслей и чувств, свобода говорить о том, что беспокоит и пугает, свобода от исторической лжи, свобода от церковных канонов, свобода в принятии решений, свобода от общественных мнений и суждений. Свобода стала новым богом, которому поклонялось человечество двадцать второго века. Абсолютная, непоколебимая, для каждого и одна на всех.
Лем нашел строки, которые, судя по всему, были написаны на Земном немецком языке. Он раскрыл страничку фанатов грубой немецкой лирики, и перед его глазами рассыпались сотни неизвестных слов, сложенных в рифму. Рубленный, строгий текст рычал и гавкал на читателя, обрываясь безумными окончаниями сухих согласных. Благодаря встроенному в Симу переводчику Лем нашел такие стихи, как "Свободное пламя" и "Сердце в огне". Он ничего не понял. Разумеется! Нужно быть Землянином, чтобы понять.
"Человек горит" оказалось строкой из текста под общим названием "Утрамбованные камни". Лем прослушал прилагаемую к стихам аудиодорожку. Грубо и предельно ритмично неслась музыка, словно судьбы музыкантов были избиты и изогнуты, утрамбованы и захоронены под грудой неподъемных камней. И всё что оставалось – издавать истошные звуки в надежде, что хоть кто–то сумеет понять эту старую, старую боль.
Позывные таинственного хакера объединяло одно – они все горели. Инстинктивная боязнь всего живого перед огнём, выработанная многомиллионной эволюцией у человека приобрела специфическую форму фетиша. То, что должно пугать, вызывать ужас, некоторых людей притягивает с необъяснимой силой. Этот парадокс снедал немецкого поэта и коснулся неизвестного борца с системой Моисея. Хакер талантом к сочинительству не обладал, но зато его страсть нашла выход, выражавшийся в прослушивании горящей музыки.
Лем отыскал строку с переменчивым паролем. Слово рассеивались дымом над фотографией шести мужчин, загримированных под пылающую огнем сталь.
"Огонь любит меня".
Инспектор зашел в несколько невзрачных чатов, в которых в обычное время ведутся пустые беседы неуверенных в себе собеседников, скрывающих подлинные имена и лица, и избегающих личных встреч. Лем отправил свой позывной, надеясь, что ответ не заставит себя долго ждать.
Глава 20
Аркадия Черчель лежала на жесткой кушетке. Невидящий взор её устремлялся сквозь бесцветный металлический потолок, прочь от гнетущей реальности, к звёздам, к несбыточным фантазиям, к любимому.
Инспектор поставил на стол поднос с ароматными булочками и пряным травяным чаем. Он не спеша потягивал горячий напиток, молчал и лишь изредка поглядывал на женщину. Сухая и совершенно некрасивая. Она лежала раскинув костлявые руки, медленно втягивала воздух плоской грудью. Уголки её рта изогнулись так, будто пытались дотянуться до горла и вскрыть артерию. Из распахнутых остекленевших глаз сбегали струйки горечи.
Или это горе убило в ней женскую красоту?
Какой была Аркадия, когда любящие глаза взирали живым и горячим взором? За что полюбил эту женщину Джон Ли? Что может испытывать человек, навсегда утративший любимого? Навсегда… Вселенская боль ложиться на грудь такого человека. Осознание бессчетной вечности и скоротечности всего живого. Всё умирает. Все умирают. И горько от того, что ничего уже не будет как прежде, никогда больше не увидеть любимых глаз, не услышать голос, не ощутить прикосновение. Лем почти ощущал эту боль, но не мог её понять.
Аркадия поднялась с постели, поправила растрепанные волосы, вытерла слезы рукавом и села напротив Инспектора. Она бесчувственно кусала сдобу, продолжая глядеть куда–то в пропасть своего сгоревшего сознания.
– Каково это, взаимно любить друг друга? – Спросил её Лем.
Женщина посмотрела на Инспектора. На мгновение в её глазах вспыхнула целая Вселенная. Это были взрывы миллиарда звезд, горящих в столкнувшихся галактиках. И тут же всё погасло, и осталось одно лишь безжизненное пепелище.
– Это роскошь.
– Которая доступна далеко не многим. Так каково же это?
– Волнительно. Восхитительно. Обжигающе. Это больно. Но это боль от глубокого ощущения счастья.
– Это так же всего лишь химические реакции в мозгу.
– Да, но ради этой химии стоит жить.
– А всё остальное?
– Приложения. Порой вовсе ненужные.
– А порой без них не выжить. Аркадия, вы правда боялись Анри Бюжо так сильно, что не посмели прийти ко мне и рассказать об убийстве?
Женщина отложила недоеденную булочку. Она прижала ладони к лицу, посидела так немного. Тяжело вздохнув, произнесла:
– Это ничего не вернуло бы. К тому же, велика вероятность того, что до правды вы не докопались бы, во всем обвинив меня.
– Что произошло тем вечером?
– К чему это знать? Всё кончилось.
– Я был бы признателен вам, Аркадия. Есть вопросы, которые до сих пор остались без ответа.
Женщина снова вздохнула.
– Иногда я брала ночные смены. В лабораториях почти никого не бывает, а значит, шанс, что кто–нибудь заметит Джона почти нулевой. И целую ночь мы проводили вместе. Это и много и мало одновременно. Анри всё о нас знал. Джон доверял ему. И вот, оказалось, что зря. – Аркадия тяжело вздохнула. – После того, как нам отказали, Джони не мог успокоиться. Он не верил. Как будто знал о чем–то. И потом выяснилось, что результат был подделан. Джон говорил, что Анри замешан. Я понятия не имею, почему?! Но это было правдой. Джон пообещал, что доложит капитану о том, что происходит на корабле. О заговорах, о выходке Анри.
– О каких заговорах идет речь?
– Небольшая коалиции тайно собирает доказательства многомесячной лжи. Я не знаю подробностей. Джон знал о том, что происходит на корабле. Мне ничего не говорил. Только иногда повторял, что скоро всё измениться и мы все сможем жить.
– А сейчас мы не живём?
– Джон назвал бы это жалким существованием на обочине настоящей жизни.
– Ладно. Давайте вернемся к наше теме. Что произошло?
– В тот вечер, когда Анри ворвался в мою лабораторию, их разговор с Джоном напоминал продолжение начатого ранее диалога. Джон говорил, что так друзья не поступают. И что Анри заслужил понести наказание. Анри отвечал, что отношения причиняют кому–то боль, что кто–то страдает. Анри угрожал. Обещал не пощадить ни его, ни меня, если Джон осмелиться всё разболтать. Они кричали и кричали. Я просила их прекратить, остановиться. Но они будто не слышали меня. Потом начали толкаться. И вдруг Джон лежит в луже крови. Анри будто даже не испугался. Надел мой костюм, чтобы не испачкаться в…в… – Аркадия затихла.
Ей было больно вспоминать, больно произносить. Женщина закрыла глаза, борясь с накатившими слезами. Она сидела, не двигаясь, почти не дыша.
– Его кровь была повсюду. – Заговорила Аркадия. Её голос подрагивал и срывался на шепот. – Анри взял тачку, на которой мы возим грунт, и собрался уже укладывать на него… – короткий вздох. – Джон зашевелился. Анри почти не колебался. Он достал нож и вонзил в сердце Джона.
Аркадия замолчала надолго. Немигающим взглядом она глядела сквозь Инспектора, переживая трагедию с самого начала. Снова и снова перед её мысленным взором Анри вонзает нож в сердце возлюбленного. Аркадия сидела неподвижно, словно отлитая из мрамора статуя. В одно короткое мгновение глаза заполнились влагой, и одна слезинка пробежала по её щеке.
– Дальше всё как в тумане. Анри надел мой защитный костюм, чтобы убирать кровь. Потом погрузил тело на тележку и увёз. Когда вернулся, в руках держал новый костюм, чистый. На замену. А от старого приказал мне избавиться. Я выбросила его с общим пластиковым мусором и убежала в свою каюту. Следующим вечером я услышала, как девушки из соседней лаборатории обсуждали найденное тело. Я сразу поняла, что это он, мой Джони. Ночью ко мне прибегал Анри. Сказал, что его уже допрашивали. Приказал молчать и ни с кем не разговаривать. Но уже утром вы вызвали меня и всё, наконец, закончилось.
– Я сочувствую вам, Аркадия. Мне искренне жаль.
– Не надо… это ни к чему.
– Аркадия, я уже спрашивал вас о заговорах. Как вы думаете, эта коалиция, которую вы упомянули, на что они способны? И насколько вообще это серьезно?
– Я знаю только то, что Джон и ещё много молодежи состоят в её рядах. Существование тайного общества не разглашается и зачастую, её члены не знают друг друга вовсе.
– А чем они занимаются?
– Я думаю, это что–то вроде клуба по интересам. Только здесь они воображают, что сражаются против несправедливости, сражаются за свободу. Все поглощены идеей какой–то мнимой свободы.
– Вы знаете, что–нибудь о секретном архиве?
– Только то, что его недавно вскрыли.
– А как на ваш взгляд, группа, о которой вы говорите, может быть причастна к этому?
Аркадия на секунду задумалась.
– Мне кажется, это именно они совершили.
– Почему Джон вам ничего не рассказывал об этой своей тайной жизни?
– Я думаю, это дело чести. Вряд ли, вступая в группу, её члены клянутся на крови не разглашать информации.
– Или Джон хотел вас защитить?
– Отчего?
– Если б я только знал.
Инспектор отпустил Аркадию. Женщина, понурив голову, скрылась за дверью. Какой теперь будет её жизнь? Такой же, какую ведут множество других членов корабля. Человечество несется сквозь глубины безвоздушной материи. Его единственно важная задача – выжить и породить жизнь на новой планете. Личные интересы должны отходить на последний план, никаких пожеланий и мечтаний. Только исполнение долга перед жителями Земли, перед космическими пионерами, перед будущими поколениями.
Или всё это чушь и пропаганда? И нет никакой цели, нет никакого смысла в том, что люди делают из–за дня в день; нет необходимости продолжать это серое существование, упакованное в жесткие рамки правил, устава и норм. Что же на самом деле происходит? Жители корабля, лучезарно улыбаясь друг другу, трудятся ради общечеловеческого блага. А сами создают тайное общество, цель которого борьба. Товарообменные процессы, плата услугой за услугу и преследование корыстных целей породили преступность, с которой Лем оказался один на один.
Когда это началось? А может, всё это уже было? Причём всегда, и определенная группа людей была посвящена в тонкости скрытой жизни на Моисее, но держала это в секрете, чтобы не создавать паники в рядах человеческих масс. Или что ещё хуже, администрация корабля является инициатором возникающих волнений и создателем тайных коалиций. Ведь эти общества так или иначе стали бы появляться. Недовольных людей достаточно при любом политико–экономическом строе. И если этого никак нельзя предупредить, то нужно сделать так, чтобы они развивались по строго намеченному плану. В таком случае беспокоиться не о чем, ведь у Капитана Стругацкого всё под контролем.
Лем на секундочку почувствовал облегчение. Оставалось только состряпать порядочный отчет и прийти с ним к капитану. И либо для него это будет новостью, либо капитан отмахнется, как от назойливой, но хорошо известной мухи.
Ответа на позывной не поступало. Тогда Лем решил действовать с другой стороны. Он отправился в отделение программного обеспечения корабля. Моисей – это один большой компьютер. И небольшая лаборатория контролировала работу этого компьютера. Здесь происходило обеспечение жителей корабля телефонной связью; обслуживание компьютеров, работа которых заключалась в контроле всех систем Моисея: подача воздуха, смена освещения, фильтрация воды, информационные оповещения, заставки на экранах и многое другое так же входило в обязанности отделения. Здесь работали люди с высоким уровнем интеллекта и отменным логическим мышлением. Талантливые программисты со степенью секретности и допуском.
– Вы ведете какое–то расследование? – спросил Клим Зарипов, директор отделения, озадаченно глядя на Лема.
– Да, и мне нужно экспертное мнение человека, знающего программирование.
– И поэтому просите самого лучшего моего сотрудника?
– Именно.
– А зачем тогда вам самый худший?
– Экспертное мнение не может исходить от одного человека. Суммирую и выведу среднеарифметическое.
– Полиция теперь применяет математический подход? – Усмехнулся Зарипов. – А как же интуиция и пресловутый дедуктивный метод?
– Их я использую только по четным дням недели. Сегодня, увы, только сухая логика.
– Я пришлю их в участок.
– Не стоит. Я бы хотел поговорить с ними здесь. И по раздельности. И ещё раз для уточнения, директор Зарипов. Худший не значит плохой специалист. Худший…
– Неуправляемый. Я понял. Пришлю их через пару минут. Ждите здесь.
Лем остался один в кабинете Зарипова. Он с интересом уставился на одну из стен. Она была полностью выложена, словно мозаикой, небольшими панелями жидких кристаллов. Экранчики были синхронизированы и неустанно демонстрировали виды какого–то земного города. Высоченные небоскребы, сверкающие отражением солнечных лучей. Сотни автомобилей, скользящих по улицам. Тысячи или точнее миллионы горожан рекой разлились по широким тротуарам. Одетые в яркие и разные одежды, красивые, счастливые, они разговаривали друг с другом, или болтали по телефону; праздно прогуливались, не преследуя никакой цели; ели в уличных кафе многоярусные бутерброды, запивая напитками из высоких картонных стаканов; спешили на работу, на важные встречи, на свидания. Свободные. Свободны выбирать профессию, свободы тратить свою жизнь попусту, свободны развлекаться, свободы любить и быть любимыми. Свободны быть свободными.
Кадры сменились. Город изменился. Он был всё тот же, но уже более новый. Ещё более высокие здания – ох уже это вечное желание человека стремиться всё выше и выше, – их стало больше, их форма уже не представляла собой строгий параллелепипед – эллипсоиды, шары, трезубцы, завитые спиралью, в виде птиц и даже в форме женской груди. Казалось, будто эти махины не весили сотни тонн, были изготовлены из пластилины и вовсе не подчинялись законом Земной физики. Ещё больше людей. Ещё ярче одежда. Крошечные автомобили ездят на солнечных батареях и управляются компьютером.
Картинка снова сменилась. Всё тот же город. Исчезли небоскребы причудливых форм. Уровень архитектуры стал ниже, умеренней, спокойней. Вернулись прямоугольные формы, четкость и угловатость во всех линиях. Исчезли асфальтовые дороги. Теперь внизу ходили только люди. Ходили по траве, среди цветов и деревьев. Над городом вырос второй уровень. Платформы с небольшими зданиями проплывали высоко среди облаков. Время от времени с них слетали небольшие аэромобили, спускаясь вниз, приземляясь на крыши зданий. Пассажиры высаживались, и аэромобили устремлялись назад. Количество людей на улицах города снизилось. Их одежды перестали быть броскими. Похоже, в моду вернулась классика. Но прохожие по–прежнему выглядели жизнерадостными, они разговаривали по миниатюрным наушникам с невидимыми друзьями; листали новости в прозрачных гибких планшетах; обменивались голограммными фотографиями котиков, смешными оживающими мультяшками и непонятными Лему аббревиатурами.
Видео пошло по кругу.
– И всё это наши прадеды бросили и рванули в космос, – разлился за спиной приятный женский голос.
