Читать книгу: «Из огня да в полымя. История одной семьи», страница 2
Старшая сестра Нины – Екатерина – вышла замуж за князя Нико Дадиани, владельца Мингрелии – удельного грузинского княжества, которое на тот момент ещё не вошло под покровительство России. Картли-Кахетия по Георгиевскому трактату завязали крепкие узы с Российской империей ещё в конце XVIII века, а Мингрелия присоединилась к ней позже. Таким образом, дочери Александра Чавчавадзе Екатерине Дадиани довелось какое-то время быть владетельной княгиней Мингрелии и оставить после себя большое потомство.
Как уже говорилось, военачальников в роду Чавчавадзе насчитывалось немало. Ратные их подвиги и служебная карьера хорошо известны благодаря многочисленным публикациям как в исторической, так и в художественной литературе. Но параллельно существовала и семейная хроника, в которой эти яркие персонажи представали живыми людьми с присущими им индивидуальными чертами, проявлявшимися в самых необычных и порой курьёзных обстоятельствах.
Из этой семейной хроники мне вспоминаются несколько эпизодов из жизни генерала от кавалерии Захария Гульбатовича Чавчавадзе (1825–1905), героя Кавказской, Крымской и Русско-турецкой войн, кавалера множества престижнейших боевых наград.
Однажды ранним утром, после хорошего кутежа накануне, вздумалось ему пойти поохотиться. Он взял с собой любимого денщика – русского Ивана – и отправился в путь. Когда они вышли из дома, солнце ещё не взошло; они долго лазили по горам, чтобы хоть что-нибудь подстрелить, но им не везло – «ни пуха, ни пера» нигде не просматривалось. Наконец, Захарий Гульбатович притомился, а тут ещё и солнышко начало припекать. Улёгся он на травке под кустиком, устремил глаза в небо и задремал. Вдруг открывает глаза и видит: над ним в синем небе широкими кругами парит орёл. Захарий Гульбатович, изобразив на лице тревогу, кликнул денщика: «Иван, скорей стреляй, турецкий орёл летит!» «Ваше сиятельство, а почто знаете, что орёл турецкий?», – удивился денщик. Тут-то генерал и изволил с похмелья пошутить: «Ишак! Ты что, не знаешь, что русский орёл всегда двуглавый?!»
Две другие истории отображают неподдельность его верноподданнических монархических чувств.
Генерал от кавалерии, герой многих военных кампаний, кавалер ордена Св. Георгия 3-й степени Захарий Гульбатович Чавчавадзе (слева) со своим боевым другом генералом Иваном Гивичем Амилахвари. Тифлис, начало 1900-х годов.
На одном пиру в Высочайшем присутствии Захарий Гульбатович произнёс в честь Государя торжественный тост, держа в руках трёхлитровый рог, до краёв наполненный вином. Князь в ту пору был уже в летах, и все думали, что он пригубит немного из рога, а потом пустит его по кругу, как это делалось по застольной традиции. Но, завершив свою речь, он одним махом залпом осушил рог до последней капли. И был вознаграждён бурными аплодисментами!
Будучи по характеру человеком требовательным, князь терпеть не мог расхлябанности и непунктуальности и жёстко расправлялся с теми, кто позволял себе подобного рода вольности.
Как-то раз семья собралась к обеду в столовой. Княгиня Анна с ужасом заметила, что их любимый сын Александр опаздывает. Вот уже прочитана предобеденная молитва, все расселись по своим местам, а Александра всё нет. Подали закуски. Семья в гробовом молчании нервно приступает к еде, то и дело поглядывая на князя, глаза которого постепенно от гнева становились пурпурными. Наконец, прислуга разносит суп. И в это время открывается дверь, в которую входит Александр, кадет Тифлисского кадетского корпуса. Все приготовились к грандиозному скандалу. Но он чеканным шагом проходит к своему месту рядом с отцом, поворачивается к иконам и затягивает во весь голос:
– Бо-о-же, Ца-а-ря храни…
Князь встал со своего места по стойке «смирно» и тихо, чтобы не нарушить пения, произнёс в сторону сидящей жены:
– Аннэта, встань!
Хитрый Александр, затягивая время, пел гимн со всеми словами и повторяя припевы.
Закончив пение и осенив себя крестным знамением, он сел на своё место и спокойно приступил к трапезе.
Обед продолжился и благополучно завершился без всякого скандала. Только под конец, уходя в свой кабинет, князь буркнул сыну:
– Зайди потом ко мне в кабинет для разговора.
Но это был уже вполне умиротворённый князь…
А однажды во время многолюдной трапезы какой-то сослуживец решил произнести в его честь здравицу. Но волновался при этом до такой степени, что часто сбивался и говорил нескладно. Завершая свой тост, он вымолвил:
– Захарий, ты – дуб…
И снова сбился на длинную паузу. Присутствовавшие с ужасом наблюдали за тем, как лицо князя багровеет, а на скулах бегают желваки.
– …а мы только твои листья!.. – поспешно произнёс спасительную фразу этот неудачник, избавив себя от очень крупных неприятностей.
Вот таким своеобразным человеком запомнился потомкам этот боевой генерал, который был, конечно же, выдающейся личностью, удостоенной множества самых престижных боевых наград, в том числе и не часто выдаваемого ордена Св. Георгия 3-й степени.
В семье сохранилась трогательная надпись на венке, возложенном на могилу Захария Гульбатовича офицерами родного ему Дагестанского полка: «Витязю Кавказской войны, доблестному Дагестанцу, князю З. Г. Чавчавадзе, научившему полк стоять крепко до последней минуты жизни на страже Престола и Отечества».
В моём архиве с недавних пор хранится небольшая гравюра неизвестного художника под названием «Ночная атака на горцев князя Захария Чавчавадзе», изображающая Захария Гульбатовича, несущегося на коне с поднятой саблей сквозь лесные дебри. Вручил её мне мой добрый друг Александр Алексеевич Авдеев. В бытность свою российским послом во Франции этот выдающийся дипломат, отличающийся глубокими познаниями в истории и безукоризненным владением французским языком, любил бродить по парижским набережным букинистов, в книжных развалах которых с большим удивлением обнаружил эту гравюру. И тут же приобрёл её для меня в качестве бесценного дара.
Николай Зурабович Чавчавадзе (диди Нико), генерал, георгиевский кавалер, герой многих военных кампаний, генерал-губернатор Дагестана.
Брата моего прадеда Михаила Зурабовича – генерала князя Николая Зурабовича Чавчавадзе – в семье называли «диди Нико», чтобы отличать от другого Нико Чавчавадзе – его племянника и моего деда Николая Михайловича, тоже ставшего впоследствии генералом и георгиевским кавалером. Последнего, в свою очередь, величали «патара Нико» (по-грузински «диди» значит «большой», то есть старший, а «патара» – «маленький», то есть младший).
«Диди» Нико был и впрямь большим человеком и генералом. Последним его назначением после ряда блистательных успехов в разных военных кампаниях стала должность генерал-губернатора Дагестана. Боевой офицер, он умер на своём посту. Беззаветно любившие своего генерал-губернатора дагестанцы поклялись, что на руках перенесут его через Кавказский хребет до самого родового имения в Кварели, ни разу не опустив гроб на землю. Благородный замысел казался едва ли осуществимым: предстояли десятки километров по горным кручам и ущельям с тяжёлой ношей на плечах, а затем ещё длинный путь через всю Алазанскую долину. Но, к чести бравых дагестанцев, надо отметить, что своё слово они сдержали. Они внесли-таки гроб в Кварельскую церковь после многочасового изнурительного перехода! И, что особенно ценно, – для них, мусульман, никакого значения не имел тот факт, что свой героический поступок они посвящали не единоверцу, а православному христианину.
О Кварельской церкви, тесно связанной с историей нашей семьи, стоит упомянуть отдельно. До диди Нико в Кварели никогда не было своей церкви. А ближайший храм – знаменитый огромный собор Алаверды – располагался в тринадцати километрах. Чтобы избавить своих крестьян от необходимости постоянно преодолевать это расстояние, диди Нико построил для них храм в честь пророка Ильи в самом Кварели, неподалёку от княжеской усадьбы. И оказался первым, кто был в нём упокоен в 1897 году.
Позднее, в 1920 году, там погребли моего деда Николая Михайловича («патара Нико»), генерала Тверского драгунского полка и георгиевского кавалера, скончавшегося от неизлечимых ран, полученных на турецком фронте Первой мировой войны.
Следующим внутри Кварельского храма в 1965 году был похоронен мой отец Михаил Николаевич. Его погребение в этом храме положило конец многолетнему использованию церковного здания в качестве зернохранилища. Именно в таком виде мы обнаружили этот храм, когда приехали из Франции в 1947 году. С момента похорон отца эта церковь обрела, во-первых, крест на своём куполе, а во-вторых, статус культурного учреждения, в котором начали устраивать художественные выставки.
Мой отец родился в 1898 году в Кварели, закончил Тифлисский кадетский корпус, продолжил своё военное образование в Пажеском корпусе в Петербурге, а после его окончания в 1916 году был зачислен в гвардейский Конно-Гренадерский полк. Провоевав несколько месяцев в этом полку, был командирован в Тифлис, откуда на фронт уже не вернулся из-за революционных событий и выхода знаменитого Приказа № 1. После вхождения Красной армии в Грузию и установления в ней советской власти в 1921 году, он эмигрировал в Турцию, откуда перебрался во Францию. В 1947 году репатриировался с семьёй в СССР, где был репрессирован и осуждён на 25 лет лагерей. Освободился в 1956 году, а через несколько лет был реабилитирован. Жил в Чимкенте, Алма-Ате, Вологде. В 1963 году переехал в Тбилиси, где и скончался спустя два года.
В 1988 году в Кварельском храме была погребена моя мать Мария Львовна Чавчавадзе, урождённая Казем-Бек. Она родилась в 1910 году в Калуге, где в это время служил её отец Лев Александрович Казем-Бек. 10-летней девочкой вместе с родителями уехала в эмиграцию во Францию и жила там до 1947 года, когда с семьёй вернулась в Советский Союз, где была сослана с детьми в Южный Казахстан. После реабилитации и проживания в Казахстане и России поселилась в Тбилиси. Здесь до самой кончины она преподавала французский язык в местном институте иностранных языков.
В 1989 году в Кварельской церкви похоронили моего двоюродного племянника Зураба Николаевича Чавчавадзе, 1953 года рождения, химика по образованию, вступившего в годы перестройки на стезю политической борьбы в Грузии. Он активно противостоял линии будущего президента независимой Грузии Звиада Гамсахурдия и погиб в автомобильной катастрофе, подстроенной, по мнению соратников Зураба, его главным идейным противником. В 2020 году ему было присвоено высокое звание героя нации.
И наконец, последнее захоронение в Кварельском храме принадлежит его отцу и моему двоюродному брату Николаю Зурабовичу Чавчавадзе, скончавшемуся в 1997 году. Он родился в 1923 году в семье старшего брата моего отца Зураба Николаевича, который не решился на эмиграцию и погиб в ГУЛАГе в 1930-х годах.
Николай Зурабович был известным философом, доктором философских наук, директором института философии и академиком Академии наук Грузии. С 1941 по 1945 год он отважно воевал на фронтах Великой Отечественной войны, был неоднократно тяжело ранен, награждён рядом боевых наград, в том числе орденом Красной Звезды, и закончил войну в звании старшего лейтенанта.
Преподавал философию в ряде тбилисских вузов, смело говоря студентам, что марксистско-ленинская философия – это нонсенс, поскольку таковой просто не существует, а философия вообще – это поиск Бога.
Был единственным философом в Советском Союзе, кто ратовал за право исследовать философскую проблему ценностей, не вмещавшуюся в рамки марксистской философии. Вопреки мощному идеологическому давлению на него он сумел, однако, провести несколько официальных научных конференций по этой «запретной» философской теме.
О Казем-Беках
Девичья фамилия моей матери – Казем-Бек. Изначально Казем-Беки принадлежали к знатному персидскому роду. Один из представителей этого рода, живший на стыке XVIII–XIX веков, носил титул «шейх уль-Ислама», то есть был духовным вождём мусульман, своего рода патриархом. Звали его Хаджи Мухаммед Касим Казем-Бек. Надо отметить, что Шейх-уль-исламами избирались только те люди, которые восходили к пророку Мухаммеду, то есть состояли с ним в кровном родстве (так называемые «сейиды»).
Будучи шиитом, Хаджи Мухаммед Касим Казем-Бек отстаивал, однако, свои собственные представления о шиитском направлении в исламе, которые не разделялись теми его единоверцами, которые составляли в Персии традиционное большинство. В результате случившейся между ними стычки, в которой ему пришлось испытать горькое поражение, он был вынужден бежать вместе со своим гаремом на север, в Россию, где обрёл пристанище в городе Дербенте. Как человеку знатного рода, ему было пожаловано русское потомственное дворянство, но с единственным условием: оно должно было распространяться на потомство только от одной жены по его выбору. Как водится, таковой оказалась младшая из жён – красавица по имени Шерафим-Низа. В 1802 году эта «законная» жена родила ему сына с именем Мирза Мухаммед Али Казем-Бек, которому предстояло стать не только родоначальником обрусевшей впоследствии ветви Казем-Беков, но и крупным учёным, основоположником русского востоковедения с членством в Лондонском Королевском обществе и в ряде других европейских научных институтов.
Интересен путь этого человека к православию. В XIX веке англичане для укрепления своих позиций в Индии очень активно проводили экспансию на восток. Они засылали в этот обширный регион своих агентов, в том числе и миссионеров, с целью обращения местного населения в англиканство. В Дербенте, где тогда жил молодой учёный Мирза Мухаммед Али Казем-Бек, тоже работала группа английских проповедников. Языкового барьера между ними не существовало, поскольку, помимо восьми восточных языков, Мирза Али Казем-Бек говорил на нескольких европейских языках, в том числе, конечно, и на английском. Под их влиянием, то ли в силу убедительности аргументов, то ли в результате каких-то внутренних озарений, юноша принял христианство в его англиканской разновидности.
Мой прапрадед Александр Касимович Казем-Бек, всемирно известный востоковед, член Российской и ряда европейских академий, профессор Петербургского университета. Петербург, 1866 год.
В 1828 году он был приглашён знаменитым математиком Николаем Лобачевским в Казанский университет для создания в нём кафедры восточных языков. Между этими двумя незаурядными людьми завязалась тесная дружба, благодаря которой Н. И. Лобачевскому удалось перевести персидского англиканина с кровью Магомета в православие и превратить таким образом Мирзу Мухаммеда Али Казем-Бека в Александра Касимовича Казем-Бека. В крещении он получил имя Александр – очевидно, по одной из составных частей его имени Али. А отчество «Касимович», скорее всего, стало производным от компонента «Касим» в персидском имени отца.
Созданная Александром Касимовичем Казем-Беком в Казани кафедра восточных языков обрела под его бессменным руководством международную известность. Однако позднее его переманили в Санкт-Петербург, где он также в звании профессора руководил университетской кафедрой востоковедения вплоть до конца своих дней.
Александр Касимович женился на русской дворянке Прасковье Александровне Костливцевой. Совсем недавно я получил ошеломившие меня данные о том, что эта Костливцева, моя прапрабабка, принадлежала роду Ганнибалов и приходилась четвероюродной сестрой Пушкину! Я озадачил этими данными нескольких наших известных генеалогов и жду их авторитетного заключения по интригующему меня поводу. Однако сильно при этом сомневаюсь в истинности полученных мною сведений. Дело в том, что дочь Александра Касимовича и Прасковьи Костливцевой, моя прабабка Ольга Александровна (1843–1918) вышла замуж за сына поэта Евгения Абрамовича Баратынского – Николая Евгеньевича. Мог ли не знать поэт Баратынский, что женит сына на четвероюродной племяннице своего кумира и друга Пушкина?! Поверить в такое трудно. Но тогда об этом, несомненно, должны были бы знать и все поколения Казем-Беков, появившиеся позже, в том числе моя мать и, особенно, её старший брат Александр, великолепно знавший фамильную родословную. Однако в семье никто никогда об этом не говорил.
Тем не менее я очень надеюсь, что окончательное авторитетное суждение по этому вопросу будет сделано в ближайшее время.
Кроме дочери у Костливцевой с Александром Касимовичем в 1844 году родился сын Александр Александрович Казем-Бек – мой прадед, который вступил в брак с Марией Львовной Толстой (1855–1918).
Надо отметить, что стопроцентный по крови перс Александр Касимович, приняв православие и тем самым лишившись всякой возможности обзавестись гаремом, нашёл способ соответствовать особенностям своего темперамента в том, что вступал, помимо моей прапрабабки Костливцевой, как в брачные, так и во внебрачные отношения с множеством других дам. И при этом плодил как законных, так и незаконных детей. Именно благодаря свойственному ему от рождения незаурядному женолюбию сегодня мы располагаем немалым числом родственников по казем-бековской линии как в России, так и в дальнем зарубежье. И со всеми поддерживаем тесные родственные связи.
К Марии Львовне Толстой и Александру Александровичу Казем-Беку я восхожу через два поколения. Моя мать, тоже Мария Львовна, была дочерью их сына Льва.
Из этих генеалогических сведений понятно, что у нас, потомков Шейх-уль-исламами, кровь Магомета никуда не делась и, естественно, продолжает струиться в жилах.
Однажды случилось так, что мне позвонил какой-то незнакомый человек и представился крайне своеобразно:
– Меня зовут N… Я – потомок Магомета.
– Я тоже его потомок, – невозмутимо ответил я.
Он стал выяснять, на каком основании я делаю подобные заявления. И явно притворился, будто удовлетворён моими ответами.
Однако позднее, когда мы с ним встретились уже вживую, он мне сообщил:
– Я проверил, вы действительно тоже сейид. Нам, сейидам, необходимо упразднить «яблоко раздора» в отношениях христиан и мусульман. И для этого вернуть Айя-Софию (знаменитый собор Св. Софии в Стамбуле) в распоряжение православного мира. У меня солидные связи в кругах, близких к турецкому президенту Эрдогану. Если мы задействуем ваши связи в московской Патриархии, то, уверен, победа будет за нами…
У меня не было и нет сомнений в искренности желаний этого мечтателя послужить благородному делу. Но, в отличие от него, я слишком хорошо понимал всю многосложность проблем, взгромоздившихся тогда перед священноначалием нашей Церкви, чтобы всерьёз включиться в столь не шибко реалистичный проект. И наверняка остался в памяти этого добряка человеком, не оправдавшим высокого звания сейида.
В другой раз мой друг Сергей Исаков, успешный предприниматель и глубоко православный человек, тоже решил использовать во благо мои мусульманские корни. Во второй половине 1990-х годов он участвовал в программе реализации нефтяных квот Ирака, которому в то время запрещалось самостоятельно торговать собственной нефтью. Заработок Сергея в этом бизнесе напрямую зависел от количества квот, выделявшихся его компании иракским правительством. Предложение, которое сформулировал Сергей, сводилось к следующему:
– Я тебя назначаю вице-президентом моей компании, мы вместе летим в Ирак для встречи с Тариком Азизом, правой рукой Саддама Хуссейна, ответственным в их правительстве за распределение квот, и я представляю ему тебя как потомка Магомета. Ты воображаешь, какое огромное количество квот мы получим дополнительно?!
– Ты не только не получишь дополнительных квот, – парировал я, – но реально рискуешь лишиться тех, которые тебе уже выделили!
Его лицо выражало крайнее недоумение. Пришлось пояснить, на чём основано такое предположение:
– Потому что, узнав о моём православном вероисповедании, они не пожелают иметь никаких дел с компанией, в которой вице-президентом служит великий ренегат и жалкий вероотступник! А отрекаться от православной веры, как ты хорошо понимаешь, я не намерен…
Сергей расхохотался и больше на своей идее не настаивал.
Но вернёмся к моим предкам Казем-Бекам…
Александр Александрович Казем-Бек, сын академика-востоковеда и мой прадед, сделал блестящую карьеру на государственной службе: долго возглавлял одно из ключевых управлений министерства образования, а потом стал сенатором. Отличался редкой порядочностью, был глубоко верующим православным человеком и аристократом до мозга костей.
Моя прабабушка Мария Львовна Казем-Бек (урождённая Толстая), начальница Петербургского института благородных девиц. Петербург, 1897 год. Портрет работы художника А. М. Кокорева.
©«Государственный музей изобразительных искусств Республики Татарстан»
Его жена и моя прабабка Мария Львовна Толстая приходилась дальней родственницей Льву Николаевичу. Восхищаясь его литературными дарованиями, она на дух не переносила его богоборческих идей, о чём не стеснялась писать ему в личных письмах.
Через Толстых, у которых богатое родословное древо и обширные кровные связи, мы породнились с целым рядом знаменитых русских фамилий. В числе обретённых родственников оказались князья Шаховские, Оболенские и Чегодаевы, а также Бутурлины, Римские-Корсаковы, Панаевы, Баратынские, Бутаковы и многие другие.
О Марии Львовне Толстой в семье рассказывалось немало интересных и поучительных историй. Но ярче всего образ этой выдающейся личности вырисовывается из её собственных дневников, которые она вела с раннего подросткового возраста до самой смерти в 1918 году.
Я долго разыскивал эти дневники, но к началу 2000-х годов, окончательно потеряв надежду их обнаружить, решил, что они пропали навсегда. Однако после знакомства со своей кузиной Марией Николаевной Громовой, бабушка которой была двоюродной сестрой моей матери, понял, что ошибался. Оказалось, что Мария Громова находилась в тесном контакте с казанским музеем Баратынских, где размещался целый отдел, посвящённый Казем-Бекам. Проведя грандиозную поисковую работу, эта теперь уже самая любимая моя кузина за несколько лет раздобыла более тысячи (!) машинописных страниц дневников Марии Львовны. В результате эти дневники оказались опубликованными в 2016 году в издательстве московского Сретенского монастыря.
Читая этот бесценный документ, я неизменно ощущаю удивительное совпадение наших с ней мировоззренческих позиций как в отношении русского монархизма и неприятия либеральных идей, так и в понимании роли православия. Кроме того, я обнаружил у нас немало общего и в осмыслении педагогических подходов к воспитанию детей. Кстати, эти подходы высоко ценились вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной, которая назначила Марию Львовну начальницей санкт-петербургского Елизаветинского института благородных девиц и находилась с ней в самом тесном сотрудничестве.
Редакторы, готовившие к изданию дневники Марии Львовны, попросили меня для аннотации к выходящей книге кратко сформулировать основные черты этой незаурядной личности. Тогда я написал, что её образ «поражает глубиной православного мировосприятия, тонкостью патриотического чувства, высотой аристократического духа и яркостью литературного дарования». После этого я ознакомился ещё со многими новыми материалами, связанными с жизнью и деятельностью моей прабабушки. Все они дополнительно убедили меня в справедливости такой характеристики.
Мой дядя Александр Львович Казем-Бек с дочерью Диди (Надеждой) и сыном Исандиком (Александром). Франция, Везине, 1932 год.
В петербургском доме Марии Львовны и Александра Александровича, в котором воспитывались (в милосердии, но строгости) двое детей – дочь Прасковья и сын Лев, царила добрая атмосфера взаимной любви и заботливого попечения друг о друге. Сюда приходили сановные люди из высшего света, но оба супруга отличались крайней разборчивостью и не приглашали тех, кто был им чужд по духу и умонастроению. Помимо аристократической родни, их посещали отец Иоанн Кронштадтский, митрополит Антоний (Вадковский), К. П. Победоносцев, генерал А. А. Горяйнов – человек из ближайшего окружения императрицы Марии Фёдоровны, то есть люди, по-настоящему преданные Государю и Церкви.
На лето семья уезжала в толстовское имение Новоспасское на берегу Камы в Казанской губернии. Здесь Мария Львовна любила устраивать торжественные обеды, на которые приглашался аристократический люд из Петербурга. В связи с этим не могу удержаться, чтобы не рассказать уморительную историю, которую слышал когда-то из уст моей матери.
Как-то раз в Новоспасское на субботу и воскресенье съехалось особенно много петербургских великосветских гостей. В воскресенье утром все отправились на службу в новоспасский храм. Служил местный сельский батюшка – добропорядочный, богобоязненный, усердный, но вовсе не эрудит, а скорее, даже откровенно малообразованный. И поэтому, чинно совершая богослужения, он всегда старался обходиться без проповеди.
Но в этот раз, увидев такое почтенное собрание петербургской публики, он всё же решил попробовать блеснуть отсутствующим красноречием. И посвятил свою проповедь богоборцам эпохи Просвещения, из которых слышал только о Вольтере. А поскольку только слышал, но ничего конкретного не знал, то говорил долго и путанно не о нём, а вообще о тщетности и порочности борьбы с Богом.
Мария Львовна старалась поймать его взглядом, дабы намекнуть, что пора закругляться. Наконец, ей это удалось. Он согласно кивнул ей в ответ и громко произнёс в сторону стоящих петербуржцев:
– Так вот, господа, что вам сказать о Вольтере. Народ не зря говорит про него Вальтер – Скотт!!!
Только хорошее воспитание гостей помогло им удержаться от накатившего на них приступа смеха…
Сын Марии Львовны (мой дед) Лев Александрович Казем-Бек закончил Пажеский корпус – элитное высшее военное учебное заведение. Все десять лет сидел за одной партой с графом Алексеем Алексеевичем Игнатьевым – тем самым, который позже станет генерал-лейтенантом советской армии и напишет знаменитую книгу «50 лет в строю». После Пажеского корпуса дед и его друг Игнатьев вышли в гвардейские кавалерийские полки: Алексей Алексеевич стал кавалергардом, а дед – уланом Ея Величества. Шефом его полка была Государыня Александра Фёдоровна, поэтому он и именовался Уланским Ея Величества полком.
Мой дед Лев Александрович Казем-Бек на фронте Первой мировой войны. 1915 год.
Начало XX века – время столыпинских преобразований в аграрном секторе. Став премьер-министром, П. А. Столыпин подыскивал людей, которые могли бы содействовать ему в проведении реформ. Одной из составляющих его программы стало создание Крестьянского банка, который предоставлял крестьянам, участвовавшим в переселенческом движении, беспроцентные ссуды для создания хуторских хозяйств.
Так как П. А. Столыпин и мой дед были каким-то образом знакомы, то премьер-министр однажды вызвал его и стал упрашивать: «Послушай, оставь ты эту службу в армии – войны-то сейчас никакой нет! Помоги мне в важном деле!» Вероятно, он видел в деде идейного сторонника и единомышленника, потому что Лев Александрович тоже считал, что крестьянам надо как-то помогать: освободить-то их освободили, но ведь надо ещё им дать какие-то рычаги, создать возможности для развития.
В итоге дед согласился: он вышел из полка и получил назначение руководить крестьянским банком в Калуге. Как раз в этот «калужский» период работы Льва Александровича и родилась моя мать. Но спустя четыре года после её появления на свет началась Первая мировая война, и дед, конечно, оставил банк и пошел воевать. Как офицер, поступить иначе он не мог.
Мой дед Лев Александрович Казем-Бек в форме камер-пажа. Петербург, 1894 год.
Из-за бюрократических проволочек сразу попасть в родной для него гвардейский Уланский Ея Величества полк ему не удалось. Поэтому в первый год войны он воевал в чужом подразделении, где в одном из боёв попал под газовую атаку немцев, но, к счастью, отравление оказалось не слишком серьёзным. Тем не менее его отпустили домой для поправки на десять дней, которые он провёл в имении Новоспасском вместе со своим денщиком Егором.
Денщик был в полнейшем восторге. Его кормили «на убой», он ходил купаться на Каму, гулял по имению и, как сообщали доброхоты моему деду, даже завёл роман со смазливой, но известной своей недалёкостью и абсолютной безграмотностью дояркой Нюрой. За два дня до отъезда из имения в действующую армию к деду явился денщик Егор и сообщил, что они с Нюрой приняли решение обвенчаться.
– Ну что ж, – сказал ему дед, – дело хорошее. Дай Бог, уцелеем мы с тобой на войне, вернёмся и устроим тебе свадьбу сразу после войны. Только я должен тебя предупредить, Егор, что Нюра, хоть и хороший человек, но, ты уж прости, все тут знают – больно она глупая. Дурой её у нас считают!
Егор широко улыбнулся и, хитро подмигнув деду, доверительно проговорил:
– Барин, так я ж всё знаю. А вы-то как думаете сами… Неужто мне с ней разговоры вести?!.
Чем закончился этот скоротечный роман Егора с Нюрой, деду узнать не довелось. Потому что после случившейся революции дед в Новоспасское имение так уже и не попал.
Будучи дипломированным кадровым военным, он, однако, обладал ещё и множеством разносторонних талантов. В частности, владел на вполне профессиональном уровне искусством живописца, причём одинаково успешно и в жанре портрета, и в пейзаже. В течение нескольких лет его обучал известный в Петербурге живописец, график и академик Академии художеств Александр Новоскольцев.
Помимо этого, дед был ботаником-самоучкой: любил трудиться на земле, выводил какие-то диковинные сорта растений, выращивал новые цветы. И это сослужило ему впоследствии добрую службу. Когда семья в эмиграции поселилась на Лазурном Берегу, дед на полную мощь использовал свои познания в этой сфере. За короткое время он вывел какую-то новую розу – то ли чёрную, то ли серебристую, получившую на конкурсе приз, поощрительная сумма которого была столь велика, что семья жила на эти средства целых полтора года.
Наконец, дед был дружен с пером: он писал талантливые литературные очерки. К сожалению, все его заметки погибли в наших ссыльных перипетиях.
По рассказам моей матери, невероятно живо и остроумно дед описывал историю о том, как он, будучи выпускником Пажеского корпуса, участвовал в церемонии коронационных торжеств в качестве камер-пажа. Камер-пажей приставляли как сопровождающих к каждой из приглашённых Августейших особ, которых на такое событие собралось великое множество – короли, принцы, наследники… Но я лично помню только устный рассказ деда про эту историю:
– Меня приставили к одному из принцев сербского Королевского Дома. Я сразу понял, что мешаю ему своим присутствием, потому что он в ту пору вовсю ухаживал за какой-то принцессой, ставшей впоследствии его супругой. Понятно, что в таких обстоятельствах принцу предпочтительнее было пребывать с возлюбленной наедине. И я деликатно сказал ему: «Ваше Высочество, хоть я и прикомандирован к вам, но могу держаться на расстоянии и являться лишь по какому-нибудь условному знаку». «Я очень вам признателен, молодой человек! – ответил влюблённый принц. – Конечно же, я предпочёл бы, чтобы вы соблюдали известную дистанцию».
